Дженни Хан
P. S. Я все еще люблю тебя
Логану.
Мы только познакомились, но я уже люблю тебя.
«Она была рада, что уютный дом, и мама с папой, и камин, и музыка были сейчас. Их нельзя забыть, думала она, потому что они сейчас.
Они не могут быть давно».
Лора Инглз-Уайлдер, «Маленький домик в больших лесах»
«Время – самое длинное расстояние между двумя местами».
Теннесси Уильямс, «Стеклянный зверинец»
Jenny Han
P. S. I STILL LOVE YOU
Печатается с разрешения автора и литературных агентств Folio Literary Management, LLC и Prava I Prevodi International Literary Agency.
Text copyright © 2015 by Jenny Han
Jacket photograph copyright © 2015 by Douglas Lyle Thompson
© Д. Селивестрова, перевод на русский язык, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Дорогой Питер,
Я скучаю. Прошло всего пять дней, но я скучаю так, будто прошло пять лет. Может, я просто боюсь, что это конец и что мы никогда больше не будем разговаривать. Да, мы будем здороваться на уроке химии и в коридорах школы, но будет ли все так, как раньше? Мне от этого очень грустно. Я чувствую, что могла бы сказать тебе что угодно. Думаю, ты тоже это чувствуешь. Я на это надеюсь.
В общем, я прямо сейчас скажу тебе это «что угодно», пока не растеряла всю храбрость. Меня напугало то, что случилось между нами в джакузи. Для тебя это был лишь еще один день из жизни Питера, но для меня это значило гораздо большее, и именно это меня напугало. Даже не то, что все говорили о нас и обо мне, а то, что это вообще случилось. Что все было так просто, и что мне понравилось. Я испугалась и сорвалась на тебя, за что мне очень стыдно.
И прости, что я не защитила тебя перед Джошем на концерте. Я должна была. Я многое тебе должна. Я должна тебе гораздо больше, чем это. До сих пор не могу поверить, что ты пришел и принес печенье с изюмом. Кстати, ты был такой милый в этом свитере. И я не подлизываюсь. Я серьезно.
Иногда ты мне так нравишься, что просто сил нет. Это чувство переполняет меня с головы до ног и вот-вот польется через край. Ты мне так нравишься, что я не знаю, что с этим делать. От мысли о том, что я снова тебя увижу, мое сердце бьется как сумасшедшее. А потом, когда ты смотришь на меня так, как ты это делаешь, я чувствую себя самой счастливой девушкой на свете.
То, что Джош говорил о тебе, неправда. Ты не тащишь меня на дно. Наоборот. Ты создаешь меня заново. Ты подарил мне первую любовную историю, Питер. Пожалуйста, не дай ей закончиться так скоро.
С любовью, Лара Джин
1
Китти все утро капризничает, а папа и Марго, похоже, мучаются постновогодним похмельем. Ну а я что? У меня перед глазами летают сердечки, а письмо в кармане пальто грозится прожечь дыру.
Пока мы обуваемся, Китти все еще пытается увильнуть от необходимости надевать ханбок[1] к тете Кэрри и дяде Виктору.
– Посмотрите на рукава! Они мне едва до локтей достают!
– Так и должно быть, – отвечает папа неубедительно.
Китти показывает на нас с Марго.
– Тогда почему у них длина нормальная? – спрашивает она.
Ханбоки нам привезла бабушка из ее последней поездки в Корею. Марго достались желтая блузка и салатовая юбка. Моя блузка была розово-бежевой, с ярко-розовым бантом. Объемная, похожая на колокол юбка струилась до пола, тогда как юбка Китти едва прикрывала ей лодыжки.
– Мы не виноваты, что ты растешь, как сорняк! – говорю я, сражаясь с бантом.
Правильно повязать бант сложнее всего. Чтобы разобраться, что к чему, мне пришлось несколько раз пересмотреть видео в Интернете, но он все равно получился кривым и жалким.
– И юбка у меня короткая! – ворчит сестренка, приподнимая подол.
На самом деле Китти терпеть не может надевать ханбок только потому, что ходить в нем нужно очень аккуратно, одной рукой придерживая юбку, чтобы вся конструкция не развалилась.
– Ваши кузины тоже будут в ханбоках, и это очень порадует бабушку, – говорит папа, потирая виски. – Разговор окончен.
В машине Китти без перерыва бормочет: «Ненавижу Новый год», и у всех, кроме меня, портится настроение. Марго и так уже была не в лучшем расположении духа, потому что ей пришлось встать на рассвете, чтобы вовремя вернуться домой от друзей. Похмелье, вероятно, тоже сделало свое дело. А вот мое настроение ничто не может испортить: меня даже нет с ними в машине. Я нахожусь в другом мире, думая о своем письме Питеру. Достаточно ли оно искреннее? Как и когда я его передам? Что он ответит? Что это будет значить? Бросить его в почтовый ящик или подсунуть в шкафчик? Когда мы снова увидимся, улыбнется ли он, пытаясь обратить все в шутку и смягчить напряжение? Или сделает вид, что ничего не получал, чтобы не говорить об этом? Такой вариант был бы самым ужасным. Но я напоминаю себе, что, несмотря на все, Питер добрый и милый, и он не поступит так жестоко ни за что на свете. В этом я точно уверена.
– О чем ты задумалась? – спрашивает Китти.
Я ее едва слышу.
– Эй!
Я закрываю глаза и притворяюсь спящей. Все, что я вижу, – это лицо Питера. Я точно не знаю, чего от него хочу и к чему готова. Будет ли это «ты-мой-парень-я-твоя-девушка-все-очень-серьезно» любовь? Или просто случайные поцелуи, как раньше? Или что-то среднее? В одном я уверена наверняка: я не могу выбросить из головы его лицо. Как он улыбается, называя меня по имени, и как рядом с ним я порой забываю дышать.
Разумеется, приехав к тете Кэрри и дяде Питеру, мы обнаруживаем, что никто, кроме нас, не надел ханбоки. Китти так старается не накричать на папу, что вся багровеет, а мы с Марго испепеляем его взглядом. Знал бы он, какое это мучение, целый день ходить в этой тряпке! Но потом бабушка награждает меня одобрительной улыбкой, и я успокаиваюсь.
Пока мы разуваемся и снимаем пальто в прихожей, я шепчу Китти:
– Может, нам дадут больше денег за то, что мы так оделись?
– Девочки, вы прелестно выглядите! – восклицает тетя Кэрри, обнимая нас. – А вот Хэйвен отказалась надевать ханбок.
Хэйвен закатывает глаза.
– Мне нравится твоя прическа! – говорит она Марго.
Хэйвен всего на пару месяцев старше меня, но считает себя гораздо более взрослой и постоянно пытается подружиться с Марго.
Мы начинаем с поклонов. В корейской культуре в первый день нового года нужно кланяться старшим, желая им удачи в будущем году, а в ответ они дают тебе деньги. Очередь идет от старшего к младшему, поэтому бабушка садится на диван первой. Сначала ей кланяются тетя Кэрри и дядя Виктор, потом папа и так далее. Китти, как самая младшая, идет последней. Когда папа садится на диван и получает свои поклоны, рядом с ним остается одинокая диванная подушка, которая лежит там каждый Новый год, с тех пор как умерла мама. У меня защемляет в груди от того, как папа сидит там один, бодро улыбается и раздает десятидолларовые купюры. Бабушка многозначительно перехватывает мой взгляд, и я знаю, что она думает о том же. Когда приходит моя очередь кланяться, я встаю на колени, складываю ладони перед лицом и клянусь, что в следующем году папа не будет сидеть на диване один.
Мы получаем десять долларов от тети Кэрри и дяди Виктора, десять от папы, десять от тети Мин и дяди Сэма, которые на самом деле нам не дядя с тетей, а троюродные брат и сестра. Или супердвоюродные? В общем, они мамины кузены. Бабушка дает нам по двадцатке. Никто не заплатил нам больше за то, что мы были в ханбоках, но в целом выручка получилась неплохая. В прошлом году все родственники ограничились пятерками.
