Дж. Дж. Харвуд
Тьма в хрустальной туфельке
Он не писал. Элеонора пыталась убедить себя, что он был просто очень занят. Но дни складывались в недели, в месяцы, а потом и в годы, и она поняла, что Чарльз не собирался писать. А теперь она снова стояла на пороге его комнаты, сжимая в руках ящик с принадлежностями для уборки. Рядом стояла Ифе. Через пару недель ей придётся посмотреть в глаза Чарльзу и спросить, почему он так ни разу и не написал ей.
Элеонора одёрнула себя. Теперь в её распоряжении были желания. Через пару недель её уже не будет в особняке Гранборо. Она будет где-нибудь в прекрасном изысканном месте поедать фазанов и лобстеров, приготовленных специально для неё, и Чарльзу повезёт, если она вообще соизволит его заметить.
Девушка толкнула дверь.
Комната Чарльза была похожа на лавку старьёвщика.
За три года, что он провёл вдали от Гранборо, Чарльз ни разу не приезжал домой, и Элеонора ему завидовала. Каникулы в университете он проводил с друзьями или участвовал в экспедициях своих профессоров. Он побывал везде – на Шотландском нагорье, где стрелял оленей, запутавшихся в пурпурном вереске и зелёном папоротнике. В Венеции, где попивал красное вино, сидя на балконе палаццо, глядя, как воды баюкали город. В руинах Помпей, любуясь, как солнце золотило пепельно-белые камни. Но каждый раз, когда он переезжал в новое место, он покупал все сувениры, какие только находил, и отправлял их в особняк Гранборо.
– Пресвятые угодники, – проговорила Ифе, прислонив щётки к стене. – Где он только нашёл весь этот хлам?
В изножье кровати с балдахином выстроились оловянные кружки, украшенные орнаментом. С фарфоровых тарелок, некоторые из которых были уже разбиты, подмигивали нарисованные руины и поля. Треснувшая бутылка из венецианского стекла лежала на боку рядом с пыльным леденцом, коробкой ирисок и четырьмя разрисованными банками для печенья. Вокруг валялись шейные платки, носовые, а ещё – шарфы из французского шёлка, ирландского льна и индийского хлопка. Целая коллекция!
– И что нам со всем этим делать?
Элеонора подобрала несколько носовых платков и начала стряхивать с них пыль. Ей пришлось остановить себя, чтобы не пытаться разглядеть, было ли здесь что-нибудь для неё – пусть и прошло три года полного молчания.
– Полагаю, убрать всё. Ведь это принадлежит ему.
Ифе посмотрела на большой леденец:
– Всё-всё?
Элеонора притворила дверь.
– Почти всё.
Ифе подхватила леденец и тщательно очистила от пыли фартуком. Элеонора потянулась за ирисками. Устроившись на кровати Чарльза, она протянула коробку Ифе.
– Скажем ему, что мыши добрались до лакомств, пока всё это добиралось сюда на корабле, – сказала Элеонора, беря толстую ириску. – В общем-то, ему даже знать не обязательно.
Ифе помедлила:
– Тебе ведь нельзя сидеть на его кровати. Нам вообще не положено сидеть здесь.
Элеонора сунула ириску в рот, даже не подумав встать. Ифе была права. Слугам не положено было пользоваться мебелью, предназначенной для людей более высокого статуса, но Элеонора не желала принимать, что Чарльз или его отец будут выше, чем она. Кроме того, раз уж она собирается стать леди, нужно привыкать к хорошей мягкой мебели.
Она привалилась спиной к одному из кроватных столбиков и разложила по своим юбкам красные с золотом занавеси. Эта ткань подходила ей куда больше, чем коричневое шерстяное платье.
– Если бы ты могла сделать всё что угодно, что бы ты сделала, Ифе?
Ифе посмотрела на дверь.
– Ты слезешь с кровати, Элла? Что, если тебя кто-нибудь увидит?
Элеонора покачала головой:
– Ты не ответила на вопрос.
– Я бы вылечила Мишеля, – тут же сказала Ифе. – Ну а теперь ты перестанешь прохлаждаться?
– А что бы ты сделала после?
Ифе всплеснула руками:
– Не знаю! Что у тебя за настроение, Элла? К чему все эти вопросы? У нас полно работы.
