Кто же такой Кит Киркстоун? Почему он пишет единственному человеку на свете, который был моим врагом?
Этот вопрос сверлил мой мозг все последующие дни, мешая наслаждаться чудесной новой жизнью – неторопливым путешествием по незнакомым городам в обществе веселых, беззаботных актеров и волнением первых выступлений, когда я появлялся перед публикой в малиновых, желтых и лиловых костюмах, яркостью своей достойных королевского двора.
Кит Киркстоун отравил мне всю радость. Другие актеры считали, что я несправедлив к нему, но, по-моему, у меня были все основания ненавидеть его.
Я никак не мог разгадать его игру. Если он знал, кто я такой, то почему не выдал меня первому же судье? Это было очень легко сделать. В каждом городе, где мы выступали, прежде всего требовалось получить письменное разрешение от двух мировых судей. Иногда случалось, что вместе с Десмондом в магистратуру ходил кто-нибудь из мальчиков. Если бы Кит пожелал, он имел полную возможность повидать судью.
Но все было спокойно, и, после того как мы проехали с полдюжины городов, я перестал бояться, что на мое плечо вдруг опустится рука констебля. Кит не проявлял ко мне особого внимания – как, впрочем, и к остальным; он всегда держался в стороне, уткнувшись носом в первую попавшуюся книгу. Другие мальчишки – Том, Деннис и Хэрри – пытались втянуть его в наши игры. Свободное время мы проводили весело: играли в футбол, боролись, бегали купаться. Кит никогда, даже в самые жаркие дни, не купался вместе с нами. Я высказал предположение, что он не умеет плавать и боится воды. Он сразу вспылил и заявил:
– Я могу переплыть Алсуотер.
Озеро в самом узком месте было шириной с добрую четверть мили, поэтому я сказал, что не поверю ему, пока не увижу собственными глазами, как он это делает. В ответ он только пожал плечами и ушел с оскорбленным видом. После этого случая все ребята перешли на мою сторону. Им тоже не очень-то нравилось, что новичок сразу получил лучшие роли, хотя Хэрри это было безразлично, так как у него ломался голос, и он слишком вырос, чтобы играть героинь.
Так вот, как я уже сказал, Кит Киркстоун не обращал на меня ни малейшего внимания. Очевидно, он сообщил обо мне сэру Филиппу и предоставил тому действовать. Если сэр Филипп пошлет за мной погоню и его слугам удастся нащупать запутанный след странствий, то мне не миновать беды. Но сам Кит, судя по всему, не собирался причинять мне неприятностей.
Я не спускал с него глаз, но ни разу не видел, чтобы он кому-нибудь писал. Если бы теперь мне в руки попало еще одно письмо, адресованное сэру Филиппу, я не ограничился бы чтением адреса, но поинтересовался бы и содержимым конверта.
Тем временем недели бежали, и нас ждали новые треволнения.
Чем дальше мы уезжали от Камберленда, тем меньше я боялся сэра Филиппа и постепенно втягивался в повседневные заботы и горести бродячей актерской жизни.
Трудное это ремесло. Колеся летом и осенью на своих повозках по западным областям Англии, мы с трудом сводили концы с концами. Правда, по мере того как мы продвигались к югу, города становились все больше, а осенние ярмарки привлекали толпы народа. Но и зритель становился более придирчивым, а большинство из нас действительно играло из рук вон плохо. В Камберленде, Эстморленде и в горных городках Ланкашира все шло прекрасно, так как Десмонд одним из первых приехал со своей труппой в эти места, которые казались лондонцам дикой и варварской пустыней на краю Арктики. Но Честер улюлюкал при виде армии Ричарда III, которая состояла из двух мужчин и мальчика; Уорчестер освистал нас и сорвал представление старинной веселой комедии «Ролф Ройстер Дойстер», а в Стретфорде зрители отправились смотреть петушиный бой, предоставив нам играть в пустом дворе.
В тех городах, где было много пуритан, нам вообще не разрешали давать представления. В одном городке пастор целый час читал осуждающую нас проповедь; мне это доподлинно известно, так как дело было в воскресенье и мы все пошли в церковь, желая показать, какие мы благонравные и благочестивые.
Но и это не помогло. Если послушать проповедника, то выходило, что мы виноваты во всех бедствиях, которые обрушиваются на Англию.
– Когда бритты питались желудями и пили только воду, – гремел он, – это были гиганты и герои! Увы, с тех пор как появился театр, они выродились и превратились в тщедушное племя.
Он утверждал, что и чуму накликали мы. Пьесы – источник греха, говорил он, а чума послана нам за грехи. Таков был смысл его доводов, тщательно завуалированных длинными фразами и цитатами из библии.
Если нам доводилось попасть в такой город, это означало отсутствие денег, ночлег под открытым небом и беспокойный сон на пустой желудок. Правда, для меня особой разницы в том не было, ибо я всегда спал в повозке вместе с остальными мальчиками. Это позволяло нам сэкономить несколько грошей.
Так медленно и трудно двигались мы по направлению к Лондону, мечтая, чтобы золотой октябрь встретил нас теплом, без туманов и дорожной грязи.
Однако нам не повезло. Начались дожди, но не бешеные, похожие на кавалерийскую атаку, ливни Камберленда, после которых проглядывало голубое небо и веселое солнце, а унылые моросящие дожди, которые неустанно, день за днем, поливали плоские, размокшие поля: кап-кап-кап… И точно так же капля за каплей улетучивалась наша бодрость. Дождь смывал хорошее настроение и веселые улыбки.
Мы приехали в Оксфорд в надежде собрать много зрителей среди студентов, но вице-президент университета запретил нам выступать в пределах города. Неунывающий Десмонд повел нас в Эбингдон, торговый город в Беркшире, всего в шести милях от Оксфорда. Он рассчитывал не только на тамошних горожан, но и на студентов и жителей Оксфорда, которые приедут, чтобы досадить вице-президенту.
Но судьба опять была против нас. Дождь барабанил как никогда, желтый туман застилал низкие лесистые холмы по берегам Темзы. Зрителям негде было укрыться, и охотников смотреть представление набралось не более двух десятков. Пришлось отменить спектакль.
Часть труппы требовала немедленно прекратить гастроли. Они говорили, что ехать дальше бессмысленно. Время для представлений под открытым небом прошло, погода испортилась, и лучше всего произвести окончательную дележку заработанных денег, предоставив всем членам труппы на свой страх и риск добираться до Лондона. Продолжать гастроли – пустая трата времени, утверждали они. В результате мы только опоздаем в Лондон к зимнему сезону: во всех театрах труппы уже будут набраны и никто из нас не получит ролей.
Мы сидели в гостинице, сбившись в кучу, вокруг жалкого огонька; дым набивался в глотку, не давая дышать. Я обвел глазами угрюмые, злые лица и понял, что сегодня решается моя судьба.
Завтра у меня уже не будет работы. Я стану одним из тысяч тех, кто бродит по дорогам Англии; среди них есть и крестьяне и горожане, но крестьян все-таки больше… Я встречал их ежедневно, особенно после того, как убрали урожай и стало труднее найти работу. Некоторые говорили, что это происходит из-за огораживания[6], которое лишило крестьян общинных земель. Другие винили в своей беде овец: лишь один человек пасет большое стадо на лугах, которые под плугом могут дать работу десятку людей. Ученый студент из Оксфорда сказал Десмонду, что во всем виноваты испанцы, которые привезли слишком много серебра из Америки, но я так и не понял, каким образом это могло лишить работы жителей Беркшира.
Как бы то ни было, но скоро я сам стану одним из этих безработных, никому не нужных людей и буду бродить по стране, где зима уже наступала мне на пятки.
И не только зима, но и закон.
Видит Бог, что закон жестоко расправлялся с простым человеком, не имеющим работы. Его мучили тяжкими наказаниями, и, если поблизости совершалось преступление, он первый попадал под подозрение. А уж коли его подозревали, то всегда признавали виновным. Осужденных били плетьми и выжигали клеймо на правом ухе. Если человек попадался вторично, наказание было еще тяжелей, а в третий раз его ждала смерть. Во времена нашей королевы каждый год к смерти через повешение приговаривали сотни людей, и я сильно сомневаюсь, что все они заслужили свою казнь.
Но я не забывал, что и без того подвергаюсь смертельной опасности. Закон о бедных гласил, что честный человек, лишившийся работы, должен получать помощь только от того церковного прихода, к которому он принадлежит. Если я останусь без средств к существоваванию, то не получу ни копейки ни в Эбингдоне, ни в Лондоне. Меня вышлют в Камберленд, в мой приход, дабы мне помогали мои соседи, что было бы не так уж плохо; но тогда я попаду прямо в руки своего врага.
Нет, что бы ни случилось, я не стану просить милостыню, не признаюсь, что я нищий. Лучше замерзнуть в канаве…
Спор между актерами длился до бесконечности. Больше я не мог выдержать. Но я знал, что должен молчать – мальчики не участвовали в доле и не имели права голоса, поэтому я тихонько поднялся с места и выскользнул из комнаты.
Дождь перестал. Из-за туч впервые за много дней выглянуло солнце, и город оделся в золото и багрянец.
Я спустился вниз по мощеной мостовой, блестевшей в лучах заходящего солнца, и остановился на узком, длинном мосту. Под арками бежала вздувшаяся от дождей Темза. По ней плыли лебеди. Я посмотрел на серебряные от заливавшей их воды веселые луга, на поросший золотым осенним лесом низкий холм, и вдруг мной овладела страшная тоска по дому, тоска по золотым лесам над Дервентуотером, по бурным серебряным потокам, бегущим вокруг школьного забора; я готов был все отдать, чтобы снова увидеть родной Лонсдейл, низкий серый дом, прилепившийся на склоне горы, мать, которая, наверное, стряпала что-нибудь вкусное (здесь, на юге, они и поесть-то толком не умеют).
Если бы я имел право думать только о себе, я в ту же ночь пустился бы в обратный путь, не побоявшись самого худшего, чего мог ждать от сэра Филиппа.
Но надо было помнить и о других – об отце, брате и наших соседях, с которыми в ту ночь мы вместе разрушали стену. До тех пор пока мои показания могли навлечь беду на их головы, я должен был держаться подальше от родных мест.
В тот день, когда я уходил из дому, все казалось гораздо проще. Дом покидал крепкий, здоровый мальчик, почти мужчина, с деньгами в кармане – неужели он не может год-другой погулять по белу свету? Как мало мы в своем Лонсдейле знали о широком мире, скрытом от нас нашими милыми горами!
– Все решено, – произнес чей-то голос рядом со мной.
Я оглянулся. Это был Кит Киркстоун.
– Что именно? – спросил я хмуро.
Он подошел, оперся о парапет моста рядом со мной и стал, подражая мне, плевать вниз, в реку. Играть на сцене он умел, но плеваться – нет. Это было жалкое зрелище.
– Гастроли окончены, – наконец ответил он. – Завтра продадут повозки и устроят дележ. Десмонд вместо своей доли берет лошадей. Утром он вместе с миссис Десмонд уезжает в Лондон.
– Да? – только и смог пробормотать я.
– Я еду с ними, – продолжал он. – Десмонд обещал посадить меня на седло позади себя. Он говорит, что, наверное, сумеет устроить меня в труппу Шекспира. У меня такой талант, говорит он, что было бы преступлением бросить меня…
– «Он говорит, он говорит»!.. – прервал я его с горечью, чувствуя, что во мне снова поднимается зависть.
За последние две недели я начал даже испытывать к Киту, как к товарищу по несчастью, некоторое участие.
– Ты завидуешь мне, правда? – задумчиво спросил он.
– Тебе? – презрительно усмехнулся я.
