Джавид Алакбарли
Памятник
Наутро скульптор тяжело отходил от похмелья. А потом жена устроила ему допрос с пристрастием. Желала знать в деталях и подробностях всё то, что же всё-таки произошло вчера на открытии памятника.
– Весь город гудит. Сплетня одна ужаснее другой. А ты как ни в чём не бывало пытаешься мне доказать, что ничего такого там и не было. Не могут же люди почти сутки обсуждать то, чего не было.
Тогда он рассказал ей всё это ещё раз. В своей редакции и в своей трактовке. И про первых двух женщин, с которыми он лично был знаком. И про ту третью женщину, которая узрела всю красоту своей груди на такой высоте. Вдруг совершенно неожиданно для него его жена тоже начала смеяться. Совсем, как те люди на площади. Смеялась она долго. До икоты. А потом просто подвела некую черту в их разговоре.
– Ну и везунчик же ты. Если бы я так хорошо тебя не знала, то подумала бы, что ты сам являешься режиссёром этого скандала. Памятник на такую скучную, официальную, формальную тему, как женское равноправие, вдруг превратился в легенду городского фольклора. Теперь женщины толпами ходят на эту площадь и всё пытаются понять, на кого же всё же в реальности похожа эта женщина и чья же всё-таки эта грудь. Обалдеть.
В результате они всё-таки повздорили. Оказывается, кто-то прекрасно информировал его жену о той роли, которую играли зачинщицы этого скандала в его жизни. Рассказали всё. В деталях и подробностях. Половина из того, что они рассказали, была явной ложью и клеветой. Самая же главная ложь заключалась в том, что эти женщины были в его жизни до того, как он встретился со своей женой. Вначале он пытался это всё ей хладнокровно объяснить. Не удавалось. Истерика только начиналась и могла испортить такой прекрасный день. Тогда он прибёг к самому последнему аргументу. К тому, к которому всегда прибегает любой мужчина, желая в корне пресечь женскую истерику. Это сработало. Когда уже всё было позади, он отправился в театр. Она всё-таки ему вслед что-то кричала. Не очень обидное. Кричала просто для порядка. Ведь во всех их перепалках последнее слово должно было остаться за ней. Этого права он её лишать не собирался. Сегодня именно в честь открытия этого памятника в театре давали пьесу «Севиль». Здесь его тут же узнали, разные люди подходили к нему, поздравляли и говорили комплименты. Они были всякие. Искренние и не очень. Рядом же с ним сидел скучнейший искусствовед, который всё сыпал и сыпал на его уши информацию о том, когда состоялась премьера этой пьесы, кто и когда в ней играл, чьи были декорации, когда была написана опера по этому же сценарию и т. д. и т. п. Он по собственному опыту чётко знал лишь одно: искусствоведов надо просто расстреливать. За глупость и фанфаронство.
Он пришёл к такому выводу сразу после того, как за одну из его первых скульптур ему дали Сталинскую премию. Тогда он мужественно прочитал всё то, что искусствоведы написали о его работе, о нём самом и о том, какие же мысли и идеи он, якобы, сумел реализовать и воплотить в той скульптуре. Тех искусствоведов он не убил. Не расстрелял. Не повесил. И даже не оскорбил ни единым словом. Хотя очень хотелось. А вот этого, сидящего рядом с ним, собирался просто придушить.
В роли спасителя выступил его старинный приятель. Тот пришёл на спектакль со своей старенькой мамочкой. Она расцеловала скульптора в обе щёки. И всё благодарила его за то, что он подарил городу такую красоту.
– Когда видишь красивую женщину – это всегда праздник. Но годы идут, женщина стареет, и красота исчезает. Красавица, которую ты создал, будет прекрасной и через десять лет, и через двадцать лет… Когда я взглянула на неё, то вспомнила об одной из постановок этой пьесы. О том спектакле ходили легенды.
Это был специальный показ для женщин. Когда он закончился, завхоз театра примчался к директору и уже с порога начал кричать:
– Какие-то хулиганы перекрасили наши кресла. Они их залили чёрной краской. Какой ужас! Что же нам теперь делать?
Директор отправился вместе с ним в зрительный зал. Когда он коснулся первого же стоящего перед ним кресла, он сразу же всё понял. Оказывается, никто и ничего не перекрашивал. Просто на каждом кресле лежала чадра, сброшенная женщиной, сидевшей здесь во время спектакля. После этого он сразу же дал одно единственное поручение:
