Диана Чайковская
Княжич степных земель

В глазах Лыцка полыхнуло смарагдовое пламя. Он почувствовал, как бурлит сила в глубинах сердца и начал звать её, заставлять капли воды отплясывать на кончиках пальцев, виться, то теплея, то замерзая. Сила сочилась так, будто только и ждала приказа. На душе внезапно стало тепло и весело, а после его унесло в вязкую темноту.

6.

Господарь никогда не заставлял её ступать на страшную дорогу, но всегда смотрел так, что Зулейке самой хотелось побежать сквозь неведомые леса, полные беспокойных духов и служителей нави. Она ела хлеб с пахучим мёдом и думала о тёмном. Что, если она попытается сделать всего пару шагов? Среди братьев и сестёр Зулейка была единственной, кто мог долго поддерживать связь с навьим миром. Может, у неё получится и духи пощадят её? Голодные и жадные до человечьего тепла, они тянули лапы к душам и кружили их, вынуждая людей оставаться в нижнем мире.

Её не радовали ни светлица, ни сладкий мёд, ни чистое платье с бисерной вышивкой. Неважно, что они в милости княжича Ягрэна – он даже не подозревает, какое зло затаилось неподалёку и наращивает силы. И это совсем не его младший брат. Зулейка вообще не понимала, как смеют они, вышедшие из одной утробы, идти друг против друга, кровь против крови. Дурное дело они оба задумали, и ничего хорошего из того не выйдет. Неважно, кто сядет на место князя – братоубийство не смыть ничем, справедливое правление тоже не поможет.

Из мыслей её вырвал топот и мужской крик. Зулейка выскочила из комнаты и быстро сбежала вниз по лестнице. Увиденное ужаснуло её – Лыцко, не помня себя, раскидывал княжьих воинов и рычал совершенно не по–людски и даже не по–чародейски. Кто–то – кажется, Кажимер – умолял его опомниться, но Зулейке стало ясно: что–то овладело им. И жаждало оно лишь одного – крови, больше людской крови и уничтожения. До чего же это напоминало ей оживший кошмар!

В её глазах заиграли искорки. Она призывала чародейское пламя. Зулейка, как никто другой, умела обращаться с благодатным огнём и направлять его в других. Не зря господарь учил её хорошо ворожить и общаться с навями.

– Пламень к пламени, кровь к крови, – слова срывались с губ. – Пусть моя кровь сольётся с кровью моего брата и освободит его.

Сила начала пульсировать и растекаться по жилам. Зулейка напряглась и направила её в Лыцка. Глаза застилал туман, но она отчётливо видела мшистую зелёную сущность, которая с хохотом вилась вокруг души Лыцка и сковывала её ветвями. Нет, она так просто не отдаст брата этой твари.

– Отпусти его, – это просила не столько она, сколько весь навий мир. – От–пус–ти, мы ска–за–ли.

Зулейка чувствовала: за её спиной море иных. Они не её служители, но стоит ей попросить – тут же перейдут грань и набросятся на неведомое существо. Навий мир отзывался многочисленными рыками. Он хотел и её саму, и Лыцка.

– Да как ты смеешь? – сущность взвилась и попыталась дотянуться ветвями до Зулейки. Нави пустились в пляску и понеслись навстречу. Зелёно–чёрный ураган разнёсся со страшными звуками: нечто с шипением отступало, отпуская Лыцка, нави же брали своё, вгрызаясь в смарагдовые стебли.

Безумный танец до того захватил Зулейку, что та даже не помнила, как очнулась рядом с Лыцком. Они оба тяжело дышали, не зная, что сказать. Нечто жуткое и в то же время великое пронеслось между ними за считанные секунды, но Зулейка помнила каждый миг: как трепетала сила внутри, как нави пересекли грань, как образовавшийся вихрь подхватил её саму.

– Нам надо в терем, – прохрипел Лыцко и тут же закашлялся, схватившись за горло.

Да, он был прав. Они должны вернуться, причём поскорее, хоть навьими тропами, хоть пешком. Предупредить братьев и сестёр, а после бежать как можно дальше, за Малахитовые горы, в западные земли или в сухую ветреную степь, где живут дикие и кочующие племена. Не надо было останавливаться у княжича. Ничего хорошего рядом с Ягрэном быть не могло, и Зулейке стоило понять это сразу.