– Ты не виноват в том, что не умеешь играть женщин так, как я. – Он говорил так уверенно, словно в этом не было и тени сомнения (сказать по правде, так в действительности и было, только я не хотел с этим согласиться). – Но вообще, по-моему, ты играешь неплохо, – добавил он снисходительно. – Во всяком случае, я сказал мистеру Десмонду, что поеду с ним только в том случае, если он возьмет и тебя. Я могу сидеть позади миссис Десмонд, если ты согласишься поехать.
Что за дьявольская гордость заставила меня покраснеть от бешенства и заявить Киту, что я не нуждаюсь в его милостях?
Он пожал плечами.
– Как жаль, что ты такой спесивый! Вообще-то ты мне нравишься, но…
Я не дал ему кончить. Я ни разу не тронул его пальцем с того первого утра, когда мы познакомились, но сейчас я совершенно перестал владеть собой. Меня прорвало.
Мы катались в темноте по Эбингдонскому мосту. Я пытался боксировать, держа его на расстоянии, но он отбивался как попало, царапаясь и не соблюдая никаких правил. Дрался он отвратительно. Его ногти впивались мне в щеки, оставляя кровавые следы; кажется, он даже укусил меня – в драке я не мог разобрать как следует.
Наконец я ухитрился оторваться от него на такое расстояние, чтобы нанести настоящий удар – кулаком под ложечку; у него перехватило дыхание, и он сложился пополам, как перочинный нож. Я глядел, как он стонал, корчась на земле, и жалел, что ударил его так сильно.
– Теперь ты будешь знать! – проворчал я.
Он не ответил. Это смутило меня, я опустился на колени и приподнял его голову с земли.
И тут только я понял, что натворил. Я узнал тайну Кита Киркстоуна.
Я напрасно так всполошился. Кит просто задохнулся от удара, но, в общем, остался цел и невредим, как и любой бы мальчик на его месте. Стоя на коленях на мокром булыжнике, я, заикаясь, бормотал, как мне жаль, что так получилось, что мне и в голову не могло прийти, что…
– И не должно было, – проговорил Кит отдышавшись. – Но теперь тебе все известно. Что ты думаешь делать дальше?
– Я?
– Да, ты. Я в твоих руках. Стоит тебе сказать мистеру Десмонду, и моя карьера на сцене кончена. Я не буду больше стоять у тебя поперек дороги, не так ли?
– Неужели ты считаешь меня таким подлецом? – возмутился я.
Я потрогал свою окровавленную щеку. Вся моя злость пропала, на душе было отвратительно. Изо всех сил ударить девчонку… Правда, я и представить себе не мог, что Кит – переодетая девочка, которая выдает себя за мальчишку. Позже, мысленно возвращаясь к этому, я припомнил десятки мелочей и удивлялся, как я раньше не догадался, особенно во время представлений, когда это было так заметно. Однако, как и все остальные, до нашей драки я ничего не подозревал.
– При чем тут подлость? – спокойно спросила она. – Где это слыхано, чтобы девочки играли на сцене? Наверное, это я поступаю низко, отбивая хлеб у мальчиков. Как ты считаешь?
Я ответил не сразу. Она была права в одном: если другие узнают, что она девочка, то на сцене ей уж больше не играть. Ей придется торчать за кулисами вместе с миссис Десмонд и заниматься штопкой и переделкой костюмов. Ну и скандал же будет, если кто-нибудь из зрителей заметит, что в театре выступает девушка!
– Как это глупо! – сказал я наконец.
– Идиотизм! – весело добавила она.
– Почему женские роли нельзя исполнять женщинам?
– А я что говорю? Это старый глупый обычай – не допускать в театр женщин. Мужчины боятся, что женщины, если представится случай, совсем вытеснят их со сцены.
Последнее замечание разозлило меня, и я начал спорить.
– Хорошо, возьмем для примера старую королеву, – торжествующе заявила она. – С ней ни один актер не сравнится.
Я был потрясен. Там, в Камберленде, королева Елизавета казалась мне далекой, недосягаемой, почти бессмертной богиней. Только проведя зиму в Лондоне, я, как и все лондонцы, привык видеть перед собой живого человека, веселую старуху с острым языком и громким смехом. Действительно, она разыгрывала такие спектакли, что ни один мужчина-актер не мог с ней сравниться. Она умела казаться надменной, трагичной, трогательной, гневной, остроумной и, если нужно было, почти смешной. Она надевала любую личину – в зависимости от того, кто был ее собеседником: посланник, мэр, графиня или горничная. Но все это я узнал гораздо позже.
