Дженнифер Нивен
Ты не виноват
Вайолет
154 дня до окончания школы
Утро пятницы. Я сижу в кабинете миссис Мэрион Кресни, нашего школьного психолога. У нее маленькие, но очень добрые глаза, а улыбка такая широкая, что едва умещается на лице. Если верить диплому на стене кабинета, она работает в нашей средней школе Бартлетт вот уже пятнадцать лет. Сегодня мы встречаемся с ней в двенадцатый раз.
Мое сердце до сих пор бешено колотится, а руки трясутся. Я никак не могу успокоиться после того, что случилось на колокольне. Я ужасно замерзла, и сейчас мне очень хочется одного – прилечь и согреться. Я жду, когда миссис Кресни заговорит. Она произнесет что-то вроде: «Я знаю, чем ты занималась во время первого урока, Вайолет Марки. Твои родители уже едут сюда. А вот медики уже прибыли, и они готовы упечь тебя в ближайшую психушку».
Но мы начинаем издалека. Впрочем, как всегда.
– Как твои дела, Вайолет?
– Все замечательно, а как ваши? – Я протискиваю ладони под бедра, чтобы быстрее согреть пальцы рук.
– И у меня все в порядке, но давай поговорим о тебе. Мне очень важно узнать, как ты себя чувствуешь.
– Все хорошо. – То, что она пока не перешла к делу, вовсе не означает, будто ей еще ничего не известно. Она практически никогда не говорит напрямую.
– Как ты спишь?
Мои кошмары начались через месяц после катастрофы. Она спрашивает о них при каждой нашей встрече, потому что я совершила непростительную ошибку и сама рассказала о них матери, а та сразу передала нашу беседу миссис Кресни. Кстати, это одна из причин, почему я сегодня очутилась именно здесь и почему я стараюсь больше ничем не делиться с матерью.
– Я прекрасно сплю по ночам.
Особенность миссис Кресни заключается в том, что она постоянно, вне зависимости от ситуации, улыбается. Впрочем, мне это нравится.
– А что насчет кошмаров?
– Ни одного.
Раньше я их записывала, потом перестала. Правда, я помню каждый в мельчайших подробностях. Вот, к примеру, один из них, который приснился мне недели четыре назад. Я буквально растаяла на глазах у других. Мой отец при этом говорил: «Твой конец наступил, Вайолет. Ты исчерпала свой срок. Мы все когда-нибудь встретим свою кончину, но твоя наступает прямо сейчас». Мне не хочется, чтобы это происходило. Я внимательно смотрю на свои стопы и вижу, как они превращаются в две лужицы, которые сразу же испаряются. За ними исчезают кисти рук. Я не испытываю боли, а только думаю: «Не стоит сопротивляться происходящему, мне же совершенно не больно. Я попросту постепенно таю». Однако мне хочется противостоять этому! Тем не менее я проснулась только после того, как полностью растворилась.
Миссис Кресни ерзает на стуле, при этом улыбка не сходит с ее лица. Интересно, а во сне она тоже улыбается?
– Давай поговорим о дальнейшей учебе.
Еще год назад примерно в это же время я с удовольствием беседовала о колледжах. Мы часто вместе с Элеонорой обсуждали данную тему уже после того, как мама и папа отправлялись спать. Мы устраивались поуютнее во дворе, если стояла теплая погода, или забирались в дом, если нас одолевал холод. Мы рассуждали о тех местах, куда когда-нибудь отправимся, о людях, с которыми познакомимся где-нибудь подальше от этого захудалого городишки Бартлетт в штате Индиана с населением в четырнадцать тысяч девятьсот восемьдесят три человека. Здесь мы с ней чувствовали себя, как самые настоящие пришельцы с другой планеты.
– Ты решила попробовать поступить в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, в Университет Флориды, Университет Буэнос-Айреса, Северный Карибский университет и даже в Университет Сингапура. Весьма разнообразный список, но, скажи мне, куда из него подевался Нью-Йоркский университет?
