© Джасур Исхаков, 2019
© Интернациональный Союз писателей, 2019
Исхаков Джасур Ильхамович
Сценарист, театральный драматург, кинорежиссер. Родился в 1947 году в Ташкенте. В 1971 году окончил режиссерский факультет Ташкентского театрально-художественного института им. А. Н. Островского. В 1975 году с отличием окончил сценарное отделение Высших курсов при Госкино СССР.
Лауреат Государственной премии Узбекистана. Член Союза кинематографистов Узбекистана.
По сценариям Д. Исхакова поставлены художественные фильмы «Ясные ключи», 1977 год; «В стремнине бешеной реки» (2 серии), 1981 год; «Прощай, зелень лета!..» (совместно с Э. Ишмухамедовым), 1985 год; «Шок» (2 серии), 1987 год; «С любовью и болью» (4 серии, совместно с Э. Ишмухамедовым и О. Агишевым), 1989 год; «Взлет разрешается» («Судьба»), 1999 год; «Балли, Камалиддин!» («Вперед, Камалиддин!»), 2015 год; «Ота уй» («Отчий дом»), 2017 год.
В следующих фильмах является автором сценария и режиссером: «Останься!..»,1992 год; «Проклятие золотого коня» (4 серии), 1995 год; «Охота для настоящих мужчин», 2006 год; «Приключения в стране Чатранга», 2009 год. Фильм «День истины» посвящён 20-летнему юбилею независимости республики Узбекистан (2011 год).
Художественный фильм «Прощай, зелень лета!..» получил ряд наград: «Золотой павлин» МКФ в г. Дели (Индия), Гран-при на Всесоюзном фестивале в г. Алма-Ата (1986 год).
За этот же фильм Д. Исхаков удостоен звания лауреата Государственной премии Узбекистана.
Лауреат премии СК Узбекистана «Золотой грифон» за фильм «Останься» (Ташкент, 1992 год).
Фильм «Проклятие золотого коня» завоевал главный приз на кинофестивале «Правопорядок и общество» в г. Москве (1999 год), а также фильм «Охота для настоящих мужчин» награжден специальным призом в номинации «Приключенческий детектив» Международного фестиваля детективных фильмов и телепрограмм правоохранительной тематики DetectiveFEST («Закон и общество»), Москва (2009 год).
Фильм «Приключения в стране Чатранга» получил специальный приз жюри Международного кинофестиваля «Спорт, жизнь, кино» в Ташкенте (2009 год).
Участник МФК в г. Анапе «Киномалышок» (2009 г.).
На VI ереванском Международном кинофестивале для детей и юношества «Ролан» получил диплом «За лучшую режиссуру», а также «За показ природы родного края и использование современных технологий» (Ереван, 12 октября 2010 г.).
На Международном фестивале «Чунга-Чанга» в номинации «Искусство для детей» получил приз за лучший сценарий и режиссуру за фильм-сказку «Приключения в стране Чатранга» (Москва, август 2012 года).
Автор сценариев и режиссер более сорока документальных фильмов: «На границе тишина», «Вкус октябрьского граната», «Трудные уроки», «Арена – родная земля», «Жизнь мусульман в СССР», «Мост дружбы», «Пахта», «Салтанат зла» (о проблемах наркомании), «Второе рождение» («Ахмад Аль Фергани»), «Сто лет цветения», «Риштанское чудо», «Во имя мира и безопасности», «Слово народа – слово истины», «Богом данное достояние» («Хлеб наш насущный»), «Хошар», «Сны», «Асад Исматов», «Четыре дня мастера», «Центразбат», «Александр Файнберг», «Туган Реджеметов», «Актриса», «Искусство, любимое всеми», «Самаркандская бумага», «Дети войны», «Судьба, как эпоха» и др.
Документальный фильм «Салтанат зла» отмечен специальным дипломом за развитие темы борьбы с наркотиками (Штутгарт, 1998 год).
Фильм «Рустам Касымджанов» удостоен приза Международного кинофестиваля спортивных фильмов «Спорт, жизнь, кино» (Ташкент, 2007 год).
Документальный фильм «Дети войны», снятый на студии PR Media Tashkent, получил специальный приз жюри конкурса «Русский мир – память сердца», посвящённого 65-летию Великой Победы (Москва, 2010 г.)
