Джек Вэнс
Хроники Кадуола: Станция Араминта
6
Как только Арлес появился в пансионе Клаттоков, Спанчетта потребовала, чтобы он объяснил «уведомление о неуспеваемости»: «Насколько я понимаю, ты повторяешь прошлогодний материал – о чем я впервые узнала сегодня! Почему ты не сказал мне об этом перед началом семестра?»
«Сказал – как то есть не сказал? – возмутился Арлес. – Ты еще ответила, что в этом году мне придется постараться, или что-то в этом роде. Я обещал постараться».
«Не помню ничего подобного».
«Значит, твои мысли были заняты чем-то другим».
«И почему же ты продолжаешь получать плохие оценки даже после того, как тебя оставили на второй год? Ты когда-нибудь вообще занимаешься?»
Бросившись в кресло, Арлес пытался найти благовидное оправдание: «Конечно, я мог бы получать оценки получше, но в конечном счете я не виноват! Послушала бы ты этих нудных книжных червей, называющих себя „преподавателями“! Ты представить себе не можешь, в какую смертельную скуку превратились занятия в лицее! Все жалуются, не только я. Но меня сделали козлом отпущения, потому что я их критикую – вот они и пользуются возможностью придраться к моим оценкам!»
Полузакрыв глаза, Спанчетта наблюдала за отпрыском: «Странно. Почему бы придирались именно к тебе?»
«Наверное потому, что у меня пытливый ум – я ничего не принимаю за чистую монету, даже если это необходимо, чтобы заслужить похвалу. Я считаю учителей чванливой шайкой крючкотворов, связанных круговой порукой, и своего мнения не скрываю».
Спанчетта кивнула с решительностью, предвещавшей мало хорошего: «Так-так. Почему же твои сверстники сдают экзамены, а не проваливают? Глоуэну выдали свидетельство об окончании курса с отличием».
«Только не надо мне ставить в пример Глоуэна! Этот подхалим готов пол вылизывать перед учителями, лишь бы заслужить их благосклонность! Все это знают и все его за это презирают. Мы хотим, чтобы у нас были справедливые учителя, не дающие поблажек любимчикам!»
«Что ж, придется этим заняться», – сказала Спанчетта.
Насторожившись, Арлес спросил: «Что ты собираешься сделать?»
«Досконально разберусь в происходящем и добьюсь того, чтобы все встало на свои места, так или иначе».
«Не торопись! – взволновался Арлес. – Лучше передай через меня письмо директору, в котором говорится, что у меня много важных обязанностей, и что не следует загружать меня сверх головы математикой и естествознанием! Если ты пойдешь туда сама, это им не понравится».
Спанчетта резко вскинула голову, отчего огромная копна ее кудрей покачнулась и задрожала, но каким-то чудом сохранила первоначальную форму: «Если я чего-то хочу, я это получаю – независимо от того, нравится это кому-то или нет. Хочешь добиться успеха в жизни? Научись не обращать внимания на комариные укусы».
«Научись то, научись се… – пробурчал Арлес. – У меня и так дела идут неплохо».
«Если ты потеряешь право на должность в управлении из-за плохих оценок, ты запоешь по-другому».
На следующее утро Спанчетта отправилась в лицей и встретила в коридоре выходившего из класса преподавателя математики, Арнольда Флека.
Остановившись, Спанчетта смерила Флека с головы до ног высокомерным взглядом, подметив хилое телосложение, бледность лица и кроткие голубые глаза. Неужели это ничтожество – злопамятное чудовище, подвергающее бесконечным преследованиям многострадального Арлеса?
Флек узнал Спанчетту и сразу понял, зачем она пришла: «Доброе утро, сударыня! Чем могу быть полезен?»
«Увидим! Вы – преподаватель Флек?»
«Совершенно верно».
«Я – Спанчетта Клатток из дома Клаттоков. Насколько я понимаю, мой сын Арлес учится у вас?»
После краткого размышления Флек ответил: «В принципе он должен у меня учиться. Фактически я его вижу довольно редко».
Спанчетта нахмурилась. Она рассчитывала на предупредительное, догадливое сотрудничество без уклончивых неопределенностей, препятствовавших скорейшему решению вопроса. Преподаватель Флек с первого хода играл не по правилам.