Летом, закончив шестой класс, я начала мечтать о том, чтобы поступить в Нью-Йоркский университет на то отделение, где готовили писателей и где оценили бы мой творческий подход к любому делу. Это произошло как раз после того, как я съездила в Нью-Йорк вместе с мамой, которая у нас и профессор в колледже, и одновременно писательница. В то время она должна была получать степень в Нью-Йоркском университете, и поэтому, пока она готовилась на протяжении трех недель, мы вчетвером жили вместе с ней и часто встречались с ее бывшими учителями и одногруппниками – прозаиками, сценаристами, драматургами и поэтами. Я собиралась поступать именно туда и намеревалась подать заявление уже в октябре. Но потом произошла катастрофа, и я изменила свое решение.
– Я пропустила все сроки подачи заявок. – С того времени прошла неделя. Я все подготовила и даже написала требуемый очерк, но отсылать его не стала.
– Давай поговорим о твоем творчестве. О веб-сайте.
Она имеет в виду сайт, который называется «Ее сестра». Мы вместе с Элеонорой разработали его сразу после того, как переехали жить в Индиану. Мы намеревались со временем создать и онлайн-журнал, в котором рассматривались бы одновременно два (весьма) различных мнения по поводу моды, красоты, парней и жизни вообще. В прошлом году подруга Элеоноры по имени Джемма Стерлинг (своего рода тоже звезда Интернета) упомянула сайт в своем интервью, и число наших читателей утроилось. Но с того времени, как Элеонора погибла, я больше не прикасалась к нему. Какой в этом смысл? Он был посвящен обеим сестрам. Теперь сайт потерял актуальность, да я бы и не нашла нужных слов.
– Я не хочу говорить об этом.
– Если не ошибаюсь, твоя мать – писательница. Наверное, она часто помогает тебе советами.
– Джессамин Уэст как-то сказала: «Писательский труд непомерно тяжел. Так что все писатели, пройдя через ад на земле, непременно избегнут наказания после жизни…»
Эти слова ее воодушевляют.
– А у тебя возникло чувство, что тебя наказывают? – Миссис Кресни имеет в виду катастрофу. Или она сейчас говорит о том происшествии, из-за которого я оказалась в данный момент в ее кабинете. Или в этой школе. Или даже в этом городе.
– Нет. – А не кажется ли мне, что я в действительности заслуживаю наказания? Скорее всего, да. Иначе с какой стати я бы выстригла себе эту дурацкую челку?
– Как считаешь, в том, что случилось, есть доля твоей вины?
Я рассматриваю свою челку. Криво обрезала.
– Нет.
Психолог откидывается на спинку стула. При этом ее улыбка становится менее широкой, правда, буквально на пару миллиметров. Мы обе прекрасно понимаем – я беззастенчиво лгу. Интересно, а как бы она отреагировала на то, что буквально час назад меня уговорили уйти с опасного выступа на колокольне. Но, как мне кажется, пока миссис Кресни остается в неведении относительно этого события.
– Ты уже сидела за рулем?
– Нет.
– А вместе с родителями на машине каталась?
– Нет.
– Но им этого хочется. – Это не вопрос. Она произносит это с такой решительностью, будто кто-то из них (а может, и оба) попросил ее уговорить меня проехаться вместе с ними куда-нибудь. Скорее всего так оно и было. Я представила, как родители вместе с психологом обсуждают меня. На их лицах горестное выражение, в глазах – беспокойство.
– Я не готова. – Вот они, эти три волшебных слова. Благодаря которым, как мне удалось выяснить, я могу выпутаться практически из любой сложной ситуации.
Она подается вперед, приближаясь ко мне.
– Ты уже думала о том, чтобы снова стать нашим чирлидером?
– Нет.
– А войти в состав ученического совета?
– Нет.
– Ты продолжаешь играть на флейте в оркестре?
– У меня самая незначительная партия. – Наверное, это единственное, что не изменилось со времени катастрофы. Впрочем, мне всегда давали самую крохотную партию, поскольку я не очень хорошо играю на флейте.