– Я никому не скажу, – решил я.
– Правда? Спасибо, Питер! Большое спасибо!
Мы поднялись с земли и снова стали у парапета. Было уже совсем темно, но мне не хотелось возвращаться в гостиницу, не узнав всего.
– Как твое настоящее имя?
– Кит. Сокращенное имя от Кэтрин, а не от Кристофера.
– А фамилия? Бьюсь об заклад, что не Киркстоун.
Она кивнула головой, но ничего не сказала.
– Тебе, конечно, известно, что мое настоящее имя Питер Браунриг?
– Нет, я думала, что ты Браун.
– Честное слово? – воскликнул я и вспомнил о том письме. – Ты, может, скажешь, что ничего обо мне не знаешь?
– Не знаю и знать не хочу. Я не хотела обидеть тебя, Питер, – добавила она поспешно, – но лучше не интересоваться чужими секретами.
И все же я должен был задать ей еще один вопрос.
– Зачем тогда ты писала сэру Филиппу Мортону? – недовольно спросил я.
– Я с ним знакома. Я писала… о своих личных делах. О тебе там не было ни слова. При чем тут ты?
Если она решила хранить свою тайну, то и я буду молчать. Но я чувствовал, что она говорит правду. Нельзя было поверить в то, что тринадцатилетняя девочка месяцами бродит по стране в компании актеров с ведома сэра Филиппа. А если сэр Филипп не знает, где она находится, значит, она не могла выдать меня.
– Я скажу тебе одну вещь, – проговорила она вдруг. – Так будет честно. Но обещай, что ты не станешь больше ни о чем расспрашивать.
– Обещаю.
– Я убежала из дому из-за… Одним словом, у меня были очень важные причины. Помнишь ту ночь, когда вы расположились на дороге между Пенритом и Кендалом и развели костер? Тогда я впервые увидела тебя. Я пряталась в папоротнике. Именно в тот вечер, когда стемнело, я и убежала из дому. А утром вы двинулись в путь, и я пошла за вами. Я видела, как мой опекун остановил вас и обыскивал повозки.
– Твой опекун? – переспросил я.
– Да. У меня нет ни отца, ни матери. Ни пяти сестер, – добавила она со смехом. – Все это я выдумала, чтобы объяснить, почему я умею делать реверансы и многое другое.
Я усмехнулся. Больше я никогда не буду завидовать Кит. Неудивительно, что она так хорошо играет женщин.
Я понял, что больше она ничего не расскажет. Было уже поздно, и освещенные окна домов на набережной гасли одно за другим. Мы вернулись в гостиницу, переговорили с четой Десмонд, которые с любопытством, но ни о чем не расспрашивая, оглядели наши исцарапанные лица, и тихонько залезли в повозку, где спали остальные мальчики…
Грустно было расставаться с актерами труппы на следующее утро, хотя мы все договорились встретиться через несколько дней в Лондоне. Увы, ничего не поделаешь, наш театр окончил свое существование. Вместо знаменитого лондонского театра мистера Десмонда мы превратились в разношерстную толпу людей, довольно жалких и потрепанных.
Но я был молод, с нетерпением рвался увидеть Лондон и смотрел на все гораздо легче, чем те, кто был постарше. В приподнятом настроении я весело вскочил на лошадь позади Десмонда, и мы поскакали через мост по дороге к Хенли.
Было ясное утро. Дождь, наконец, угомонился, и весь мир стоял умытый и до блеска отполированный солнцем.
Я вспоминаю, что мы ехали через Дорчестер, мимо красивого аббатства, и я смотрел на высокие Чилтернские горы, багряно-золотистые от буковых лесов, протянувшихся между зелеными лугами и бледно-желтым небом. В Хенли, когда мы сделали привал, чтобы выпить эля, мне показалось, что Десмонды как-то странно поглядывают на меня. А однажды и Кит бросила на меня злобный взгляд.