Элеонора неспешно выбрала ещё одну ириску.
– Работы всегда полно. И делать её всегда приходится нам. Разве это справедливо? Почему бы и нам не полежать на мягких кроватях и не поносить хорошую одежду? Разве у нас не столько же прав, как у…
Дальше по коридору раздался крик – мужской голос, бессвязно и зло что-то говоривший. Элеонора тут же спрыгнула с кровати и сунула коробку ирисок под одеяла Чарльза. Ифе, подпрыгнув от неожиданности, попятилась от двери.
– Это хозяин? – прошептала она, не сводя глаз с двери.
– Думаю, да, – ответила Элеонора. – Пойдём вместе.
Ифе кивнула, дождалась, пока подруга откроет дверь, после чего обе тихонько вышли в коридор. Ифе всё ещё сжимала леденец.
Дверь в спальню мистера Пембрука была распахнута. Его плащ валялся на полу в коридоре, а сюртук повис на широких перилах главной лестницы. Крики – нет, всхлипывание, вдруг поняла Элеонора, – доносились из его комнаты. Девушка положила ладонь на плечо Ифе, и та спрятала леденец за спиной.
Медленно они двинулись к спальне. И чем ближе они подходили, тем явственнее чувствовали тяжёлый запах бренди. Через открытую дверь Элеонора видела мистера Пембрука в рубашке и наполовину расстёгнутом жилете. Он укачивал что-то в своих ладонях и рыдал, как ребёнок.
Робко она постучала в открытую дверь:
– Сэр?
Пембрук резко развернулся. Его каштановые волосы были взъерошены, сосуды в глазах потрескались, а лицо опухло от слёз. Он стоял рядом с птичьей клеткой, а в своих ладонях укачивал крохотное жёлтое тельце. Голова птицы была вывернута под неестественным углом.
– Пошли прочь! – хрипло выдохнул он. – Прочь!
Ифе сорвалась с места. Элеонора поспешила за ней. Обе девушки спрятались в комнате Чарльза и сидели там, не шелохнувшись, пока до них не донеслось эхо шагов мистера Пембрука, который, шатаясь, спускался по лестнице.
Элеонора привалилась к двери, тяжело дыша. Ифе подошла ближе – глаза у неё были широко распахнуты от страха.
– Это была…
Элеонора кивнула.
Ифе прижала ладонь ко рту:
– Бедная птичка.
Элеонора попыталась найти в себе хоть немного жалости для мистера Пембрука. Но даже если бы она наскребла в себе сочувствия, выдавила последние капли – жаль хозяина ей не было. Да, маленькая канарейка была невинна, и Элеоноре было жаль, что птичка умерла. Это было чудесное создание, и под его песни убираться в спальне мистера Пембрука становилось хоть немного сносно. Но когда девушка думала о самом мистере Пембруке, о том, что тот сделал с Леей, она не находила в своём сердце никакой жалости при виде его слёз. Слишком многое он забрал, чтобы Элеонора могла посочувствовать его потере.
– Да, – согласилась она. – Бедная птичка.
Часть вторая
Элеонора сидела в столовой. Перед ней было разложено семейное серебро Пембруков. Оно блестело и искрилось, пока девушка отчищала грязь с гербов. На фоне глянцевого тёмного стола серебряные приборы были похожи на звёзды, соединяющиеся в созвездия, созданные ею самой. Элеонора подвинула нож и пару ложек, собрав Большую Медведицу. Однажды она видела это созвездие в книге и следующие несколько ночей провела, глядя в окно на чердаке, ища среди звёзд фигуру медведя, но увидела лишь уличные фонари, от света которых дым над трубами становился оранжевым.
Конечно, теперь она сможет создать свои собственные созвездия, даже написать своё имя звёздами, выстроить планеты от красной к синей или притянуть их ближе к Земле, чтобы лучше видеть их цвета. Теперь, когда у неё были желания, Элеонора могла сделать всё что угодно.
Руку свело, и вилка с грохотом упала на пол. Элеонора не стала нагибаться, а помассировала больное место на ладони.
Нет, разумеется, она не станет таскать планеты. У неё ведь осталось только шесть желаний. Нет, пять… ведь последнее нельзя было использовать, если она хотела сохранить свою душу. Глупо будет тратить желания на что-то такое легкомысленное. Нужно всё тщательно спланировать, если она собиралась осуществить свои мечты.