Далее в программе у нас суп из рисовых лепешек, который приносит удачу. Еще тетя Кэрри испекла гороховые пирожки и настояла на том, чтобы каждый их попробовал, хоть никто из нас не горел желанием. Ее близнецы, Гарри и Леон, наши четвероюродные братья (или двоюродные братья в квадрате?), отказались от супа с пирогами и уплетают куриные наггетсы, сидя перед телевизором. За обеденным столом не всем хватило места, поэтому мы с Китти сидим в кухне на табуретах и лишь слушаем доносящийся из столовой смех.
Сделав первый глоток супа, я загадываю желание. Пожалуйста, пожалуйста, пусть у нас с Питером все получится.
– Почему моя миска с супом меньше, чем у остальных? – шепчет мне Китти.
– Потому что ты самая младшая.
– А почему нам не дали кимчи?
– Потому что тетя Кэрри считает, что мы его не любим, ведь мы только наполовину корейцы.
– Попроси кимчи, – шепчет Китти.
И я иду просить, скорее для себя, чем для нее.
Когда взрослые садятся пить кофе, мы с Хэйвен и Марго идем в комнату Хэйвен, а Китти увязывается за нами. Обычно моя младшая сестра играет с близнецами, но в этот раз она хватает Смитти, йоркширского терьера тети Кэрри, и идет с нами наверх, как все девочки.
У Хэйвен по всей комнате развешаны плакаты инди-музыкантов, о большинстве которых я даже не слышала. Она их постоянно меняет. Я вижу один новый, группы «Бель и Себастьян», напечатанный на бумаге в виде джинсовой ткани.
– Классный! – замечаю я.
– Я как раз собиралась его поменять, – говорит Хэйвен. – Можешь взять себе, если хочешь.
Я вежливо отказываюсь. Я же знаю, что она предлагает лишь для того, чтобы почувствовать свое превосходство.
– Я возьму! – восклицает Китти, и Хэйвен тут же хмурится, но сестренка уже отрывает плакат от стены. – Спасибо, Хэйвен!
Мы с Марго переглядываемся, стараясь не улыбнуться. Хэйвен всегда недолюбливала Китти, и это чувство у них взаимное.
– Марго, ты в Шотландии ходила на какие-нибудь концерты? – спрашивает Хэйвен, плюхаясь на кровать и открывая ноутбук.
– Ни разу, – отвечает Марго. – Я была занята учебой.
К тому же моя сестра вообще не любит ходить на концерты. Она смотрит в телефон, а юбка-ханбок струится вокруг нее. Марго – единственная из девочек Сонг, кто до сих пор при полном параде. Я сняла блузку, оставшись в майке и юбке, а Китти избавилась от всего ханбока и теперь щеголяет в топе и подштанниках.
Я сажусь на кровать рядом с Хэйвен, чтобы она могла показать мне фотки с ее каникул на Бермудах. Она начинает прокручивать ленту Инстаграма, и я замечаю снимки из нашей школьной поездки. Хэйвен играет в молодежном оркестре Шарлотсвилля, и у нее в друзьях много ребят из разных школ, включая мою.
Я не могу сдержать вздоха, когда вижу ее: нашу общую фотографию, сделанную в автобусе в утро отъезда. Питер обнимает меня за плечи и что-то шепчет мне на ухо. Хотела бы я вспомнить, что именно!
Хэйвен поднимает на меня удивленный взгляд и спрашивает:
– Ой, смотри, это ты, Лара Джин. Где это?
– Ездили со школой кататься на лыжах.
– Это твой парень? – спрашивает Хэйвен, и я вижу, что она поражена, но усердно старается этого не показывать.
Хотела бы я сказать «да», но…
Прибегает Китти и заглядывает мне через плечо.
– Да, и он самый красивый парень, которого ты когда-либо видела, Хэйвен! – говорит она с вызовом.
Марго, которая до этого сидела, уткнувшись в телефон, поднимает взгляд и хихикает.
– Это не совсем так, – говорю я, защищаясь.
То есть да, он самый красивый парень, которого я когда-либо видела, но кто знает, какие ребята учатся в школе с Хэйвен.
– Нет, Китти права, он шикарен, – признает Хэйвен. – Как ты его заполучила? Без обид. Я просто думала, ты не из тех, кто встречается с парнями.