«Пожалуйста, выражайтесь недвусмысленно! Вы преподаете Арлесу математику?»
«Да, сударыня».
«Гм. Возникает впечатление, что Арлес столкнулся с трудностями. Он считает, однако, что причина его затруднений заключается в неправильном изложении материала».
Преподаватель Флек улыбнулся – печально и недружелюбно: «Я согласен преподавать согласно любым предпочтениям Арлеса – с тем условием, что он будет заниматься. Никто не может впитывать материал осмотически, не прилагая никаких усилий. Арлесу придется сесть за учебники и решать задачи. Да, это трудно и скучно, но другого способа нет».
Спанчетта покосилась на лицеистов, обступивших ее и Флека и ловивших каждое слово, но не дрогнула. Голос ее угрожающе понизился на пол-октавы: «Арлес считает, что его подвергают преследованиям и критикуют строже и чаще, чем других лицеистов».
Флек кивнул: «Последнее утверждение полностью соответствует действительности. Так как Арлес – единственный из студентов, полностью пренебрегающий занятиями и домашней работой, совершенно естественно, что ему приходится выслушивать критические замечания чаще других».
Спанчетта фыркнула: «Я в полном замешательстве. Совершенно ясно, что в лицее преподавание ведется из рук вон плохо».
«Весьма сожалею! – отозвался Флек. – Вы слегка побледнели. Может быть, вам лучше было бы присесть, пока вы не почувствуете себя лучше?»
«Я чувствую себя прекрасно, но я в ярости! Ваш долг состоит в том, чтобы добросовестно преподавать материал так, чтобы студентам предоставлялись равные возможности его усвоения, принимая во внимание индивидуальные особенности и характер каждого!»
«Вполне справедливое замечание! Я уже чувствовал бы себя виноватым и подавленным, если бы не одно обстоятельство. В случае Арлеса все остальные преподаватели сталкиваются с той же проблемой, что и я – с упорной, непреодолимой ленью, сводящей на нет любые попытки чему-нибудь его научить». Флек обвел глазами собравшихся в коридоре ротозеев: «Вам что, больше нечего делать? Вас этот вопрос не касается!» Снова обратившись к Спанчетте, он продолжил: «Будьте добры, зайдите в классную комнату. Сейчас она пустует, а я хотел бы вам кое-что показать».
Спанчетта последовала за Флеком. Тот подошел к столу и передал ей несколько листов бумаги: «Вот образчик работы Арлеса. Вместо того, чтобы решать задачи, он рисует закорючки и петли, похожие на рогатые рожицы и дохлую рыбу».
Спанчетта глубоко вздохнула: «Попросите Арлеса явиться сюда! Я хотела бы выслушать его в вашем присутствии».
Флек поднял трубку телефона, и через некоторое время в классную комнату проскользнул Арлес. Спанчетта поднесла к его лицу кулак с зажатыми в нем листками: «Почему ты рисуешь рожи и дохлую рыбу вместо того, чтобы решать задачи?»
«При чем тут дохлая рыба? Это мои эскизы! – возмущенно воскликнул Арлес. – Я практикуюсь в рисовании обнаженных человеческих фигур».
«Как бы ты это не называл, почему ты рисуешь вместо того, чтобы решать задачи?»
«У меня мысли двигались не в том направлении».
Флек взглянул на Спанчетту: «Могу ли я помочь вам чем-нибудь еще? Если нет…»
Спанчетта указала Арлесу на дверь: «Возвращайся на занятия!»
Арлес с облегчением удалился.
Спанчетта повернулась к преподавателю математики: «Значение хороших оценок невозможно переоценить. Если Арлес снова провалит экзамены, он потеряет право на постоянную должность в управлении».
Флек пожал плечами: «Ему придется многое наверстать. Чем скорее он этим займется и чем старательнее будет работать, тем больше вероятность того, что он сдаст экзамены».
«Я передам ему ваши слова. Странно! Прошлой ночью мне приснилась наша встреча. И во сне мы разговаривали именно так, как сегодня, слово в слово!»
«Удивительно! – подтвердил Флек. – Всего доброго, сударыня».
Спанчетта не слышала: «А потом мне снилось, что бедняга Арлес снова провалил экзамены, и что из-за этого приключилась целая череда несчастий и катастроф, постигших многих людей, в том числе его преподавателей. Я все это видела как наяву, во всех подробностях. Ужасно, ужасно!»
«Остается надеяться, что у вас нет дара предвидения будущего», – заметил Флек.
«Надеюсь, что нет. Кто знает, однако? Случаются самые странные вещи!»
Преподаватель математики задумался, после чего произнес: «Самая странная вещь из всех случившихся до сих пор – это ваш сон и то, что вы решили мне о нем рассказать. С сегодняшнего дня Арлес исключен из класса математики. Его делом займется лично директор лицея, Сонориус Оффо. Всего хорошего, сударыня! Больше нам говорить не о чем».
На следующий день директор вызвал Спанчетту и Арлеса к себе в кабинет. Когда собеседование закончилось, Спанчетта вышла, дрожа от бешенства. Арлес, подавленный и молчаливый, сгорбленно плелся за ней. Спанчетта узнала, что ей придется нанять за свой счет особого репетитора по математике, и что в конце каждой четверти Арлеса будет экзаменовать Сонориус Оффо собственной персоной.
Наконец Арлес осознал, что, как ни крути, беззаботные времена безделья и мечтательной истомы прошли безвозвратно. Ворча и ругаясь, он заставил себя работать под безразличным надзором репетитора, назначенного директором Сонориусом.
Каждую свободную минуту, час за часом, Арлес зубрил основы алгебры и геометрии, а затем и более сложный материал, пропущенный за прошедшие годы, пока в один прекрасный день не обнаружил, что тригонометрия, интегральное исчисление и топология пространства – удивительное дело! – не столь непостижимы, как ему казалось.
Раздражение Арлеса усугублялось возвращением Сесили Ведер. Одна из исполнительниц главных ролей в постановках «Лицедеев» маэстро Флоресте, Сесили некоторое время отсутствовала, так как уехала в Соумджиану на Соуме, где она встретилась с матерью и младшей сестрой Мирандой (по прозвищу «Ябеда») и вместе с ними отправилась гостить к богатому родственнику Ведеров, пригласившему их в свою виллу на романтически живописном Каллиопийском берегу между Гюйолем и Соррентиной на планете Кассиопея-993:9. Теперь она вернулась на станцию.
Сесили, примерно на год младше Глоуэна, была неотразима – с этим никто не спорил. Природа и счастливое стечение обстоятельств одарили ее всевозможными преимуществами: радостным темпераментом и смышленостью, тонким чувством юмора и склонностью к дружелюбному общению. В довершение ко всему – какая несправедливость! – она отличалась несокрушимым здоровьем, стройностью и пропорциональностью форм, а также насмешливо-курносым лицом очаровательного чертенка с растрепанными каштановыми кудрями.
Единственными соперницами Сесили были две девушки постарше, Тиция и Лекси, но в компании Сесили они казались бледными и строгими. «Тщеславная воображуля! Эксгибиционистка!» – шептали они за спиной у Сесили. Но Сесили Ведер только смеялась, когда ей передавали наветы завистниц.
Учеба в школе давалась Сесили легко. Она поступила в лицей на год раньше сверстниц, в связи с чем ее зачислили на тот же курс, что и Глоуэна. Путешествуя, она брала с собой учебники, а по возвращении на станцию продолжала заниматься наравне с другими.
Благодаря присутствию Сесили в лицее возникло некое новое измерение. Скорее всего, она флиртовала бессознательно, но ей несомненно доставляло удовольствие применять свои недавно обнаружившиеся способности к манипуляции молодыми людьми.
Именно из-за нее Арлес не хотел расставаться с «Лицедеями» и оставлять Сесили на попечение Керди Вука, Банчека Диффина и прочих «болванов» – несмотря на то, что Сесили не проявляла благосклонности ни к одному из конкурентов.
В новом сезоне Парильи репертуар «Лицедеев» решили сократить. Сесили предстояло танцевать на сцене, оркестранты тоже репетировали, но, к облегчению Арлеса, в программу не включили ни «Эволюцию богов», ни «Зарождение пламени» – то есть соперники Арлеса лишались тех же возможностей, что и он.