Миссис Кресни снова откидывается на спинку стула. На секунду мне даже показалось, что она сдалась. Но затем до меня доносится ее голос:
– Я волнуюсь за твои успехи, Вайолет. Честно говоря, они должны быть более серьезными. Ты не сможешь всю жизнь обходиться без автомобиля. Особенно зимой. Ты продолжаешь топтаться на месте. Тебе следует почаще напоминать себе о том, что ты осталась в живых, и это означает…
Наверное, я так никогда и не узнаю, что же это означает. Потому что как только я слышу слова «остаться в живых», я встаю со своего места и покидаю кабинет.
Я иду по школьному коридору. Тороплюсь на четвертый урок.
Человек пятнадцать – некоторых я знаю, других нет, а кое с кем я вообще не разговаривала вот уже несколько месяцев – останавливают меня по дороге в кабинет и начинают шумно расхваливать. В общем, оказывается, я молодчина, потому что не побоялась остановить Теодора Финча, решившего покончить с собой. Корреспондент из школьной газеты мечтает взять у меня интервью.
Из всех учеников школы Бартлетта меня угораздило спасти именно Теодора Финча. Хуже и не придумаешь, потому что именно этот парень является в буквальном смысле нашей местной легендой. Я не знаю его, но знаю о нем. Каждый знает о нем. Некоторые ученики ненавидят его, потому что считают странным. Финча тянет на драки и прочие выходки, за что его грозят исключить из школы, но он продолжает делать то, что хочет. Другие его боготворят, потому что точно так же считают его странным парнем, которого тянет на драки и прочие выходки, за что его грозят исключить из школы, но он продолжает делать то, что хочет.
Он играет на гитаре и входит в состав пяти или даже шести разных групп, а в прошлом году он даже побил рекорд в этой области. Но он в то же время какой-то… экстремальный, что ли. Постоянно находится на пределе, на грани. Однажды он пришел в школу, выкрасившись красной краской. Целиком, от пальцев ног до самой макушки. А у нас в это время шли обычные уроки. Ни карнавала, ни Нового года, ни даже Хеллоуина не предвиделось… Одним он тогда сказал, что выступает против расизма, а другим – будто он протестует против употребления в пищу мяса животных. Когда-то давно, еще в младших классах, он в течение целого месяца приходил на уроки в длиннющем плаще до пят с капюшоном. Это именно он сломал пополам партой школьную доску. Потом он же выкрал всех вскрытых лягушек из лаборатории и устроил им пышные похороны на школьном бейсбольном поле. Великая Анна Фэрис как-то сказала, что для того, чтобы пережить школьные годы успешно, надо непременно «залечь на дно и не высовываться». Финч использует противоположный прием.
Я на пять минут опоздала на урок русской литературы, на котором миссис Махоун дает задание написать сочинение о произведении «Братья Карамазовы» объемом не менее десяти страниц. Со всех сторон слышны мученические стоны. Весь класс страдает, кроме меня. И не важно, что при этом считает миссис Кресни. В любом случае у меня исключительные обстоятельства.
Я не слушаю миссис Махоун, пока она объясняет, что именно надеется прочитать в сочинениях. Вместо этого я нахожу на юбке длинную ниточку и пытаюсь аккуратно ее оторвать. У меня начинается головная боль. Может быть, это из-за очков. У Элеоноры зрение было хуже, чем у меня. Я снимаю очки и кладу их перед собой на парту. На ней они смотрелись стильно. На мне они выглядят просто отвратительно. Особенно в сочетании с этой кривой челкой. Но, возможно, если я буду носить эти очки долго-долго, то начну походить на нее. Я смогу видеть то, что видела она. Я смогу стать нами обеими одновременно, и тогда никому не нужно будет тосковать по ней. В первую очередь – мне самой.
Самое главное, что в жизни бывают хорошие и плохие дни. Я чувствую себя виноватой, когда заявляю, будто не такие уж они и плохие. Иногда меня застают врасплох – я смотрю телешоу, смеюсь над удачной шуткой отца или остроумным замечанием одноклассника… Я могу смеяться так, словно в моей жизни не произошло ничего трагического. И я в такие минуты чувствую себя прекрасно, что бы там ни было у меня на душе. Иногда по утрам, собираясь в школу, я начинаю петь как ни в чем не бывало. Случается и такое, что я специально включаю музыку, чтобы немного потанцевать. Чаще всего я добираюсь до школы пешком. Изредка сажусь на велосипед, порой я начинаю подумывать о том, что я, как самая обыкновенная девчонка, могла бы уже и сесть за руль автомобиля.
Кто-то тычет мне в спину и передает записку. Из-за того, что в начале каждого урока миссис Махоун отбирает у нас телефоны, мы вынуждены общаться старомодным образом и писать друг другу записки на бумаге, выдранной из тетрадок.
«Это правда, что ты спасла Финча и не дала ему покончить жизнь самоубийством? Некто Райан». У нас в классе всего один Райан. Кое-кто даже привык считать, что Райан – один-единственный не только на всю школу, но даже и на весь мир. И зовут его Райан Кросс.
Я смотрю в его сторону – он сидит от меня через два ряда – и тут же встречаюсь с ним взглядом. Он очень хорош собой. Широкоплечий, с копной золотисто-каштановых волос, зелеными глазами и веснушками. Из-за этой особенности в его внешности создается впечатление, что Райан весьма досягаемая личность, и к нему можно запросто подойти и завязать знакомство. Мы с ним встречались некоторое время, и он официально считался моим бойфрендом, но в декабре решили сделать перерыв.
Я кладу записку на парту и выжидаю минут пять, прежде чем ответить на нее. Наконец, я пишу следующее: «Я просто оказалась рядом. Некто В.» Не проходит и минуты, как записка снова возвращается ко мне, но на этот раз я не спешу разворачивать ее. Я размышляю над тем, сколько же девчонок только и мечтает о том, чтобы получать записки от Райана Кросса. И среди них могла бы быть и Вайолет Марки. Но только прошлогодняя, а не сегодняшняя.
Звенит звонок, но я не тороплюсь. Райан немного задерживается в классе, глядя в мою сторону. Я продолжаю сидеть за своей партой, и тогда он, прихватив свой телефон, выходит в коридор.
– Ты что-то хотела, Вайолет? – интересуется миссис Махоун.
Десять страниц сочинения раньше для меня не составляли проблем. Причем, когда учитель просил десять, я писала двадцать. Если требовалось двадцать, я выдавала все тридцать. Сочинять у меня получалось лучше всего. Даже лучше, чем быть дочерью, подругой или сестрой. Сочинять – это действительно мое. Но сейчас это стало тем, чем я просто не могу заниматься.
Мне не нужно ничего отвечать, даже «я не готова». Существуют неписаные правила для учителей. И все они прекрасно понимают, что я потеряла любимого человека. Несмотря на то, что с того дня прошло уже девять месяцев, я переживаю далеко не лучшие времена.
Миссис Махоун вздыхает и протягивает мой телефон.
– Напиши страничку, Вайолет, или хотя бы один абзац. Постарайся.
Исключительные обстоятельства опять здорово выручили меня.
В коридоре ждет Райан. Такое чувство, что он все время пытается решить головоломку о том, как снова начать встречаться и превратить меня в прежнюю беззаботную подружку, которую он знал.
– Ты сегодня прекрасно выглядишь, – произносит он и старается не пялиться на мою кривую челку.
– Спасибо.
За спиной Райана с важным видом показывается Теодор Финч. Он кивает мне с таким загадочным видом, будто знает нечто, чего не знаю я, и проходит мимо.
Финч
6-й день бодрствования (все еще)
К обеду новость разнеслась по всей школе. Все только и говорят о том, как Вайолет Марки спасла Теодора Финча, не дав ему спрыгнуть с колокольни и покончить жизнь самоубийством. По пути в кабинет географии я нагоняю группу девчонок, которые продолжают обсуждать поступок Вайолет снова и снова, не имея даже представления о том, что я и есть тот самый Теодор Финч, которому они сейчас промывают кости.
