Всё, кроме одного.
– Хала Фарзана, как ты считаешь, биби могла жить в Самнере? Когда-то давным-давно?
Она усаживается в кресло, приглаживает непослушные локоны.
– В новом доме? Дай-ка посмотреть фотографию. – Она, прищурившись, вглядывается в экран маминого телефона, подносит его ближе к лицу. – Знаешь, не совсем уверена. Помню, что где-то в том квартале жила узбекская пара, та, что помогала биби оформить документы на иммиграцию, когда она только приехала. Биби жила у них и за это работала по дому.
– Значит, ты считаешь, это возможно?
– Да, возможно, – подтверждает хала Фарзана.
Мадар беспокойно хмурится.
– Вижу, тебя интересует прошлое нашей семьи. А мои дети вообще ни разу не спрашивали о тех временах. – Хала Назанин подпирает сомкнутыми в замок пальцами подбородок и бросает взгляд на биби. – Не задумывалась о том, чтобы все это записать?
– Типа… истории семьи Амани?
Хала Назанин нежно смотрит на биби.
– Было бы здорово. С этим проклятым вирусом мы сильно отдалились друг от друга. Найдется ли что-нибудь, способное заново объединить нас? Как думаешь, Наргиз?
– Может быть, это знак свыше, учитывая все, что сейчас творится в Афганистане. – Мадар накрывает мою руку теплой ладонью. – Может быть, мы слишком легкомысленно относимся к ее рассказам и даже к нашим собственным воспоминаниям. Должен же кто-то задаться вопросами о нашей истории, пока она не ушла навсегда.
– Погодите, – ощетиниваюсь я. – Я не говорила, что…
– Когда папа был болен, мы всегда обещали ему, что напишем, – подтверждает хала Фарзана. На ее плечи ложится мечтательная грусть. – Он рассказывал нам множество историй. Так много утеряно навеки. О том, кто мы такие.
Все глаза устремляются на меня. Я, как муравей под увеличительным стеклом, поджариваюсь под огнем их ожиданий.
К фотографии медленно тянется морщинистая рука биби-джан. Она сразу хмурится, роняет снимок, как будто он обжег ей пальцы. Хрипло вздыхает.
– Знаете, у меня один сын – Али – и одиннадцать дочерей. – Она загибает пальцы. – Фарзана, Фироза, Гульнур, Афсун…
– Десять дочерей, биби-джан, – ласково перебивает хала Назанин.
Биби-джан качает головой и начинает снова, твердо вознамерившись довести подсчет до конца.
– …Малюда, Зелайха, Зенат, Наргиз…
– Это я! – указывает на себя мадар.
– Моджган, Назанин и Малика, – заканчивает биби, глядя прямо на меня.
Я замираю. Все остальные тоже.
– Машалла, – улыбается хала Фарзана, однако осторожным шепотом спрашивает у мадар: – Она принимает лекарство?
– Сама знаешь, как это происходит, – вздыхает мадар. – В последнее время она путается все чаще.
Но биби-джан не сводит глаз с меня.
– Ладно! Хватит болтать, пора начинать праздник. – Хала Моджган выходит из дома с динамиками, из которых льется энергичная музыка. Пританцовывая, шествует в своей блестящей накидке поверх купальника.
Все смеются. За ней уныло плетется Амина.
Признание биби уже забыто.
Но не всеми.
– Сара, пойдем. – Амина утаскивает меня от стола. – Умираю от скуки. Давай что-нибудь придумаем. «Севен-илевен» за мой счет.
На прощание оглядываюсь на биби. От ее взгляда мурашки по телу.
Словно она хочет, чтобы я знала.
Словно хочет, чтобы я помнила ради нее.
У меня на языке вертится вопрос: «Что случилось в том доме? Что это за тайна, которая только сейчас жаждет вырваться наружу?» Но задать его я не успеваю. Амина уводит меня прочь.
После этого разговора я уверена только в одном: единственный способ найти ответы – вернуться туда.