Она станет леди. Она собиралась увести своих друзей из особняка Гранборо. И ей никогда больше даже смотреть не придётся на очередную щётку или метёлку. Она сможет путешествовать по всему миру, как Чарльз, и оставлять за собой вереницу разбитых сердец. После этого желания могут ей и не понадобиться.
Дверь открылась, и вошёл мистер Пембрук.
Элеонора резко вскочила, и вилки рассыпались по полу. Девушка отступила, отчаянно желая, чтобы хоть что-то разделяло их. Мистер Пембрук притворил за собой дверь, и его рука соскользнула с дверной ручки. Солнце светило ему прямо в лицо, блестевшее от пота. Он щурился от света, глядя на девушку, заслоняя глаза ладонью, и его рука отбрасывала длинные глубокие тени на бледных щеках.
– О Элла, – его голос звучал ровно. – Надеюсь, я не напугал тебя.
Элеонора судорожно пыталась найтись с ответом и никак не могла придумать, когда вдруг вспомнила, что слова не нужны. Теперь у неё были желания. Она могла сказать всё, что захочет, и если бы хозяин попытался наказать её – ей всё будет нипочём. Как стеклу от дождевой воды. И этим знанием она была вооружена, словно лучшим мечом, защищена, словно прекрасным доспехом. Но Элеонора справедливо рассудила, что пока лучше не высказывать своё мнение. Её предыдущему желанию потребовалось время, чтобы сработать, а такой человек, как мистер Пембрук, мог нанести большой ущерб очень быстро.
Элеонора спряталась за пустой холодной вежливостью, надев её, точно маску:
– Я чем-то могу помочь вам, сэр?
Его улыбка была коварной.
– Полагаю, да, можешь. Садись. Итак, Элла, до моего сведения были доведены некие слухи о тебе…
Элеонора ощутила укол страха. Лиззи уже начала осуществлять свой план. Что ж, Лиззи могла говорить всё, что ей заблагорассудится, скоро Элеонора станет настолько выше её, что даже не заметит, что она там себе думала.
– Слухи, сэр? Могу я спросить откуда?
Мистер Пембрук отмахнулся:
– О, подробности совершенно не важны, уверяю тебя.
– Мне кажется, очень важны, – настаивала Элеонора, злясь на себя за то, как тихо и неуверенно звучал её голос. – Прошу прощения, позвольте, я позову миссис Филдинг. Мне бы не помешала её поддержка в этом вопросе.
Его усмешка потускнела:
– Да ладно тебе, Элла, нет никакой нужды тревожить миссис Филдинг. Она очень занятая женщина. Уверен, мы сумеем прийти к какому-нибудь соглашению сами…
Вот так всё и начиналось. И Элеонора прекрасно знала, какое «соглашение» он имел в виду. Страх буквально обжигал её изнутри. Ей было просто необходимо, чтобы в комнате оказался кто-то ещё.
– Напротив, – возразила она, – раз уж вопрос такой важный, что сам хозяин дома решил заняться им лично, согласитесь, это мой долг – уведомить миссис Филдинг.
Элеонора чуть ли не бегом припустила к двери. Она уже поворачивала ручку, когда мистер Пембрук возмущённо заявил:
– Твой долг таков, как я скажу.
Долг. Это слово она много раз слышала в особняке Гранборо. Оно царапало, толкало, тянуло, и за последние три года, казалось, Элеонора только и слышала это: долг.
Но что ж, не у неё одной был долг. Как хозяин дома мистер Пембрук должен был заботиться о своих подчинённых, обеспечивать их едой, одеждой и заботиться об их безопасности. А для Элеоноры он был не только работодателем, но и опекуном. Его долг перед ней был больше, чем перед кем-либо другим в этом доме. Пембрук должен был о ней позаботиться. Он обещал своей супруге, когда та лежала при смерти. Элеонора слышала это. Но обещание он в итоге нарушил.
В ней вспыхнула злость. Что ж, пусть он нарушает обещания – это не важно. У неё были желания. Она могла сломать его самого!
– У нас у всех есть долг, сэр, – заметила девушка, приоткрывая дверь, стараясь, чтобы голос её звучал ровно. – Уверяю вас, свой долг я помню.
Вес лауданума в кармане был чужеродным – тяжёлый мешочек, который только и ждал, чтобы его украли. Элеонора подумала о Лиззи, и кулаки у неё зачесались. Ей бы не пришлось таким заниматься, если бы Лиззи не украла все её деньги.
Мистер Пембрук вышел. Как только он покинул дом, Элеонора поспешила вверх по лестнице. Бутылочка ударялась о её ногу. Стащить её оказалось совсем легко. Миссис Бэнбёри хранила лауданум в кухонном шкафу, ну а в общей суматохе легко было спрятать небольшую бутылочку в стопке посуды. Элеонора подхватила её, как раз когда убирала посуду, и никто ничего не заметил. И всё-таки ей надлежало быть очень осторожной. Если кто-то увидит её, её заберут в тюрьму как отравительницу. Конечно же, теперь, когда у неё были желания, наверное, не имело значения, если её арестуют – Элеонора просто пожелает, чтобы её отпустили. Но лучше уж не оказаться в такой неприятной переделке.
Сначала – кабинет. Мистер Пембрук держал здесь половину своих графинов.
Девушка велела себе быть благоразумной, но всё равно помедлила, когда добралась до второго этажа и оказалась перед дверью кабинета.
Она подошла ближе, крутя бутылку в кармане. Дверь была уже совсем близко. Она прислушалась. Миссис Бэнбёри и Дейзи кричали друг на друга на кухне. Этажом выше Ифе пела что-то по-ирландски. Миссис Филдинг звала Лиззи из коридора. Из кабинета не доносилось ни звука.
Элеонора вошла.
Кабинет выглядел так же, как всегда, – тёмный, довольно мрачный, словно подземное логово. Стены нависали, книжные шкафы, казалось, слишком наклонялись, а портреты давно умерших Пембруков померкли до грязно-коричневого цвета. Взгляды с картин наблюдали за девушкой, когда она припёрла дверь стулом. И как это все эти лица никогда не пугали её прежде? Сейчас Элеонора была готова к тому, что их глаза начнут мерцать, а на лица лягут странные тени, стоит только отвернуться. Девушка чуть не повернулась лицом к стене, но задерживаться было некогда.
За пару минут дело было сделано. Всего один глоток, и мистер Пембрук уплывёт в сон, прежде чем дотянется до неё. Учитывая, сколько он пил, он даже не заметит, что все его хрустальные графины кто-то открывал. Добавляя последнюю каплю лауданума, девушка вспомнила Лею и поникла. Нужно было сделать это много месяцев назад… нет, даже лет. Если б она додумалась до этого раньше, Лея была бы здесь, счастливая, смеющаяся, пока мистер Пембрук мирно дремал бы в кресле.
Элеонора сунула бутылёк обратно в карман. Хватит ли этой дозы? Сколько вообще нужно было лауданума, чтобы усыпить такого крупного мужчину, как мистер Пембрук? Он ведь был намного больше Элеоноры, пил целые галлоны бренди, и кто знает, что делал, когда кутил со своими друзьями. А по дому ведь были расставлены и другие графины: вдруг он хлебнёт из них, а не из этих?
Элеонора одёрнула себя. Теперь в её распоряжении были желания, и она уж позаботится о том, чтобы мистер Пембрук больше никогда не оказался наедине с какой-нибудь служанкой. Лауданум был лишь временной мерой, но у неё было время продумать план. Возможно, ей не придётся отравлять и другие графины.
Покинув кабинет, Элеонора направилась в комнату к Лее, проклиная себя, что не отравила питьё мистера Пембрука раньше. Если б она соображала быстрее, действовала более ловко… но теперь было слишком поздно. Никогда больше она не увидит Лею. Девушка даже не представляла, где теперь искать подругу и как её найти, ведь Лея не умела ни читать, ни писать. Лондон просто проглотил её, вместе с её добрыми яростными глазами и живым смехом. Элеонора положила ладонь на ручку двери, ведущей в комнату Леи. Как скоро город выплюнет её обратно?
