Джек Вэнс
Вист: Аластор 1716

Задумчиво помолчав, коннатиг ответил: «Любопытное предложение, достойное внимательного изучения. Вы уже закусили? Я мог бы предложить вам более изысканные блюда, но воздержался, чтобы не нарушать ваши принципы».

Дельфен, с трудом заставлявший себя держать язык за зубами, не выдержал: «Наши принципы справедливы! Именно поэтому мы здесь – чтобы распространить их и чтобы защитить себя от последствий нашего успеха. Со всего Скопления к нам напрашиваются миллионы прихлебателей, будто Аррабус – богадельня для всех лодырей Вселенной! Слетаются, как саранча, на наше добро, заработанное тяжким трудом, приобретенное благодаря самоотверженному служению обществу! Все это безобразие оправдывается правом на иммиграцию. Мы эту иммиграцию хотим остановить, а нам не дают – из-за вашего „Закона о свободе передвижения“. Поэтому мы вынуждены требовать, чтобы нам…»

Фосгард поспешно вставила: «Не требовать – просить, ходатайствовать…»

Дельфен отмахнулся: «Да что там! Просить, ходатайствовать – не один ли хрен? Мы хотим, во-первых, чтобы прекратили иммиграцию. Во-вторых, Скопление должно выделять средства на содержание пришлой орды, уже пристроившейся поживиться на дармовщинку. В-третьих, нужны новые машины – заменить оборудование, износившееся, пока инопланетные паразиты все соки из нас выжимали!»

Дельфен был явно непопулярен среди других Шептунов – пока он говорил, остальные пытались всеми силами показать, что не разделяют его склонность к вульгарным выражениям.

Раздраженная Фосгард произнесла наигранно-шутливым тоном: «Будет тебе, Дельфен! Не утомляй коннатига многословными тирадами».

Дельфен криво усмехнулся: «Многословными тирадами, а? А почему, спрашивается, не называть вещи своими именами? Сколько на волка ни напяливай овечью шкуру, зубы-то торчат? Коннатиг ценит прямоту. Что мы тут – будем сидеть, подложив ладошки под задницы, и строить умильные рожи? Ладно, ладно, как хотите. Молчу, молчу». Старик подмигнул коннатигу: «Вот увидите, она целый час изведет, повторяя то, что я сказал за двадцать секунд».

Фосгард проигнорировала последнее замечание и обратилась к коннатигу: «Товарищ Лемисте уже упомянул о Фестивале Века. Основная цель нашего визита – предложить вам участие в торжестве. Существуют, однако, и другие вопросы, затронутые Дельфеном. Может быть, их было бы полезно обсудить, пока есть такая возможность».

«Не возражаю, – ответил коннатиг. – Моя функция заключается в содействии преодолению трудностей справедливыми и практически целесообразными средствами, если такое содействие не противоречит конституции Аластора».

Фосгард серьезно сказала: «Наши проблемы можно сформулировать в нескольких словах…»

Дельфен снова не сдержался: «Достаточно одного слова: иммигранты! Тысяча в неделю! Волосатые маньяки и холоднокровные извращенцы, эстеты не от мира сего, томные неженки-неудачники – и у всех в голове одни девки да жранина! А нам не дают захлопнуть дверь у них перед носом. Нелепость какая-то!»

Лемисте вкрадчиво вставил: «Товарищ Дельфен прибегает к красочным преувеличениям. Многие иммигранты – надежные идеалисты. Тем не менее, многие другие – всего лишь паразиты, движимые материалистическими побуждениями».

Дельфена не так-то просто было одернуть: «Да хоть бы они все были святые – поток давно пора перекрыть! Где это видано? Иммигрант выжил меня из моей собственной квартиры!»

Фосгард язвительно заметила: «Ага! Вот почему этот вопрос так волнует товарища Дельфена!»

Оргольд впервые высказался, с отвращением растягивая слова: «Ну, устроили вы тут перепалку – ни дать ни взять стая голодных тащипугаев!»

Коннатиг задумчиво произнес: «Тысяча человек в неделю – не слишком много для страны с трехмиллиардным населением».

Оргольд деловито возразил – причем коннатигу его манера говорить понравилась больше, чем его агрессивно-неопрятная внешность: «Наши производственные мощности перегружены. В кратчайшие сроки необходимо ввести в эксплуатацию восемнадцать новых установок для переработки протокваши…»

Лемисте поспешил пояснить: «Протокваша – сырьевая пищевая пульпа».

