Русская канарейка. Желтухин – Дина Рубина

Книга не понравилась!

☞ Даже не спас невероятно красивый стиль автора. Текст лился словно песня. Просто прелесть.

• И это самая сильная сторона книги. Порой даже казалось, что читаешь классику.

✓ Очень богатый и яркий словарный запас, явно выделяет автора среди многих современных писателей.И ясно, очень ясно помнится бровастое носатое лицо Зверолова, заштрихованное тонкими прутьями птичьей клетки. Глубоко посаженные черные глаза с выражением требовательного любования и в каждом – по желтому огоньку скачущей канарейки.☝ Невозможно не восхищаться таким текстом.

Поэтому вдвойне обидно, что мне было скучно.

☞ Не было здесь, как такового сюжета, впереди не маячил финал, до которого хотелось бы добраться и узнать чем всё закончится. Текст, текст и текст. Очень много текста.

Это как в одном году много дней и если нет цели и занятий, то эти дни превращаются в один сплошной серый и невзрачный год, даже и вспомнить нечего.

Очень красивое произведение без сюжета и финала.

☝ Да простят меня ценители творчества этого автора, но от захватывающего эмоционального начала, когда кажется, что это шедевр, книга превратилась из горной бурлящей реки, в обычную, еле-еле текущую по полям речушку.

И я сразу вспомнил Дина Рубина – Маньяк Гуревич чувства испытывал очень схожие.

☞ Поэтому, это просто, скорее всего, не мой автор. С чистой совестью не буду продолжать читать цикл и другие книги Дины Рубиной.

У меня всё. Спасибо за внимание и уделённое время. Всем любви ♥ и добра.

Передо мной сейчас стоит непосильная задача – как-то так описать книгу, которую я ОБОЖАЮ, впрочем, как и две последующие части трилогии, чтобы появились ещё люди, которые тоже будут её обожать…

Если говорить о жанре – это семейная сага (ну почти!). Даже – двухсемейная сага, потому что подробные, стежок за стежком, шажок за шажком, истории буйного одесского Дома Этингера и замкнутой семьи любителей канареек из Алма-Аты ведут навстречу друг другу двоих – Леона Этингера (последнего по времени Этингера, как именует его Эсфирь Гавриловна, чья степень родства к нему слишком сложна и сомнительна, чтобы подробно её тут разбирать) и Айю, а они настолько разные, насколько возможно себе это представить.Этингеры – состоятельное музыкальное семейство, чей патриарх ещё до революции играл в военном оркестре. Последующие поколения – талантливые музыканты, преподаватели музыки и даже один чекист с уклоном в разведку, пара пустых во всех смыслах поколений, включающих одну очень правильную советскую девушку и дочь её – ярчайшую птицу и «хорошую девочку, только в ней три мотора», которые не отличались никакими талантами, дали наконец миру Леона. Редчайший голос – контртенор, не потерянный среди детского хора, вовремя увиденный и выпестованный, не сломавшийся в подросковом возрасте. Именно для таких голосов писались сложнейшие произведения, когда композитор точно знал, что пишет для ангельского голоса кастратов. Но бывают такие голоса и без «хирургического вмешательства». Вот пример голоса, просто чтобы почувствовать, что это такое: поёт французский исполнитель Philippe Jaroussky, произведение – Lascia ch'io pianga, Гендель.04:58 Мировая знаменитость, концерты по всему миру, прекрасные отзывы критиков и прессы, отмечающих его потрясающую артистичность… и какая-то симпатичная и ухоженная бабка в Праге, необыкновенно похожая на его бабулю Эську, покупает гранаты для внученьки прямо как раз в момент, когда взлетает на воздух машина с иранским боевиком… Не так уж прост (если можно вообще таким словом назвать артиста с даром божьим) молодой Леон Этингер. Всё, что есть простого в его жизни, это – привычный семейный напев, привычный уж которому поколению:«Ста-аканчики гра-анен-ны-ия упа-али со стола, упали и разби-ли-ся, разбилась жизнь моя…» – как высвистывал незабвенный кенарь Желтухин, и вслед за ним безмятежно напевал Гаврила Оскарович, он же Герц Соломонович, но все тот же Этингер, хоть ты тресни.А девочка Айя родилась несчастной… Любовь тихого и замкнутого папы Ильи к её маме, прекрасной скрипачке Гуле, была смыслом и сутью его жизни. Получается, что в его жизни недолго был смысл… Гуля умерла при родах, и ребёнок какое-то время был вроде как никому не нужен.Всегда был демонстративно равнодушен к детям и лишь сейчас с внезапной горечью понял, что все эти месяцы вовсе не ждал, вовсе не радовался скорому рождению своего ребенка, а просто эгоистично терпел, пока в его объятия не вернется любимая женщина.