7.

Одна злая сила набрасывалась на другую, ещё более злую. Лыцко отрешённо смотрел, как нави вгрызаются в тонкие ветви и заставляют нечто неведомое шипеть. Что–то напевало ему сладкую песнь о мшистом лесе и его Матери, о мёртвой земле, которая погрузилась в сон до весны, о голых деревьях и вьюжных ветрах. Лыцко слушал её – и его наполняло тепло. Он погружался всё глубже и глубже, позволяя мягкому голосу уводить себя вдаль. В сердце билось желание стать частью той песни, свернуться комом и уснуть в материнской утробе навеки, чтобы наслаждаться покоем.

В какой–то момент прекрасная песня прервалась – её заменило жуткое шипение. У Лыцка пошли мурашки по коже. Он стиснул зубы и сам начал вырываться, скидывая ветви. Нечто сопротивлялось, ему не нравилось и хотелось продолжать, но нави были сильнее. Они зажгли огонь Жизни в глазах Лыцка, и твари пришлось отступить. Она исчезла вместе со своими стеблями так же внезапно, как появилась.

Нави хотели вгрызться и в самого Лыцка, но Зулейка начала переманивать их к себе и загонять за грань. Иные не желали уходить. Им пришлось подчиниться пламени и спрятать свои клыки. Грань задрожала. Как только нави растворились в воздухе, Зулейка закрыла глаза и рухнула на пол. Лыцко присел рядом с ней и попытался осознать происходившее.

Где–то в стороне вертелся Кажимер. Княжьи стрельцы с ворчанием прикладывали травы к небольшим порезам. Сам Лыцко ничего не понимал – он помнил лишь смарагдовое пламя, мрак и тонкий девичий голос, рассказывавший о несбыточном и светлом. Сейчас до него доходило, что тварь зазывала его так же, как русалки зазывают молодых парней. Она пела – и он слушал.

Но как, как неведомая тварь смогла подобраться к нему, господарскому ученику? Почему вообще она выбрала его? На ум приходили слова Мажанны и её взгляд. Да, русалка знала о чём–то, и ему стоит её спросить. Он разыщет дочерей Водяного и заставит их дать внятный ответ.

– Нам надо в терем, – в горле заплясала боль. Лыцко обхватил его руками и согнулся пополам, борясь с диким чувством.

«Позволь мне, я сделаю тебе хорошо», – зазвучал в голове сладкий голос. Ему пришлось сжать пальцы так, что костяшки побелели, а ногти впились в ладонь. Нет, он не мог разрешить этой твари снова завладеть собой. Просто не мог, не было у него такого права.

Он гнал её, угрожал, что снова попросит Зулейку призвать иных. Голос проскрипел что–то невнятное по–старушачьи и исчез. Лыцку хотелось верить, что навсегда. Каким же честолюбивым глупцом он был, когда думал лишь о княжиче! Нет, в этом мире есть дела поважнее братоубийственных войн. Чародейское ремесло звало его, и не откликнуться он не мог. Иначе погибнет. Лыцко слишком остро чувствовал это.

Зулейка устало посмотрела на него. Кажется, им обоим стоило посидеть в мыльне, выпить по травяному настою и хорошо отдохнуть. Не быть ему княжеским ворожеем. По крайней мере, пока.

8.

Хвойный дурман казался уже несносным. Марена отчаянно искала в себе силы, чтобы встать и впустить морозный воздух, чтобы свежесть наполнила комнату и прогнала запах тлеющих веточек. Вместе с ним… Вместе с ним она впустит Смерть. Ту, которая забрала жизни Ядвиги и неизвестных скоморохов.

Марена усмехнулась: а ведь она считала себя лучше остальных! Хороша господарская ученица, нечего сказать. Сбежала из дома, прыгнула в постель к завороженному княжичу, пока за окном творилось невесть что, петляла по дороге без сил, а после чудом выжила. Повезло, что рядом оказалась щедрая лекарка. Оставалось гадать, что она захочет в ответ.