Национальная премия «Страна» телеканала «Россия», диплом экспертного совета и жюри, специальный приз в номинации «За нашу Победу» (Москва, 7 декабря 2010 года).
Награждён специальным дипломом жюри «За освещение темы войны» на VII ереванском Международном кинофестивале для детей и юношества «Ролан» (Ереван, 23 октября 2011 г.).
Фильм «День истины» – номинант на лучший игровой фильм VIII Казанского международного кинофестиваля мусульманского кино 2012 года, XXI Открытого фестиваля кино стран СНГ, Латвии, Литвы и Эстонии «Киношок – 2012» в Анапе.
Участник IX международного кинофестиваля «Золотой абрикос» в Ереване, а также VIII международного кинофестиваля «Евразия – 2012».
По сценариям Д. Исхакова поставлен ряд мультипликационных фильмов – «Живая глина», «Про дождик и рожки», «Красный, желтый, золотой», «Сусамбиль», «Спита-мен», «Дорога и дети» и другие.
Автор сюжетов сатирических киножурналов «Наштар и «Зумраша».
Автор театральных пьес, поставленных в театрах Ташкента: «Продается на слом», «Мардикор», «Сатурналии – праздники для рабов», «Пончики для Анжи», «Буталок», «Азбука для маленьких пешеходов», «Сны о старом Ташкенте» («Плов» 1966 года).
Автор более двадцати рассказов.
Рассказ «Восьмой раунд с Робертом Тейлором» награждён специальным дипломом «Выбор» на Шестом Международном мультимедийном фестивале «Живое слово». 1-е место Международного конкурса «Литературная Вена» (Вена, 2011 год).
Специальный диплом Ассоциации русскоговорящих авторов в Австралии и Новой Зеландии. Рассказ напечатан в сборнике Международного фестиваля «Литературная Вена – 2011».
Киносценарий Джасура Исхакова по народному эпосу «Алпамыш» стал лауреатом Гран-при – приза председателя Азиатского комитета «Сказительского искусства» в Международном конкурсе сценариев по мотивам мифов, сказок и эпосов народов Центральной Азии и Республики Корея – 2012.
Сценарий художественного фильма «Приключения принца Шерзода» завоевал звание лауреата приза Министерства по делам культуры и спорта Республики Узбекистан Международного конкурса сценариев по мотивам мифов, сказок и эпосов народов Центральной Азии и Республики Корея – 2012.
Сотрудничает с журналами. Автор ряда песен. Работает в области социальной и коммерческой рекламы.
В 2017 году была издана книга рассказов «Сны о старом Ташкенте». В журнале «Звезда Востока» была опубликована повесть «Асик, или Сны о старом Ташкенте». В этом же году снял документальный фильм «Судьба, как эпоха» о выдающемся учёном Т. Н. Кары-Ниязове. В 2018 году в журнале «Дружба народов» напечатан рассказ «Леди Гамильтон», а также в сборнике «22 июня» два рассказа: «Гроссмейстер» и «Матрос с эсминца «Гремящий». В 2018 году документальный фильм «Под небом единым» завоевал 1-е место в конкурсе «Великое и любимое отечество», посвящённом 27-летию независимости Республики Узбекистан.
В 2015–17 годах по сценариям, написанным совместно с Мастурой Исхаковой, были сняты фильмы «Балли, Камалиддин!» («Вперед, Камалиддин!»), «Ота уй» («Отчий дом»). «Ота уй» признан лучшим фильмом 2017 года.
С 2014 года вместе с Мастурой Исхаковой ведет программу «Поговорим о кино» на радио «Классик FM». Записано уже более 100 программ.
«Сияй, Ташкент, звезда Востока!»
Из популярной песни
Он всегда появляется неожиданно, впрочем, и исчезает так же непредсказуемо. Где он прятался сегодня? В сумке, наверное. Он ухитряется спрятаться где угодно, забиться в любое место, уместиться в любой дырке! Может сидеть под моей кепкой или в заднем кармане джинсов, в пыли под диваном или в салоне «Боинга», в кофре с кинокамерой или в бардачке моего жигулёнка.
– Волнуешься? – спросил он, когда я поднимался по ступенькам служебного входа в театр.
– Да нет, с чего ты взял? – стараясь говорить спокойно, ответил я.