Я хмурюсь. Не из тех, кто встречается с парнями? Что это значит? Что я мухомор, который сидит в полумраке своей комнаты и обрастает плесенью?
– Лара Джин постоянно ходит на свидания! – поддерживает меня Марго.
Я краснею. Я ни разу не была на свидании, если не считать Питера, но я благодарна сестре за ложь.
– Как его зовут? – спрашивает Хэйвен.
– Питер. Питер Кавински.
Одно его имя доставляет мне удовольствие, и я смакую его, как тающую на языке дольку шоколада.
– Хм, – говорит Хэйвен. – Я думала, он встречается с той красивой блондинкой. Как там ее? Дженна? Вы с ней в детстве были лучшими подругами.
Я чувствую укол в сердце.
– Ее зовут Женевьева. Мы раньше дружили, но теперь нет. И они с Питером уже давно расстались.
– И долго вы с Питером вместе? – спрашивает Хэйвен.
В ее глазах сомнение, будто она верит мне на девяносто процентов, но остальные десять не дают ей покоя.
– Мы начали общаться в сентябре, – это, по крайней мере, правда. – Сейчас мы не вместе. У нас как бы перерыв. Но я… не теряю оптимизма.
Китти тычет меня в щеку мизинцем, делая ямку.
– Ты улыбаешься! – говорит она и тоже расплывается в улыбке, пристраиваясь ко мне поближе. – Помиритесь сегодня, ладно? Я хочу Питера обратно!
– Все не так просто, – отвечаю я, хотя почему бы и нет?
– Еще как просто! Ты ему очень нравишься! Только скажи, что он тебе тоже нравится, и бум! Вы снова вместе, как будто ты никогда его не прогоняла.
Глаза Хэйвен становятся еще шире.
– Лара Джин, это ты с ним рассталась?
– В это что, так сложно поверить? – Я смотрю на нее, прищурившись, и Хэйвен было открывает рот, но принимает мудрое решение промолчать.
Она еще раз смотрит на фотографию Питера, а потом встает, чтобы пойти в туалет, и, закрывая дверь, говорит:
– Я лишь одно могу сказать: будь он моим парнем, я бы никогда его не отпускала.
От ее слов меня бросает в дрожь.
Когда-то я так же думала о Джоше, и чем все закончилось? Такое чувство, будто прошло сто лет, и он стал лишь воспоминанием. Я не хочу, чтобы с Питером было так же, когда прежние чувства остаются так далеко, что, как бы ты ни старалась, закрывая глаза, ты едва можешь вспомнить его лицо. Что бы ни случилось, лицо Питера я хочу помнить всегда.
Перед отъездом я надеваю пальто, и письмо вылетает из кармана. Марго подбирает его.
– Еще одно письмо?
Я краснею и торопливо говорю:
– Я пока не решила, когда мне его отдать. Самой бросить в ящик или отправить по почте? Или вручить лично? Марго, ты как думаешь?
– Просто поговори с ним, – отвечает Марго. – Прямо сейчас. Папа тебя подбросит. Езжай к нему домой, отдай письмо и посмотришь, что он скажет.
От этой мысли мое сердце начинает бешено стучать. Прямо сейчас? Взять и прийти, не позвонив, не составив план?
– Не знаю, – говорю я уклончиво. – По-моему, мне еще нужно подумать.
Марго открывает рот, чтобы ответить, но появляется Китти и заявляет:
– Хватит уже писем! Просто иди и верни его!
– Пока еще не поздно, – добавляет Марго, и я знаю, что она имеет в виду не только нас с Питером.
Я аккуратно обходила тему Джоша из-за всего, что между нами произошло. Конечно, Марго меня простила, но зачем раскачивать лодку? Последние дни я лишь молча ее поддерживала и надеялась, что этого достаточно. Но меньше чем через неделю Марго возвращается в Шотландию. Разве можно уезжать, даже не поговорив с Джошем? Мы все так долго дружили. У нас с ним все наладится, потому что мы соседи, и так бывает с теми, кто часто видится. Все сглаживается, будто само по себе. Но с Марго это не сработает, ведь она так далеко. Если они не поговорят сейчас, шрам будет становиться все тверже, пока не окаменеет, и они превратятся в незнакомцев, которые никогда не любили друг друга. Что может быть печальнее?