– Идиот! – шепнула она хриплым голосом, улучив момент, когда нас не могли услышать.
– Что случилось?
– У тебя отличные манеры, – сказала она с глубоким презрением. – Ты все утро разговариваешь со мной, как с придворной дамой. Даже чуть было не помог мне сесть на лошадь. Хорошо, что я вовремя увернулась от твоих услуг. Десмонды считают, что ты рехнулся.
– Но…
– Забудь, что я девочка. Веди себя по-прежнему. Никаких любезностей, никаких услуг. Будь груб, кричи на меня, делай что хочешь, но, ради Бога, не порть мне игру… Ведь ты знаешь, что я могу выносить все наравне с другими.
Это была правда. Я никогда не слышал, чтобы Кит хныкала. Она могла потягаться с лучшими ходоками, а ходить приходилось много, ибо, хотя люди называли нас «разъездными» актерами, мы часто делали переходы между городами в пятнадцать – двадцать миль, не залезая в повозки. Позже я узнал, что в детстве она была предоставлена самой себе, плавала, ездила верхом и лазала по горам, поэтому ей легко было притворяться мальчишкой.
После Хенли я стал следить за собой, манеры мои изменились к худшему, и, трясясь за спинами наших друзей, мы по-старому задирали друг друга. Нам не приходилось любоваться красивыми видами, мимо которых мы проезжали, так как широкие спины четы Десмонд загораживали весь белый свет.
Но в этот прекрасный осенний день мы чувствовали себя счастливыми. Тень сэра Филиппа перестала преследовать меня, и, какие бы беды ни ждали нас в Лондоне, я чувствовал себя в безопасности, располагая покровительством такого силача, каким был актер. Он сам тоже пребывал в прекрасном настроении и басил одну песню за другой, пока копыта отсчитывали милю за милей. Никто из нас не думал, что на мирной лондонской дороге нас подстерегает беда.
Впереди показалась река. На узком мосту образовалась пробка – две группы вьючных лошадей, идущих в противоположные стороны, никак не могли разойтись: купцы проклинали друг друга, не желая уступать дорогу. Все сбились в кучу: телеги фермеров, верховые лошади и великолепная коляска знатной леди, спешившей ко двору королевы. Несколько минут мы стояли в стороне, ожидая своей очереди, наконец Десмонд сказал нетерпеливо:
– Этак можно весь день простоять! Уж лучше было ехать баржей.
Стоявшая у дверей коттеджа женщина посоветовала нам воспользоваться старым бродом и научила, как его найти. Десмонд поблагодарил ее, и мы поехали по дорожке, которая привела нас к реке немного ниже моста.
– Разве это уже Темза? – спросила миссис Десмонд менее спокойно, чем обычно.
Муж посмеялся над ней, так как это была совсем узкая речка (я забыл, как она называется), один из многочисленных рукавов Темзы. Но от осенних дождей речка вздулась, течение стало очень быстрым, и, если бы я мог видеть поток, а не шерстяную накидку, обтягивающую спину Десмонда, у меня тоже появились бы опасения.
– Здесь неглубоко, – сказал он, успокаивая жену. – Я припоминаю, что уже проезжал тут. Я пойду первым.
Лошадь, фыркая, с шумом и плеском вошла в реку, и грязная вода запенилась вокруг моих ног.
Вдруг Десмонд испустил невнятное восклицание, и, не успев сообразить, в чем дело, я полетел в воду вниз головой.
Когда, кашляя и отплевываясь, я выплыл на поверхность, то оказалось, что быстрое течение отнесло меня далеко в сторону от опасного места. Лошадь выбиралась на отмель. С берега доносились пронзительные крики миссис Десмонд. Мост был усеян любопытными, которые с огромным интересом наблюдали за происходящим.