– Да ладно врать-то! – Я хорошо знал эту интонацию: в ней одновременно были жалость и насмешка, ирония и сочувствие.
Хотя его не видно, я сразу определяю, что он рядом. Я его слышу. До чего ж противный у него голос. Хотя похож на мой. А те, с кем я беспечно болтаю или травлю бородатые анекдоты, и не догадываются, что у меня в это время есть ещё один собеседник, Асик. Я его ненавижу и одновременно люблю.
Откуда взялся? Потом расскажу, хотя знаю, что мой рассказ о нем будет запутанным и непонятным для закоренелых материалистов. Я редко кому рассказываю об Асике, а если и рассказываю, то обязательно появляются новые детали и нюансы. В таких случаях Асик строго говорит мне: «Фантазируй, но имей меру, как говорил Джавахарлал Неру!»
В уютной приемной главного режиссера миловидная девушка раскладывала на компьютере «Косынку». Она улыбнулась мне и сказала, что он сейчас придет. Только я успел сесть в мягкое кресло приёмной, как, сладко улыбаясь, вошёл главный режиссер.
– Старик, ну что же ты как неродной? Почему не проходишь?
И он широким жестом пригласил меня к себе в просторный кабинет.
Асик был тут как тут и с ходу стал шептать мне на ухо:
– Бойся, когда тебя встречают слишком радушно. Это первый признак преждевременного извинения и последующего отказа.
Маленький засранец! Неужели опять окажется прав?
В недавно отреставрированном здании бывшего «Дома знаний» теперь был театр с удобными кабинетами, гримерными, душевыми, но плохо приспособленной сценой, как жаловались актеры. Кабинет главного был обставлен богато и со вкусом.
– Да ладно тебе – «со вкусом»! Сейчас, если есть деньги, можно приобрести и вкус, и всё что угодно! – небрежно сказал Асик.
– Прошу тебя, заткнись!
Асик вздохнул и замолчал, недовольный.
Накануне я позвонил главному и сказал, что я в Ташкенте и хотел бы забрать пьесу. Краем глаза я увидел её, лежащую на полированной столешнице массивного стола среди других папок, книг и всякой всячины. Терпеть не могу визиты подобного рода. Не спросишь же вот так, с ходу: «Ну что, понравилось?» И поэтому, согласно особому этикету, выдуманному для таких случаев, начали трепаться обо всем, боясь задеть главное – пьесу, которую я занес месяца три назад, ещё зимой. Обговорили, покуривая, все сплетни театральной (и не только театральной) жизни, обсудили слишком дождливую весну, цены на Алайском базаре, которые растут как на дрожжах, отъезд кого-то и куда-то… Наконец, когда уже невозможно было более тянуть кота за хвост, он взял в руки мою пьесу, похлопал снисходительно по обложке.
– Ну, старик, в принципе мило… – сказал он, глядя мимо меня.
Если говорят «в принципе», значит, что-то не то и твой визит обречен на полную безнадегу. К этому у меня выработался устойчивый иммунитет. Я проглотил это «в принципе», понимая, что моя пьеса здесь, кажется, не нужна. Но «мило»… Это слащавое, липкое, как мокрая карамель, слово означало одно: путного разговора не получится и зря я притаранил свой опус сюда. Асик оказался прав. Режиссер сообщил мне, что в моей пьесе аж шестьдесят три действующих лица, а у него в труппе всего лишь двадцать пять актеров. Я представил, как он с калькулятором в руках подсчитывает моих героев, и мне стало скучно. Во-первых, их всего семнадцать. Массовка не в счет. Можно обойтись и без неё или решить условно. Во-вторых, я и задумывал пьесу про многолюдный, перенаселенный, разноязыкий двор своего детства. Но смысла обсуждать этот довод режиссера не было. Я погасил сигарету и хотел встать. Он понял, что всё-таки надо обсудить пьесу. В который раз стал рассказывать, у каких великих мастеров он когда-то учился. Товстоногов, Лавров, Копелян… Имена, города, годы. Я хотел рассказать и про своих учителей, но промолчал.
Асик моментально вмешался:
– Что ты молчишь? Ты ведь тоже не лыком шит! Вспомни и расскажи, как великий Каплер, обсуждая на защите твой дипломный сценарий, спросил, положив руку на обложку с названием сценария «Кто красит редиску?»: «Так кто же её красит?» И ты ответил: «Бог».