«…новую подземную сеть кормопроводов, резервуаров и дозаторов, тысячу новых жилых блоков. Потребуется огромная работа. Аррабины не желают посвящать жизнь изнурительному труду. Придется принимать меры. Прежде всего – хотя бы для того, чтобы не выслушивать бесконечные жалобы Дельфена – следует решить простейшую задачу и прекратить дальнейшую иммиграцию».

«Практически невозможно, – покачал головой коннатиг. – Свобода передвижения гарантируется конституцией».

Дельфен воскликнул: «Эгалистам завидуют по всему Скоплению! Триллионы желающих так или иначе не поместятся в Аррабусе – значит, равноправие должно быть введено на всех планетах Аластора. Другими словами, распространение эгализма – первоочередная обязанность коннатига!»

На лицо коннатига легла тень мрачноватой усмешки: «Я внимательно рассмотрю ваши предложения. В настоящее время я не нахожу в них логики, доступной моему пониманию».

Беззвучно выругавшись, Дельфен раздраженно повернулся в кресле, закинул ногу на ногу и бросил через плечо: «Что тут понимать? Орда иммигрантов бесконечным потоком низвергается из космоса на Аррабус! Какой еще логики не хватает?»

«Тысяча в неделю? В Аррабусе за то же время десять тысяч человек кончают жизнь самоубийством».

«Это ничего не доказывает!»

Коннатиг слегка пожал плечами и обвел Шептунов спокойным изучающим взглядом. «Странно! – думал он. – Почему Оргольд, Лемисте и Фосгард, явно не заинтересованные в поддержке Дельфена, позволяют ему выступать в качестве их представителя и предъявлять абсурдные требования, унижающие достоинство всей делегации?»

Самым проницательным из четверых был, пожалуй, Лемисте. Тот позволил себе снисходительную улыбку: «По природе вещей Шептунами становятся энергичные, независимо мыслящие люди. Наши представления о наилучших способах решения проблем Аррабуса нередко расходятся».

Фосгард сухо добавила: «Между нами нет полного согласия даже по поводу того, в чем именно состоят эти проблемы».

Лемисте предпочел не отвлекаться: «В сущности все сводится к тому, что наше оборудование устарело. Нужны новые машины, способные производить больше продуктов и товаров общего потребления».

«Таким образом, вы ходатайствуете о предоставлении денежной субсидии?»

«Финансовая помощь, несомненно, была бы полезна – на регулярной основе».

«Почему бы не возобновить обработку северных и южных земель? Когда-то они обеспечивали пропитание многочисленного населения».

Лемисте с сомнением покачал головой: «Аррабины – городские жители. В сельском хозяйстве мы ничего не понимаем».

Коннатиг поднялся на ноги: «Я откомандирую в Аррабус группу специалистов. Они проведут исследования, проанализируют ситуацию и представят рекомендации».

Внутреннее напряжение, отражавшееся на лице Фосгард, вырвалось наружу. Она вскричала скандально-резким голосом: «Знаем мы ваших специалистов! Слышали их рекомендации! Делай то, делай се – и никакого равноправия! В Аррабусе не место эгоистической конкуренции, вещизму, торгашеству! Мы не поступимся завоеванными победами!»

«Уверяю вас, я лично займусь изучением волнующих вас вопросов», – отозвался коннатиг.

Оргольд обронил с выражением угрюмого безразличия: «Так вы приедете на Фестиваль?»

«Не забудьте! – радостно подскочил Лемисте. – Мы все приглашаем вас, все три миллиарда!»

«Приглашению будет уделено самое пристальное внимание. А теперь, поскольку я заметил, что вы не слишком интересуетесь предложенными закусками, надеюсь, вы предпочтете более экзотические блюда. Вы у меня в гостях, таков обычай. На нижних прогулочных ярусах – сотни превосходных ресторанов. Обедайте где пожелаете, сколько пожелаете – все за счет коннатига».

«Спасибо, – суховато ответила Фосгард. – Очень любезно с вашей стороны».

Коннатиг повернулся, чтобы уйти, но тут же задержался, будто вспомнив о немаловажном обстоятельстве: «Кстати, кто такой Джантифф Рэйвенсрок?»

Шептуны – все четверо – застыли, глядя на него с подозрением и удивлением. Первым собрался с мыслями Лемисте: «Джантифф Рэйвенсрок? Мне это имя незнакомо».

«Мне тоже!» – хрипло, вызывающе провозгласил Дельфен.