Ты одинокий обездоленный выродок, сказал он себе, и неизвестно, кто в этом виноват или что виновато: возможно, и в самом деле – твое детство без братьев и сестер, без маминых слез, улыбки, шлепка. С одной лишь отстраненной переливчатой лаской канареечного пения.Победив в себе отторжение, папаша впадает в другую крайность: безоглядной и безжалостной родительской любви, и тут выясняется, что девочка – глухая… Почти совсем. Слышит басовый регистр, и всё. Правда, она очень рано научилась читать по губам и вообще была умненьким ребёнком. А потом случайно нажала кнопку фотоаппарата – из озорства, хотела приколоться над учителем, сопровождавшим их класс в походе…В кадр попали три кедра – три богатыря – и спина наклонившейся за цветком или грибом Наташи Магометовой. Айя вдруг почувствовала, что хочет оставить себе этот миг. Навсегда (необоримая жажда власти над временем, ради которой, по сути, она и будет носиться по свету спустя каких-нибудь несколько лет).

В ту секунду, когда палец нажал на спуск, что-то эфемерное пронеслось в кадре: воздушно-пестрый сор, досадно запорошивший поле снимка. Она подняла голову: стайка аполлонов, протанцевав вокруг ели, поднялась еще выше и скрылась порхающим косяком.Дар фотохудожника тоже оказался замеченным и получил своё развитие. А ещё у девочки оказался абсолютно бродяжий дух и вовремя подвернувшаяся в виде случайного родственника возможность уехать в Лондон.

И вот через много лет, на полудиком побережье в Таиланде, Айя снимает незнакомого сёрфера, который – она читает по губам – поёт, взлетая над волной «ста-аканчики гра-анен-ны-ия»… Эту песню пели лучшие канарейки её отца, обученного дядей по прозвищу Зверолов…Занавес. Конец первого действия.

А если серьёзно – книги Рубиной можно только пересказывать подробно, желательно близко к тексту, потому что это такая красотища, такое владение языком, что простые слова для описания вообще не подходят…

" Человек зарождается, вызревает,

выпрастывается в этот мир, прорастает в него душой,

и судьбой, и сладостной болью любви. А потом его покидает".

Без опасения разочароваться, смело в путь!

Без оглядки, напролом, мельтеша страницами…

Замирая, утопаю с калейдоскопе картинок, звуков и запахов, не забывая периодически захлопнуть челюсть дышать.

Волшебница, оседлавшая, подчинившая себе слово, опять позвала меня в длинное, витиеватое, многолюдное путешествие.Чуток в Алма-Ате, где разводят кенарей в массивной исповедальне, где рождаются и умирают, где щелкает затвор фотоаппарата, едят казахскую пищу, катаются на Медео, учатся говорить и слышать, а главное пытаются жить правильно и счастливо.

Чуток в Одессе, с ее особыми запахами, с концертами, тенорами, кларнетом, виолончелью, пением с канарейкой на два голоса, с гербами, кольцами, бабками и внуками, с необыкновенными судьбами в доме Этингеров, где поколение новое зарождается самым невероятным образом, где родословная держатся на ненадежной сопле.Масштаб этой саги приводит в изумление, в первой части четыре поколения, это не шутки.

И как всегда экспрессивно, выпукло, и каждый человечек это действо, характерное до предела.

Читать, вчитываться, каждую строчку пропускать через себя, с каждым героем проживать, переживать и радоваться, любить его или ненавидеть, они заслуживают эмоций и отношения… они живые.

Живые портреты, наскоро проживающие жизнь.Смотрю и пытаюсь понять этих необыкновенных людей. Несколько поколений неординарных, сумасбродных личностей.

Может я заглянула, на другую планету, может это какой-то параллельный мир с разноцветными глазами, странным выговором, с заиканием, дивными косами, разномастными чудачествами и закидонами.

Да вроде всё наше, наша история, родной язык, и люди вроде «как руку протяни».

Нет уж, скорей ЕЁ особенность, видеть их вывернутыми.

"Это вынуждает признать некоторую склонность автора к сумасшедшим, безусловную к ним приязнь, порою и любование, и даже – да! – восхищение ими, как и возмущенное неприятие термина «душевная болезнь», которым люди издревле награждают носителей слишком яркого оперенья. Хочется возразить, что не болезнь это, а проявление дерзкого своеволия души, ее изумленного осознания себя, обособления себя от мельтешащей пустоты мира. По сути – доказательство самого ее, души, существования."

Вот смотрю на этих вывернутых душой – то ли страшно, то ли смешно.

И постоянно щекочет кто-то в носу, неужели я плачу…

Просто страшно жить, повседневность страшнее катастрофы.

И все равно они верят в счастливую звезду, карабкаются, бегут… сами… отпускают близких и любимых.

Любят нежно, самозабвенно.

И так тепло.

Я тоже верю!

Я тоже бегу!

Иногда забегая вместе с Ней далеко вперед.

Она как гадалка, раскидывающая на картах (хорошая гадалка, надежная) вскользь, предсказывает их будущее, интригует.

Я радуюсь как ребенок – значит, есть оно будущее – это оптимистично само по себе.

Кто-то умирает, приходится оставлять на дороге жизни и идти дальше… непременно идти.

Я иду…

Обязательно пойду дальше, впереди еще две книги и желтый кенарь впереди, как маяк.

Заворожено двигаюсь ему навстречу, потому что волшебно, трогательно, смешно и грустно, до слез, до гомерического хохота, живописно, тонко, мелодично – Талантливо."… ты – мадонна! Не слушай ни единую б…ть: ты – мадонна!"Дальше…

Harry Herman Roseland