Со своей стороны, Сесили не чувствовала особой привязанности к театральной труппе. Пара инцидентов, имевших место в Соумджиане, научили ее остерегаться разрушительных сил, которые она могла вызывать к жизни, но не умела контролировать. Сесили решила выйти из состава труппы после окончания Парильи. «Пора навсегда расстаться с детством, – говорила она себе. – Не странно ли? Единственный юноша, чье внимание я на самом деле хотела бы заслужить, меня почти не замечает, а остальные лезут обниматься, как только я им улыбнусь из вежливости!»
Последнюю категорию обожателей, торопящихся вступить в интимные отношения, возглавлял Арлес. Он разработал тактику перехвата, поджидая Сесили каждый раз, когда та выходила перекусить в кафе на перемене, и навязывал ей свое общество за столом. Практически ежедневно Сесили тратила целый час, выслушивая рассуждения Арлеса о себе и его планах на будущее.
«По правде говоря, Сесили, – разглагольствовал как-то Арлес, – я из тех, кто не удовлетворяется ничем повседневным! Мне понятны возможности, доступные людям, занимающим высшую ступень в иерархии мира, и я твердо намерен подняться на эту ступень! Совершенно необходимо добиваться своего без колебаний, без оговорок, без уступок! У каждого только одна жизнь, и я отказываюсь провести ее в проигрыше! Можешь не сомневаться! Я говорю это тебе потому, что хочу, чтобы у тебя не возникло обо мне неправильное представление. И еще хочу сказать тебе одну вещь, совершенно искренне, – тут Арлес пододвинулся поближе и взял ее за руку. – Я тобой очень интересуюсь. В высшей степени! Разве ты не считаешь, что это замечательно?»
«Нет, на самом деле нет, – ответила Сесили, высвобождая руку. – Тебе следовало бы расширить кругозор на тот случай, если у меня будут другие планы».
«Какие планы? Зачем же? Ведь мы с тобой – живые люди».
«Само собой – но я, может быть, отправлюсь путешествовать по Вселенной в одиночку. Или постригусь в монахи-отшельники».
«Ха-ха! О чем ты болтаешь? Женщин не постригают в монахи!»
«Так или иначе, у меня могут быть другие планы».
«Ну почему ты все время шутишь?» – обиделся Арлес.
«Я не шучу, я говорю серьезно… А теперь прошу меня извинить. Наконец появилась Зэнни Диффин, мне нужно с ней поговорить».
На следующий день, несмотря на попытку Сесили спрятаться, закрыв лицо большой папкой, Арлес нашел ее в тени развесистого гадруна и сел рядом за тот же столик. Отогнув папку пухлым белым пальцем, он игриво выглянул из-за нее и оскалил зубы в широкой ухмылке: «Ау! Вот и Арлес! Как себя чувствует юная монахиня-отшельница?»
«Хочу обстричься наголо, вымазать лицо синей краской и приклеить усы, чтобы меня никто не узнал», – сказала Сесили.
«Ха-ха! Замечательно, замечательно! Можно, я буду тебя стричь и красить? Интересно, что скажет маэстро Флоресте – особенно если я раскрашу рожу в красный цвет, и мы вылезем на сцену, взявшись за руки?»
«Флоресте скажет, что это сцена из балета „Кошмар маньяка“. Нет, Флоресте никогда ее не увидит. Меня больше не будет в труппе „Лицедеев“».
«Даже так? Что ж, хорошие новости! Я тоже бросил труппу – до тех пор, пока не исправлю оценки. Мы сможем провести вместе все лето».
«Думаю, это не получится. Я буду работать в туристическом приюте у Опаловых родников».
Арлес наклонился к собеседнице. Сегодня он приготовился применить стратегию из своего «Самоучителя для желающих овладеть эротическими навыками»: «Нужно кое-что с тобой обсудить. Хочешь космическую яхту?»
«Что за вопрос? Кто откажется от космической яхты?»
Арлес серьезно продолжал: «Нам нужно заранее сделать выбор – какую именно яхту мы хотим? Например, как тебе нравятся новые „Спанги-вандалы“? Или „Нэйсби“ четырнадцатой модели, с салоном на корме? Они редко встречаются и, может быть, не столь роскошно выглядят снаружи, но зато интерьер просто превосходен! Как ты думаешь?»
«Я согласилась бы на любую яхту, – сказала Сесили. – Но возникают финансовые затруднения. У меня не хватит духу украсть звездолет. А на то, чтобы его купить, нет денег».