Фосгард отрицательно дернула головой, не открывая плотно сжатого рта, а Оргольд вообще не реагировал, сосредоточенно глядя в пространство над головой голографии коннатига.

Лемисте спросил: «Кто этот Джантифф?»

«Человек, вступивший со мной в переписку. Неважно. Если я побываю в Аррабусе, не премину его найти. Желаю вам хорошо провести время».

Изображение коннатига сделало несколько шагов к стене и растворилось в тенях.

В гардеробной коннатиг снял каску: «Эсклавад?»

«Слушаю».

«Что вы думаете о Шептунах?»

«Необычная группа. У Фосгард дрожал голос, у Лемисте тоже. Оргольд умеет скрывать напряжение. Дельфен не умеет себя держать. Вполне вероятно, что имя „Джантифф Рэйвенсрок“ им хорошо знакомо».

«Здесь кроется какая-то тайна, – кивнул коннатиг. – Не прилетели же они с Виста только для того, чтобы выдвинуть ряд нелепых требований, противоречащих предварительно заявленным намерениям? Исключено!»

«Согласен. Что-то заставило их изменить точку зрения».

«Причем, судя по всему, дело не обошлось без Джантиффа Рэйвенсрока».

Глава 2

Джантифф Рэйвенсрок родился в сравнительно обеспеченной семье в пригороде Фрайнесса на планете Зак, Аластор 503. Отец его, Лайл Рэйвенсрок, калибровал микрометры в Институте молекулярного проектирования, а мать подрабатывала техником-аналитиком в компании «Орайон инструментс». Его сестры, Ферфана и Джуилья, специализировались, соответственно, в областях кондаптрического⁶ фазирования и резьбы по причальным сваям.⁷

В начальной академии Джантифф, высокий и худой юноша с вытянутым костлявым лицом и матовой черной шевелюрой, на первых порах обучался навыкам графического дизайна, после чего, уже через год, заинтересовался главным образом хроматикой и психологией восприятия. Поступив в высшую школу, Джантифф всецело посвятил себя истории изобразительных искусств – вопреки советам родителей и сестер, считавших, что он разбрасывается вместо того, чтобы остановиться на чем-то определенном. Отец его указывал на необходимость своевременного приобретения профессии. По его мнению, слишком широкий круг занятий Джантиффа, несмотря на их бесспорную увлекательность, граничил с легкомыслием и даже безответственностью.

Джантифф послушно внимал нравоучениям. Тем временем ему попался на глаза старый учебник пейзажной живописи, автор которого утверждал, что лишь натуральные пигменты могут правдиво отображать натуру, и что поддельные синтетические краски оказывают на художников подсознательное влияние и неизбежно придают их произведениям фальшивый оттенок. Джантиффу эти доводы показались убедительными – он принялся собирать, размалывать и смешивать умбру, охру и киноварь, кору, корни и ягоды, рыбьи железы и высохшие экскременты ночных грызунов, чем вызвал легкое недоумение и насмешки матери и сестер.

Лайл Рэйвенсрок решил, что опять пришло время наставить сына на путь истинный. Он начал разговор издалека: «Насколько я понимаю, ты еще не смирился с перспективой прозябать в презренной нищете?»

Джантифф, временами рассеянный до невнимательности, но от природы податливый и бесхитростный, отвечал не задумываясь: «Конечно, нет! В мире столько приятного и любопытного!»

Лайл Рэйвенсрок продолжал тем же наивно-любопытствующим тоном: «Любопытные и приятные вещи не достаются даром. Надеюсь, ты собираешься зарабатывать на жизнь честным трудом, не вступая на стезю преступлений и мошенничества?»

«Разумеется! – подтвердил несколько озадаченный Джантифф. – Само собой».

«Рад слышать! Не совсем ясно, однако, каким образом ты сможешь обеспечивать свое существование, нахватавшись без разбора поверхностных сведений и суждений, но так ничему толком и не научившись? Нужно сосредоточиться на чем-то одном и приобрести профессию. Хорошо платят только тому, кто умеет хорошо делать свое дело!»

Понурив голову, Джантифф промямлил, что не успел выбрать специальность, способную интересовать его на протяжении всей жизни. Лайл не согласился с таким подходом. Насколько ему было известно, никакие законы, ни божеские, ни человеческие, не требовали, чтобы работа была интересным или радостным занятием. Вслух Джантифф признал правоту отца, но втайне продолжал лелеять надежду на то, что ему как-нибудь удастся снискивать пропитание за счет легкомысленных увлечений.