Сначала я не мог обнаружить никаких признаков Десмонда. Но внезапно он вынырнул на поверхность в нескольких шагах от меня, и я увидел, что глаза его закрыты. Течение несло его, как щепку, бросая из стороны в сторону. Очевидно, во время падения лошадь ударила его копытом. Я подплыл к нему и успел схватить за волосы прежде, чем его голова снова исчезла под водой. Я не струсил, но не надеялся на свои силы, боясь что не сумею долго продержаться. А эти дураки на мосту не понимали всей серьезности положения.
Но тут появилась Кит. Она плавала, как выдра, и я сразу почувствовал, что могу быть спокоен за нее, как за самого себя. Признаться, я обрадовался, увидев ее: одному мне никогда бы не справиться с Десмондом, Мы и вдвоем-то совсем выбились из сил, пока подтянули его к берегу и вытащили из воды. Совершенно измученные, мы повалились на землю рядом с ним.
– Он цел и невредим! – выдохнул я, с трудом приходя в себя.
– Очень хорошо.
Кит была озабочена тем, чтобы поскорее переодеться, потому что из расположенных по соседству домов выбегали люди, предлагая помощь и сухие вещи, но, хоть ей и не терпелось» скинуть мокрые, липнувшие к телу штаны, она не могла сделать это среди возбужденной толпы. Однако ей не впервой было попадать в трудное положение, а присутствие союзника в моем лице облегчало дело. Я отвлек всеобщее внимание, в четвертый раз рассказывая, что произошло, а она тем временем укрылась за стогом сена.
Десмонд вскоре пришел в себя, но оказалось, что у него сломана нога. Мы перенесли его в ближайшую гостиницу, как могли утешили миссис Десмонд, а затем, забравшись в укромный уголок, принялись обсуждать свое положение.
– Ему придется пробыть здесь много недель, – сказал я.
– Что же мы будем делать? – спросила Кит.
Она сказала «мы», так как теперь нам и в голову не приходила мысль о разлуке. Сначала распался театр, теперь мы теряли Десмондов, и именно поэтому цеплялись друг за друга сильнее, чем прежде.
Мы решили самостоятельно добраться до Лондона и попытать там счастья.
Миссис Десмонд согласилась с нами, что это лучший выход. Им придется задержаться здесь, сказала она, пока не заживет нога Десмонда; если потребуется, они продадут лошадей, чтобы заплатить за стол и ночлег. Она написала нам рекомендательное письмо к мистеру Бербеджу, владельцу театра «Глобус». Это письмо да пара шиллингов из ее тощего кошелька (она заставила нас их взять) – вот и все богатство, с которым мы пустились в дорогу на следующее утро.
До Лондона мы добирались целых два дня, хотя иногда нам удавалось подсесть на попутные телеги. Кит уже бывала в столице; она сказала, что там трудно найти бесплатный ночлег. Поэтому мы решили не являться туда на ночь глядя и предпочли выспаться в стоге сена недалеко от деревушки под названием Кенсингтон. Проснувшись морозным утром на заре, мы с трудом дотащились до Стрэнда и в рамке открытых ворот Темпл Бара увидели на холме в центре города громаду церкви Святого Павла.
Кит чувствовала себя как дома в лабиринте узких улиц, где толпились тысячи людей, и впервые за время нашего путешествия я покорно следовал за ней.
– Театр найти очень просто, уверяю тебя, – сказала она. – Надо идти все прямо, никуда не сворачивая, пока не дойдешь до Лондонского моста, а там на другой стороне и театр.
Все театры находились за городской чертой, дабы лишить лорда-мэра Лондона возможности запрещать представления.
Чтобы вы могли представить себе, насколько велик в те времена был Лондон, достаточно сказать, что там находился не один, а несколько театров; и, хотя в городе бывали такие зрелища, как медвежий зверинец и петушиные бои, тысячи людей всегда стремились посмотреть представление в театре.
Наконец показался и «Глобус» – красивое здание, недавно выстроенное специально для театра Бербеджа, актеры которого именовались слугами лорда-камергера. Но, когда мы спросили мистера Бербеджа, нас направили в театр «Кертен», где труппа играла зимой, так как в великолепном новом «Глобусе» не было крыши и представления шли под открытым небом.
