Дженнифер Хей
Улица милосердия
Снова зазвонил телефон. Клаудия уже потянулась за наушниками, но тут в дверях показалась голова Мэри Фэйи.
– Клаудия, ты мне нужна. У нас там пациентка в приемной.
ПАЦИЕНТКА ЖДАЛА В КАБИНЕТЕ, ТЕСНОМ НУЖНИКЕ рядом с приемной, где едва помещались стол и три стула. Ванесса М. оказалась миловидной круглолицей девушкой с афрокосичками и робким, тоненьким голоском. Судя по карточке, ей было семнадцать лет и десять недель из них она была беременна.
– Все, что ты мне сегодня расскажешь, останется в тайне, – начала Клаудия. – Но если ты скажешь мне, что кто-то причиняет тебе вред, не заботится о тебе или что ты собираешься что-то с собой сделать, мне придется сообщить об этом, чтобы убедиться, что с тобой ничего не случится.
Это был плюс-минус стандартный протокол. Каждый сотрудник клиники являлся уполномоченным представителем и один-два раза в год, иногда чаще, Клаудии приходилось звонить в Министерство по охране детей и семьи, чтобы сообщить о преступлении в отношении несовершеннолетних.
Ванесса отвечала на вопросы односложно. Да, она знает, какие варианты у нее есть. Нет, никто не принуждает ее сделать аборт. Когда Клаудия спросила о ее планах на будущее, девушка оказалась более многословной. В сентябре начинаются занятия в Массачусетском университете, она собирается изучать речевые патологии. Ее сестра воспитывает глухого сына. Однажды Ванесса научит его говорить.
Ванесса М. Полностью имя никогда не указывается, как у анонимных алкоголиков, чтобы защитить частную жизнь пациента.
– Я точно хочу когда-нибудь иметь детей, – негромко сказала она. – Сто процентов. Просто, ну, не сейчас.
Клаудия объяснила, что при медикаментозном аборте стоит быть готовой к шести-восьми часам обильного кровотечения и сильным спазмам. «Как при тяжелых месячных, – добавила она. – Ибупрофен облегчит боль».
Мэри вернулась в компании официального представителя Ванессы – крепкой, воинственной тетки, которая напомнила Клаудии ее собственную мать. Тетка согласилась подписать форму, но ей это явно было не по душе.
Она молча подписала бумаги. Перед тем как уйти, она остановилась в дверях: «Это решение Ванессы, но вам я скажу – я от него не в восторге. – Она окинула Клаудию взглядом с ног до головы. – У вас есть дети?»
Разумеется, ей уже задавали этот вопрос. Вопрошающих – чаще всего чернокожих, латиноамериканок и матерей несовершеннолетних – ее ответ не удивлял. Они смотрели на нее с недоверием: белая женщина, которая не любит детей. Клаудия чувствовала на себе их осуждение, но с вердиктом поспорить не могла. Она была белой и не любила детей, по крайней мере, не той глобальной, безусловной любовью, какую ожидают от женщин. В раннем возрасте осознав, что некоторые из них совершенно невыносимы, она любила их строго избирательно. В мэнском отделении органов опеки многие были неуправляемыми и капризными, фонтанировали злобой и страхом. И тот факт, что у них были на это все причины, нисколько не облегчал процесс общения.
– Нет, – ответила Клаудия.
– Так я и думала, – сказала тетка.
По правде сказать, она никогда не принимала решения не иметь детей. Просто в двадцать она решила – не сейчас. И в тридцать. И в сорок. На каждом этапе ее жизни находились вещи, которыми она отдавала большее предпочтение.
– Не понимаю, как вы можете здесь работать, – сказала тетка.
Клаудия не ответила. Ей постоянно это говорили. Старые друзья, дальние родственники, незнакомцы в самолете. Стоматолог. Мануальщик. Женщина, которая ее стригла. Ее терапевт пояснил, что можно не отвечать; что это утверждение, а не вопрос. Самым очевидном ответом было бы: «Нет, не понимаете».
– С Ванессой все будет в порядке. – Клаудия протянула тетке визитку. – Это мой телефон. Если ей что-нибудь понадобится, пожалуйста, позвоните.
Не понимаю, как вы можете здесь работать.
А вот чего Клаудия не сказала и никогда не говорила: так было не всегда. Когда-то давно, в другой жизни, она жила в Нью-Йорке и работала в журнале «Дэмзел»[6]. Она получила эту работу, потому что была молоденькой и симпатичной, а у матери ее парня были связи. Клаудию взяли младшим редактором, – в списке сотрудников в выходных данных она была самой молодой. Там она получила первый урок о том, как устроен этот мир.
«Дэмзел» регулярно выдавал нескончаемый поток советов. Они учили женщин, как быть женщинами, и называли это общественной журналистикой.
Раз в год, писала Клаудия без всякой иронии, обязательно посещайте специалиста по подбору бюстгальтеров.
Это было гламурное место. Зарплата была маленькая, но с некоторыми преференциями. «Дэмзел» оплачивал ее абонемент в спортзал и выдавал ежемесячное «пособие на обмундирование», покрывающее услуги химчистки. Предприимчивые владельцы салонов красоты в надежде на упоминание в журнале предлагали бесплатные стрижки и массажи, эпиляцию и педикюр.
В какой момент подбор бюстгальтеров превратился в профессию? Может, были какие-то экзамены, Международное Сестринство подборщиц бюстгальтеров, ежегодная конвенция, чтобы быть в курсе последних лифчиковых технологий?
Окрашенным волосам необходимы любовь, внимание и забота, писала Клаудия. Фиолетовый шампунь поможет справиться с желтизной.
Она писала о ноу-хау в антивозрастном уходе, о модных ошибках, которых следует избегать сорокалетним. Самой ей в это время было двадцать три.
Гламурное место, очень желанное. Младшие редакторы отказывались от обедов, чтобы сэкономить деньги, и по часу просто курили на крыше. По вечерам они посещали мероприятия: коктейльные вечеринки, открытия салонов, презентации весенних коллекций или книг о похудении от звезд. Младшие редакторы, набившись в такси, чтобы поберечь взятые напрокат туфли, прибывали в массовом количестве. Они потягивали вино из пластмассовых фужеров и умудрялись собрать целый ужин из дармовых закусок.
Роскошные туфли – шпильки, один раз надетые какой-нибудь моделью на съемку, – контрабандой выносили из отдела фотографий.
Модной ошибкой, похоже, было стать сорокалетней.
В тот период ее жизни никто и не подумал бы сказать ей: не понимаю, как вы можете здесь работать.
Величайшая негласная ирония этой работы заключалась в том, что нанять на нее могли человека, который вырос в трейлере. Не то чтобы она кричала об этом на каждом углу, тогда или вообще когда-либо. В свои двадцать три она была как гангстер под программой защиты свидетелей: конфиденциальность была ее главным жизненным императивом.
Она была хороша в этой должности, настолько же, насколько мог быть кто угодно другой. Ее заголовки и подзаголовки были продуманными, лиды – остроумными, а квалификация такой же, как и у всех остальных: ее воспитывали как девочку. В детстве она надевала подгузники на пупса, который умел писаться. Она наряжала Барби в купальники и вечерние платья с сочетающимися по цвету пластмассовыми туфлями и пластмассовыми сумочками.
Куклы учили, чего нужно хотеть.
Куклы маячили у нее в памяти. В детстве Барби нравилась ей гораздо больше пухлого пупса с его навороченной функцией искусственного мочеиспускания. Ее собственный достался ей от старшей двоюродной сестры, и Клаудия толком не понимала, что с ним делать. (Поменяла подгузник, и что дальше? Везде таскать его с собой?)
Деб считала игрушки напрасной тратой денег и всегда с удовольствием об этом заявляла, но тем не менее, насколько Клаудия помнила, каждый год за пару дней до Рождества вопреки воле ее матери какая-то незримая высшая сила посылала ей целую коробку. Не завернутые в подарочную упаковку игрушки не были сюрпризом, – Клаудия лично в течение нескольких недель тщательно выбирала их из рождественского каталога. По настоянию матери она оформляла свои пожелания письменно: сначала письмами к Санта-Клаусу, а позже в виде нумерованного списка с артикулами и ценами. Прибытие посылки было самым значимым событием года.
Игрушки присылали напрямую из магазина, и Клаудия долгие годы не осознавала, что за них платил ее отец; несколькими двадцатидолларовыми рождественскими игрушками он откупался от Деб вместо алиментов.
На Рождество 1980-го она выбрала популярную настольную игру «Невеста». Она быстро стала ее любимой, оттеснив «Что бы мне надеть?» и другую, от организаторов конкурса «Мисс Америка», где от двух до четырех девочек 8–12 лет соревновались за корону. Клаудия знала об этих играх исключительно благодаря Джастин Уэбстер, которая жила на холме и которую Клаудия считала богатой, потому что у нее были все три.
Игры учили, чего нужно хотеть.
Она делилась этими знаниями в «Дэмзел». Сделайте укладку в салоне, сходите на профессиональное отбеливание зубов и занятие по пилатесу на реформере. Низкоуглеводная диета помогает избежать вздутия, предменструальных высыпаний, перепадов настроения, экзистенциальных мук. Низкоуглеводная диета – твой лучший друг.
Она вела колонку «Спроси Девицу», где ведущие бьюти-эксперты отвечали на вопросы читательниц, а поскольку те упорно отказывались задавать вопросы, выгодные рекламодателям журнала, Клаудия придумывала вопросы сама.
Попросите в салоне осветлить вам пряди, попросите затемнить пряди. Сделайте маникюр-педикюр, массаж головы, бразильскую эпиляцию. Сколько денег можно потратить на усовершенствование, уход и поддержание одного женского туловища? Предельной суммы нет.
Ты учишь их, чего хотеть, и они этого хотят.
Сделайте чистку лица, обертывание водорослями, парочку разрядов лазером для фотоомоложения. Проведите пятидневный детокс на соках. Сделайте промывание кишечника.
Предельная сумма примерно равнялась ВВП небольшого островного государства.
Предельная сумма была иллюзией. Предела не существовало. Всегда оставалось что-то, что еще можно сделать. Теоретически женщина могла бы потратить каждую минуту бодрствования на то, чтобы усовершенствовать свою внешность, что и демонстрирует один процент из всех: модели, актрисы, певицы и небольшая горстка элитных проституток. И декоративных жен, которые никак не могут – не осмеливаются – успокоиться.
Попросите осветлить вам пряди, попросите затемнить пряди. Клаудия знала, что эта работа – хрень на постном масле, но долгое время ее это не волновало. Она сбежала из материнского трейлера. Она разыгрывала более привлекательную версию собственной жизни.
Она проработала в «Дэмзел» дольше, чем следовало. Когда она уволилась, ей в ту же минуту нашли замену. Двадцать лет спустя работа все еще делалась, а кем именно, не имело совершенно никакого значения.
Она ПЕРЕБРАЛАСЬ В БОСТОН – МЕСТО, КУДА ЖИТЕЛИ Мэна ездили, когда появлялась какая-нибудь убедительная причина наведаться в город, например пересадка почки. В Бостоне она обслуживала столики в «Лигал сифуд». В свободное время она ходила на магистерские занятия. Еще учась в университете она начала работать волонтером в колл-центре, где не нужно было придумывать вопросы. Там вопросы не иссякали.
К зиме 2015 года она проработала на Мерси-стрит уже девять лет. Как консультант-координатор она делала ту же самую работу, которую когда-то делала бесплатно – отвечала на звонки горячей линии, – но теперь у нее были пенсионные отчисления, медстраховка и то, что в мире некоммерческих организаций могло сойти за зарплату. Она проводила в колл-центре большую часть дня, отвечая на звонки, а также обучая и контролируя волонтеров. Несколько раз в неделю она проводила личные консультации с пациентами, у которых были особые обстоятельства: несовершеннолетние, которым требовалось согласие родителей, женщины с проблемами здоровья, усложняющими процедуру прерывания, пропустившие или почти пропустившие легальный срок для проведения процедуры.
Прерывание. Аборт называли именно так. Они старались по возможности избегать этого слова.
Ее предшественница, Эвелин Додд, проработала в центре двадцать лет и уволилась только после серии микроинсультов. Как она смогла продержаться так долго, было загадкой на миллион, потому что эта должность изматывала. Клаудия питала симпатию к несовершеннолетним и не имела ничего против женщин со слабым здоровьем, но вот опоздавшие ее просто убивали. В Массачусетсе прерывание было разрешено только до двадцать четвертой недели, и, если пациентка проходила эту процедуру в последнюю минуту, этому обычно предшествовали зловещие результаты обследования, выявившие опухоль мозга зародыша или новообразование в легком.
Опоздавших было просто невозможно консультировать: им не нужно было ничего прерывать, им были нужны малыши. Беременность была их осознанным решением, многие для этого прошли очень длинный и дорогостоящий путь. Многим из них было уже за сорок, и они с горечью понимали, что это был их последний шанс. К моменту встречи с Клаудией они были уже морально истощены, как заключенные, которых пытали утоплением. Одни плакали, другие находились в кататоническом ступоре. Некоторые пребывали в пламенной ярости. Ни одно из таких проявлений эмоций ее не удивляло – она встречала этих женщин в самый херовый день их жизни.
К двадцать третьей неделе уже были выбраны имена, куплены кроватки, запланированы вечеринки по случаю определения пола.
С несовершеннолетними было проще. Сначала Клаудия встречалась с девочками наедине, а потом с их родителями или опекунами, которые должны были подписать бумаги. В Массачусетсе, чтобы сделать прерывание до восемнадцати лет, необходимо получить согласие родителей, в том случае, конечно, если ты не замужем. В глазах Содружества наличие мужа делает тебя взрослой.
Согласие должно было быть подписано лично. Ситуация сильно осложнялась, если родитель считался без вести пропавшим, был заключен под стражу или расквартирован за границей и не в состоянии метнуться из Афганистана, чтобы подписать бумажку. В других случаях родители были в наличии, но девочки по тем или иным причинам отказывались рассказывать им о беременности. Для таких, как они, штат Массачусетс предлагал еще один, не менее убогий вариант – судебное решение; постановление, подписанное судьей.
По тем или иным причинам для некоторых девочек дом был опасным местом.
Получить судебное решение было непросто. Не всем подросткам доставало хладнокровия предстать перед судьей, который почти всегда был старым белым мужчиной, и умолять разрешить ей поступать со своей собственной жизнью, как она хочет. Тем не менее перспективе признаться родителям, на удивление, многие предпочитали рассказать обо всем судье.
«Разрешенкам» обычно было лет шестнадцать-семнадцать. Это не значит, что девочки младшего возраста не беременели, просто им вряд ли достало бы смелости появиться перед судьей.
Для одних судей интервью было простой формальностью, другие же задавали дополнительные вопросы: какое образование девочка собиралась получать, почему хочет прервать беременность, бывала ли она беременна прежде, какими средствами контрацепции она планирует пользоваться в будущем. По сути, они могли задать какой угодно вопрос, и ответ «Не ваше собачье дело» на любой из них едва ли был приемлем.
Важное замечание: девочки младше в самом деле беременели. В зависимости от территории и ближайшего окружения тринадцатилетняя девочка, по подсчетам Клаудии, имела шансы нажить проблемы от средних до высоких.
С разрешенками она ограничивала себя, сдерживала свои порывы начать нянчиться с ними, распекать или наставлять. Не бросай школу. Умей постоять за себя. Думай о будущем. Не пускай все на самотек. Если ты родилась девочкой и особенно если ты была бедной, это был единственный способ распоряжаться своей жизнью.
Ничего этого Клаудия не говорила. Вместо этого она нанимала им адвокатов (для них бесплатных – услуги юристов оплачивало Содружество). Когда дата слушания была назначена, она организовывала им транспорт и справку для школы от доктора Гурвитч, с объяснением отсутствия. После этого она готовила пациентку к интервью у судьи.
Некоторые сопротивлялись. Несколько лет назад она готовила разрешенку, чьим главным карьерным устремлением было играть в женской НБА. Клаудия не была уверена, что судье понравится такой ответ, поэтому она посоветовала сделать упор на других вещах, – что девушка на полставки работала в обувном магазине, могла бы поступить в муниципальный колледж. Но Ана Ф. – потрясающая девочка-доминиканка из Дорчестера, тощая, как супермодель, – на такое не подписывалась. Она безучастно сидела в кабинете Клаудии, сложив руки на груди.
Без вариантов. Я буду бросать мяч.
Не понимаю, как вы можете здесь работать.
По мнению Клаудии, это был не такой уж необычный способ заработать на жизнь. По телефону и лично она заботилась о пациентках, как делали многие женщины, как делала ее мать. Пациенткам – беременным или нет, в сложной жизненной ситуации или нет – нужна была информация. Им были нужны тесты на беременность, противозачаточные средства, проверка на ЗППП. Им были нужны уколы медроксипрогестерона, капельницы, антибиотики, гинекологические осмотры.
Она заботилась о пациентках. Все остальное – разгневанные протестующие, угрозы и оскорбления – ее не волновало. Каждое утро она садилась в метро и ехала на работу. На Мерси-стрит она прокладывала себе путь через толпу.
Когда она уходила с работы, на улице уже совсем стемнело – ранние сумерки глубочайшей зимы. Машины ползли по Метадоновой миле – мрачному участку Масс-авеню, утыканному клиниками. На загруженном перекрестке попрошайки разбили лагерь и выставили самодельные таблички:
ВЕТЕРАН ВОЙНЫ
ТРЕЗВЫЙ И НУЖДАЮЩИЙСЯ
ЛЮБАЯ ПОМОЩЬ
Клаудия осторожно шла по обледенелому тротуару навстречу суровому ветру. Когда у нее в кармане зазвонил телефон, она сразу поняла, что это Стюарт. Она представила его на скоростном шоссе, развалившегося в своем серебристом «Ауди» посередине пыхтящей струйки других немецких седанов, ползущих на север в сторону Андовера.
– Помоги мне убить время, – сказал он.
Стюарт был киллером времени. Его телефон был забит подкастами, видосиками, электронными книгами и судоку. Клаудия была просто еще одним видом контента, к которому он имел доступ – ее голос разносился по машине первоклассными динамиками, встроенными в руль. Когда он не занимался потреблением развлечений, он занимался греблей на реке Чарлз, управлял стартапом в сфере биотехнологий и писал утомительно дотошные обзоры на люксовые аудиосистемы, которые постил на форумах, посещаемых другими странными людьми. За десять месяцев, пока встречались, они обнаружили, что у них напрочь отсутствуют общие интересы, за исключением секса и еды – распространенное явление среди пар, познакомившихся в интернете.
Клаудия рассказала ему о рабочем дне, о пепельных протестующих. Стюарт описал многообещающую встречу с венчурным инвестором. Абсолютная несвязанность этих тем делала естественный ход беседы невозможным, поэтому они просто говорили по очереди. Это не имело значения. Этот звонок был просто жестом вежливости, подтверждением их намерения продолжить спать друг с другом. Обмен остроумными репликами оставался опциональным.
Условия их отношений диктовала карта пробок. Встречи в рабочие дни означали бы долгое, нервозное стояние в заторах, поэтому их свидания ограничивались выходными каждую вторую неделю, когда бывшая жена Стюарта забирала детей. Дважды в месяц они готовили стейки в его загородном доме и по несколько раз занимались сексом – чтобы хватило на две недели. В подобных отношениях Клаудия преуспевала. Как городской огородник, выращивающий крошечные помидоры в глиняных горшках, она не строила нереалистичных ожиданий. По естественным причинам такие растения не могут вырасти больше, чем им положено.
Они не были влюблены друг в друга и никогда не будут, но в одном отношении Стюарт был идеальным мужчиной: в последние годы брака по настоянию жены он сделал вазэктомию. Как он сказал Клаудии, Нора к тому моменту уже приняла решение уйти от него и пеклась об интересах детей. Если бы у него появились еще дети, с ними пришлось бы делить наследство. Его бывшая жена продемонстрировала адаптивное поведение, ставящее выживание ее отпрысков превыше всего, – поведение, на которое запрограммированы матери всех живых видов. Он говорил об этом спокойно и без злобы. Его реакция показалась Клаудии необычной, но великодушной, и это ее привлекло. А его неспособность зачать с ней ребенка только добавила ему очков. Они сдали анализы на ЗППП и отказались от презервативов. Такой беззаботный секс был роскошью, как сиденья с подогревом или встроенный навигатор – этакой экстравагантной приятностью, которую она когда-то считала излишеством, а теперь не представляла, как без нее обходиться.
Помидоры с огорода всегда стоят того, пусть даже и маленькие.
– Так, пробка рассасывается. Позвоню тебе завтра, – сказал Стюарт.
Клаудия перешла улицу и поспешила по ступенькам в подземку. Судя по лязгу, грохоту и визгу тормозов, прибывал поезд южного направления.
КОГДА ОНА ВЕРНУЛАСЬ НА ПОВЕРХНОСТЬ, ШЕЛ ЛЕГКИЙ СНЕГ. Тротуары покрылись скользкой коркой, под ногами хрустела каменная соль. Ее пунктом назначения была боковая улочка на шумной авеню: лабиринт кривых тупиков, заставленных припаркованными машинами.
Угловой дом ничем не отличался от всех остальных – трехэтажка без номера, укутанная грязным алюминиевым сайдингом. Если вам доводилось бывать в радиусе восьми километров от реки Чарлз, вы точно видели тысячи таких домов – дешевое жилье для рабочих, рассчитанное лет на пятьдесят, а стоящее уже все сто. Непременная бостонская синекдоха, часть, обозначающая целое.
На крыльце курил Тимми – фамилии его она не знала, – большой крепкий чувак с бледно-голубыми глазами и вечно удивленным выражением обладателя белых бровей. Он стоял без куртки, вместо нее – обычная бостонская униформа: нейлоновые треники, вязаная шапка и футболка, натянутая поверх лонгслива. Его самой отличительной чертой была дикая старомодная борода в стиле Улисса С. Гранта и изобретателей пастилок от кашля братьев Смит. Она свисала до середины его груди, как грубый шерстяной слюнявчик.
Он жестом пригласил ее пройти в продуваемый сквозняками, неотапливаемый коридор с инкрустированной застарелой грязью плиткой. Дверь в квартиру была приоткрыта, три комнаты соединялись по пулевой траектории: спальня, гостиная и в самом конце – кухня. Полы были голые, повсюду высились башни из пластиковых молочных ящиков, беспорядочно заполненных разным хламом: кроссовками, дисками, толстовками. В квартире было очень тепло и сильно несло марихуаной. Окна были завешены гобеленами размером с простыню с «огуречным» узором.
Они уселись на свои обычные места – Клаудия на диван, а Тимми в свое непомерно глубокое кресло с откидной спинкой. Гигантский телевизор был настроен на канал, транслирующий состояние трафика на дорогах. Для человека, который, казалось, вообще не покидает квартиру, Тимми был крайне озабочен дорожными условиями. На переносном столике, как хирургические инструменты, были разложены предметы первой необходимости: коробка из-под сигар, пульт, бонг и небольшие электронные весы. За креслом, невидимые с наблюдательного поста Клаудии, стояли большие стеклянные банки с прорезиненными крышками, в которых обычно хранят сахар или муку.
Он протянул руку за спинку кресла и передал ей одну из них.
– «Грин крэк», – сказал Тимми низким, мокротным голосом курильщика. – Верхушечная сатива. Сильный приход, немного в голову дает.
Клаудия открыла банку и принюхалась, как посетитель в претенциозном винном баре. Запах был зеленый, свежий, как у скошенной травы. С ее места на диване открывался вид в спальню Тимми: постель не заправлена, пол завален грязной одеждой – чисто берлога скрытного самца. Под кроватью в гигантском металлическом ящике хранилась остальная часть его запасов. Он видела, как он нырял туда, чтобы наполнить банки, когда они пустели. А тот факт, что ничего из этого ее не удивляло, красноречиво говорил о текущем этапе ее жизни.
Он подал ей вторую банку.
– Это «Блу уидоу», гибрид. «Блубери» скрещенная с «Уайт уидоу». Придавливает будь здоров. – Он всегда мог рассказать много разного о товаре, соотнести достоинства разных сортов. Сам он сативе предпочитал индику, а гибридам – чистые сорта. Важны были условия выращивания, кислотность почвы, естественность освещения. Вот он, «Выбор Мужчины»: Стюарт с его стереосистемами и Тимми с его травкой.
У «Блу уидоу» запах был более смолистый, как у свежесваренного кофе.
– А тебе какой больше нравится? – спросила Клаудия.
– Ну, по-разному. – Тимми откинулся на спинку и соединил кончики пальцев. С такой примечательной бородой он мог бы сойти за колдуна, древнего провидца, полководца императорской эпохи. – Зависит от того, зачем ты куришь. Что тебе нужно?
На эти вопросы не было простых ответов.
ОНА ХОДИЛА К ТИМУ УЖЕ РОВНО ГОД И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Их свела Эшли, одна из волонтеров. Свою первую покупку Клаудия совершила в похоронном наряде, приехав прямиком из Мэна. Тимми встретил ее на крыльце, что потом стало их обычным, заведенным порядком. Оказавшись в квартире, они вместе курили и смотрели телевизор. В момент, когда деньги передавались из рук в руки, они делали вид, что ничего не заметили, как будто они просто зависали вместе по-дружески, как будто существовал еще какой-нибудь мыслимый повод, который мог свести их вместе в одной комнате.
Клаудия не знала, был ли это заведенный порядок торговли травкой. Она не курила лет двадцать и никогда до этого не покупала дурь сама. В колледже у нее не было денег на травку, вообще ни на что не было. Свой первый косяк она выкурила с парнем из общежития, богатеньким сынком из Конкорда, Массачусетс, который был под кайфом каждую минуту их первого курса. Они вели бессвязный диалог о писателях, которых она терпеть не могла (Керуак, Хантер Томпсон), и музыке, которая утомляла ее до отупения («Пинк Флойд», «Грейтфул Дэд»). Во время их разговора он лежал на полу и качал пресс, а его футболка задиралась, являя миру рельефный торс. Это зрелище интересовало ее куда больше, чем болтовня и травка, от которых ей хотелось только есть и спать. Его звали Скотт Маккотч, и он никогда не был ее парнем. Он был просто парнем из общежития.
А вот курить травку в среднем возрасте – это совсем другое дело. Ей как раз таки и было нужно захотеть поесть и поспать. Косячок перед сном в зрелом возрасте делал жизнь выносимой. Так ей казалось в то время.
ТИММИ ЖДАЛ ОТВЕТА.
– На работе напряг в последнее время, – сказала Клаудия.
На третий день после Рождества в комнате ожидания нашли какой-то подозрительный пакет. Здание эвакуировали и обыскали на предмет взрывчатых веществ. Ничего в итоге не нашли, но клинику закрыли на весь день для проведения обязательных для всех сотрудников учений по противодействию угрозам. Шесть часов бывший «зеленый берет» проводил для них инструктаж: на случай стрельбы, на случай минирования. Их обучили «протоколу тихого вызова», на случай если в здании будет стрельба. (Нажать «один» в случае пожара, «два» для вызова «скорой» и «три» для вызова полиции.) С тех пор Клаудия не могла спать по ночам.
Разумеется, она не стала объяснять все это Тимми.
– Ну, в смысле там всегда напряг. – Она ненадолго прикрыла глаза. – Мне просто надо поспать.
– А-а. – Тимми сунул руку за кресло и достал третью банку, чуть меньше, чем остальные. – Это «Кокон». Недешевая штука, но стоит того. – Он выудил шишку, раскрошил пальцами и забил в бонг. Затем выбрался из кресла и уселся рядом с ней на диван. От него пахло травой и мылом с отдушкой – не сказать, что неприятно.
Когда он раскурил бонг, она поняла, что ей надо приложиться к нему ртом, что она и сделала – не очень уверенно, потому что само это действо выглядело слишком интимно, а бонг – несколько отвратительно. Дым был теплый, пахучий и очень влажный.
Эффект она почувствовала мгновенно, словно внутри начал разматываться клубок, а все ощущения растянулись во времени. «Ого», – сказала она.
– Серьезно? – Тимми был впечатлен. – Я с одной тяги вообще ничего не чувствую. Если куришь столько, сколько я, времени нужно побольше, конечно.
– Насколько побольше?
– Целый день, каждый день, – ответил Тимми.
Она сделала вторую затяжку и вернула бонг.
– Дам тебе восьмушку для начала. Посмотрим, как зайдет.
Тимми вернулся в кресло и поставил на пол между ног весы. После этого он наклонился вперед, приняв позу, рекомендуемую для предотвращения обморока, и принялся отмерять траву.
Завершив сделку, он упаковал вес и рассказал ей историю. Проделывал ли он это со всеми покупателями, она не имела понятия, но это была ее любимая часть процесса: игрушка в коробке с хлопьями.
ПРОШЛОЙ ЗИМОЙ ТИММИ ВЗЯЛ ОТПУСК. Чтобы еще хоть раз в жизни, хоть раз, блядь, в жизни… Поездку предложил его приятель Кевин. Его сестра жила на Гавайях, и он мог поехать к ней в любое время, когда захочется, только вот за десять лет, что Тимми его знал, Кевин ни разу там не был.
– Надо полагать, так и не захотелось, – сказал Тимми, передавая ей бонг.
На Гавайях им было бы где остановиться, и Тимми скрепя сердце согласился заплатить за билеты, хотя всегда из принципа избегал летать на самолетах. Его бесила жадность, ведь как его деньги могли достаться сраным авиалиниям, когда их генеральные директора платили себе по десять миллионов в год. Ради поездки на Гавайи он сделал исключение, но с одним условием: по приземлении в Гонолулу его должен ждать пакет отменной дури. Это условие не обсуждалось. Тимми покроет расходы на траву, но кто-то должен будет ее купить. «Но проблемо», – ответил Кевин. Его шурин знал человечка.
В этом отношении – и только в этом – Кевин был человеком слова. Дурь была отменная, стоила каждого цента. Первая и единственная часть поездки, прошедшая по плану.
Выяснилось, что сестра Кевина жила в паршивом кондоминиуме с одной спальней. Кевину пришлось спать в гостиной на раскладном диванчике детского размера, а для Тимми на кухне надули матрас. Каждый день сестра и шурин уезжали на работу, а Кевин и Тимми оставались в ловушке квартиры. Чтобы добраться до пляжа или другого годного места, нужно было арендовать машину.
Именно тогда Тимми сделал ужасное открытие: Кевин прилетел на Гавайи с тридцатью долларами в кармане. Если они собирались арендовать машину, поесть в ресторане или вообще заняться хоть чем-то помимо сидения в квартире сестры, платить за это должен был Тимми. И это не было случайностью. Кевин именно так все и спланировал.
«Ну и ладно, – подумал Тимми. – Значит, я буду весь, мать его, день сидеть на диване, смотреть телик и курить свою траву». И все две недели он именно этим и занимался.
А когда терпение кончилось, он на попутке доехал по загруженному шоссе до стейкхауса, единственного места, расположенного более-менее в пешей доступности. Он сидел в баре, нянча кружку пива, и таращился в метеорологический канал – Бостон был погребен под снегом.