Джантифф закончил высшую школу без особого отличия. Начинались летние каникулы – за несколько быстротечных месяцев ему предстояло решить, чем он будет заниматься до конца своих дней. Была возможность поступить в лицей и получить диплом специалиста или готовить чертежи в какой-нибудь компании, начиная карьеру помощником проектировщика. Безоблачное детство прошло, с праздными утехами юности приходилось прощаться. Приунывшему Джантиффу снова попался в руки потрепанный трактат о пейзажной живописи. Один отрывок привлек его пристальное внимание:

«Иные мастера посвящают жизнь исключительно запечатлению пейзажей. Сохранилось множество любопытнейших образцов этого жанра. Помните, однако, что картина отражает не столько пейзаж как таковой, сколько неповторимое восприятие самого художника!

Следует хотя бы бегло упомянуть и о другом аспекте пейзажной живописи – о солнечном свете. Будучи важнейшим фактором, влияющим на визуальное восприятие, характер солнечного света меняется от планеты к планете – на одной царят багровые сумерки, другую опаляет ослепительно-голубое сияние. Изменения условий освещения требуют соответствующей регулировки напряжения, неизбежно возникающего в связи с расхождением между объективной реальностью и внутренним представлением. Нет ничего полезнее для мастера, пишущего с натуры, чем путешествовать, посещая разные миры. Настоящий художник учится смотреть на вещи беспристрастно, освобождаясь от искажений, навязанных иллюзиями, воспринимая действительность такой, какова она есть.

Существует мир, где солнце и воздух будто сговорились, порождая безупречный свет, заставляющий каждую поверхность вибрировать истинными, торжествующими цветами. Это неспособное лгать солнце – белая звезда Двон, эта благословенная планета – Вист, Аластор 1716».

Джуилья и Ферфана вознамерились излечить Джантиффа от странностей. По их мнению, основным его недостатком была робость. Сестры предложили его вниманию целый ассортимент напористых, неукротимо дружелюбных девиц, тем самым надеясь привить ему навыки общения. В компании Джантиффа, однако, искательницам обыденных приключений скоро становилось скучно – они покидали его в замешательстве, даже с некоторой тревогой. Высокий брюнет с бирюзовыми глазами и орлиным носом, Джантифф не мог пожаловаться на непривлекательность. Не отличался он на самом деле и робостью. Он не умел, однако, говорить о пустяках – и не без оснований подозревал, что стал бы предметом насмешек, если бы отважился обсуждать с подругами сестер свои неортодоксальные томления.

В ужасе от модных вечеринок, Джантифф, не говоря никому ни слова, отправился к причалу на берегу Шардского моря, на принадлежавшую семье плавучую дачу. Джуилья или Ферфана рано или поздно явились бы требовать его возвращения, в связи с чем Джантифф поспешно отдал швартовы, пересек Фалласский залив и бросил якорь в тростниках на мелководье.

«Тишина и покой: наконец-то!» – думал Джантифф. Заварив чаю и опустившись в кресло на передней верхней палубе, он наблюдал за тем, как оранжевое солнце, Мур, тускнело и пухло, сползая к горизонту. Спокойные воды морщились под дыханием вечернего бриза – мириады оранжевых бликов перемигивались в стройных черных тростниках. Джантифф утешился. Тихое широкое небо, игра солнечных лучей на воде лились целительным бальзамом в смущенную, неуверенную душу. Если бы можно было остановить мгновение душеутоляющего покоя, запечатлеть его навсегда! Джантифф печально качал головой: жизнь и время неумолимы, мгновения уходят без следа. Фотографии бесполезны. Краски неспособны передать светлый прохладный простор, переливающийся дуновениями. В недостижимости очевидного и кроется причина щемящих томлений: художник желает подчинить себе магическую связь видимого и прозреваемого, угадать в трехмерном зеркале действительности то, что оно отражает, проникнуться сокровенной сущностью вещей и распорядиться ею по своей прихоти. Причем «сокровенная сущность» – не обязательно нечто изощренное или глубокомысленное. Она просто есть. Например: настроение позднего вечера на воде, лодка среди тростников и в ней – что, пожалуй, важнее всего – одинокая фигура. В голове Джантиффа строилась композиция, он уже мысленно выбирал сочетания пигментов… но вздохнул и снова покачал головой. Практически неосуществимо. Даже если ему удастся сохранить мимолетное впечатление, что он будет с ним делать? Повесит на стену? Абсурд! Многократно разглядываемая картина теряет смысл, как ежедневно повторяемая шутка.