Пока Китти обувается, я шепчу Марго:
– Если я поговорю с Питером, ты поговоришь с Джошем. Не уезжай в Шотландию, оставив все так, как есть.
– Посмотрим, – говорит она, но я вижу промелькнувшую в ее глазах надежду, которая дает надежду и мне.
2
Марго и Китти уснули на заднем сиденье. Китти положила голову сестре на колени, а голова Марго с широко раскрытым ртом откинулась назад. Папа с блаженной улыбкой слушает Национальное радио. Все такие умиротворенные, а мое сердце бьется со скоростью миллион ударов в минуту в предвкушении того, что я задумала.
Я сделаю это сегодня же вечером. До того как начнутся уроки. Прежде чем все вернется на круги своя и мы с Питером станем одним лишь воспоминанием. Это как снежный шар: если его потрясти, на мгновение все переворачивается вверх дном, блестки повсюду… Настоящее волшебство! Но потом все успокаивается и возвращается на свои места. В жизни всегда все возвращается на места. А я не хочу возвращаться.
Когда мы проезжаем неподалеку от дома Питера, я прошу папу подбросить меня. Должно быть, он слышит в моем голосе отчаяние и нужду, потому что соглашается, не задавая вопросов.
Мы приближаемся к дому Питера, и я вижу, что везде горит свет. Его машина стоит на подъездной дорожке, рядом с минивэном его мамы. Солнце уже начинает садиться: зимой темнеет рано. У соседей через дорогу до сих пор горят рождественские огни. Возможно, это их последний день, ведь уже наступил новый год. Новый год – новая жизнь.
Я чувствую, как на запястьях пульсируют вены. Я нервничаю, ужасно нервничаю. Выбегаю из машины и звоню в звонок. Услышав шаги за дверью, я машу папе, и он отъезжает. Китти проснулась и широко улыбается, прижавшись лицом к заднему стеклу. Она показывает большой палец, и я машу ей в ответ.
Питер открывает дверь. Мое сердце скачет в груди, как мексиканские прыгающие бобы. На нем клетчатая рубашка, которой я раньше не видела. Должно быть, рождественский подарок. Волосы на макушке растрепаны, как будто он лежал. Увидев меня, он не выглядит удивленным.
– Привет! – Питер бросает взгляд на мою юбку, которая торчит из-под пальто, как бальное платье. – Ты чего так разоделась?
– В честь Нового года.
Может, стоило заехать домой и переодеться? Так я бы хоть чувствовала себя собой, заявившись к нему на порог с протянутой рукой, в ожидании милостыни.
– Ну, как провел Рождество?
– Хорошо. – Он делает паузу на целые четыре секунды, прежде чем спросить: – А ты?
– Отлично! У нас теперь есть щенок! Его зовут Джейми Фокс-Пикл.
На лице Питера ни тени улыбки. Он холоден. Я не ожидала, что он будет так холоден. Даже хуже… на его лице полное безразличие.
– Мы можем поговорить?
Питер пожимает плечами, что похоже на «да», но войти не приглашает. Меня охватывает тошнотворное подозрение, что у него Женевьева, но страх быстро рассеивается: будь она здесь, он бы ко мне не вышел. Питер оставляет дверь нараспашку, пока надевает кроссовки и пальто, после чего выходит на крыльцо. Он закрывает за собой дверь и садится на ступени. Я сажусь рядом с ним, разглаживая юбку.
– Ну, в чем дело? – спрашивает он так, будто я отнимаю его драгоценное время.
Это неправильно. Я ожидала совсем другого.
Но чего именно я ожидала от Питера? Что отдам ему письмо, он его прочитает и снова полюбит меня? Заключит меня в свои объятия, и мы страстно поцелуемся, но просто поцелуемся, невинно? И что потом? Мы будем встречаться? Сколько пройдет времени, прежде чем ему станет со мной скучно и будет недоставать Женевьевы? Прежде чем он захочет большего, нежели я готова ему дать, как в спальне, так и просто в жизни? Таким, как он, мало сидеть дома и смотреть фильм на диване. Как-никак, мы говорим о Питере Кавински.
Я так задумываюсь, увлекшись мысленным путешествием в будущее, что он спрашивает еще раз, на этот раз чуть теплее:
– Ну так что, Лара Джин?
Он смотрит на меня с таким видом, будто чего-то ждет, и мне становится страшно отдавать письмо.
Я сжимаю его в кулаке и запихиваю подальше в карман пальто. Руки леденеют. У меня нет ни перчаток, ни шапки. Наверное, мне лучше пойти домой.
– Я просто зашла сказать… что сожалею о том, как все обернулось. И… надеюсь, мы сможем остаться друзьями. И с Новым годом!
Питер щурится.
– С Новым годом? – переспрашивает он. – Ты это пришла сказать? Сожалею и с Новым годом?
– И что я надеюсь, что мы останемся друзьями! – добавляю я, закусив губу.
– Ты надеешься, что мы останемся друзьями? – повторяет он, и в его голосе слышатся нотки сарказма, которых я не понимаю, и мне это не нравится.
– Именно так.
Я начинаю вставать. Я надеялась, что он отвезет меня домой, но теперь не хочу даже спрашивать. А на улице так холодно! Может, если намекнуть… Дыша на руки, я говорю:
– Ну, мне пора домой.
– Погоди! Давай вернемся к извинениям. За что именно ты просишь прощения? За то, что выгнала меня из своего дома, или за то, что считала меня козлом, который всем вокруг рассказывает о том, как переспал с тобой, хотя этого не было?
У меня комок подступает к горлу. Когда он так говорит, это звучит действительно ужасно.
– И за то и за другое. Я за все хочу извиниться.
Питер склоняет голову набок, приподняв брови.
– А еще за что?
Я начинаю сердиться. Еще за что?
– Больше ни за что. Это все.
Слава богу, я не отдала ему письмо, раз он так себя ведет. Как будто мне одной есть за что извиняться.
– Слушай, ты сама пришла просить прощения и предлагать остаться друзьями. Но ты не можешь заставить меня принять твое недоделанное извинение.
– В любом случае желаю тебе счастливого Нового года! – Теперь я тоже говорю с сарказмом, и мне это нравится. – Всего тебе хорошего. Живи долго и счастливо, и все такое.
– Ладно. Пока!
Я разворачиваюсь. Утром я была полна надежд. У меня в глазах зажигались звезды, когда я представляла, как все пройдет. Боже, какой же Питер придурок! Скатертью ему дорога!
– Погоди!
Надежда запрыгивает мне в сердце, прямо как Джейми Фокс-Пикл, когда он забирается ко мне на кровать: быстро и без приглашения. Я оборачиваюсь, но всем своим видом говорю: «Ой, ну что еще тебе нужно?», чтобы Питер ничего не заметил.
– Что у тебя в кармане?
Я залезаю в карман рукой.
– Это? Да так, ничего. Рекламная листовка. Она лежала рядом с твоим почтовым ящиком. Не волнуйся, я по пути ее выброшу.
– Давай мне, я сам выброшу, – говорит он, протягивая руку.
– Нет. Говорю же, мне не сложно. – Я стараюсь затолкать конверт поглубже в карман, а Питер пытается выхватить его у меня из рук. Мне удается увернуться, и я сжимаю письмо изо всех сил. Он пожимает плечами, и я расслабляюсь, облегченно вздохнув. Тогда-то он и бросается вперед, вырвав у меня добычу.
– Питер, отдай! – кричу я, запыхавшись.
– Вскрытие чужой корреспонденции является федеральным преступлением! – говорит он беспечно, а потом смотрит на конверт. – Это же мне! От тебя!
В отчаянии я снова пытаюсь выхватить письмо, чего Питер не ожидает. Какое-то время мы боремся, и мне даже удается схватиться за уголок, но он не отпускает.
– Прекрати, ты его порвешь! – кричит он, освобождая конверт от моей хватки. Я пытаюсь тянуть сильнее, но слишком поздно. Он победил.