Утерев глаза, Элеонора спустилась обратно в кухню, чтобы поставить бутылёк на место. Миссис Бэнбёри была близко, а на сковороде скворчал огромный кусок масла. Дейзи убиралась в кладовой. Никто не смотрел на кухонный шкаф, из которого девушка вытащила бутылочку. Она пересекла комнату, вытащила лауданум из кармана и…
– Элла!
Прямо за ней стояла миссис Филдинг. Элеонора замерла перед открытой дверцей кухонного шкафа, зажав в дрожащей руке бутыль с лауданумом. «Вот и всё, – подумала она. – Вот и всё…» В любую минуту миссис Филдинг позовёт констебля, крича, что у них в доме отравительница, и Элеонора ничего не успеет сделать, ведь бутылочка была прямо у неё в руке…
– Господи, что ты собираешься с этим делать? – спросила миссис Филдинг.
Элеонора вздрогнула. Она не ожидала, что ей представится возможность объясниться, и теперь в голове у неё крутилась только одна мысль: «Меня поймали».
Но потом ей пришла неожиданная мысль.
Она обернулась, чувствуя, как горят щёки. «Хорошо. Это мне как раз на руку».
– Я… это началось так внезапно, миссис Филдинг, – девушка многозначительно положила руку себе на живот. – И я подумала: может, пара капель поможет избавиться от боли…
Миссис Филдинг вздохнула:
– Ох, Элла. Я полагала, ты намного выносливее. Иди помой пол в холле – это тебя отвлечёт.
Элеонора сделала реверанс, принесла ведро, щётку и мыло, пряча свою радость, пока никто не заметил.
В то воскресенье миссис Филдинг повела их всех в церковь. Мистер Пембрук никогда не ходил с ними, но экономка настаивала, чтобы всех служанок каждую неделю видели на семейной скамье – во избежание слухов. Конечно же, это было бессмысленно. Весь приход видел, как сокращается число служанок, и незримое присутствие мистера Пембрука нависало над ними, точно злобный призрак.
Они вошли в церковь по двое, когда от брусчатки уже поднимался жар. Улицы в глубине Мэйфера были тихими – лишь скрип водяных насосов и распахивающихся окон нарушал эту тишину. На этих улочках воскресенье и правда было святым днём. Но стоит только повернуть за угол, и раздаются крики и шум рынка, а торговцы пыхтят над своими прилавками, пытаясь продать людям воскресные обеды. Маленькие девочки бегали от двери к двери, продавая кресс-салат[12] на грязной фланели. Огромные подносы с рыбой воняли на жаре. Сыр, завёрнутый в муслин, плавился, а почки, уже не свежие, истекали кровью прямо на тротуар.
Увидев церковь, Элеонора ощутила укол тревоги. Она ведь продала свою душу – сможет ли она ступить на освящённую землю? Девушка ущипнула себя за запястье. Конечно, сможет. Желания ведь не были злом.
Ифе вздохнула, когда они прошли через двери.
– Миссис Филдинг, мы могли бы хоть раз сходить в настоящую церковь?
– Здесь у твоего папства власти нет, Ифе, – прошипела экономка. – Тихо, люди услышат.
Закатив глаза, Ифе пробормотала:
– Здесь даже пахнет неправильно.
Элеонора смотрела только вперёд, не обращая внимания на шепчущихся при виде их прихожан. Она чувствовала, как люди пересчитывают служанок, как пристально смотрят на опустевшее место Леи – так обычно разглядывают зверей в клетках.
– …это, конечно, вопрос времени. Холостяки всегда попадают в такого рода неурядицы…
– …а девочек просто не воспитали должным образом. Они ничего не могут с собой поделать…
– А знаете, что он всех их зовёт по имени? В общем-то, оно и понятно. Кому захочется лечь в постель с девушкой по имени Хартли?
Элеонора споткнулась. Женщина средних лет в зелёном платье оттенка мышьяка, которая произнесла эти слова, отвернулась, хихикая, едва только заметила выражение лица Элеоноры. Девушка сжала кулаки. Прихожане хихикали и сплетничали о том, что происходило в особняке Гранборо, словно обсуждали сюжет оперетты. Мистер Пембрук представал в роли милого плута, эдакого стареющего донжуана в смокинге, а служанки – резвыми пышногрудыми девчушками, которые слишком громко смеялись, и их можно было привлечь похабным подмигиванием. Никто из этих людей не видел их синяков.