А самое паршивое – её тянуло в лес. Марена всем сердцем желала прикоснуться к холодным ветвям, ощутить древесную кору кожей и посмотрела на замерзающую реку и русалок, которые подплывают к берегу в последний раз, чтобы попрощаться перед долгим сном. Она хотела бы увидеть, как бродит по чаще Морозная Мать, украшая голые кроны пушистым снегом и разгоняя непослушное зверьё, которое не уснуло вместе со всеми. Что–то заскреблось под рёбрами. Её тянуло домой с неистовой силой, даже если там – гневный господарь. Она хотела сесть на тёплой кухне, прямо возле печи, и выплакаться Бажене, а ещё спросить у чародея, что произошло с Ядвигой и почему.

– Какое же мерзкое дело, – лекарка присела рядом. – Тебе когда–нибудь приходилось отрезать пальцы?

Марена помотала головой.

– А мне вот пришлось, – она невесело усмехнулась. – Иначе бы хворь пошла гулять по всему телу, а дальше сама знаешь. Знаешь ведь, как оно бывает?

– Жуть какая, – выдохнула Марена. – А как… Можно узнать ваше имя, пани?

– Так себе из меня пани, – выдохнула она. – Лойца я. Ты, небось, голодная?

Лойца почти не говорила, но глядела так, что Марене пришлось рассказывать. Она поведала лекарке самую малость: что ушла из господарского дома по собственной воле, скиталась, после услышала про скоморохов и решила посмотреть поближе. О Юркеше ей знать не следовало.

Лекарка выслушала её внимательно, в её взгляде ничего не изменилось. Марена продолжила пить брусничный чай. Что она ей сделает, в конце–то концов? Лойца не ворожея, не чародейка – знает травы, может опоить зельем. Если бы хотела сгубить, давно сгубила бы.

– Мой долг перед тобой всё растёт, – Марена хмыкнула. – Что попросишь, пани?

– Пока не знаю, – лекарка окинула её взглядом. – А что с тебя взять–то можно, особенно сейчас?

Лойца была права: ослабевшая Марена могла, разве что, наворожить небольшой морок. А что ещё? Трав в доме лекарки было достаточно, зелий – тоже, а самоцветов в котомке чародейки не водилось. Жаль, не прихватила ничего чужого, когда сбегала из княжьего терема. Сейчас очень пригодилось бы. Взять хотя бы смарагдовый браслет или отливающее багровым монисто.

– И я тоже не знаю, – вздохнула Марена. – Но долг есть долг.

– Скажу так, – прищурилась Лойца, – если мне что–то понадобится, я дам знать.

– Это было бы прекрасно, – она улыбнулась. – Спасибо.

Разговор получался недружелюбным, хотя вражды к друг другу у них не было. Марена понимала: труд лекарки нелёгок. Слишком много всего приходилось видеть и делать. Оттого люди боялись лекарок, как и ворожей. Попробуй зашить кожу нитями или положить травы внутрь. Ещё хуже – прижигание ран или отрезание. Не каждый мог выдержать.

Вряд ли Лойца хотела, чтобы кто–то залезал ей в душу. Потому Марена молча доедала пироги и запивала мягкое тесто чаем. Травяная завеса уже не казалась такой дурманящей. Лойца убедилась, что с гостьей всё в порядке, а после снова куда–то ушла.

Марена встала и попробовала пройтись по комнате, заставленной всевозможными пузырьками. Ноги держали ровно, но передвигаться быстро ей не следовало. Колдовская сила и вовсе не отзывалась – значит, недостаточно отдохнула. Злоупотреблять гостеприимством тоже не хотелось. Придётся хотя бы день перевести дух, а заодно… Марена поморщилась. От одной мысли ей становилось плохо, но она должна была отправиться на другой край деревни и увидеть тела скоморохов собственными глазами.

Паршивое это дело – смотреть на ушедших, только выбора не оставалось. Её ждали морозные могильники, а затем – долгая дорога через Пустошь и чащу. Если снова встретит возницу, повезёт. Вряд ли удача будет настолько благосклонной. Марена тяжело вздохнула. Запах можжевельника и ели защекотал грудь.

Будь что будет, она справится, как только восстановит силы и снова сможет ворожить.

9.

«В первую очередь я хочу поблагодарить Вас, ясный пан, за удивительную заботу, которая тронула моё сердце. Вынуждена признать, Ваше письмо застало меня совершенно неожиданно, к моему собственному стыду. Надеюсь, Вы тоже в порядке и полны сил, ибо я искренне волнуюсь за Вас и молю всех богов, чтобы княжич Ягрэн чувствовал себя хорошо и спокойно.

Да–да, и мне совершенно не стыдно признаваться в этом, ведь Вы – родной брат моего наречённого, старший брат, между прочим. Я очень скорблю из–за Вашей ссоры и надеюсь, что в будущем Вы и княжич Юркеш заключите мир между собой, став сильными союзниками назло всем врагам.

Вы спрашивали, как я себя чувствую… Как может чувствовать себя пленница в чужом тереме? Нет, княжич Юркеш хорошо заботится обо мне, он даже поселил подальше свою новую… Советницу, которая явилась к нему, словно ангел, прямиком из леса. Также он подарил мне замечательное смарагдовое монисто. О, не сомневайтесь, мои чувства к княжичу Юркешу довольно пылки и сильны. Я уверена, он ощущает то же самое.

Наверное, Вы так же хотите узнать, что я намерена предпринять и предприняла ли уже. Княжич – мой наречённый, и я не могу пойти против него. Конечно же, я буду его поддерживать, как всякая любящая невеста. Я буду молить всех богов также и о том, чтобы его глаза всегда сияли ярко и были чисты. Что ещё может сделать любящая женщина? Или не сделать? Я не знаю, признаюсь честно.

С лаской и уважением,

княжна О.» 

Письмо было шито белыми нитками. Ольшанка поджала губы и свернула бумагу. Оставалось лишь передать его верному посланцу и подождать.

VI. Чем дальше в лес, тем громче крики

1.

Одежда повешенных развевалась на ветру. Марена поморщилась. Она заглянула в посеревшее лицо Ядвиги, но не нашла там ничего необычного. Жизнь ушла из её тела несколько дней назад – осталась оболочка, которая рано или поздно иссохнет. Рядом с Ядвигой висел Лешко–перевёртыш, он же заклинатель дорог. Его рыжая копна превратилась в коричневую, отливая жиром и грязью. Других она не знала – то были совсем молодые мальчишки с лицами, перемазанными чёрной сажей. Казалось, в их глазах навсегда застыл предсмертный ужас.

«Уж не в Лешка ли влюбилась, брата названного?» – скалился Лыцко.

«Таких уток поймали!» – Лешко хвастался после осенней охоты.

Кто же заставил их нарядиться в грязные скоморошьи тряпки, надеть маски и пойти по деревням? Господарь не мог, Марена отказывалась верить, что это его ворожба. В той толпе нашлось немало погибших. Оттого воздух вокруг могильников отдавал гарью и сыростью. Вокруг насыпей со всевозможными цветами и записками замёрзла земля. Марена опёрлась о ближайшее дерево и в последний раз взглянула на повешенных горе–шутов.

На душе было удивительно мерзко. Хотелось зайти в кабак и напиться браги, горькой и кружащей голову. Марена завидовала простым деревенским людям – они топили своё горе в огромных кружках, а наутро просыпались в беспамятстве. Брага помогала унимать острую боль. Но ей надо было идти. Если она хочет найти ответы, то должна отправиться домой как можно скорее.

– Эй, – её окликнул рослый детина, – ты на Пустошь собираешься?

– Ага, – хмыкнула Марена. – А тебе какое дело?

– Дык это, – он почесал затылок, – Лойца тебе подсобить просила, а у неё ко мне должок, знаешь ли.

– Надо же, – она развернулась. – Ну пойдём.

Ехать в телеге всяко лучше, чем идти пешком. Удача отчего–то любила Марену, либо же лекарке хотелось получить в ответ хорошую услугу. Кто их разберёт, да и она сама не сильно хотела разбираться. Подвезут – и славно, остального ей знать не надо было.

Гнедая кобыла неохотно тронулась с места и зацокала подкованными копытами. Марена посмотрела на исчезающую деревню и вздохнула. Теперь в этом месте навсегда останутся двое господарских учеников. На плечо опустилась снежинка. Первые заморозки принесли с собой маленькую вьюгу, которая потихоньку нарастала. Кристальные снежинки кружились на ветру и оседали повсюду – на голых кронах, чёрной земле и пыльной тропке. Кобыла морщилась. Ей не нравился снег. Очевидно, она хотела вернуться в родное стойло. Марена прижала к себе котомку и прикрыла глаза. Слабость брала свою, вынуждая её провалиться в дрёму.