У них такие тонкие голоса и манера говорить, повышая интонацию в конце предложения, что каждая фраза звучит как вопрос. И получается нечто вроде:
– Я слышала, у него был с собой пистолет?
– Я слышала, ей пришлось даже выбить его у Финча из руки?
– Моя двоюродная сестра Стейси учится в Нью-Касле, так вот она говорила, что они с подружкой поехали в Чикаго, и он там играл в клубе, а потом начал клеиться прямо к ним обеим?
– Мой брат видел, как Финч запускал фейерверки, и когда приехала полиция, он не давал им себя поймать и все твердил, что сейчас будет самое интересное, и просил досмотреть до конца.
Они считают меня опасным для общества, какой-то ходячей катастрофой. Впрочем, так оно и есть. Все верно. Я пришел в себя, я снова с вами, я нахожусь в стадии бодрствования, и всем теперь придется терпеть это, потому что я и есть главный фрик и второе пришествие.
Я наклоняюсь к ним и произношу:
– А я слышал, что это он ее спас.
И спокойно продолжаю свой путь в класс.
Войдя в кабинет, я тут же занимаю свое место, чувствуя себя одновременно и непобедимым злодеем, и счастливчиком, которому только что удалось избежать смерти. Мне и неловко, и в то же время приятно. Я оглядываюсь по сторонам, но меня будто никто и не замечает. Правда, не обращают мои одноклассники внимания и на мистера Блэка, нашего учителя. А этот тип в буквальном смысле самый большой человек из всех, кого мне только доводилось видеть на своем веку. У него красное, даже пунцового оттенка лицо, отчего кажется, что еще немного – и его хватит удар. А еще он хрипит, когда говорит.
Все то время, пока я живу в Индиане (а это вся моя жизнь, или годы страданий, как я их сам определил), оказывается, я обитал всего в нескольких километрах от самой высокой точки нашего штата. Никто мне об этом раньше не рассказывал: ни родители, ни сестры, ни учителя. Только сейчас, на уроке географии, проходя раздел «Прогулки по Индиане», я вдруг узнаю об этом замечательном факте. Да и то лишь потому, что в Бартлетте было решено расширить школьную программу, дабы «увлечь школьников историей родного края и привить любовь к нему, а также развивать в них гордость за то, что они все являются индианцами».
Ни убавить, ни прибавить, как говорится.
Мистер Блэк садится на свое место и прокашливается.
– Самый лучший способ… начать полугодие… это рассказать вам… о самой высокой точке нашего штата. – А так как мистер Блэк хрипит, мне трудно определить, насколько серьезное впечатление на него самого производит та информация, которой он сейчас поделится с нами. – Гора Хузир… имеет высоту около трехсот восьмидесяти метров над уровнем моря. Она находится… неподалеку от большого семейного дома… В две тысячи пятом году… скауты из Кентукки… получили разрешение обустроить там зону отдыха… где и поставили соответствующий знак…
Я поднимаю руку, но мистер Блэк предпочитает игнорировать меня. Он продолжает говорить, но руку я не опускаю, одновременно размышляя. А что, если я отправлюсь туда и заберусь на вершину этой горы? Станет ли мир выглядеть по-другому, если посмотреть на него с высоты в триста восемьдесят метров? Кажется, что это не очень высоко, но местные жители так гордятся этой достопримечательностью. Да и кто я такой, чтобы утверждать, будто триста восемьдесят метров не могут произвести достойное впечатление на человека?
Наконец, он кивает мне. При этом он так сильно сжимает губы, что может показаться, будто он их проглотил.
– Слушаю вас, мистер Финч. Вы что-то хотели сказать?
Он вздыхает так, как мог бы вздохнуть только столетний старик, и бросает на меня тревожный и недоверчивый взгляд.
– Я предлагаю совершить туда поход. Такое место трудно воспринимать, пока не увидишь собственными глазами. Это как, например, Большой Каньон. Чтобы полностью оценить его величие и красоту, необходимо побывать там. Предлагаю всем отправиться к горе Хузир, чтобы иметь возможность лично созерцать неповторимость Индианы. К тому же, по крайней мере, трое из нас по окончании этого учебного года собираются уехать из штата. А чем мы сможем потом похвастаться, кроме сомнительного среднего образования, полученного не в самой хорошей школе?