Да, я вспомнил. «Не читая сценарий, за одно только это название ставлю пятерку!» – торжественно сказал тогда седовласый патриарх советского кино. А потом мне улыбнулся и мягким тонким голосом произнес другой гениальный кинодраматург нашего, того времени, Евгений Иосифович Габрилович: «Хорошо, любезный, что вы обращаетесь к теме детства. Вся наша жизнь – его всполохи, эхо… Там у вас хорошо про первый поцелуй».
Я промолчал.
И вдруг со вкусом, со звуками, с запахами увидел, услышал, почувствовал свой первый в жизни поцелуй. Тот самый, из моего детства.
Асик ехидно заявил:
– Ну конечно, приятное ты вспоминаешь, когда кто-то обижает тебя или пытается это сделать, и ты, как щит, выставляешь свои полузабытые грёзы! Когда это было!
Повторяю: более вредного существа, чем мой Асик, нет на свете!
А главный между тем продолжал:
– Старик, я, к примеру, спрашивал своих студентов, знают ли они, что такое «Кашгарка». И представь, никто не ответил мне! Не знают. Это для нас с тобой, для Шуха что-то ещё значит слово «Кашгарка».
Я хотел сказать, что «Кашгарка» – это всего лишь песня, которую я написал для одного своего фильма, а сам я жил на Балыкчинской, недалеко от зоопарка и парка Тельмана. Просто на Кашгарке жила моя первая любовь. А если проще, девочка, которая мне нравилась. Но я снова малодушно промолчал и остался сидеть в кожаном кресле, попивая принесенный секретаршей кофе.
– Понимаешь, зритель совсем не тот, каким ты его себе представляешь. Ему сейчас нужна развлекаловка, хохмы, простенький сюжетец, голые попки… – покуривая, продолжал главный. – Театр практически на хозрасчете. Поставил я тут недавно Чехова: сыграли три спектакля, и зритель перестал ходить на него… А деньги-то истрачены! Кстати, знаешь, другие мои спектакли, почти все, идут с аншлагами. Как ни повернись, старик, бабки решают всё!
Конечно, это был уже серьезный довод. Бабки, деньги, мани, лава, баксы и баксюты, «зеленые» и «деревянные», тугрики и сумы, золотые динары и медные гроши заняли в нашем обиходном словаре и жизни значительное место. Без них – ни шагу. «К сожалению», – мысленно вздохнул я.
Тут, конечно, вмешался Асик.
– Ладно тебе лукавить! Как будто ты не любишь хрустящего шелеста стодолларовой зеленой бумажки!
Я снова грустно вздохнул. И Асик, и главный были правы. Не факт, что на спектакль по моей не очень веселой пьесе мощной волной пошёл бы зритель, толкаясь у касс, теряя пуговицы. Режиссер понял, что я понимаю его сомнения, и могу простить ему его безмолвный отказ. Он улыбался, рассказывал анекдоты, и я в ответ тоже, как чудак на букву «м», рассказывал что-то и глупо улыбался в ответ. Как водится, он пригласил меня на свой новый спектакль, деловито порывшись на столе в поисках контрамарки.
– Итальянская штучка! Обхохочешься!
Я обещал прийти. Потом засунул пьесу в сумку. Мы мило распрощались, и я вышел из кабинета.
В коридоре столкнулся со знакомым актёром. Всегда и всем он демонстрировал свой темперамент, это вошло в его плоть. И хоть мы были знакомы с ним довольно средненько, он завопил, сжимая меня в жарких объятиях:
– Сто лет! Как жизнь, старик, как здоровье? Говорят, запускаешься? Смотри не забудь про друзей! В картотеке «Узбекфильма» есть моя анкетка!
По ходу он рассказал мне анекдот, который я только что слышал в кабинете главного. Но промолчал и терпеливо дослушал до конца. «…разве это актер? Это говно, а не актёр! – сказал апостол Петр».
Пока он рассказывал мне анекдот, Асик только хмыкал.
– Вот-вот, радуешься, что тебя лично знают артисты! А они и не подозревают, что ты в сером списке и ещё долго тебе не дадут снять и документальную вампуку!
Мы распрощались, и я пошел к выходу. На ступеньках театра Асик злорадно спросил:
– Ну что, выкусил?
Я разозлился:
– Послушай, Асик, оглянись вокруг, посмотри, как хорошо! Что же ты всё ворчишь и ворчишь?
На самом деле, стояла классная погода. После дождя город был чист и уютен. Девушки уже сняли чулки и колготки, и это ещё больше украсило апрельские улицы.
Я бросил сумку с пьесой на заднее сиденье, завел машину и поехал. Нельзя сказать, что у меня было отвратительное настроение. Я уже привык к таким разговорам и философски отметил про себя, что главный хотя бы прочитал мою пьесу. В другом театре эта пьеса пролежала без движения целый год и молодой режиссер так и не прочитал её. Более того, её потеряли, моя пьеса куда-то запропастилась. Завлит театра, жена режиссера, пожала плечами, показывая, что она вообще в глаза её не видела. Вместо разговора получилась банальная склока. Я просто поругался с молодым, задорным режиссером, кричал, призывал его к совести, говорил, что ему не каждый день приносят пьесы о родном Ташкенте. Он, глядя на меня ясным взглядом, соврал, что ему такие пьесы приносят в большом количестве. Ну а про мою он просто запамятовал. «Виноват, бывает…»
Асик тогда хохотал как сумасшедший:
– Эх ты, корпел вдали от родины, писал свою пьеску, слезы над нею проливал, мечтал, как её поставят в каком-нибудь театре родного города!
И сейчас Асик был прав. Здесь даже не соизволили прочитать эти сорок страничек текста!
На светофоре машина заглохла. Сзади нетерпеливо загудели. Кто-то даже сообщил мне, что я «чайник». Асик хохотнул, довольный.
«Чайник»… Более подходящего имени сегодня после похода в театр я не заслуживал. Домой ехать не хотелось. С друзьями в какой-нибудь гадюшник? Не то настроение. Вовремя вспомнил, что мне давно уже надо почистить карбюратор, да и свечи. Я поехал на станцию техобслуживания, что располагалась на пустыре напротив «пожарки».
Именно здесь когда-то пылились переулки и тупики той самой Кашгарки, и отсюда лунной ночью я уносил ноги от злых хулиганов. Речка, так же загибаясь, протекала мимо. Ах, Кашгарка, Кашгарка…
– Ну вот, загрустил! Сейчас заплачет! – произнес Асик. Но я не стал ему отвечать.
Автомеханик Боря, мой постоянный мастер, возился со старым «Москвичом». Он выглянул из ямы.
– Здорово, как живешь-поживаешь?
– Нормаляускас! – ответил я.
– Полчасика придется подождать, – сказал он мне приветливо.
– Нет проблем, Боря.
Минут пять я понаблюдал, как он работает, потом сел в свой жигулёнок, вставил любимую кассету в магнитофон. Старые песни действуют на меня успокаивающе. «Не уходи, тебя я умоляю, слова любви стократ я повторю, пусть осень у дверей, я это твердо знаю, но всё ж не уходи, тебе я говорю…»
– Громче сделай! – крикнул мне Боря. – Понял, да? Осень у дверей… Она давно уже в доме.
– Слишком ты с ним запанибрата, – сказал неприятно тихо Асик.
– Не будь снобом! Боря – хороший человек! И главное – мастер золотые руки!
Вообще-то мастера Борю звали Бори́, и когда его спрашивали, какой он национальности, он только смеялся: «В моих жилах течет коктейль «Мечта вампира». На самом деле мать Бори была наполовину татарка, наполовину еврейка, а те в свою очередь тоже были полукровками; отец Бори был наполовину памирский таджик (он ещё добавлял: «Может быть, потомок Александра Македонского») в смеси с кокандским узбеком. Такой вот сложный «микст». А если заглянуть ещё дальше, набралась бы ещё не одна дюжина народностей и племен. Это мне рассказал сам Боря, когда после очередного ремонта моей машины мы отправились на берег Салара выпить по кружечке пива. Я тогда оставил машину у сторожа автостанции. Уменьшительно-ласкательная «Кружечка пива» превратилась в тот день в очень тугого «ерша». Когда это было? Ещё до Америки.
Асик молчал – наверное, заснул.
Я взял в руки свою пьесу, разглядывая титульный лист.
«Сны о старом Ташкенте». Пьеса в трех действиях. Пальмара, Нью-Джерси, США, 2001 год.