Солнце заходило, в тростниках порхали болотные мотыльки. С моря донеслись тихие голоса, занятые спокойной беседой. Джантифф напряженно слушал, чувствуя, как по коже крадутся осторожные холодные прикосновения неизъяснимого. Кто истолкует голоса моря? Как только случайный свидетель бесшумно погружает в воду весло, пытаясь тайком подобраться ближе, голоса умолкают. О чем их разговор? Опустив голову, закрыв глаза, мы тщимся разгадать таинственный намек, нам мнится, что мы вспоминаем древний язык моря, слова становятся знакомыми, почти разборчивыми – почти. Джантиффу голоса моря давно не давали покоя. Как-то раз он даже записал их, но при воспроизведении пропадало настойчивое убеждение в осмысленности звуков. Джантифф сосредоточился: конечно же, разговоры моря имеют самое непосредственное отношение к сокровенной сущности вещей… Если бы можно было постигнуть хотя бы единое слово! Одного слова бывает достаточно, чтобы угадать общее направление беседы. Еще немного – и тайное станет явным! Но, как всегда, едва Джантифф отчаянным внутренним усилием приблизился к разгадке, голоса догадались, что их подслушивают, и замолчали. Море молчаливо темнело под покровом ночи.

Джантифф зашел в кубрик, закусил бутербродом с мясом, запивая пивом, и вернулся на палубу. Звезды горели по всему небу – Джантифф сидел и смотрел, блуждая мыслями в недостижимых далях, вспоминая названия знакомых солнц, воображая имена незнакомых.⁸ Чего только нет во Вселенной! Сколько всего нужно ощутить, увидеть, узнать! Одной жизни не хватит… С воды опять донеслось невнятное бормотание. Джантифф представил себе бледные очертания бестелесных фигур, плывущие в темноте, созерцающие созвездия… Удаляясь, голоса мало-помалу замолкли, наступила тишина. Джантифф снова спустился в кубрик – заварить свежего чаю.

Кто-то оставил на столе журнал «Дальновидец». Джантифф рассеянно перелистал пару страниц; в глаза ему бросился заголовок:

«СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ АРРАБИНОВ

Достопримечательная эра общественных нововведений

на планете Вист, Аластор 1716

Корреспондент «Дальновидца» побывал в Унцибале, многолюдном приморском мегаполисе. Там он обнаружил динамичное сообщество, движимое оригинальными философскими стимулами. Цель аррабинов – удовлетворение человеческих стремлений в условиях досуга и достатка. Как им удается это чудо? Посредством радикального пересмотра традиционной системы ценностей. Делать вид, что при этом все обходится без трудностей и напряжений, значило бы незаслуженно преуменьшать достижения аррабинов, чья энергия, судя по всему, не ослабевает – они готовятся к празднованию столетия эгалистических реформ. Наш корреспондент сообщает любопытнейшие подробности».

Джантифф прочел статью с живым интересом. Вист благословлен безупречным светом неподражаемого солнца, Двона. Там – как выразился автор трактата? – «каждая поверхность вибрирует истинными, торжествующими цветами». Отложив журнал, Джантифф вышел на палубу. Звезды уже слегка переместились – на востоке всходило, отражаясь в безмятежном море, созвездие, на Заке известное под наименованием «Шамисад». Джантифф обозревал небеса, стараясь угадать: где в россыпях светил прячется чудесный Двон? Вспомнив, что в рубке лежало местное издание «Аласторского альманаха», он отправился на поиски справочника. «Альманах» поведал, что Двон – неяркая белая звезда в созвездии Черепахи, на самом краю Панциря.⁹

Джантифф взобрался на верхнюю палубу плавучей дачи и вгляделся в ночное небо. Там, на севере, под спиралями Статора, мерцало созвездие Черепахи, и в нем – бледная искра Двона. Возможно, у Джантиффа разыгралось воображение, но ему казалось, что именно эта звезда в самом деле мерцает всеми оттенками спектра.

До сих пор сведения о планете Вист возбуждали в нем не более чем праздное любопытство, но уже на следующий день он заметил в газете объявление о проведении рекламного конкурса, финансируемого местной ассоциацией агентов космических транспортных компаний. Автору лучшей картины, изображавшей красоты Зака, ассоциация обещала оплатить проезд до любой планеты Скопления и обратно, а также предоставить триста озолей на путевые расходы. Джантифф тут же соорудил станок, приготовил палитру пигментов и набросал на холсте, по памяти, вечерний пейзаж: тростники на мелководье Шардского моря и среди них – плавучую яхту на якоре. Времени было мало. Джантифф работал с яростным сосредоточением и представил законченную работу на рассмотрение комиссии за несколько минут до истечения объявленного срока.