Крыло Морозной Матери ударило по деревне. Снег стелился слоями и не спешил таять. Белый ковёр сливался с оранжевым. Он же заставлял всех прятаться: если летом люди охотно выходили на улицы, то теперь сидели по тёплым углам. Марена тоже забилась в угол скрипящей телеги и молила богов о том, чтобы они скоро добрались до Пустоши.

В княжьем тереме, наверное, продавали леденцы на палочках и вовсю топили мыльни, чтобы дружина согревалась вместе со старшими. Осталась бы там – наслаждалась бы тёплой водой вместе с Юркешем. Зачарованным Юркешем, конечно. Марена горько усмехнулась и покачала головой: нет уж, морозная дорога и холодные деревянные доски лучше ласк заколдованного княжича и карамельных петушков. Сладкой кажется жизнь рядом с княжичем, если выглядывать из господарского дома. Но спать в тереме спокойно может только самый бессовестный человек – иного просто задушат собственные муки. Честных – Марена была уверена – там не водилось, разве что чернавки, работающие с утра до глубокой ночи.

2.

Тяжело идти навьей тропой: всё сливается воедино, кто–то то и дело норовит схватить за руки или сбить с ног. Лыцко поддерживал Зулейку, а она вела его по тонкой дорожке. Та причудливо вилась, заставляя их то резко поворачивать, то удивительно долго идти прямо. Оба чувствовали себя неуютно один неверный шаг – и можно было навсегда провалиться в нижний мир. Зулейка не позволяла себе отвлекаться. Её глаза видели только дорогу. На жителей нави, прыгающих и вьющихся вокруг тёплых душ, нельзя было обращать внимание.

В ушах звенело. Их звали по именам, наплясывали, напевали, рычали, угрожали и толкали – чего только не придумывали навьи жители, лишь бы сбить их с толку.

– Мониста, девочка, смотри, мониста!

– Хочешь, сыграю славно, а? Подойди сюда?

– Возьми у меня яблоко, милая.

– Эхехе, парень, иди гуляй к нам, да не сам, а с подружкой!

За плечом мелькнула расписная поляна со всякой снедью. Вокруг сверкали всевозможные ягодные кустарники, вился горох. Где–то рвались струны лютни. Неожиданно запахло мёдом и сладкими пирожками. Зулейка аж облизнулась, но даже не взглянула, чтобы узнать, откуда идёт дымок. Это всё был умелый морок. Нави прибегали к разным хитростям, но по их недовольному шипению она понимала: почти пришли.

Тропка в очередной раз вильнула, стихла весёлая песня, а запах сладостей пропал – вместо него Зулейка почувствовала хвою, под ногами захрустели осенние листья, а ещё – пушистый снег. Как только морозный ветер прошёлся по коже, они с Лыцком радостно переглянулись: вот и пришли!

И впрямь – за поворотом выросли до боли знакомые ворота. Зулейка громко постучала. Ей до жути хотелось обнять братьев и сестёр, узнать, как поживает Марена, вернулся ли чародей… При мысли о господаре её передёрнуло. Что, если он уже прилетел? Тогда им с Лыцком грозит страшное. Возможно, они больше никогда не выберутся из дома и не увидят княжича Ягрэна. Отчего–то эта мысль не бросала её в дрожь. Казалось, будто её дух больше не находится в руках господаря. Если он вернулся и начнёт грозить, Зулейка найдёт слова для ответа.

Она расправила плечи и застучала в бревенчатые ворота более уверенно. Наконец, по ту сторону послышались шаги.

– И кого это принесло в лихой час? – Бажена отворила дверь и удивлённо уставилась на Лыцка и Зулейку. – Живые! Вернулись!

– Тише ты, – буркнул Лыцко. – Чародей в доме?

– Господаря нет, – Бажена развернулась. – Грицай, Ярем, живее накрывайте на стол! Лыцко и Зулейка вернулись!