«Как раз об этом не беспокойся! По этой части можешь положиться на меня! Я достану деньги, мы купим яхту и отправимся блуждать по Галактике! Только подумай, как весело мы проведем время!»
Сесили беззаботно махнула рукой: «У моей мамы гораздо больше денег, чем у меня. Почему бы тебе не поговорить с ней? Ты мог бы взять ее с собой, и вы прекрасно провели бы время».
Арлес застыл, недовольно подняв черные брови. Согласно «Самоучителю», девушки не должны были реагировать таким образом. Может быть, у Сесили не все в порядке с головой? Арлес капризно спросил: «Разве тебе не хочется увидеть Стеклянные замки Кланктуса? Каналы древнего Харая? И не забывай о Кзанарре, с его руинами нечеловеческих селений и парящими в облаках летучими городами!»
«В данный момент мне нужно в туалет. А ты сиди и мечтай в свое удовольствие».
«Подожди минутку! Я решил сопровождать тебя во время Парильи! Что ты на это скажешь?»
«Скажу, что тебе придется принять другое решение, потому что у меня другие планы».
«Как так? И кто же будет твоим кавалером?»
«Тра-ля-ля! Большой секрет! Может быть, я даже останусь дома и буду книжки читать».
«Во время Парильи? Ты что, спятила? Сесили, пожалуйста, перестань надо мной смеяться!»
«Арлес, извини, но мне нужно бежать. Если я сделаю лужу прямо тут, в кафе, ничего смешного в этом не будет».
Сесили удалилась – Арлес исподлобья смотрел ей вслед. Он не преминул заметить, что Сесили вовсе не направилась прямиком в женский туалет, а остановилась перекинуться несколькими словами с Глоуэном, сидевшим в одиночестве. Улыбнувшись, Глоуэн поднял глаза и указал на параграф в раскрытой книге, лежавшей на столике. Сесили положила руку ему на плечо и наклонилась над книгой, после чего что-то сказала и скрылась в направлении туалета. Выйдя через несколько минут, она тут же присоединилась к Глоуэну, даже не взглянув вокруг.
Демонстрируя раздражение всем своим видом, Арлес поднялся на ноги и покинул кафетерий.
Подобно многим, в присутствии Сесили Глоуэн был очарован. Ему нравились ее забавно-нахальные жесты, жизнерадостная пружинистая походка, манера оборачиваться и бросать взгляд через плечо с полуулыбкой, обещающей веселые проказы. Но каждый раз, когда Глоуэн хотел с ней заговорить, кто-нибудь перебегал ему дорогу и поглощал все ее внимание. Поэтому он был приятно удивлен, когда Сесили сама к нему подсела.
«Вот, Глоуэн, я вернулась! Хотела задать тебе вопрос».
«Давай, задавай».
«Кто-то передал мне, что, по твоему мнению, я – потрепанная кукла на ниточках».
«Неужели?» – спросил искренне пораженный Глоуэн.
«Это правда?»
Глоуэн покачал головой: «Наверное, меня с кем-то спутали. Такая манера выражаться свойственна скорее Арлесу».
«Так ты не считаешь, что я – потрепанная марионетка?»
«Ни в коем случае! Когда-нибудь, когда в очередь к тебе не будут стоять шесть человек, я попробую сказать, что я действительно о тебе думаю».
«Арлес только что спрашивал меня, не может ли он сопровождать меня на фестивале, – задумчиво произнесла Сесили. – Я ему отказала, потому что моим кавалером будет другой».
«Даже так? И кто же?»
«Еще не знаю. Скорее всего, какой-нибудь воспитанный молодой человек успеет меня попросить до начала Парильи…»
Глоуэн разинул было рот, но прозвучал звонок. Сесили вскочила на ноги и упорхнула. Глоуэн сидел и смотрел ей вслед. Могла ли она намекать на нечто столь неожиданное и чудесное, что даже предположение казалось невероятным?
Арлес пытался провожать Сесили домой как можно чаще, но в этот раз его задержали после уроков, и благодарная судьбе Сесили отправилась домой одна. Ожидавший у выхода Глоуэн едва не прозевал ее, но успел заметить уже вдали и догнал ее бегом.
Сесили обернулась: «Ох, я испугалась – думала, опять Арлес!»
«Нет, это я… С тех пор, как ты упомянула о затруднениях с выбором кавалера, я не переставал об этом размышлять».
«Неужели? Как любезно с твоей стороны! И ты что-нибудь надумал?»
«Да! Я подумал… что, может быть, я мог бы… с твоего разрешения… сопровождать тебя на фестивале».
Сесили вдруг остановилась и улыбнулась, оказавшись лицом к лицу с едва не натолкнувшимся на нее Глоуэном: «Какая неожиданность! И ты это сделаешь не из жалости ко всеми покинутой воображуле?»
«Разумеется, нет. То есть, абсолютно… о чем разговор!»
«И ты не считаешь меня потрепанной куклой на ниточках?»
«Никогда я ничего такого не считал!»
«В таком случае – будь моим кавалером!»
Окрыленный радостью, Глоуэн совершил полный оборот на каблуках и схватил ее за руки: «Знаешь, я почему-то чувствую себя – внутри – очень странно, будто меня наполнили шипящими пузырьками».
«Я тоже. Может быть, нас наполнили одним и тем же?»
«Не знаю».
«Наверное, не совсем одним и тем же… Следует учитывать разницу полов».
«Поверь мне, я об этой разнице не забываю ни на секунду!»
«Считается, что даже если мы делаем одни и те же вещи или хотим одного и того же, то по разным причинам. По меньшей мере так говорит Флоресте. Он говорит, что на этом мир стоит».
«Сесили, ты замечательная!»
«Никакая я не особенно замечательная, – Сесили приблизилась к Глоуэну на полшага и поцеловала его, после чего отпрянула, как в испуге. – Зачем я это сделала! Теперь ты подумаешь про меня невесть что».
«Да нет… ничего я такого не подумаю».
«А я хотела тебя поцеловать давным-давно, и не вытерпела».
Глоуэн попытался обнять ее за талию, но у Сесили случился приступ капризной застенчивости: «Целоваться могу только я, а не ты!»
«Это несправедливо!»
«Наверное, нет… Тогда не задерживайся – нельзя слишком долго не возвращаться из школы…»
Арлес, шагавший по Приречной дороге и глазевший по сторонам, заметил Глоуэна и Сесили, обнимавшихся в тени плакучей ивы. Сперва он выпучил глаза, потом разразился издевательским смехом: «Хо-хо! Прошу прощения за то, что прерываю нежные лобзания! С каких пор стало принято выставлять интимные отношения на всеобщее обозрение? Глоуэн, не ожидал от тебя такого пренебрежения к приличиям!»
Сесили рассмеялась: «Глоуэн был очень добр, и я поцеловала его из благодарности. Может быть, поцелую еще раз. А ты зачем тут торчишь?»
«А почему нет? Может быть, снова увижу что-нибудь интересное».
«В таком случае нам пора, – Сесили взяла Глоуэна под руку. – Пошли, здесь скверно пахнет».
И они с достоинством удалились, оставив Арлеса посреди дороги. Сесили с тревогой заглянула Глоуэну в глаза: «Он тебя не слишком разозлил?»
Глоуэн мрачно покачал головой: «Чувствую себя последним дураком». Заметив, что Сесили напряглась, он торопливо добавил: «Потому что никак не мог решить: что делать? Съездить ему по роже? Стоял, как вкопанный! При том, что Арлеса я не боюсь».
«Ты все сделал правильно, – успокоила его Сесили. – Арлес – дубина стоеросовая! Зачем из-за него потеть и марать себе руки? Тем более, что он тебя гораздо тяжелее и побить его тебе, скорее всего, не удастся».
Глоуэн резко выдохнул: «Может быть. Но если он снова позволит себе что-нибудь в этом роде…»
Сесили взяла его за предплечье и крепко сжала пальцы: «Я не хочу, чтобы из-за меня были какие-нибудь глупые драки. Слышишь? Ты меня проводишь домой?»
«Конечно!»
У ворот парка, откуда начиналась аллея, ведущая к пансиону Ведеров, Сесили задержалась и внимательно осмотрелась: «Нужно соблюдать осторожность. Мама и так уже считает, что я разбитная девчонка». Наклонив голову, она поцеловала Глоуэна. Тот попытался ее обнять, но Сесили рассмеялась и отстранилась: «Мне пора».