В моем монологе сарказма только процентов на двадцать, но мистер Блэк перебивает меня:
– Благодарю вас, мистер Финч. – Разумеется, эти слова обозначают нечто противоположное благодарности.
Я начинаю рисовать в тетради холмы и горы, отдавая дань нашей местной гордости. Я и сам не пойму, почему у меня они больше напоминают бесформенную массу, состоящую из каких-то непонятных змей, свалившихся на землю прямо с неба.
– Теодор прав в том… что некоторые из вас… покинут родные места… после окончания школы… и уедут куда-нибудь далеко. Но прежде… чем вы уедете… из нашего великого штата… вы должны изучить его… и увидеть все своими глазами.
Его речь прерывает шум. Кто-то опоздал на урок и теперь, войдя в кабинет, вдруг роняет на пол книгу. Эта нерадивая ученица пытается поднять ее, но в этот момент накреняется вся стопка учебников в ее руках, и все они так же шумно рассыпаются по полу веером. Следует всеобщий хохот. Мы же всего-навсего школьники, а это означает, что мы исключительно предсказуемы, и подобное происшествие кажется нам очень смешным. Мы смеемся по любому пустяку, особенно если при этом кто-то испытывает публичное унижение и готов провалиться от стыда сквозь землю. Сегодня это Вайолет Марки. Та самая Вайолет Марки с колокольни. Она краснеет, как помидор, и мне кажется, что ей хочется умереть на месте. Причем не спрыгнув с огромной высоты, а просто так, бормоча себе под нос что-то вроде: «О земля, прошу тебя, поглоти меня целиком и полностью!»
Мне знакомо это чувство. Я понимаю его даже лучше, чем свою мать или сестер, или даже Чарли Донахью. Мы с этим чувством не расстаемся в течение всей моей жизни. Так было, когда я получил перелом, неудачно ударив по мячу и рухнув на землю прямо перед Сьюз Хейнс. Или когда во время истеричного хохота из моего носа что-то вылетело и приземлилось прямо на Гейба Ромеро. Из всего седьмого класса надо было попасть именно на него!
Итак, потому что я знаю это чувство, и Вайолет готова вот-вот разрыдаться, я сталкиваю свои учебники на пол. Естественно, все взгляды переводятся на меня. Я наклоняюсь за ними и швыряю их в стены, окна, головы, а в заключение спектакля наклоняю свой стул и с грохотом оказываюсь на полу. Слышны смешки, аплодисменты и выкрики: «Фрик!»
Мистер Блэк беспомощно хрипит:
– Если это все… Теодор… я хотел бы продолжить.
Я выпрямляюсь, ставлю стул на место, собираю с пола все книги, снова нагибаюсь, успевая одновременно улыбнуться Вайолет. В ее глазах я читаю удивление, облегчение и, возможно, даже некоторое волнение. Мне хочется верить, что у нее тоже возник некий интерес к моей особе, но скорее всего я принял желаемое за действительное. Я обворожительно улыбаюсь, стараясь изобразить ту самую улыбку, которая безотказно действует на мою мать и из-за которой она готова простить не только мое позднее возвращение домой, но и любые странности. (Во всех других случаях я вижу, как она смотрит на меня – если вообще смотрит в мою сторону – и, как мне кажется, думает: «Откуда в тебе все это? От отца, наверное, откуда еще?»)
Вайолет улыбается мне в ответ. Мне сразу же становится лучше хотя бы от того, что лучше стало ей самой, и еще потому, что она улыбается мне, как будто я для нее становлюсь тем самым человеком, которого невозможно игнорировать. Получается, что я спасаю ее уже второй раз за один день. «Добросердечный Теодор, – обычно в таких случаях говорит моя мама и тут же добавляет: – Даже чересчур». Это уже критика, впрочем, именно так я и воспринимаю ее слова.