После разговоров о неблагодарном зрителе, которому не нужны серьезные спектакли, а лучше легкие французские комедии, после математических подсчетов моих героев, после жалостливого рассказа о мизерной зарплате штатного персонала театра, после рассказов о капризах молодых актрис, которые так и норовят свалить в Москву или в Питер, собственная пьеса показалась мне чужой, какой-то отстраненной. Словно не моей. Я стал считать действующих лиц моей пьесы.
Итак… Рассказчик снов, Малика – его мать, бригадир на хлебозаводе. Мумтоз – его отчим, инженер. Соседи по двору: Лола – учащаяся техникума, Кумуш, её мать – ткачиха с Текстильного. Санжар – историк, писатель. Хабиба, его жена – врач. Исаак Давыдович – продавец обувного магазина. Бронислава, его жена – продавщица газводы на углу Лахути. Махмуд – милиционер. Мамура, его жена – домохозяйка. Жданов – инвалид войны. Ольга, его жена – бухгалтер. Тельман – железнодорожник. Софья Ивановна – актриса. Гамлет – карточный шулер. Тохтаев – капитан милиции. А ещё – молочницы, медсестры, милиционеры, торговцы, ремесленники и так далее.
Да, главный режиссер прав, многовато героев. Откуда взять столько? Я стал читать дальше.
Тут проснулся Асик.
– Читаешь свой опус? Читай, читай! Уже седой человек, а напридумывал бог весть что! «Сны о старом Ташкенте»! Высокопарное варенье! Ландриновые кадрики из прошлой жизни! Дра-ма-тург! Занимался бы своим кино-домино! Как же вы все любите приукрашивать то время.
– Послушай, ты, циник и неврастеник! – не выдержал я. – В этой пьесе я хотел рассказать не только о своем детстве и юности! Я хотел рассказать о Городе, о нашем дворе на Балыкчинской! О том, как мы жили бок о бок! Узбеки, русские, евреи, армяне, татары, казахи! Это был настоящий Вавилон. Было только одно, что отличало наш двор от того, разрушенного Вавилона, – все его жители худо или бедно знали русский язык. Какое-то время в нашем дворе жил кореец, настоящий, из Кореи! А совсем недалеко от нашего двора жил американец, боксер Сидней Джексон! Уж он-то, наверное, понимал толк в том, где лучше жить?
Асик опять засмеялся своим противным смехом:
– Ах, сколько пафоса! Наивный! И при чём здесь заблудившийся боксёр? Ты ещё вспомни немцев, поляков, греков. Ну жили – и что в этом особенного?
Кассета кончилась, и я автоматически поменял её. Полилась божественная музыка Нино Роты.
– Всё, не хочу тебя слушать! – твёрдо сказал я Асику и стал листать пьесу.
Начиналась она с «Пожеланий». Может быть, Асик и прав, обзывая меня наивным и витающим в облаках? Но это написано моей рукой, там, в далекой Америке:
«Нисколько не желая вмешиваться в работу режиссера, художника, композитора, художника по костюмам или гримера, позволю все же высказать некоторые соображения по поводу постановки данной пьесы (если она, дай Бог, состоится). Очень важный компонент будущего спектакля – его атмосфера, дух. И именно здесь не может быть мелочей. Костюмы, детали одежды, головные уборы, даже прически героев, должны соответствовать времени действия пьесы. Было бы замечательно использовать настоящие предметы того времени – керосинки, примусы, патефоны, ребристые стиральные доски, наклейки на бутылках, передвижные газбудки, ножные точильные станки, медные тазы, жестяные рупоры керосинщиков, деревянные самокаты на подшипниках и многое другое. То, что ушло безвозвратно, но позволит окунуться в старые добрые времена».
Асик сидел на моем правом ухе.
– И ты ещё споришь со мной? Вспомни старый анекдот: «Съесть-то он съесть, да хто ему дасть»? Пойди найди всё это в реквизиторском цехе! Может, на «Мосфильм» смотаешься? Больные фантазии продавца ночного магазинчика на «газстейшн», то есть автозаправке, что на семьдесят третьем роуде, не доезжая до Филадельфии всего три километра!
– Послушай, Асик, можешь смеяться сколько тебе угодно, но дай дочитать до конца моё авторское вступление!
– Читай! Кто же тебе мешает?