Через три дня Джантифф узнал, что комиссия присудила первый приз пейзажу «Вечер на мелководье Шардского моря». Его это не слишком удивило.

Джантифф подождал до ужина, и только тогда поделился новостью с родителями и сестрами. Тех в равной степени поразило как то, что мазне Джантиффа кем-то придается какое-то значение, так и влечение изготовителя оной мазни к посещению никому не известных миров. Джантифф пытался серьезно обосновать свои побуждения: «Да, мне нравится жить дома – как иначе? Просто не знаю, чем заняться. Не могу ни на чем остановиться. Такое чувство, будто я вот-вот обернусь и замечу краем глаза что-то новое, радужное, чудесное – оно меня ждет, оно рядом! Если бы я только знал, как и куда смотреть!»

Мать растерянно хмыкнула: «Хотела бы я знать, в кого ты уродился с такими причудами!»

Лайл Рэйвенсрок огорчился: «Неужели у тебя нет никакого желания жить, как все нормальные люди? Не гоняться за радужной чертовщиной, а найти порядочное занятие, завести счастливую семью?»

«Я не знаю, чего хочу! В том-то и дело. Может быть, для меня лучше всего было бы на какое-то время сменить обстановку, посмотреть, чем занимаются на других планетах. Тогда, наверное, я найду себе место, где-нибудь устроюсь».

«Ну вот! – всплеснув руками, воскликнула мать Джантиффа. – Улетишь в далекие края и будешь делать там карьеру, а мы тебя больше никогда не увидим!»

Джантифф принужденно рассмеялся: «Конечно, увидите! Я не собираюсь нигде оставаться надолго. Мне не сидится на месте, я хочу увидеть, как живут другие люди, понять, какая жизнь придется мне по душе, вот и все».

Лайл Рэйвенсрок мрачно кивнул: «В твоем возрасте меня тоже одолевала охота к перемене мест. Но я заставил себя отказаться от этих мыслей и теперь уверен, что поступил правильно. На чужбине нет ничего такого, из-за чего стоило бы изнурять себя тоской по дому».

Ферфана наклонилась к брату: «А какой пирог с морским щавелем мама готовит! Кто еще так поджарит браурсаки? А шишхали с чесночком?»

«Придется потерпеть. И откуда ты знаешь, вдруг мне понравится инопланетная снедь?»

«Ох! – поежилась Джуилья. – Всякая пакость, и названий-то не выговоришь».

Семья посидела в молчании. «Ну что ж, – пожал плечами Лайл, – если ты твердо решил ехать, никакие доводы тебя не переубедят».

«Увидите, все будет к лучшему, – без убеждения отозвался Джантифф. – Когда я вернусь и отряхну с ног пыль далеких миров… надеюсь, все устроится и определится. И вы, наконец, сможете мной гордиться».

«Ну что ты, Джантик, мы и так уже тобой гордимся», – возразила Ферфана, тоже без особого убеждения.

Джуилья спросила: «И куда ты отправишься? Что будешь делать?»

Джантифф отвечал с деланной веселостью: «Куда полечу? Туда, сюда, куда глаза глядят! Чем займусь? Всем на свете! Чем угодно! Главное – набраться опыта. Попытаю счастья на рубиновых рудниках Акадии. Навещу коннатига в Люсце. Неровен час, приведется заехать в Аррабус, провести недельку-другую в эмансипированном обществе».

«Эмансипированное общество! – прорычал Лайл Рэйвенсрок. – Щебечущая стая сверкунчиков-однодневок!»

«Утверждается, по крайней мере, что аррабины полностью устранили неравенство. Работают всего тринадцать часов в неделю и премного собой довольны».

Джуилья обвиняюще указала пальцем на брата: «Знаю я его! Останется в Аррабусе, эмансипируется по уши и вспоминать про нас забудет!»

«Джулька, что ты придумываешь? Об этом и речи не может быть!»

«А тогда ноги твоей чтобы не было на Висте! Читала я статью в „Дальновидце“. В Аррабус слетаются бездельники со всех концов Галактики – и никто никогда не возвращается».

Ферфана, втайне мечтавшая о дальних странствиях, задумчиво пробормотала: «Может быть, нам всем не мешало бы туда съездить, полюбоваться на чудеса в решете?»

Ее отец отделался сухим смешком: «Где я возьму время? Кто-то должен работать!»