Перед службой вышел священник. Преподобный Кларк был невысоким мужчиной, жадно интересующимся жизнью своих прихожан, а особенно – молодых незамужних прихожанок, которые продолжали беременеть в особняке Гранборо. У него было безошибочное чутьё на сплетни, такое тонкое, что могло считаться буквально божьим даром. Элеонора удивилась, что он не обивал пороги особняка, когда стало известно об увольнении Леи.
Элеонора наблюдала, как преподобный Кларк вытягивает подробности о Лее из миссис Филдинг с упорством, с каким терьер вытаскивал крысу из норы. Девушка пыталась вслушиваться в другой разговор: сын миссис Кеттеринг женился на девушке, которую повстречал в Индии, одной из местных, и теперь вёз её домой. Дочь полковника Хардвика собиралась выйти замуж за своего возлюбленного, еврея. Через две улицы отсюда был ограблен сапожник. Но шепотки о Лее притягивали её внимание, словно невидимые настойчивые руки. Элеонора вскинула голову и смотрела вдаль, гордая, жёсткая. Скоро она заставит их всех перестать перешёптываться.
Медный котёл для стирки в Гранборо застыл ржавой глыбой в подвале рядом с кухней. Платить за обслуживание аппарата и услуги трёх прачек, которые работали с ним, было дорогостоящим удовольствием, потому, когда котёл сломался, мистер Пембрук уволил всех троих и начал отправлять своё бельё в прачечную.
Элеонора собиралась забрать вещи для стирки. Она не могла не заметить, что мистер Пембрук не находил дорогим только свой виски и членство в клубе. Зато услуги женщин, как бы низко они ни стоили, он не считал нужным оплачивать.
Над тротуаром висело знойное марево, но Элеонора всё равно натянула перчатки и надела свою широкополую шляпку. Даже так далеко от реки она всё равно чувствовала запах Темзы – сырой, зловонный под летним солнцем. Но в Мэйфере двери не открывали и ставни не распахивали. Не показывать же, что обитатели таких великолепных домов могли потеть, как простой люд.
Все они притворялись идеальными. Слуги, мимо которых проходила Элеонора, вежливо кивали ей и осведомлялись о её здоровье, если она задерживалась. Но несколько недель назад они вели себя настолько же вежливо с Леей, а теперь, казалось, выкорчевали её из памяти, вырвали, словно гнилые нити из швов. Леи как будто не было вовсе. То же самое случилось и когда заболела мать Элеоноры. Добрые соседи закрыли для неё свои двери, не желая рисковать заболеть чахоткой, даже когда маленькая Элеонора плакала на пороге.
Девушка услышала шум и суету Мэрилибона прежде, чем оказалась там. Вдали от улиц Мэйфера город буквально кишел людьми. Продавцы фруктов терялись в целых тучах мошкары. Мужчины в рекламных щитах[13] обливались потом, как и женщина, продающая кофе из тачки. Подметальщики останавливались на углах улиц, лениво опираясь на мётлы. Омнибусы, телеги, повозки и личные экипажи грохотали взад и вперёд по улице, а от запаха навоза, гниющих фруктов и горелого кофе у Элеоноры закружилась голова.
Как же ей хотелось поскорее уже выбраться из всего этого! Чем раньше она сможет начать платить другим людям, чтобы ныряли в шумную толпу по её поручениям, тем лучше. Миссис Пембрук, например, никогда не ходила туда, куда не хотела. Для этого у неё были слуги.
Элеонора замерла. Кто-то врезался в неё, выругался, но она не обратила внимания.
Она ведь могла загадать желание, чтобы миссис Пембрук вернулась. Она могла вернуть и мать! Ведь черноглазая незнакомка сказала, что Элеонора может пожелать всё что угодно, не так ли?
Девушка скользнула в тень платана, чьи листья уже начали буреть. К стволу прислонился нищий. Он протянул Элеоноре руку, но та проигнорировала её. Да и собственных денег у неё всё равно не было.