Я его не видел, но чувствовал презрительную гримасу на личике.
«Не менее важно воссоздать звуковую и музыкальную атмосферу той эпохи. Ненавязчиво, почти незаметно по ходу спектакля должна звучать музыка Дунаевского, Цфасмана, Хренникова и других композиторов того времени. Хорошо, если бы звучали старые песни в исполнении Тамары Ханум, Батыра Закирова, Леонида Утесова, Марка Бернеса».
Асик опять проявил свою несдержанность.
– Вот раздухарился! Фантазии переполняли его воспаленные мозги! Может быть, пригласить ещё и военный духовой оркестр из парка Тельмана?
Я только отмахнулся от него и продолжал читать вступление.
«Я не знаю, делали ли это в театре, но я был бы счастлив, если бы во время спектакля слегка пахло свежевыпеченным хлебом, дымком шашлыка, политой вечером, накалившейся за день землей… Что, как мне кажется, бывает только в моем городе».
Асик перепрыгнул с уха на руль.
– Пожелания наивного автора продолжаются! Может, ты и плов настоящий хочешь делать на сцене?
– А почему бы и нет? – зло ответил я.
– Ах, как же ему хочется передать дух того Города! Конечно, через колоритные фигуры того времени! Тоже мне «Амаркорд» нашелся!
Это было слишком.
– Асик, не будь таким говнюком! Да, «Амаркорд»! У каждого человека в жизни есть свой «Амаркорд»! Да, я вспоминаю! Всё, не мешай мне!
«Действие спектакля начинается с улицы. У входа в театр регулирует движение знаменитый ташкентский милиционер ОРУДа – Махмуд-ака Муйлов, человек с пышными буденовскими усами. Тот, которого снимали во всех киножурналах про Ташкент. Естественно, он в белой форме начала шестидесятых годов, с полосатым деревянным жезлом.
У самых дверей театра пышнотелая Бронислава, восседая на высоком стуле перед голубой будкой на велосипедных колесах, торгует газированной водой. Из колбочек льется струйкой сладчайший сироп – вишневый, лимонный, грушевый – какой захочешь, а из медного крантика в граненые стаканы скульптора Мухиной с шипением бьет газировка.
Здесь же арба, запряженная серым ишаком, где пустую бутылку можно обменять на шар жареной кукурузы или жестяную дудочку, а пять бутылок – на оловянный пугач – револьвер Нагана.
На углу стоит точильщик ножей, бровастый человек, и зычным голосом зазывает: «Подходи, чернобровые красавицы, хозяюшки! Ножи, ножницы потача-а-й!»
Аккуратные старички, немец и его жена, предлагают зрителям свой товар: «Яйзы, мазло!» Яйца в красивой корзинке, а округлые куски вкуснейшего сливочного масла завернуты в чистую марлю.
Женщина, несущая на коромысле тяжеленные сумки и бидоны, кричит тонким, но сильным голосом: «Кисло-пресно молоко-о-о! Каймо-о-к!»
И, конечно, чумазый керосинщик с мятой трубой раструбом басом разносит вокруг: «Кероси-и-и-н!»
– Конечно! А кобыла керосинщика в это время шлепает на булыжники мостовой свои ароматные навозные шары! – хохочет Асик.
– В кого ты такой… приземленный? – говорю я ему, хотя понимаю, что он и сейчас прав. Детали. Из них рождается правда.
Читаю дальше.
«У самых дверей театра старушка продает семечки, липкие красные леденцы-петушки на палочках, сладкий миндаль. «Семечки, кому семечки! Жареный, соленый!»
На ступенях стоит продавец лепешек. На голове у него плоская корзинка, сават, с патырами. «Исвежий, исвежий, горачий-горачий нон!»
Лысый одноглазый старичок-китаец, позвякивая своим нехитрым инструментом – лучком-сверлом, медными заклепками, жестяными носиками для чайников, предлагает свои услуги: «Пасуда пачи-ня-а-й!»
А ещё кто-то кричит речитативом: «Подходи народ, свой огород: половина сахар, половина мёд!»
Слышится гнусный смешок Асика:
– Размечтался-то как, автор, а? А вот ещё авторские директивы! Вы только послушайте, чего захотел!
«В фойе театра, как приметы времени, обязательно должны быть плакаты тех времен. Настоящая Доска почета. Стенгазеты.