«Ты выйдешь вечером, после ужина?» – густым от напряжения голосом спросил Глоуэн.
Сесили отрицательно покачала головой: «Нужно еще рисовать объявление для школы и разучивать мелодии, которые придется играть на фестивале. А потом меня погонят спать… И все-таки… знаешь что? Завтра вечером мама пойдет на собрание комитета, и за мной не будут следить в подзорную трубу. Как раз тогда, когда это, по всей видимости, было бы целесообразно…»
«Значит, завтра вечером! Где?»
«Помнишь сад с белыми розами, с восточной стороны нашего пансиона?»
«Там, где статуи стоят, как на часах?»
Сесили кивнула: «Выйду, если смогу, часа через два после заката – туда, где ступени спускаются с верхней террасы».
«Буду ждать!»
На следующий день, в мильден13, занятий в лицее не было. С утра до вечера Глоуэну казалось, что каждая минута тянется бесконечно.
Через час после заката он надел темно-синие брюки и мягкую серую рубашку. Шард заметил приготовления: «Что происходит? Или это секрет?»
Глоуэн ответил небрежным жестом: «Ничего особенного. Договорился о встрече».
«И кто счастливая избранница?»
«Сесили Ведер».
Шард усмехнулся: «Смотри, не попадайся на глаза ее матушке, Фелиции. Она из рода Вуков и слывет отъявленной блюстительницей нравов».
«Придется рисковать».
«Хорошо тебя понимаю. Сесили – очаровательная девушка, спору нет! Давай, валяй – и… если тебе нужен совет…»
«Пожалуй, что нет. Как-нибудь сам разберусь».
«Дело твое».
Глоуэн задержался у двери: «Только никому не говори. Особенно Арлесу!»
«За кого ты меня принимаешь?»
«Да нет, просто… Ты ведь сам предупреждал, что никому и ни в чем нельзя полностью доверять…»
Смеясь, Шард взял сына за плечи и встряхнул: «Так точно! Не попадайся мамаше!»
Нервно ухмыляясь, Глоуэн выскочил из квартиры, сбежал по лестнице и шагнул в ночную тьму. Не чувствуя под собой ног, он летел, как на крыльях, к пансиону Ведеров. Далеко обойдя открытый любопытным взорам газон, он приблизился к саду и пробрался между двумя огромными мраморными вазами, обросшими темным плющом и бледнеющими в звездных лучах. Слева и справа обращенными лицом к лицу рядами высились героические статуи, перемежавшиеся кустами белых роз. Дальше, почти без огней, темнели башни и террасы, эркеры и балконы пансиона Ведеров – лишь несколько редких прямоугольников тускло желтели на фоне роскошной россыпи звезд.
Глоуэн прошел по центральной аллее до ступеней, начинавшихся в дальнем конце. Там он прислушался, но в саду было тихо. Воздух полнился ароматом белых роз – с тех пор, до конца жизни, запах роз напоминал Глоуэну об этой ночи.
В саду никого не было, кроме него и статуй. Он тихо прошел к месту свидания. Сесили еще не появилась. Глоуэн присел на скамью в тени и приготовился ждать.
Шло время. Подняв голову, Глоуэн смотрел на звезды – многие он знал по именам. Вскоре он нашел созвездие Лютни Эндимиона. В центре Лютни, пользуясь мощным телескопом, можно было разглядеть древнее Солнце… Раздался шорох. Тихий голос спросил: «Глоуэн, ты здесь?»
Глоуэн выступил из теней: «Здесь, у скамейки».
Сесили издала короткий нечленораздельный звук и побежала навстречу. Они обнялись – опьяняющий миг! Сверху звезды: сверкающая в черном бархате пустоты Прядь Мирцеи. В саду: благоухающие белые розы и немые статуи, застывшие под лучами звезд.
«Пойдем! – сказала Сесили. – Пойдем в беседку, там можно спрятаться».
Она привела его в круглую, открытую со всех сторон беседку с лозами, спирально вьющимися по столбам. Они уселись на обитую кожей скамью, полукругом огибавшую беседку изнутри. Шли минуты. Сесили встрепенулась, подняла голову: «Ты молчишь».
«Мне приходят в голову… самые странные мысли».
«Какие? Расскажи!»
«Трудно рассказать – это скорее настроения, а не мысли».
«Все равно, попробуй».
Глоуэн заговорил, часто останавливаясь: «Я смотрел на небо и на звезды и вдруг почувствовал… что небо открылось, будто я вижу… нет, не вижу, а слышу и ощущаю одновременно всю Галактику. Ощущаю миллионы и миллиарды людей, расселившихся по звездам. Их жизни, всех этих людей, будто издают тихое журчание или гудение… на самом деле, что-то вроде медленной тихой музыки. На какую-то долю секунды я слышал эту музыку и мне казалось, что я ее понял… А потом музыка пропала, и я просто смотрел на звезды, а ты меня спросила, почему я молчу».
Помолчав, Сесили сказала: «Такие мысли наводят тоску. Предпочитаю думать, что мир начался, когда я родилась, и останется таким, какой он есть – навсегда, никогда не меняясь».
«Невероятный мир!»
«Ну и что? Он меня вполне устраивает и хорошо работает – а как именно, меня не беспокоит». Она выпрямилась и повернулась к Глоуэну: «Не хочу, чтобы ты думал странные мысли, чтобы у тебя в ушах гудела странная музыка. Все это отвлекает тебя от меня, а я гораздо теплее и веселее звезд… Так мне кажется, по крайней мере».
«Не сомневаюсь!»
Едва заметное матово-красное зарево в восточной части небосклона оповестило о восходе Синга и Лорки, двух других светил системы. Пока Сесили и Глоуэн смотрели на небо, сначала над горизонтом всплыл Синг, подобный бледно-оранжевой луне, а за ним вспыхнула Лорка – очень яркая звезда, переливающаяся всеми цветами радуги.
«Мне нельзя долго задерживаться, – сказала Сесили. – Комитет собирается у нас в пансионе – причем сегодня пожаловала твоя родственница Спанчетта. Они с мамой всегда ругаются, а из-за этого собрание кончается раньше обычного».
«Что за комитет?»
«Они составляют программу Парильи. В Орфеуме будет меньше представлений, чем в прошлом году, и теперь приходится уговаривать маэстро Флоресте, а это почти невозможно, потому что Флоресте слышать ни о чем не хочет, кроме своего театра. Мечта его жизни – новый Орфеум прямо напротив лицея, и каждое сольдо, вырученное в межпланетном турне „Лицедеев“, пойдет в его строительный фонд».
«Ты ему уже сказала, что уходишь из труппы?»
«Нет, еще нет. А ему все равно. Он этого ожидает. Флоресте приспосабливает пьесы к составу труппы, а не наоборот. Именно поэтому его композиции пользуются успехом. Во время Парильи должны состояться три коротких представления, мне придется участвовать во всех трех. Два музыкальных концерта по вечерам в верд и мильден, и спектакль в смоллен вечером – там я танцую бабочку с четырьмя крыльями. Мне хотелось бы самой сделать себе костюм – из крыльев настоящих бабочек».
«Где ты их достанешь?».
«Все не так уж сложно – если ты мне поможешь. Тебе уже разрешают летать?»
Глоуэн кивнул: «На прошлой неделе Чилке подписал мои права. Теперь я „начинающий пилот первой категории“. Мне можно летать на любом из тренировочных „Митриксов“».
«Тогда мы могли бы слетать на луг Мароли и собрать крылья бабочек!»
«Не вижу, почему нет… Если твоя мать разрешит такую экспедицию – чего она, разумеется, не сделает».
«Не разрешит, если предупредить ее заранее. А я ей скажу, когда мы вернемся – если она спросит. Пора уже мне проявлять независимость, в конце концов! Как ты думаешь? Но не слишком – я хотела бы еще побыть маленькой девочкой… Пора возвращаться, мама начнет меня искать. У нее другое представление о независимости».
«Когда ты хочешь лететь? Мне нужно знать заранее – за два-три дня».
«Каникулы в лицее начнутся через неделю после инга. „Клуб Каллиопы“ собирается устроить вечеринку с плаванием и пикником на озере, у Голубой горы. Может быть, мы с тобой под шумок слетаем на луг Мароли и устроим свой собственный пикник?»