Могла ли она в самом деле вернуть к жизни миссис Пембрук? И что случится, если она так и поступит? Неужели мир повернётся вспять и всё станет прежним, словно миссис Пембрук и не умирала? Или она просто появится снова, живая и невредимая после того, как её оплакивали долгих три года? Элеонора так и не сумела до конца примириться со смертью Пембрук – даже если бы та прожила ещё тридцать лет, ее смерть всё равно была такой ранней! Но три года скорби взяли своё. Даже если завтра она проснётся, а миссис Пембрук снова будет жива и здорова, груз трёх лет без неё никуда не исчезнет. Сможет ли Элеонора снова посмотреть на неё? Сможет ли когда-нибудь перестать скорбеть?
Девушка вспомнила чёрные матовые глаза незнакомки и решила, что возвращать мёртвых к жизни, возможно, не такая уж хорошая идея. Все её инстинкты говорили, что если черноглазая вернёт кого-то к жизни, этот человек уже не будет прежним. Может быть, незнакомка удержит его или её на пороге агонии, навечно застрявшими в мгновении умирания, не в силах двигаться дальше. И поняв это, Элеонора задрожала, несмотря на зной. Смерть её матери совсем не была лёгкой. А уж застрять в таком состоянии навсегда…
Элеонора тотчас же отбросила эту мысль.
К ней бочком подошла пухленькая женщина с покрасневшими глазами и жёлтым платком на шее.
– Простите за беспокойство, мисс, – льстиво проговорила она, – но я вижу, что вы чем-то глубоко опечалены. Вам нужны деньги? Ах, я просто не могла не заметить ваши прекрасные волосы, их необыкновенно красивый блеск. Я могла бы дать вам три шиллинга, если вы пройдёте со мной…
Элеонора отпрянула и скрылась в толпе. Скрипач чуть не ткнул ей в глаз смычком. Маленькая девочка, гнавшаяся за обручем, бросилась ей под ноги. Торговцы пихали свои подносы с тающим мороженым, прохладным имбирным пивом и мутным джином чуть ли не в нос. Девушка старалась избегать их всех, пробираясь сквозь толпу, высоко держа голову. Глупо было думать о таких вещах – особенно на публике, где любой мог увидеть её печаль. Лучше выбросить всё из головы, как всегда.
Но, имея в распоряжении желания, она могла больше не беспокоиться о таком. Нищета, голод, болезни – всё это теперь не имело над ней власти. Она могла бы вытащить всех, кто был ей не безразличен, с самой грани смерти, возвысить их над всеми заботами так, что они даже не вспомнят, на что похожи трудности. Элеонора могла накормить голодных, приютить бездомных, вылечить больных. И она могла сделать всё это, просто пожелав много денег. Всё, чего она желала, она могла теперь получить, и больше ей никогда не придётся бояться.
Улица давила на неё со всех сторон, жаркая, тесная, но Элеонора шла, гордо вскинув голову и расправив плечи, озарённая силой, которую она только-только начинала осознавать.
Всё вокруг казалось ничтожным.
Прачка неправильно вычистила костюмы мистера Пембрука: вода оказалась слишком горячей и тонкая шерсть села. Узнав об этом, миссис Филдинг накричала на Элеонору, потому что устала и потому что девушка попалась под руку. Но Элеоноре было совершенно всё равно – она могла думать только о желаниях.
Конечно же, ей следовало быть очень разумной и осмотрительной. И следующее её желание требовало тщательного продумывания. Но каждый раз, когда Элеонора видела на улице шикарное ландо[14], или её взгляд падал на ярко-синие и розовые платья, или до неё доносилась прекрасная музыка, она знала, что вскоре всё это будет принадлежать ей. Всё самое чудесное, самое прекрасное в мире будет её. Так какое значение имели чистка и полировка в сравнении с этим? Она ходила по особняку Гранборо точно во сне и при этом чувствовала себя более живой, чем когда-либо. И пока Элеонора отскребала мраморный пол в холле, казалось, даже щётка нашёптывала: «Же-ла-ни-я».
Лиззи заметила.
Она специально выставила ногу, когда Элеонора проходила мимо, чтобы та споткнулась. Она «случайно» сбросила на пол обед Элеоноры. Она намеренно втянула миссис Филдинг в долгие обсуждения морального облика Леи или его отсутствия, а сама то и дело бросала взгляды на Элеонору, чтобы посмотреть, не потеряет ли она самообладания. Элеонора ничего не сказала и не сделала, лишь вздрогнула, когда миссис Филдинг проговорила: «Разумеется, я совсем не удивилась. Девочки часто буквально бросаются на своих хозяев».
Реальность прорвалась к Элеоноре, ранила злобным осколком, и её руки сами собой сжались в кулаки прежде, чем она даже успела это осознать. Но она сдержала гнев и поднялась по лестнице для слуг, чтобы всячески обругать Лиззи уже в тишине своей комнатушки.
Вся её кровать была мокрая.
Элеонора вскипела. Лиззи раз за разом пыталась спровоцировать её на какую-нибудь глупость, чтобы у мистера Пембрука появился повод позвать Элеонору на «личный разговор». Разумнее было проигнорировать Лиззи, но Элеонора уже так устала быть разумной. С неистово колотящимся сердцем она проверила чемодан и не удержалась от вздоха облегчения, когда убедилась, что туфельки на месте. Бог знает, что сделала бы Лиззи, если бы нашла их – особенно после той истории с ограблением бедняги-сапожника.
Солнце садилось в малиновом зареве, и комнатушку Элеоноры заливал алый свет. Девушка упивалась им, дышала глубоко, пока внутри перестал пульсировать гнев. К тому времени, как она успокоилась, солнце уже село, и в доме воцарилась тишина. Мэйфер молчал, но четырьмя этажами выше улицы нельзя было окончательно скрыться от шума ночного города. Мюзик-холлы, грохочущие по брусчатке колёса кэбов, далёкие крики – звуки налипали на Элеонору, точно смола, напоминая ей, что она была во власти обыденности.
Пришло время бежать.
Элеонора сняла туфли, чтобы ступать тихо, и прокралась в библиотеку. Крутые деревянные ступеньки лестницы для слуг не скрипели под ногами – она умела передвигаться совершенно бесшумно. Тихо приоткрыв дверь на второй этаж, девушка прокралась в коридор. Чулки цеплялись о ворс ковра. Она добралась до библиотеки – ей потребовалось всего пять минут – и вдруг замерла, когда дверь за ней со скрипом открылась.
Элеонора обернулась. У двери, ведущей на лестницу для слуг, стояла Лиззи со свечой в руке и улыбалась.
– Хозяин хочет тебя видеть, – прошипела она.
Элеонора отступила. Сердце билось так громко, что казалось, этот стук слышат все. Нет. Не сейчас. Слишком быстро! Она не была готова и никогда не будет.
Лиззи приблизилась, высоко держа свечу.
– Иди, мисс Элеонора. Тебя ждут наверху.
Элеонора бросилась вперёд, оттолкнув её, и бегом спустилась по лестнице для слуг. Нужно было добраться до кухни – там лежали ножи и тесаки и стояло ведро с углём, которым она сможет ударить Лиззи по голове. Всё что угодно, лишь бы Лиззи уже оставила её в покое. Лиззи, чертыхаясь, поспешила за ней.
Элеонора ворвалась в кухню, схватила разделочный нож и обернулась. Лиззи замерла, увидев блеск лезвия в свете свечи.
– Только поднеси ко мне эту штуку, и я закричу, – прошипела она.
– Попробуй, – бросила Элеонора. – Тебя не услышат – четыре этажа и сукно на всех дверях.
Лиззи медленно поставила свечу на кухонный стол. Элеонора прислушивалась к шагам на лестнице, но было тихо.
– Верни мне мои деньги.
Лиззи ухмыльнулась:
– Не могу. Я их всех потратила.
Внутри нарастал глухой плач. Костяшки рук, сжимавших нож, побелели. Как же Лиззи так быстро успела разбазарить будущее Элеоноры?
– Ты не сможешь держать эту штуку вечно, – заявила Лиззи. – Миссис Бэнбёри заставит тебя положить нож на место. А когда заставит, я буду рядом, уж не сомневайся. И он тоже.
– Перестань.
Лиззи сделала шаг.
– Он рассердится, если ты будешь затягивать. Так и случилось с Леей. Но ты ведь и сама это знаешь, правда, мисс Элеонора? Ты видела её синяки.
– Я сказала, перестань!
– Или что? – Лиззи кивнула на нож: – Ты не воспользуешься им. От этого всё станет только хуже. Лучше уж иди к нему, и дело с концом.