Застекленные витрины с газетами. Кумачовые лозунги. Портреты руководителей и членов Политбюро.
Карикатуры на бюрократов, стиляг, ревизиониста Иосипа Броз Тито и американских империалистов».
Асик прыснул:
– Не хватает пионерских горнов и барабанов!
– А что, можно добавить и это! Асик, ладно тебе придираться! Лучше посмотри, какое хорошее начало…
«Занавес ещё закрыт, в полумраке зала зрители рассаживаются по местам, и наступает тишина. Только слышно, как звучит часовой механизм: «Крик-крак, крик-крак», а потом – знакомая всем мелодия перезвона Ташкентских курантов».
– Конечно, с немецким акцентом. – Асик хмыкнул. – Часовой механизм привёз из какого-то баварского городка ушлый капитан, настоящий ташкентец!
– Ну и что? Зато потом под этой башней с часами назначались миллионы свиданий! «Встретимся под Курантами». И я тоже…
– Вот-вот! Всё на себя проецируешь! Читаем дальше! По-моему, у тебя крыша поехала – предлагаешь, как играть актерам! Что же ты на себя так много берешь? – наигранно удивляется Асик.
– В пьесе этого нет! – говорю я твёрдо.
– В пьесе нет, это было бы слишком… Но в уме у тебя это было! Я всё-всё помню! – Асик опять засмеялся. – Я же читаю твои затаенные мысли.
Асик и в самом деле мог читать мои мысли. Иногда раньше меня самого. Такой экстрасенс-невидимка.
«Если продолжать рекомендации и пожелания, автор хотел бы, чтобы:
а) Актер, играющий Рассказчика, не орал бы на сцене, думая, что перекатывания его баритона помогут спрятать его хилый талант.
б) Чтобы иногда он делал паузы, хотя бы внешне показывая, что он сейчас думает.
в) Чтобы он был симпатичен и лицом, и фигурой».
– Это ты себя видел в образе «рассказчика»? Очень скромно! – хохочет Асик.
– До чего же ты противный! Давай послушаем первый монолог Рассказчика!
– Валяй!
Я читаю:
«Память… Удивительная вещь. Что-то, казавшееся важным, напрочь стирается, забывается, а какая-то мелочь – деталь, звук, запах – врезается на всю жизнь. Вам, наверное, это знакомо… Когда в суете и маете жизни вдруг что-то мелькнет и из каких-то глубин нашего сознания всплывёт вдруг яркое, как солнечный луч, воспоминание. И защемит сердце. И слезы вдруг замутят глаза… И вдруг почувствуешь чье-то дыхание у самого своего уха… И прикосновение горячих губ… Память… Это лучше всякой машины времени, которую придумали фантасты. В тех романах люди чаще всего попадали в далекое будущее или в прошлое. А моя память, моя машина времени возвращает меня в мое детство, в мою юность…»
Асик взобрался мне на плечо.
– Ну ладно, это более-менее… А дальше ты пишешь следующее: «Рассказчик снов медленно идет по авансцене, подходит к стволу старой чинары. Прислоняется лбом к коре дерева». И опять начинается твой нудный монолог!
– Асик! Паразит! Ну почему «нудный»?
– Послушай сам!
«Этой чинаре много лет. Старое одинокое дерево стоит чуть в стороне от нового широкого проспекта, в десяти минутах ходьбы от нашего театра. Чудом сохранившаяся, она росла в нашем дворе. В нашем шумном, иногда грустном, а чаще смешном и счастливом мире. Я часто прихожу сюда. Стою, глажу кору, всматриваюсь вверх, в её густую крону, и стараюсь разглядеть в большой развилке наше мальчишечье гнездо… Нас было трое: Гриша, Паша и я. Это был наш штаб, наш командный пункт, место серьезных разговоров и наша исповедальня. Да мало ли чем было для нас это место на самой верхотуре, среди густой листвы. Город, тогда почти весь одноэтажный, был как на ладони… Ну, и двор… Он был как эта сцена…»
– Ну и что тебе здесь не нравится? – злюсь я.
– А то, что ты с самого начала, с первой ремарки начал врать! Чинара эта росла не во дворе, а на улице, а во дворе росли только чахлые кривые кусты сирени, которые каждую весну вы все безжалостно обдирали!