Театр «Кертен» находился в Фйнсбери Филдз, а это означало утомительный поход обратно через мост, на другой конец Лондона. Однако на сей раз нам повезло: мы попали туда в разгар репетиции. Через несколько минут к нам вышел, комкая в руке письмо, сам Бербедж. Это был высокий, хорошо сложенный Человек с отвратительным характером, который он не замедлил проявить.
– В чем дело? Десмонд искалечен? – обрушился он на нас с таким видом, будто мы сами толкнули Десмонда и сломали ему ногу. – И не может быть в Лондоне раньше, чем через месяц? Но он мне нужен! Он мне необходим! Передайте ему, что он обязан срочно выздороветь. Он должен быть на сцене хоть на костылях. Передайте это ему.
– Но мы не собираемся возвращаться, – заявила Кит, прежде чем я успел оправиться от неожиданности.
Она старалась говорить как можно любезнее.
– Что? – Он заглянул в письмо и сердито фыркнул. – Ах да, я и забыл. Миссис Десмонд спрашивает, не смогу ли я взять вас… Вы спасли Десмонду жизнь. Какой в этом прок, если вы допустили, чтобы толстый дурак сломал себе ногу? – Он скомкал письмо и бросил его на пол себе под ноги. Вместе с письмом он растоптал мою бодрость и все мои надежды. – Она, по-видимому, воображает, что у меня не театр, а школа! – сердился он. – Мальчишки, мальчишки без конца! Все шлют мне мальчишек. Можно подумать, что я их жарю к завтраку. Больше мне некуда их девать! Мальчишки, мальчишки… высокие, маленькие, нахальные, плаксивые. Я скоро с ума от них сойду! И каждый новичок играет хуже своего предшественника.
Он сделал решительный жест рукой, означавший, что пора убираться восвояси. Но я не хотел сдаваться.
– Мы не такие, как все… – начал я.
– Все говорят, что они «не такие», – перебил он. – Ну да, все разные, как гнилые яблоки, у которых гниль на разных местах.
– Его-то во всяком случае вам стоит прослушать, он хороший актер, – в смятении продолжал настаивать я, – Посмотрели бы вы, как его принимали в Ланкастере, Престоне и Манчестере.
Бербедж презрительно рассмеялся:
– Не сомневаюсь, что он очень мило пищит и сюсюкает. Но то, что сойдет для такой деревушки, как Манчестер, не годится для Лондона.
– Значит, вы даже не прослушаете нас? – спросила Кит,
– Увы, я занят, да это и бессмысленно. Нам не нужны такие мальчики. Прощайте.
Вот и все.
– Ничего, – сказала Кит, взяв меня за руку, – ведь это не единственный театр в Лондоне.
Да, были и другие театры, и мы обошли их все, не пропустив ни одного. Мы побывали в Саутуорке, в театре «Роза». Мы заходили в «Свои», в «Пэрис Гарден», побывали в театре «Блэкфрайерс», так как слышали, что там выступают труппы, состоящие из одних мальчиков. Мы надеялись, что туда-то нас примут. Но все было напрасно. Поход в театр Святого Павла, что находится рядом с большим собором, закончился столь же бесславно. Нам сказали, что туда берут только тех, кто окончил школу Святого Павла: они сделали вид, что не понимают нашу камберлендскую речь.
Никому не нужные, мы остались на улице, и только пара шиллингов отделяла нас от голодной смерти. Уж если нам не удалось получить работу, которую мы умели делать, то нечего было и мечтать найти что-нибудь другое.
Несчастные и обессиленные, опустились мы на скамью у таверны на Флит-стрит. Пора было позаботиться об ужине и ночлеге. Мы так усердно искали работу, что совсем забыли о еде, и с самого утра у нас не было и крошки во рту.
Кит с горечью продекламировала:
Прошла зима междоусобий наших,
Под Йоркским солнцем лето расцвело.
– Вот уж нет! – буркнул я.
Молодой человек, стоявший на пороге таверны, окинул нас испытующим взглядом и подошёл к скамейке.