Сама она поправила янтарные косы и побежала в дом. Зулейка вошла вслед за братом и заперла дверь на засов. Внутренний двор был удивительно пустым. Снег лежал вперемешку с листьями, в кухне горели свечи – остальные комнаты стояли в темноте. На старой калине созрели последние ягоды, но и их укрыло белоснежными комьями.

– Скорее, скорее, – торопила Бажена, – идите в дом, там и согреетесь, замёрзли небось.

Никогда ранее ученики господаря не заботились о друг друге с таким жаром. Зулейка сразу поняла: в доме тоже что–то случилось. Она бросила взгляд на окно их комнаты. Темнота. Интересно, куда подевалась Марена? Пропадает на чердаке? Или сидит на какой–нибудь ветке в обличье вороны и наблюдает за ними. Старшая из сестёр могла бы о многом рассказать Зулейке.

А в доме пахло травами и ягодным варевом. На стенах по–прежнему висели охапки вперемешку с разными оберегами из ниток, камней, птичьих перьев, багряного воска и еловых веток. Они с Лыцком прошли сразу на кухню – там их уже ждали. Бажена, Грицай и Ярем разливали смородиновый чай и бросали на них взгляды, полные любопытства.

Лыцко сел за стол и принялся уплетать хлеб со специями. Зулейка скривилась: уж слишком солёным и перчённым было для неё это угощение, хотя Грицаю нравилось иногда приправлять тесто горечью. Она предпочла вгрызться зубами в медовый пряник, вкуснющий и тёплый, словно час назад достали из печи.

– А где Марена? – спросила Зулейка, прожевав кусок. – Что–то её не видно.

– Ещё бы, – хмыкнул Ярем, – она ведь ушла почти следом за вами. Побежала к своему княжичу.

– Княжичу? – Лыцко побледнел. – Это какому ещё княжичу?

– Да откуда ж мне звать? – буркнул он. – Получила письмо и полетела соколицей.

Зулейка и Лыцко переглянулись. Страшная догадка проскользнула змеёй. Что, если Марену угораздило связаться с младшим братом Ягрэна, Юркешем? Ведь не было её при Ягрэне – значит, понеслась к другому княжичу.

– А я–то думал, что хуже уже некуда, – прошептал Лыцко.

Зулейка согласно кивнула. Пряник уже не вызывал такого аппетита, но живот требовал пищи. Она продолжала отправлять в рот кусок за куском, а сама представляла жуткое. Как хорошо, что они не остались при Ягрэне и не столкнулись с Мареной в одном из боёв! Вот бы встреча была б! Жуть на жути, да и только.

3.

Комната встретила их тоской и печалью. Лыцко провёл ладонью по пыльной полке и покачал головой что же случилось с Мареной, какими тропами она заплутала? Он–то надеялся стать ворожеем при Ягрэне, как только разберётся с непонятной нечистью, которая возникла невесть откуда.

Рассказывать об этом Бажене и остальным было тяжело. Грицаю пришлось перетасовать карты и разложить часть колоды на столе. Ничего утешительного они не показали – дальнюю дорогу, чудовище в лесу и гибель. Лыцко надеялся, что до Марены оно не доберётся, а в остальном…

– Надо держаться вместе, – Зулейка присела на кровать. – Иначе оно нас всех перебьёт.

– Понять бы ещё, что это и как его побороть, – вздохнул Лыцко.

– Грицай сказал, что нам надо быть вместе, – она неопределённо пожала плечами. – Что же до происхождения…

Зулейка не хотела этого обсуждать, но они оба знали: карты указали на чародея. Видимо, его волшба породила нечто. Оно так испугало их господаря, что тот обернулся птицей и улетел, оставив дом и их самих. А им оставалось либо сгинуть, либо найти сердце чудовища и побороть его. Но сделать это они должны были непременно вместе, собравшись и соединив все силы. Иначе чудовище их перебьёт, если уже не перебило.

Расклад был не самым утешительным. Лыцко вспоминал слова русалки и горько улыбался: вот о чём пыталась сказать дочь Водяного! Недаром она просила его беречь сестёр. Сестёр, всех четверых – Марену, Зулейку, Бажену и Ядвигу. И если Зулейка и Бажена находились рядом, то где же пропадали другие две? И куда запропастился Лешко?

Лыцко помнил то чувство, когда он вышел к Пустоши из колдовской чащи. Да, ему казалось, что весь мир расстелился у его ног. Возможно, Лешко и Ядвига тоже ощутили это. Марена… Лыцко боялся представить, что с ней могло случиться! Если она действительно связалась с братом Ягрэна, горе ей! Он сам сидел на пиру, пил медовые напитки и слушал, как княжич собирался поквитаться с младшим братом и отобрать у него столицу. Что же он сделает с Мареной тогда?

Зулейка задумчиво вертела в руках вороньи перья. Сокровище птичницы оставалось лежать у её постели так, словно та отошла поворожить ненадолго.

– Что, если спросить навей? – сестра посмотрела на Лыцка, в её глазах зажёгся огонёк.

– Нельзя слишком часто обращаться к навям, – он покачал головой. – Забыла, что ли?

Он сам чувствовал, как ворожба просилась наружу. Жилы буквально разрывались, сила хотела растечься по рукам и вылиться во что–то. То же самое ощущали остальные. Только не к добру оно. Лыцко сопротивлялся, призывая всю свою волю и подавляя нечто, жаждущее прийти в этот мир через него.

– Нави боятся, – сказала Зулейка. – Их страшит то, что зреет в лесу.

– Ты чувствуешь? – он решил удостовериться.

– Да, – сестра нахмурилась. – Если это… существо страшит навей и чародея, справимся ли мы?

– А у нас есть выбор? – Лыцко усмехнулся.

Они сидели в пыльной, но до боли знакомой комнате. Рядом лежали багряные свечи и недавние записи о ворожбе. Почти ничего не изменилось – и в то же время дом словно опустел. Мёртвая тишина давила. Не было слышно криков чародея, во дворе не возились ученики. Грицай, Ярем и Бажена заботились о доме, но все трое решили обосноваться на кухне, у жаркой печи. В остальных частях потихоньку нарастала паутина.

Лыцко дотронулся до багряной свечи. Ему захотелось тут же зажечь её, развеять мрак и показать всем, что в доме всё ещё осталась жизнь. Та загорелась сразу, первые капли горячего воска упали на пол. Он по–детски порадовался. Да, так намного лучше, теплее и уютнее.

Зулейка листала старые записи. На бумаге прятались чары и чародейские пометки. Раньше Лыцко скривился бы – сейчас ему сильно не хватало того времени, когда господарь размахивал посохом и кричал на весь дом, заставляя учеников ворожить ещё усерднее. Он не любил их, но без чародея дом казался осиротевшим. И это чувство не нравилось никому.

4.

Плохо дышалось княжне Ольшанке. Стены сдавливали её. Иногда ей снилось, что спина сгибается от боли, а после из неё вырастают крылья и летит на них Ольшанка далеко–далеко. Противен ей стал Юркеш. Сердце пекло, стоило лишь увидеть кудрявого княжича. Он тянул к ней руки и улыбался по–медовому, но Ольшанка чувствовала, как во всех прикосновениях проскальзывают тонкие нити лжи. Ягрэн же… Она никогда его не видела, но в письмах старший княжич был вежливым и учтивым. Он рассказывал Ольшанке о полевых цветах и медовых пряниках, которые продавались на ярмарках, а ещё – о том, как ярко расцветало их княжество раньше и каким оно может стать в будущем.

Ягрэн просил княжну принимать эти земли так, будто они все – её ребёнок, жаждущий заботы и ласки. Он уверял Ольшанку в том, что она может стать превосходной княгиней, и она соглашалась с ним, не забывая добавить, что из Ягрэна тоже вышел бы прекрасный князь. Разумеется, намёками.

Они поняли друг друга. С очередным письмом старший княжич прислал ей мешочек с травами. Он уверял княжну, что Юркешу просто необходимо выпить хорошего отвара. Ольшанка, конечно же, знала, на что намекал Ягрэн. Но она не торопилась – всё–таки Юркеш приходился Ягрэну родным братом. Что мешало последнему объявить отравительницей её, чужачку, изгнать, а самому занять место старого князя и взять в жёны ту, которая полюбится?

Лишь поэтому Юркеш спокойно дышал и жил в тереме. Ольшанка улыбалась и обнимала его в ответ, делая вид, будто не чувствует елового запаха. Она гладила его кудри, делила с ним медовые варева и иногда рассказывала ему о Холмогорском княжестве. Временами ей казалось, что жизнь Юркеша бурной рекой утекает сама по себе, будто что–то забирает её.

Свои сомнения она рассказала ворожнее. Той самой, которая поведала ей о любовном обряде. Старуха покачала головой и буркнула:

– Умирает твой княжич, потому как душа его разрывается между вами. Обе вы наделали дел, разделив его дух на две стороны.

Ольшанка с трудом скрыла злорадную усмешку и отсыпала ворожее несколько золотых. Пусть знает, насколько щедра княжна. А Юркеш… Если всё сложится, то и сон–трава не понадобится. Не быть ей отравительницей – Юркешу и без того осталось недолго ходить по земле и портить других девок.

Княжна поправила ажурный кокошник и гордо вышла к пирующим купцам. Пусть видят величие будущей княгини. Она ею станет, уж в этом–то Ольшанка не сомневалась. Да, неведомый яд постепенно разъедал её душу. Чем сильнее боль сдавливала сердце, тем шире улыбалась молодая княжна.

Её тут не любили и не собирались, но ей и не надо было. Едва старый князь отойдёт к богам, Ольшанка станет княгиней и первым делом повесит чернавок, пускающих разные слухи за её спиной. По её приказу выложат целую улицу из голов, чтобы остальные видели и понимали: вот она, великая княгиня, и перечить ей нельзя.

– Свет мой, – Юркеш потянулся к ней, – я рад, что мы вместе. Выпьешь со мной вина?

– Разумеется, – Ольшанка попыталась изобразить скромность. – Это честь для меня, мой княжич.

Она разделит с ним очередной кубок и, если понадобится, постель. И каждый, кто пустит об этом постыдный слух, однажды заболтается в тугой петле. Хорошо, что Юркеш со своей тоской по лесу и лесной девке не видит, как полыхает пламя в глазах княжны, иначе бы он наверняка испугался и отослал её к отцу.

Но мыслями Юркеш был далеко. Он представлял, будто несётся по лиственному лесу и веселится с мавками, выпивая лучший хмель. Ольшанка слишком остро чувствовала это, оттого её жестокость и уверенность в своих силах крепла с каждым днём. Ни один мужчина, будь он хоть пастухом, хоть княжичем, не мог обмануть женское сердце. Оно всегда чувствовало правду, хоть порой и не хотело её признавать.

Рёбра сдавило болью. Княжна хлебнула сладко–горького вина и передала серебристый кубок, украшенный рубином, своему наречённому. Тот отпил и улыбнулся Ольшанке. Ей даже стало грустно от того, что княжич не знает ничего. Иной раз хотелось ему открыться, показать, что она видит его насквозь. Но Ольшанка подавляла это своей волей. Не снести ей головы, если Юркеш обо всём узнает. Она должна величественно улыбаться и стоять рядом с ним, вся в смарагдах, шелках, расшитых бисером, и с жемчужным кокошником. И княжня прекрасно справлялась с этим.

Придёт время – и она покажет своё истинное лицо. А пока что Ольшанка притворится, что не слышит слов Войцеха и будет искать, что бы такого злого противопоставить Ягрэну, который может в любой момент объявить её предательницей и соединиться с Юркешем. Хорошо бы заиметь надёжное оружие против обоих княжичей и прибрать их к рукам.

5.

Марена неохотно слезла с телеги и ступила на морозную землю. Снег стелился огромным белоснежным ковром. Морозная Мать брала своё, закрывая листья и колосья от чужих глаз. Впрочем, здесь, на Пустоши, не росли даже самые стойкие сорняки – выжженная земля была чёрной, словно уголь, которым иногда топят печи крестьяне. Она чувствовала её, мёртвую, позабытую и проклятую. Эта земля не могла давать урожая – по ней однажды прогулялась Смерть и поселилась в глубинах почвы навеки.

Марене неприятно было ступать по ней, но пришлось. Падающий снег заставлял идти быстро, не рассматривая бескрайнее поле и не оглядываясь на телегу, которая со скрипом ехала назад. Она возвращалась в мир людей, в то время как Марена шла к колдовской чаще. Стоит только добраться до леса, и ей помогут согреться. Лесовики ещё не ложились спать – только готовились. Значит, она успеет.