Мистер Блэк внимательно смотрит на Вайолет, потом переводит взгляд на меня:
– Как я уже говорил… ваш проект заключается в том… чтобы вы составили отчет-доклад… про две… или даже лучше три… достопримечательности штата Индиана. – Затем он начинает объяснять, что эти объекты мы будем выбирать сами, поэтому он нас ничем не ограничивает, предоставляя полную свободу действий. И не важно, как далеко будут расположены эти объекты и насколько сомнительна их историческая или географическая ценность. Наша задача – отправиться туда и увидеть все своими глазами, отснять на камеру, может быть, сделать видеосюжет, углубляясь при этом в историю края, а потом доходчиво объяснить ему, почему именно эти места заставляют нас гордиться тем, что именно мы являемся жителями штата Индиана. Если удастся объединить выбранные объекты каким-то образом, тем лучше для нас. На выполнение этого проекта нам выделяется вся оставшаяся часть полугодия, и отнестись к этому делу необходимо со всей серьезностью.
– Вы будете работать… в командах… по два человека. Это задание… составит треть… вашей зачетной работы перед окончанием школы…
Я снова поднимаю руку:
– А мы сами сможем выбрать себе напарника?
– Да.
– Тогда я выбираю Вайолет Марки.
– Вы сможете договориться об этом… вместе с ней после урока.
Я поворачиваюсь так, чтобы видеть Вайолет, положив локоть на спинку стула:
– Вайолет Марки, я хочу, чтобы ты стала моим партнером в этом проекте.
Теперь на нее смотрят и все остальные, отчего ее лицо начинает розоветь прямо на глазах. Она обращается к мистеру Блэку:
– Может быть, для меня найдется какой-нибудь другой проект, индивидуальный? Я могла бы, например, самостоятельно провести какие-нибудь исследования и написать полный отчет на эту тему. – Ее голос звучит тихо, но немного испуганно. – Я не готова…
– Мисс Марки, – перебивает ее учитель, – я собираюсь… оказать вам огромнейшую услугу… всей вашей жизни… и отказать вам в вашей просьбе.
– Отказать?
– Да. Начинается новое полугодие… И вам пора… возвращаться к нашим баранам!
Кое-кто смеется над его шуткой. Вайолет смотрит прямо на меня, и теперь я отчетливо читаю в ее взгляде самый настоящий страх. Только теперь я вспоминаю про катастрофу. Она связана как-то с Вайолет и ее сестрой. Это случилось прошлой весной. Вайолет выжила, а ее сестра погибла. Вот почему она старается избегать внимания к своей особе.
Во время оставшейся части уроки мистер Блэк рассказывает нам о тех местах, которые могли бы нам понравиться. Причем, по его мнению, мы обязательно должны побывать там, и не важно, уедем ли мы после школы отсюда или нет. В общем, он перечисляет те места, которые рекомендуются туристам: прерия Коннор, дом Леви Коффина, музей Линкольна, дом Джеймса Уиткомба Райли, где он провел детство. Правда, я-то сам прекрасно понимаю, что большинство из нас проведет остаток своей жизни именно здесь, в этом захудалом городишке.
Я снова пытаюсь поймать взгляд Вайолет, но она больше не поднимает глаз на меня. Наоборот, она вжалась в стул, глядя прямо перед собой.
На выходе из класса меня уже поджидает Гейб Ромеро, и, разумеется, он, как всегда, не один. За ним стоит Аманда Монк, вызывающе уперев руки в бока, ее окружают Джо Виатт и Райан Кросс, местная звезда бейсбола. Райан хороший парень, общительный, порядочный, спортсмен и отличник, староста класса. Но у него есть и отрицательная черта. Дело в том, что он уже с детсадовского возраста понял, кто он такой и что именно собой представляет.
– Ты на меня так больше не смотри, – предупреждает Роумер.
– А я и не на тебя смотрел. Поверь мне на слово, но в этом кабинете существует не менее сотни предметов, на которые мне гораздо интереснее смотреть, чем на тебя. Между прочим, туда также входит и голая задница мистера Блэка.