К истокам.
Солнце нависает над нами, будто неприступная крепостная стена. Я проворно отстегиваю ремень и открываю дверь машины.
Мадар еще проворнее хватает меня за руку.
– Сара, если с твоим отцом что-то происходит, расскажешь мне, да? – Она снова вернулась в нормальное состояние. С влажным макияжем лицо выглядит свежо и безукоризненно. Она бросает взгляд на меня, и ресницы трепещут.
Я отвожу глаза, потому что смотреть на мадар – все равно что смотреть на солнце, так она ослепительно красива. Невольно вспоминаю девчонку, уверенно позирующую возле кабриолета. У нее такой вид, будто она никогда не знала печалей. Однако невольно задаюсь вопросом, осталось ли под толстым слоем косметических продуктов что-нибудь от той девчонки.
Той, с которой хочу познакомиться, но никак не наберусь храбрости.
– Да, мадар. Ничего там нет важного.
Потому что там действительно нет ничего, о чем стоит упомянуть. Тот неведомый «кое-кто» может оказаться новым деловым партнером или давно забытым родственником, приехавшим в гости к падару. Нет нужды сразу делать выводы и попусту беспокоить мадар. Как-никак родители всегда ведут себя именно так. Это правила их танца. Постоянно расходятся, но всегда каким-то образом возвращаются друг к другу.
Мадар пронзает меня пристальным взглядом, словно не верит. Я сдаюсь и торопливо выскакиваю из машины. Заставляю себя сосредоточиться на Самнер-Корте. Я сюда приехала не для того, чтобы рассуждать о родителях.
Окна первого этажа взирают пустыми глазницами. Похоже, ремонтная бригада вытащила стекла вместе с рамами. Парадное крыльцо скрипит и шатается. Колонны у входа увиты плющом, и я пробираюсь внутрь осторожно, стараясь их не задеть. Не хватало только обжечь глаза ядовитым соком.
Ремонтники уже здесь. Эрик и его бригада строительных рабочих разбредаются по просторному первому этажу.
– О, привет. – Загорелый жилистый парень вытирает лоб под кепкой и машет. – Смотрите-ка, кто почтил нас своим присутствием.
– И тебе привет, Эрик. – Мимо проносятся двое парней с перилами от лестницы. Я пригибаюсь. Ну и шустрят же они. Без заколоченных окон пространство залито светом, в зеркалах на стенах играют блики. Я регулирую объектив и делаю несколько снимков, отображая ход работ. – Да, пришла запечатлеть, как творится волшебство.
– Ага, работы у нас по горло. – Он достает из ящика с инструментами маску, перчатки и защитные очки, протягивает мне.
– Погоди, а это еще зачем?
– Нам нужны рабочие руки, а не картинки. Помоги лучше новому парню кое-что убрать. – Он прищуривает карие глаза и окидывает критическим взглядом мою маечку. – Хм. У тебя в машине нет рубашки с длинными рукавами?
– Я, честно говоря, не рождена для ручного труда. И вообще, что не так с моей майкой?
– Ладно, проехали, – смеется Эрик и качает головой. – Мы начали выносить шкафы из кухни, а ты хорошо бы помогла расчистить ванную – вон там, дальше по коридору.
Мы болтаем на ходу, но я вдруг осознаю, что он ведет меня по тому самому коридору, и руки покрываются мурашками. Крепче сжимаю камеру, хотя охотно сбежала бы отсюда.
– Э-э, а может, я лучше разгромлю что-нибудь наверху? Или…
Перед глазами возникает бледное лицо биби с глубокими тенями вдоль щек. Я вздрагиваю, и внезапно чудится, что стены подступают ближе и из темных углов за мной как будто следят чьи-то внимательные глаза.
– Ничего, справишься. – Эрик хлопает меня по плечу и подталкивает вперед. – Мы всегда поручаем новичкам работу попроще.
– Кого это ты называешь но…
Но Эрика уже и след простыл. Я со вздохом отшвыриваю защитные очки. Мне что, очки поверх очков надевать? Еще чего! Прикрываю рот маской и, набравшись храбрости, топаю к ванной. С открытыми окнами дом, наполненный светом, выглядит вполне нормальным. Так почему же мне мерещится, будто по углам, ускользая от моего взгляда, таится что-то зловещее?
Берусь за камеру, прицеливаюсь, снимаю. При свете вспышки из ванной кто-то выходит. Тьфу ты.
Громкий лязг, сдавленная ругань. На пол падает молоток. Отскакиваю шагов на пять. Парень стоит ко мне спиной и обливается потом. Выпрямляет мускулистую спину, тяжело дышит и протирает глаза.
Улучить момент и присмотреться? Или сразу бежать?
– Чего ты хочешь? Ослепить меня? – Он разворачивается. Мы встречаемся взглядами. Я не успеваю закрыть разинутый рот.
О боже мой.
Только этого не хватало.
Какая-то дурацкая шутка.
Не может быть…
– Соседушка, почему ты вечно придумываешь новые способы помучить меня? – Сэм, потирая лицо, растягивает губы в полуулыбке. Он так вспотел, что футболка стала почти прозрачной.
От неожиданности я вытворяю то, что сделала бы на моем месте любая девчонка, внезапно столкнувшаяся со своим бывшим другом детства. Швыряю ему в лицо пыльные перчатки и визжу:
– У тебя совесть есть? Тут люди работают!
– Ты о чем? – озадаченно спрашивает Сэм и стряхивает перчатки.
– Я не могу так работать. – Я немедленно меняю курс.
– С твоих перчаток мне что-то в глаз попало!
– Вот и хорошо! – кричу я, не оборачиваясь.
Стискиваю кулаки и перевожу дух только тогда, когда впереди снова показывается кухня. Отчасти радуюсь победе, словно зарубила демона, терзавшего меня много лет. Но где-то в глубине души другая моя частичка, еще помнящая о хороших манерах, немного огорчается.
Хочу повернуть назад и извиниться.
Но вдруг слышу топот маленьких ног.
Что это? Детский плач?
Выглядываю в другой коридор (до чего же здесь много коридоров!) – тот самый, что ведет к бару с тараканами. Стены здесь без окон, и свет достает только до середины прохода. Поправляю очки на носу, прищуриваюсь…
И вижу мелькнувшую тень.
Темные волосы. Девочка в цветастом платье. Исчезает за углом.
– Эй! – Я бегу по коридору и влетаю в пустой обеденный зал.
Опять мелькает тень, теперь уже слева. Бегу за ней, окликая на ходу.
Она сворачивает, на сей раз в дверь. Я сжимаюсь, думая, что она врежется лицом в створку, но нет.
Она проходит прямо сквозь закрытую дверь и, смеясь, ныряет в подвал.
У меня волосы встают дыбом от страха. Я умерла, и ничто уже не оживит мое бренное тело. Отступаю на шаг, еще на один.
«Свет сердца моего, танцуй». Голос рождается где-то глубоко внутри меня, отдается эхом и словно физически тянет меня за руку. Зов, перед которым я не могу устоять. Ноги сами собой движутся вперед, а разум кричит: «Вот тебе и пришел конец!» Но тело не слушается, оно уже мне не принадлежит.
Я спускаюсь в подвал.
Я наблюдала этот момент сотни раз.
В фильме ужасов девчонка наивно открывает дверь, ведущую в бездну вечной тьмы. Окликает кого-то и, невзирая на все предостерегающие знаки, не слыша криков зрителей «Не ходи туда!», – идет.
Эта девчонка – я.
Первое, что меня встречает, – это волна сырости и затхлый запах плесени. Второе – темнота, в которой запросто может скрываться убийца.
Я нажимаю на выключатель, и под потолком, потрескивая и мигая, загорается единственная лампочка. Она насмешливо покачивается и выхватывает из тьмы густую паутину под потолком. В подвале словно застыл краткий миг, оторванный от потока времени. Похоже, последние владельцы так и не удосужились собрать свои вещи – просто в один прекрасный день ушли и больше не вернулись.
Интересно, как все выглядело, когда тут жила биби.
На потертом радужном ковре рассыпаны старые детальки лего и мелкие гоночные машинки. Весь угол занимает гигантский плюшевый медведь. Тоскует древний телевизор, два дивана, обитых потрескавшейся кожей, и…
Краем глаза вижу мелькнувшую фигурку. Очки запотевают – честное слово, температура внезапно упала градусов на тридцать. По шее ползут мурашки. Отшатываюсь, теряю равновесие и с грохотом скатываюсь по лестнице.
Затылок раскалывается от боли. Открываю глаза и вижу мутную тьму. Очки свалились и пропали. Только бы не разбить камеру. Взад-вперед качается яркий круг света, на меня с любопытством взирает пара тонущих в тумане глаз.
Я вскрикиваю, лихорадочно отползаю на корточках и упираюсь в заднюю стену. К губам прилипает нитка паутины. Какая гадость.
– Отстань от меня! – Я замахиваюсь, но рука хватает только пустоту.
Смутный силуэт приближается. Я крепко зажмуриваюсь, вознося Господу все молитвы, какие знаю, умоляя простить меня за мои грехи и за то, что изводила мадар и игнорировала падара, обещая, что буду вести себя совсем по-другому, лишь бы все это миновало.
– Ты очки уронила, – спокойно произносит детский голос.
Надо открыть глаза и посмотреть, не послышалось ли мне. Прищурившись, смутно различаю свои очки. Хватаю их и надеваю. По одной из линз тонкой паутинкой протянулась трещина.
Передо мной стоит маленькая девочка с черными волосами до плеч. И она, похоже, отнюдь не рада меня видеть.
Лоб девочки хмурится, маленькие ручки сжимаются в кулачки.
– Почему ты за мной ходишь по пятам?
– Я… – Ответ кажется таким очевидным. – Потому что не дело тебе играть на стройке и пугать рабочих. – Я вытираю ладони о майку, радуясь, что в конце этого страшного пути мне встретился маленький ребенок, а не психованный убийца.
– Это мой дом. – Девочка в платье с подсолнухами храбро делает шаг вперед. Ее оранжевая туфелька наступает в кучу пыли, но нога просто проходит насквозь, ничего не потревожив. – Я тут живу. А ты чужая, и айя всегда говорит мне заманивать чужаков в подвал и бежать наверх.
– Хочешь сказать, ты меня сюда заманила? Нарочно? – Спина болит. – А ведь я могла сильно ушибиться.
– Я не виновата, что стариков так легко перехитрить. – Она победно улыбается, но улыбка не касается глаз. – И лучше пусть ушибется чужой человек, чем я.
– Погоди-ка. – В словах этой малышки явно что-то не так. – Говоришь, ты тут живешь?
Но подвал лежит в руинах. Ее слова никак не могут быть правдой. Здесь так сильно воняет плесенью. Наверняка тут притаилась какая-нибудь страшная инфекция, поражающая легкие. Приподнимаюсь, морщась от боли. Джинсы порвались, локоть, кажется, оцарапан до крови.
– Да, а тебе-то что? – Видя, что я встаю, она подскакивает. – Не шевелись, а то!..
– Неужели не чувствуешь запаха? Не видишь, что тут все в пыли и бегают тараканы?
– Хочешь сказать, что айя грязнуля? Ты, похоже, головой стукнулась сильнее, чем я думала.
Хоть девчонка и старается держаться нахально, я замечаю, каким взглядом она обводит подвал. Словно в чем-то не уверена. Стоит прямо под качающейся лампой. И свет лампы как-то странно… пронизывает ее насквозь.
У меня язык прилипает к гортани. Горло сковывает ледяной холод.
– Я тебе не сделаю ничего плохого. Просто хочу найти ответы. – Медленно делаю один шаг к ней. – Кто такая айя? Давай попробуем ее найти. – Я всматриваюсь в лицо девочки, но перед глазами встает загадочный взгляд биби, и душа уходит в пятки. – Давай вместе пойдем наверх, отыщем кого-нибудь из взрослых и все выясним…
Хвать! Тянусь к ней, но девчонка проворна на ногу.
– Отстань! – кричит она и бросается бежать. Но не успевает.
В суматохе у меня из кармана вываливается фотография.
– Малышка, я тебе помочь хочу… – Пальцы сжимаются на ее худенькой руке. Едва я прикасаюсь к ней, как меня окутывает волна ледяного страха. И печали. Печали, какой я до сих пор не ведала.
Она мучительна. Завладевает мною. Холод нарастает льдинка за льдинкой, поднимается по рукам, застревает у горла. Хочу закричать, но легкие пылают, будто я тону. Кажется, в мире не осталось ни грамма воздуха. Вспыхивает яркий свет, мерцает, трепещет, разливаясь под одинокой качающейся лампочкой, и вот уже подвал становится совсем иным. Воздух теплеет, в углу работает телевизор, на новых диванах разложены одеяла и подушки, аккуратные коробки полны игрушек, и девочка здесь абсолютно на своем месте. Словно я перенеслась на сорок лет назад.
Что за чертовщина?
Как только девчонка вырывает руку, иллюзия развеивается. Я снова в сыром подвале. Лампочка раскачивается все быстрее, и с каждым взмахом я вижу эту картину.
Девочка смотрит на снимок, тяжело дыша, ее грудь вздымается и опадает. На вид как живая – пока на нее не падает свет. В его лучах она кажется сотканной из звездной пыли. Искристая и прозрачная, словно застывшее мгновение.
– Это она, – шепчет девочка. Нагибается, чтобы поднять снимок. Маленькие пальчики застывают над ним, будто она боится к нему прикоснуться.
Я замираю.
– Откуда ты знаешь мою бабушку? – На сей раз я внимательно присматриваюсь к ней. Округлые глаза, нос не крючковатый, как у меня, а прямой, ноздри слегка раздуваются. Лицо мягкое, как у моей халы Назанин. Неужели это она? Или, может быть…
Малика?
– Твоя бабушка? – Она вскидывает голову. Лампа яростно раскачивается, оленьи глаза девочки темнеют. – Не может быть! – Она хочет схватить фотографию, но я проворнее.
– Это мое. – Отстраняюсь от нее подальше. Совершенно не хочется испытать это чувство еще раз. – Разве мама не учила тебя не брать чужое?
– Отдай! – Ее лицо морщится, лампа качается еще сильнее. В девочке нарастает гнев, пробивается сквозь одиночество, и я содрогаюсь всем телом. – Если ты не… – Ее маленький ротик раскрывается шире, она визжит.
– Прекрати, пожалуйста! – Я зажимаю уши.
Лампочка раскачивается быстрее, разгорается ярче.
И разлетается вдребезги.
Наверху суматоха. Громкий топот шагов. Резкий свет затапливает вход в подвал, и я прикрываю глаза.
Что это была за чертовщина?
Дверь подвала распахивается и тяжело стукается о стену.
– Ох, черт, прости, – звенит голос Сэма. – Я тут это, дыру заделывал.
У него из-за спины доносится другой звук – два голоса еле слышно спорят.
Сэм топает вниз по лестнице, натягивая маску. Пластиковые очки припорошены пылью.
– Вот ты где. Что ты тут… Знаешь, тут внизу надо обязательно носить маску.
Сердце колотится как бешеное. Никак не могу отдышаться. Кажется, если я перестану хватать воздух ртом, меня засосет обратно в эту бездну, в эту печаль.
– Ну, ну, тормози, тише. – Сэм торопится меня успокоить. – Если будешь так дышать, вырубишься.
– Куда она делась? – Верчу головой влево и вправо. Но девочки нет.
– Кто? – Сэм снимает перчатки.
– Она была вот прямо здесь. – Не слушая его, хожу вокруг, поддевая ногой игрушечные машинки и побитых молью кукол. Прохожу мимо бойлера и по большому кругу возвращаюсь туда, где сходятся лестницы. Вижу там Сэма. В его позе сквозит тревога.
– Ты и вправду ничего не слышал? – Под моими ботинками хрустит битое стекло.
– Нет. Что происходит? – спрашивает он.
– Ничего особенного, – бурчу я и делаю шаг к выходу. В первый раз я видела танцующую женщину. Сейчас – эту девочку. Мне нельзя тут оставаться. Надо проветрить голову. Подумать и разобраться.
– Эй, погоди! – Чистой рукой он держит меня за локоть. – По-моему, нам надо немного побыть тут внизу. Полюбоваться на… – Еще не придуманный предлог замирает у него на губах. – Ты все это время была тут? Боже мой. – Он торопливо стягивает маску и надевает ее на меня.
– Гадость какая. – Я пытаюсь оттолкнуть его, но он меня опережает. – Не хочу заразиться частичками твоего дыхания.
– Уж лучше частички моего дыхания, чем споры этой плесени. – Он указывает на подозрительные мокрые пятна на потолке. – Надо сказать Эрику, если он еще не знает.
– Наверное, труба протекает. Ничего страшного. – Маска пахнет сладкой мятой, а я терпеть не могу мяту. Между нами повисает тяжелое молчание. Сэм наконец-то осматривается внимательно. Я тоже. Замечаю то, чего не видела в темноте. Стены усеяны дырами величиной с кулак. Сэм подходит к одной из них, проводит пальцами. Что-то вспоминает.
Потом смотрит прямо на меня, и я понимаю, что мы мысленно вернулись к одному и тому же мгновению.
Мадар и падар ссорятся, звон стекла на мраморном полу, кулак падара пробивает штукатурку на стене.
Я, тринадцатилетняя, выбегаю в передний двор с одной-единственной мыслью – скорей сбежать отсюда.
Широко распахнутые глаза Сэма. Он гоняется за мной по газону, умоляя: «Погоди, Сара, погоди». Как будто его мольбы могут остановить маховик, который уже запущен.
Жаль, что жизнь устроена не так.
Мои пальцы дрожат, перед глазами плавают круги.
– Эй! – У меня подкашиваются колени, Сэм подскакивает и успевает меня поймать. – Дыши глубже. Все будет хорошо. – Он пытается успокоить меня.
– Да. Спасибо. – Мне надо идти. Надо выбраться отсюда. Надо…
– Ощущения от этого подвала мне тоже напомнили о той ночи. Здесь как-то… сердито, – произносит он медленно, словно разговаривает с перепуганной кошкой. – Понимаю, тебе трудно иметь дело с такими родителями. Но тогда ты просто отстранилась от меня. И я никак не могу понять – почему.
Нет сил посмотреть на Сэма. Чувствую его взгляд, ощущаю вопрос, который вспыхивает всякий раз, когда я забираю почту из ящика, стараясь не смотреть в сторону его дома. Он до сих пор не может этого понять.
– Это потому что я видел?..
– Меня не волнует, что ты видел, как мои предки ссорятся. – Я выдергиваю руку из его хватки и крепко встаю на ноги. – Весь мир наблюдал, чем они занимались.
– Тогда почему?
Ответить не успеваю. За меня отвечают крики с верхнего этажа.
– Я так и знал, что тут постаралась ты. – Голос падара. – Думаешь, у меня есть время ехать через весь остров, чтобы ее разыскать?
– Ну уж извини. Я не виновата, что ты не в состоянии нормально общаться с пятнадцатилетней дочерью!
– А кто, интересно, насоветовал ей игнорировать меня?
О господи…
– Ничего страшного не случится, – заверяет меня Сэм, но его лицо говорит об обратном.
– Не нуждаюсь в твоей помощи. Сама справлюсь. Чьи, в конце концов, предки – твои или мои?
– Сара, нет нужды постоянно строить из себя железную леди. Можно и…
– Я же сказала – спасибо, не надо. Я правда могу сама.
Сэм вздыхает и смотрит мне вслед. Я с трудом поднимаюсь по лестнице.
Уже у самой верхушки делаю вид, будто не слышу: «Сара, я по тебе скучаю», – потому что он и тогда не понял, в чем дело, и до сих пор не понимает, и это бесит меня даже сильнее дурацких ссор мадар и падара.
Первый этаж встречает меня шумом. Добро пожаловать обратно в реальность.
Бригада Эрика продолжает работу, но я прекрасно знаю их манеру, чувствую взгляды, которыми они провожают меня, думая, что я не замечаю. Жалость. Я практически читаю их мысли: «Бедная девочка. Каково ей иметь дело с такими родителями».
– Куда это ты смотришь? – накидываюсь я на одного из парней, который задерживает на мне взгляд на миг дольше положенного. Он пожимает плечами. Хочется объяснить им, что мы не всегда жили так, но чем ближе я подхожу к дверям, тем громче слышатся голоса спорящих мадар и падара.
У почтового ящика припаркован блестящий папин внедорожник «альфа-ромео». Они орут друг на друга: мадар с крыльца, падар с дорожки.
Это я виновата. Надо было отвечать на его сообщения.
Мадар достает телефон.
– Ты нарушаешь судебный запрет на контакты. – Она набирает номер, и ее каска поблескивает на солнце. – Не надейся, что я об этом не доложу.
– С ума сошла? – кричит падар, воздевая руки. – Я всего лишь хочу поговорить с дочерью!
В голове пульсирует боль. Прохожу мимо мадар. Пора изображать миротворца.
– Прекратите. Сегодня его очередь забирать меня.
В их постоянном перетягивании я играю роль каната. Нити, что удерживает их вместе, когда хочется разбежаться. Я машинально обнимаю мадар на прощание и надеваю свои боевые доспехи, маску, которую никогда не теряю – не могу себе позволить. Мадар держит меня в объятиях на миг дольше положенного, но я от этого не в восторге.
Я бы все объятия на свете отдала за то, чтобы отмотать время обратно, в ту пору, где мы еще не расстались, в те дни, когда мы жили под вечно сияющим солнцем, туда, где не бывает ссор.
– До встречи через пару дней. – Она целует меня в лоб, и я смотрю куда угодно, только не на нее.
Коротко машу на прощание и шагаю к падару. Под ногами хрустит гравий. Срываю маску Сэма и бросаю наземь.
Прямиком иду мимо падара.
– И это все твое приветствие? – Его пальцы подергиваются, словно он хочет остановить меня, но понимает, что нельзя. – Уже несколько дней пытаюсь с тобой связаться.
– Угу, да. Вот и я. – Воображаю, как ярко блестят на летнем солнышке мои доспехи, и бросаю последний взгляд на дом. Пальцы еще быстрее перебирают бусины на запястье. Все должно быть не так. И родители не должны еще больше отдаляться друг от друга.
«Не думай об этом», – проскальзывает мне в ухо тихий голос.
Но вместо этого я обвожу взглядом запыленные окна, тьму, которая выглядывает сквозь потрепанные занавески. Хочу, чтобы снова мелькнули прямые черные волосы, блеснули золото и сапфир. Нащупываю фотографию биби, надежно спрятанную в чехол телефона.
– Поехали. – Падар сигналит. Захлопывает свою дверь.
Я бросаю еще один взгляд на дом и шепчу окнам: «Расскажи, что ты чувствуешь». Там никого нет. Но мне хочется, чтобы были.
И призраки для меня важнее папиного гнева.