Питер держит письмо у меня над головой, открывает его и начинает читать. Какая же это пытка, стоять перед ним, смотреть и ждать. Чего ждать? Сама не знаю. Как будто мало мне унижений! Может, лучше просто уйти? Как же медленно он читает!
Наконец-то закончив, Питер спрашивает:
– Почему ты не стала мне его отдавать? Почему собиралась просто уйти?
– Не знаю. Потому что ты был не слишком рад меня видеть, – говорю я, и мой голос предательски дрожит.
– Да брось, я набивал себе цену! Глупышка, я все ждал, что ты мне позвонишь. Шесть дней прошло!
– О! – Я только и могу, что выдохнуть.
– О! – повторяет он, притягивая меня к себе за воротник пальто. Достаточно близко, чтобы поцеловать.
Он так близко, что я вижу пар, идущий у него изо рта. Так близко, что я могла бы сосчитать его ресницы, если бы захотела.
– Значит… я все еще тебе нравлюсь? – спрашивает он тихим голосом.
– Да, – шепчу я. – Вроде того.
Мое сердце бьется быстро-быстро. У меня кружится голова. Это сон? Если так, я не хочу просыпаться.
Питер смотрит на меня с выражением «Признай уже, что я тебе нравлюсь». Да, нравишься. Потом он мягко говорит:
– Ты же веришь, что я никому не говорил, будто мы занимались сексом в школьной поездке?
– Да.
– Хорошо. – Он делает вдох. – И еще… после того как я ушел в тот вечер, между тобой и Сандерсом что-нибудь было?
Он ревнует! Одна мысль об этом согревает меня, как горячий бульон. Я собираюсь сказать ему, что нет, конечно, но он быстро добавляет:
– Стой, не отвечай мне. Я не хочу знать.
– Нет! – говорю я твердо, чтобы он понял, насколько я серьезна.
Он кивает, но молчит.
Потом он наклоняется, и я закрываю глаза. Сердце трепещет в груди, будто крылья колибри. По сути, мы целовались всего четыре раза, и только один раз по-настоящему. Я хочу уже перейти к делу, чтобы больше не волноваться. Но Питер меня не целует. Не так, как я ожидала. Он чмокает меня в левую щеку, потом в правую. У него теплое дыхание. А потом – ничего. Мои глаза широко открываются. Что это за поцелуй такой? Почему он не может поцеловать меня как следует?
– Что ты делаешь? – шепчу я.
– Растягиваю предвкушение.
– Просто поцелуй меня уже! – говорю я нетерпеливо.
Он наклоняет голову, наши щеки соприкасаются, но вдруг открывается входная дверь, и на пороге появляется Оуэн, младший брат Питера. Он стоит, скрестив руки. Я отскакиваю от Питера, как будто только что узнала, что у него смертельная заразная болезнь.
– Мама хочет, чтобы вы зашли и угостились сидром, – заявляет Оуэн, ухмыляясь.
– Через минуту, – говорит Питер, притягивая меня обратно.
– Она сказала, сейчас! – настаивает Оуэн.
Господи! Я в панике смотрю на Питера.
– Я лучше пойду, пока папа не начал волноваться…
Он подталкивает меня к двери подбородком.
– Загляни на минутку, потом я отвезу тебя домой.
Когда я захожу в дом, парень снимает с меня пальто и тихо спрашивает:
– Неужели ты собиралась идти домой в этом платье? Пешком, по такому холоду?
– Нет, я планировала давить на жалость, чтобы ты меня подвез, – шепчу я в ответ.
– Что на тебе надето? – интересуется Оуэн.
– Так корейцы наряжаются на Новый год, – отвечаю я ему.
Мама Питера выходит из кухни с двумя дымящимися чашками. На ней длинный кашемировый кардиган, свободно подпоясанный на талии, и вязаные тапочки кремового цвета.
– Какая красота! – восхищается она. – Ты шикарно выглядишь! Очень ярко!
– Спасибо, – отвечаю я, смущенная вниманием.
Оуэн убегает на кухню, а мы втроем усаживаемся в гостиной. Кажется, я все еще красная из-за чуть не случившегося поцелуя и мысли о том, что мама Питера догадывается, чем мы занимались. Мне интересно, много ли ей известно о наших отношениях? Что именно Питер рассказывал ей, и говорил ли о нас вообще?
– Как ты провела Рождество, Лара Джин? – спрашивает меня его мама.
Я дую на горячую жидкость.
– Очень хорошо. Папа подарил моей сестренке щенка, и мы дрались из-за того, кто будет его держать. Еще из колледжа приехала моя старшая сестра, это просто замечательно. А как ваши праздники, миссис Кавински?
– О, чудесно! Очень спокойно, – она показывает на свои тапочки. – Смотри, что подарил мне Оуэн. А как праздничная вечеринка? Твоим сестрам понравилось печенье с изюмом, которое испек Питер? Я, если честно, его терпеть не могу.
Я удивленно смотрю на Питера, который вдруг начинает сосредоточенно изучать что-то в телефоне.
– Ты же говорил, их испекла твоя мама.
Миссис Кавински улыбается гордой улыбкой.
– О нет! Питер все сам сделал. Он был настроен очень решительно.
– А на вкус получились отбросы! – кричит Оуэн из кухни.
Его мама снова смеется, и потом наступает тишина. Я отчаянно перебираю в голове возможные темы для разговора. Может, планы на новый год? Или снежная буря, которую обещали на следующей неделе? От Питера никакой помощи: он снова уткнулся в телефон.
Миссис Кавински встает.
– Рада была тебя повидать, Лара Джин. Питер, не засиживайтесь допоздна.
– Не будем, – обещает он и поворачивается ко мне. – Я сейчас, только ключи возьму.
Когда Питер уходит, я говорю:
– Простите, что вот так заявилась в праздничный день. Надеюсь, я вам не помешала.
– Мы рады тебе в любое время.
Она наклоняется, кладет руку мне на колено и, одарив меня многозначительным взглядом, говорит:
– Просто будь осторожней с его сердцем. Это все, о чем я прошу.
У меня внутри все сжимается. Неужели Питер рассказал ей о том, что между нами случилось?
Похлопав меня по колену, женщина встает.
– Доброй ночи, Лара Джин.
– Доброй ночи, – отзываюсь я эхом.
Несмотря на ее теплую улыбку, я чувствую, что сделала что-то не так. В ее голосе я отчетливо услышала нотку упрека. «Не тронь моего сына», вот что она говорила. Неужели Питер был так расстроен из-за того, что между нами случилось? С виду не скажешь. Может, раздражен или слегка обижен, но не настолько, чтобы обсуждать это с мамой. Хотя, возможно, они очень близки. Только этого мне не хватало! Произвести плохое впечатление на маму Питера, еще даже не начав с ним встречаться.
На улице кромешная тьма, звезд на небе почти не видно. Похоже, скоро снова пойдет снег. Дома на всем первом этаже горит свет, а наверху – только в спальне Марго. Через дорогу, в окне дома мисс Ротшильд, светится маленькая рождественская елка.
Нам с Питером тепло и уютно в его машине. Из кондиционера дует теплый воздух.
– Ты рассказывал маме о том, как мы расстались? – спрашиваю я его.
– Нет. Ведь мы не расставались, – говорит он, выключая печку.
– Нет?
Он смеется.
– Нет, потому что мы даже не были вместе, так ведь?
«А теперь мы вместе?» – думаю я, но не задаю этого вопроса, потому что он обнимает меня за плечи и наклоняет мою голову к своей. Я снова нервничаю.
– Не волнуйся, – улыбается Питер.
Я быстро целую его, чтобы доказать, что совсем не волнуюсь.
– Поцелуй меня так, будто скучала по мне, – говорит он, и его голос слегка хрипит.
– Я скучала, – отвечаю я. – Я же написала в письме.
– Да, но…
Я целую его прежде, чем он успевает закончить. Как следует. Всерьез. Он уверенно отвечает на поцелуй. Такое чувство, что мы не виделись четыреста лет. И я больше ни о чем не думаю, а просто растворяюсь в его поцелуях.