– Педик.
Так как мы с Роумером считаемся заклятыми врагами уже много лет, он, не колеблясь, выбивает из моих рук учебники. И хотя эта выходка не котируется даже у пятиклассников, я чувствую, как во мне разрывается черная граната гнева – какое знакомое чувство! – и черный ядовитый дым расходится по всей грудной клетке. Точно такие же чувства я испытывал и в прошлом году за несколько мгновений до того, как схватил парту, поднял ее в воздух и швырнул прочь. Нет, не на Роумера – это только он привык считать себя центром Вселенной, полагая, что все вокруг происходит именно из-за него. Нет, я целился в школьную доску в кабинете мистера Джири, в нее я и попал.
– Поднимай их теперь, болван. – С этими словами Роумер проходит мимо меня, не забывая при этом больно толкнуть меня плечом в грудь. Мне хочется зажать его голову в шкафчике, залезть ему в горло глубоко-глубоко и вынуть его сердце, разумеется, через рот. Это происходит потому, что в фазе бодрствования все в тебе оживает и требует немедленно наверстать упущенное.
Но вместо этого я считаю ровно до шестидесяти, налепив на свое дурацкое лицо еще более идиотскую улыбочку. «Меня не оставят после уроков. Меня не исключат из школы. Я буду паинькой. Я буду тихим и послушным. Я буду вести себя спокойно».
Мистер Блэк наблюдает за нами, стоя в дверях своего кабинета, и я кивком даю ему понять, что все в порядке, я полностью контролирую ситуацию, нет никакой опасности, руки у меня не чешутся, кожа не зудит, кровь в висках не стучит, и он может спокойно отправляться по своим делам. Я дал себе слово, что этот год станет для меня другим. Отдавая отчет происходящему, а это включает в себя все мои поступки, я буду постоянно бодрствовать и всегда находиться здесь, а не только наполовину здесь. Всегда и во всем.
Дождь кончился, мы с Чарли Донахью расположились на стоянке, прислонившись к его машине под блеклым диском январского солнца. Мы беседуем о том, что на этом свете Чарли любит больше всего, не считая себя. Мы говорим о сексе. Рядом стоит наша подруга Бренда и внимательно слушает. Она прижимает книги к своей очень большой груди. Ее волосы отливают то розовым, то красным.
На зимних каникулах Чарли работал в кинотеатре, куда проводил бесплатно всех хорошеньких девчонок, что предоставило ему массу возможностей поразвлечься, даже слишком много, особенно на последнем ряду, где у кресел отсутствуют подлокотники.
– Ну а у тебя что? – спрашивает он у меня.
– А что у меня?
– Ты чем занимался?
– Да так, ничем. Мне просто не хотелось ходить в школу, я выехал на шоссе и помчался, куда глаза глядят. – Не буду же я объяснять своим друзьям про фазу сна. Зачем? Даже если бы я смог, какой в этом смысл? И вот что мне особенно нравится в Чарли и Брен – мне не надо им ничего объяснять. Я делаю что хочу, и все. Они только пожмут плечами – это же Финч, что тут говорить!
– Тебе надо хорошенько потрахаться, – со знанием дела кивает Чарли. Он таким образом хочет напомнить мне о происшествии на колокольне. Если я хорошо потрахаюсь, то, по его мнению, оставлю мысли о самоубийстве. Если верить Чарли, то это универсальный выход из любой сложной ситуации. Получается, что если бы все крупные политические деятели регулярно трахались, то в мире скорее всего исчезли бы все проблемы.
– Ты самая настоящая свинья, Чарли, – хмурится Бренда.
– Ты так говоришь, потому что влюблена в меня.
– Тебе так хочется думать. Почему ты не ведешь себя так же, как Финч? Вот он – настоящий джентльмен.
Немногие смогли бы назвать меня именно так, но это мне как раз и нравится, что между собой мы можем становиться все время кем-то другим.
– Пощади меня, – вздыхаю я.
Но Брен отчаянно качает головой:
