Deorer
Arca Quaesitorum
Пролог
– Можешь ли ты пойти вслед за нами, Юнуак? – спросили Некк-Та, втягиваясь в приготовленные для них ячейки, созданные для поддержания жизни Цветов отдельно от человека. Только один пилот будет с ними.
– Нет, мои хорошие, нет, друзья, нет… – со вздохом, медленно качая головой, произнёс Юнуак, стараясь скрыть свою боль от Спутников. Но они ощущали его боль, их цвета менялись, плавное звучание песни искажалось, непроизвольно открывая всем Искателям вокруг скорбь Цветов по утраченному равновесию, сожаление, которое представлялось людям глубоко неправильным. Цветы не были ответственны за случившееся.
Некки, Спутница Юнуака, уловив настроение уходящих Цветов, задрожала всеми лепестками, которые потемнели и теперь были не ярко-жёлтыми, а коричневыми. Затем её стебель склонился. Юнуак машинально протянул руку к левому плечу, ощущая во всём теле нарастающую тяжесть. Искателю не нужен Транслятор, чтобы понять своих симбионтов, но эта машина поможет уходящим Цветам найти общий язык с любым разумным существом. Хорошо, с любым подобным человеку существом.
– Нет, я не могу… Вы знаете причину, не просите повторять. Мой сын, он тоже должен остаться здесь, с нами, с большинством из нас, – уже твёрдым голосом продолжил говорить Юнуак, старший искатель.
Некки Эль-Шесть-Два слабо мерцала под его ладонью, Эль останется с ним, с Юнуаком. Связи с Сообществом обрываются, вскоре человек и растение погибнут или медленно и страшно, или их разорвут Чёрные Заросли, когда преодолеют Барьер и прорвутся на погрузочную площадку.
Внезапно звучание всех Некк-Та, забирающихся в ячейки, изменилось. Их голоса слились в единую Песню. Люди остановились на мгновение, оторвались от работы и повернулись к пространственному окну, ведущему в последний Ковчег. Несколько ячеек у Окна обрели человеческие черты и подняли руки, стали ими махать, – древний жест прощания.
Юнуак и Аиттак услышали Песнь Цветов. Оглянулись на Окно. Затем повернулись лицом к лицу. Их спутницы вытянули тонкие светящиеся лианы, которые соединились. Тогда звучание Песни усилилось. Отец и сын восприняли образ Дуаммэ. Жена и мать. Та, кто отдала себя Ковчегу, став пилотом. Она проживёт очень долго, окружённая десятками Некк-Та, но других Искателей она больше не увидит.
– Мама всех Спутников, – тихо произнёс Аиттак.
– Ведущая к жизни, – ответил Юнуак.
– Как там Уалаак? – вспомнил о последнем пилоте Аиттак.
Ответ возник мгновенно, ведь теперь есть искусственная корневая сеть, и пилот узнал о том, что в мыслях Искателей прозвучало его имя. Аиттак обрадовался, ведь это он соединил машину и живую ткань, сделал то, отчего жители Небесного мира отказались сотни лет назад. Теперь пилот мог существовать вечно, как и любой Некк-Та, только вместо постоянного перерождения с наследованием, сознание человека сохраниться в Камне.
– Я тоже слышу Песню Цветов, – сообщил Уалаак. – Я готов к старту.
Юнуак и Аиттак улыбнулись. Эль-Шесть-Два вновь засветилась ровно, и человек ощутил, как жизнь возвращается его Спутнице. Он снова огляделся, продолжая слушать пение. Немногочисленные люди стояли рядом с уродливыми машинами разных размеров и форм, размещённых на овальной площадке, окружённой полями тёмно-синих и сиреневых Зарослей. Большинство из кустов были уже мертвы. Цвет полей сохранялся только из-за переплетённых лиан-щупалец. Но под этим светящимся покровом чернели сохранившиеся ещё ветви и стебли. Корни торчали посреди бесчисленных серо-бурых холмиков иссохших в труху растений.
Инженер Гайди в это же самое время стоял у Барьера, слушал стройную гармоничную и бесконечную Песню Цветов, и поражался контрасту: за границей пространственного барьера почерневшие заросли двигались беспорядочно, сцепившись в небольшие группы, сталкивались, падали, рассыпались в пыль, но продолжали продираться через пустыню, внезапно для них растянувшуюся во все стороны. Озверевшие растения-мутанты продолжали ощущать присутствие чего-то живого, и потому продолжали ползти, ползти, убивая жизнь в себе и разрушая Сообщество.
«Надо отправлять с Цветами больше живых людей! Не одного только пилота. Как Спутники сами смогут разобраться в незнакомом мире, который пилот Ковчега найдёт?» – размышлял инженер. «А если к тому моменту останется только отпечаток, но не живой человек?» – Гайди осмотрелся. Некоторое люди вернулись к работе. Они надеялись на то, что успеют подготовить хотя бы ещё одну партию Некк-Та для следующего Ковчега, – множество их пустых висело в астероидном поясе, производство продолжалось автоматами, несмотря на гибель инженеров. «Нет, нет, Юнуак и Пращур ошиблись!» – мысль уколола его сознание. Ней-Ки-Один-Один тихо звенела, тщетно пытаясь пробиться через Песню, чтобы донести слова своего человека до Сообщества.
Гайди приблизился к установке-глушителю. Здесь пение Спутников стало слабее. Его Некки, которая помнит всех людей, кто был до Гайди, прикоснулась к машине и немедленно отдёрнула почерневшую лиану.
«Мы отдавали Родителям тех из нас, у кого были недобрые намерения или излишняя жестокость, ярость; тех, у кого были отклонения в психике, незамеченные на раннем этапе развития или неустранимые. Мы слишком доверились своим знаниям, нас подвела убеждённость в непогрешимости», – и он вспомнил, как были удивлены и расстроены все люди, когда узнали, что Корневая Сеть представляет собой слой, соединяющий Полевые Заросли с Пращурами. Точнее, с одним единственным, разросшимся почти по всей планете существом. Медленным, почти вечным, заботящимся о своих детях.
Прародитель собрал в себе всех, кто был изначально. От него Заросли обрели способность двигаться и слышать животных. Теперь его нет. Потому Заросли не могут сопротивляться. «Мы решили, что многочисленные заросли кустовых заменят нам почти весь мир растений и животных. Уверились в том, что за счёт числа они растворят всё то зло, что идёт порой от некоторых людей», – Ней-Ки потемнела. Гайди ещё не заметил, что несколько пятен-групп преодолело пространственный барьер и уже приближаются к глушилке, подминая под себя омертвевший лес своих собратьев и сестёр.
«Эти Н-Те, кустовые растения, способны не только двигаться. Они эмпаты, они породили Цветы, наших Спутников. Они меняют свою ДНК в зависимости от настроения тех, с кем находятся в контакте. Контакт с людьми, в которых есть зло! Мутации накопились, Пращур принял на себя непосильный груз. Даже этот гигант не выдержал напряжения, смог только сказать последнее слово Юнуаку», – тут Гайди услышал песнь тревоги, Одиннадцатая вся покраснела от крови. «Но только мы, Искатели, сможем предупредить наших Спутников о такой опасности в будущем!» – инженера сбило с ног, стебель Одиннадцатой грубо выдрали из плеча человека и она погасла. Гайди не смог даже закричать, настолько быстро его разорвали.
– Скорее! Скорее, прошу вас! – почти выкрикнул Пайти с перекошенным от напряжения дёргающимся лицом, всегда таким спокойно ровным и неподвижным. – Я отключаю приёмники… – но тут он услышал Песню, он замер на мгновение, прислушиваясь к ней.
Он повернулся к Заросли О-А, которая одна только и оставалась по эту сторону Барьера. Вокруг неё темнели на рыхлой земле десятки холмиков погибших Зарослей. Некки на плече Пайти замерцала ярким синим цветом.
– Что, хорошая моя, больно? Больно видеть, как другие уходят, а родня превратилась в смерть? – Пайти, протянул руку к Ней-Ки-Девять-Шесть, и посмотрел на куст О-А. Неподвижное большое пушистое сиреневое растение перед человеком почуяло его, и внезапно встрепенулось, зашелестело, затрещало множеством ветвей, её гибкий стебель изогнулся и О-А приблизилась к Искателю, волоча часть корней, которые уже стали чернеть.
К лицу человека прикоснулись ростки последней из живых ветвей Полевых Зарослей. Они умирали. Их Дети-Цветы уходили. Уходили навсегда. Заросли не могли этого сделать, – их корни были слишком глубоко, их было слишком много, и ни один из Ковчегов по отдельности, и вместе корабли, не смогли бы вместить Родительские Заросли, сплетённые воедино тысячелетия назад, даже будь они здоровы.
Болезнь, поразившая Корни, уже убила Пращура. Без него Заросли переродились, потеряли разум, из всех эмоций, осталась только ярость. Теперь уже невозможно было остановить безумие, охватившее их. Только немногие из Зарослей оставались способными чувствовать и мыслить, и защищали теперь людей, от того, что вчера было родным, а сегодня металось по планете, убивая всё живое. Убивая детей – Некка-Та и Искателей. Полёвка О-А заняла позицию между человеком и Барьером. Пайти гладил Некки.
Пайти разглядел свою жену, Неанку, там, где ей и следовало быть, возле генераторов Барьера. С ней всё хорошо. Она пела вместе со Спутниками. Инженер нашёл через новую корневую сеть Искателя Юнуака.
– Юнуак, – вопросительно просигналил Пайти.
– Да, Пайти, я тоже слушаю Песню, – ответил не понявший настроения своего друга Юнуак. Его сын, инженер Аиттак уже занимался подготовкой Ковчега, проверял настройки привода смещения, испытывал генератор безвременных нитей, и с улыбкой продолжал слушать пение Цветов. Все части работали идеально. Некк-Та уже занимали места, Пилот готов.
– Я думаю… – начал говорить Пайти.
– Так. Что-то случилось? – встревожился старший Искатель.
– Возможно, да. Возможно, мы ошиблись, отправив их одних.
– Не понимаю? Мы для них сейчас самая большая угроза!
– Но только живой Искатель распознает эту опасность!
– У них есть Пилот, разве недостаточно?
– А если от него останется только отпечаток в Камне?
– Мы отправили уже всех, кого могли. Почти все группы на планете уже уничтожены. Я так полагаю потому, что нет связи, даже Тайби молчит. – Юнуак покачал головой, продолжая не понимать мысль Пайти.
– Только живой человек распознает в других ту же опасность!
– Верь, дружище. Они справятся. Иначе погибнут. Верь в силу доброго начала жизни. К тому же, охранная система не позволит злым существам пробраться внутрь Ковчега. – Юнуак повернулся к Аиттак. Тот кивнул.
– Ты уверен, что эмоции всюду одинаковы? – Пайти сомневался.
– Цветы чувствуют жизнь в тебе, когда нет зла в твоих мыслях. Некк-Та чувствуют. И я им доверяю. Я им желаю успеха. Пусть помнят нас, и помнят о наших ошибках, помнят так, как умеют.
– Ты заметил, Песня изменилась? Она стала Общей! – спросил Пайти.
– Моя Некки тоже звучит иначе, – согласился Юнуак.
– Полагаешь, это есть то самое? – уточнил инженер Пайти.
– Да. Они уже помнят нас. Тебя, меня, всех. Они помнят обо всех нас.
– Девяносто шестая только что выразила согласие через транслятор! – Воскликнул Пайти. Его голос радостно дрожал, он впервые услышал её речь.
– Значит, я прав. Они справятся, даже если человека не будет рядом.
Юнуак услышал «да» от Некки. Он ощутил тепло и заботу.
– Поторопитесь! Мы разрываем связи. Берегите себя, берегите последних из нас… Помните нас, помните о нас… – умоляюще лепетала Неанка, наблюдая, как некоторые ячейки замедлились перед окном, ведущим на далёкую орбиту газового гиганта в родной системе Искателей, туда, где Ковчег уже ждал Некк-Та, чтобы уйти с ними к другим звёздам, и искать иную жизнь, такую, которая сумеет принять Цветы. Её Некк, Нек-Ки-Алай-Два-Шесть на правом плече медленно сменил цвет от алого к бурому, сник, едва держась одним из лепестков за шею своей носительницы.
Окно Ковчега плавно поднялось над синим полем, уменьшаясь в размерах. Пайти с криком исчез в Зарослях, колючих, почти чёрных. Юнуак, смотревший до этого в небо, резко обернулся. Неанка плакала. Барьер рухнул. Чёрные Заросли ринулись к последним Искателям, а те молча стояли в ожидании смерти. Никто из них не мог решиться убить хоть одного из Родителей, даже для сохранения своей жизни. Только О-А кинулась на первую группу сплетённых стеблей с чёрными иссохшими ветвями, покрытыми грязью, кровью и остатками чего-то, что было недавно живым.
Старший Искатель Тайби, так и не смог наладить связь с другими площадками. В сотне миль его старший собрат, Юнуак, наверняка отправил все свои Ковчеги. Вот Тайби не успел. В последний Ковчег прорвались распухшие от смерти Чёрные Заросли. Тайби остался один, только его Некки Миэ-Семь слабо тлеет, свисая с плеча, бессильно качается и мешает двигаться. «О, Вэйли! Сын мой! Таилэ, супруга моя! Ведите Ковчеги, помогите Спутникам найти дом», – молнией мысль ударила человека.
Три излучателя продолжали глушить подступающих к нему Зарослей. Тайби вспомнил, какими они были тогда, в далёком детстве, когда его забрали на перевоспитание. Добрыми, но настойчивыми. Строгими, но ласковыми. Они сами не говорили, но он понимал всё, что Родители хотели сделать или сказать, ведь рядом всегда были Цветы, которые пели и переводили. Тайби учился чувствовать жизнь. Его жестокосердие угасло в непроходимых джунглях, и когда обучение закончилось, пришла Миэ-Семь.
И вот теперь всё зло, которое Заросли так и не смогли уничтожить в Тайби и других людях, вырвалось наружу. Только жёсткое излучение подавляло в Зарослях эту звериную ярость. Но при этом убивало их. Именно Тайби нашёл способ остановить распространение мутаций и заглушить поражённых болезнью. Но способ этот жесток, бессердечен, и ведёт к смерти. Была очень слабая надежда на то, что Полевые Заросли сумеют восстановить себя, выживут. Когда Юнуак говорил с Пращуром, они вместе успели найти решение – увезти с планеты Цветы, только они несут в себе все части Сообщества. Только они могут возродить Небесный Мир. «Юнуак, надеюсь, ты смог отправить их всех», – подумал Тайби, увидев, как чёрные ветки оплели основание одного излучателя.
«Вот и расплата за наши самоуверенность и надменность», – мелькнула мысль. Стойки с глушилками повалились под напором тьмы. Внезапно Тайби ощутил, как его охватили со всех сторон жилистые грубые тёмно-лиловые стебли, возникшие прямо из-под земли. Это были Полевые Заросли! Не все они обратились в эту страшную чёрную массу, и теперь сохранившие душу Родители защищали собой последних Детей-Искателей. Тех, кого приняли поющие Цветы, первые Дети. Некк-Та, которые связали корни, растения и людей в Сообщество. Цветы, которые могли размножаться, только если ощущали эмоции жизни, и погибали, если происходило что-то злое.
Та боль, которую беспрерывно ощущали все, – Тайби, другие люди, все живые растения Сообщества, – внезапно исчезла. Тайби знал, что его смерть скоро наступит. Невозможно было выжить в коконе из мёртвых Зарослей, но у него будет могила, – нечто очень древнее, из тех времён, когда люди… когда они ещё не были людьми, а такими же зверями, которых во множестве Искатели Небесного Мира нашли по всей Галактике.
Глава 1. Прибытие
Лето. Суббота, около полудня. Облачно.
Окраина Кисловки. Настоящая, старая Кисловка. Низкие деревянные дома, в один или два этажа. Печные трубы дымят даже летом. Между неровных рядов домов бегут узкие дороги с выраженной колеёй и широкими пыльными обочинами, края которых, примыкающие к деревянным заборам, покрыты скошенной травой. Вдоль заборов пестреют непролазные кушари, – то сирень, то барбарис. Только перед калитками и воротами та же голая пыльная истоптанная земля, что на обочине дороги.
А вот вдоль забора из красного кирпича аккуратно посажены кусты дёрена белого. Здесь здание двухэтажное, кирпичное, недавно построено. Здесь и газон поаккуратнее, чем у прочих домов. Таких домов мало в Кисловке, это отголоски давно угасшего экономического подъёма.
Несколько дорог, по которым можно добраться до города, оплели разросшуюся деревеньку. Далеко, на западе, бежит автострада, параллельно которой проходит железная дорога. Чтобы добраться до станции и сесть на электричку, пешком придётся идти почти час. Но через Кисловку ходит автобус. Этот маршрут чудом сохранился с тех времён, когда рядом с Кисловкой появился посёлок «Механик», созданный для сотрудников НИИ и работников механического завода.
Бывший посёлок «Механик» и стал Кисловкой. Большой Кисловкой, но всё же не городом. Высотки тут выстроены угловатыми, но уютными полукольцами, внутри больших дворов росли редкие деревца и дикий кустарник. Детские площадки зажаты автостоянками, и машины жильцов столпились, будто очередь за дефицитом в стародавние времена. Детвора с весёлым визгом носилась по двору под присмотром нескольких стариков и старушек. Здесь царило умиротворение. Огромный и шумный город темнел едва различимым смогом севернее.
На самой окраине Кисловки, там, где проходила старая дорога, ведущая к мосту через речку Ажорку, стояли недостроенные кирпичные дома, с пустыми глазницами окон, без крыш. Через дверные проёмы видны незаконченные стены комнат. Хозяева широко размахнулись, каждый дом занимал чуть не половину участка. Но уже лет десять, как эти участки оказались заброшены, и стали Местом Встречи местного кошачьего народа.
Ажорка вместе с дорогой – улица Дальняя, – поворачивала почти строго на север на углу первого участка, где ещё был забор. Западный берег реки в этих местах высок и крут, скальные породы рыжих и серых оттенков обнажились. Они отбрасывали серо-зелёную воду, и на восточный берег накатывали волны. Вдали терялся длинный мост с одной низкой аркой.
За кирпичными коробками брошенных участков Старой Кисловки чернели овраги. До ближайшего из них, длинного и широкого, с грязной водой на самом дне, окаймлённого бурой травой и вьюном, всего-то шагов тридцать от последнего участка. Бывшая пашня, вся изрезанная этими оврагами, шла до самого лесочка на западе. Всяэта территория давно пустовала, люди редко сюда заглядывали, хотя жилые дома располагались всего лишь в полусотне метров от первого из недостроенных. Кисловские коты и кошки своими песнями изредка мешали людям заснуть, когда собирались на Месте Встречи для обсуждения накопившихся новостей.
Природа, казалось, приготовилась к сегодняшнему особенному дню, ждала некоего важного события, и потому загодя выгнала людей из жилищ и изувечила их поля. В эту субботу и птицы облетали стороной и пашню, и остовы зданий на повороте улицы Дальней, избегали оврагов.
Сквозь резко очерченные просветы грязно белого небесного покрова пробивались потоки солнечного света. Широкие лучи, как на пейзаже, написанном маслом, упирались в землю. В большом овраге стало светло.
И тут что-то произошло: через один из просветов в облаках протянулся к земле конус с зеркальной поверхностью. Своим основанием этот объект накрыл бывшую пашню, овраги, кирпичные стены, старую разбитую дорогу. Отражение неба неуловимо быстро изогнулось, внутри конуса мелькнула продолговатая тень. Зеркальный конус исчез также быстро, как и появился. Тихий стон прокатился в воздухе. Серый туман заклубился над большим оврагом. Никто из людей этого не видел, конечно.
Алымов-старший, кряхтя, ухватился за монтировку, и попытался приподнять установку: телескоп должен стоять ровно, не качаться. Ножка треноги опасно задралась, задела ногу Олега. Тот бросил молоток, и помог отцу. Уголок толи остался не прибитым к доскам конструкции, напоминающей лёгкий тент, который сумеет передвинуть один старик, чтобы защитить от дождя себя и довольной дорогой телескоп, «Звездогляд-1005».
Отец и сын спустились с крыши – пора пообедать и отдохнуть. Поднялись на веранду, и Виктор Иванович тут же устало уселся на скамейке.
– Олежка, а скажи, когда у меня тут второй внук станет бегать?
Олег тяжело вздохнул, вытер пот со лба. От грязной перчатки на лбу остались разводы и небольшой кусочек опилок. Олег снова вздохнул и сел на скамеечку рядом с отцом, ладонями упёрся в колени, пальцами их сжал.
– Боимся мы, отец. Ты же знаешь, Никитка трудно родился. И болеет.
– Знаю, как не знать-то, – ответил Алымов и опустил голову.
– Что ж, теперь так и будете, втроём? Хоть тогда Никитку привезите.
– Ладно, отец, привезём, лето ещё долгое. – Олег хотел привезти сына. Только Леночка не отпускала. «Ну что там делать моему мальчику?» – щебетала она суетливо, торопясь произносить слова. «Пусть тут играет, во дворе полно детишек, а у деда нашего в деревне никого нет же», – и она права, здесь малых детишек почти и нет, Стёпка Уваровых да Мишка. Остальные же – это ребятня постарше. Незачем Никитке с ними водиться.
После обеда Алымов-старший прилёг вздремнуть, Олег расположился в большой комнате дома с ноутбуком. Елена ждала звонка. Надо отчитаться, спросить о том, что надо прикупить на обратном пути. Хорошо, что «Механик» рядом, интернет и здесь теперь имеется.
Кот Рыжик пробрался Месту Встречи. Он хотел найти свою подругу, но запахи кучи старого тряпья, что была избрана Домом, сказали ему, что дети уже достаточно подросли, и теперь разбрелись по округе. Подруга ушла отсюда несколько дней назад. Рыжик осторожно исследовал её путь, убедился в том, что с ней ничего не случилось.
«Странные эти люди. Почему меня Рыжиком называют? Старик добрый. Многое понимает. Только никак ему не объяснить, что я не могу быть Рыжиком. Я – Красненький, неужели он не видит?» – Рыжик уселся в раздумьях. Следы. Запахи. Ветер что-то принёс незнакомое с запада.
Стоп! Кто это? Другой. Чёрный кот с пепельной полосой на морде. Рыжик знает его. Черныш был здесь совсем недавно. «Люди так его называют». – кот продолжил исследование: здесь его подруга, Пушинка, говорила с Чернышом, но недолго они поговорили, и разошлись в разные стороны. След Черныша, его вечного соперника, пропал недалеко от оврага. Рыжик остолбенел: белёсый туман перед ним внезапно стал гуще, появился сильный запах, непонятный, вызывающий тревогу, страх. «Так. Опять люди что-то натворили!» – подумал кот.
Промозглое утро вспомнилось Рыжику. Когда плохо видно, мокро в воздухе, отчего тяжело дышать. Дымка утренняя надвигалась на него какими-то рывками, внутри что-то вспыхивало, мерцало. «Не огонь это, не фонарики, не искры. Непонятное. Страшно», – кот наблюдал, пятясь к домам. Тело прижато к земле, брюхом он задевал землю, травку, мелкие камешки.
«Кш-ррр-ми-ээ» – пронеслось в сознании кота. Клубы дыма приблизились к животному. Внутри серого тумана что-то мерцало лиловыми и зелёными всполохами. Рыжик принюхался. Из тумана шли запахи, много, разные, что-то знакомое в них ощущалось. И Черныш там был! «Черныш», – мелькнули слова, которые сказал не Рыжик. «Кто говорит?!» – он испугался.
Кот затравленно стал озираться и тихо зашипел. Туман коснулся его. Рыжик взвизгнул во всю глотку, эхо его крика угасло в тумане. Ему стало тепло, но неприятно. И он бросился со всех лап бежать куда подальше.
Алымов-старший осмотрел задний двор. Рыжика не было. Миска на веранде, миска в сарае – обе пусты. «Вот ведь обжора! Наверное, ещё и мышей домой притащит, чтобы со мной поделиться», – и Виктор улыбнулся.
– Олежка! Не помнишь, когда последний раз кота видел? – спросил он у сына. Немного беспокойно на душе, когда кот уходит надолго.
– Не помню, утром я приехал, он меня встретил, и всё. – ответил Олег.
Алымов-старший махнул рукой, и направился к воротам, чтобы выпустить Тойоту. Пора ехать. Никитка ждёт, Ленушка беспокоится.
Минивэн злобно взвизгнул, когда Олег в очередной раз попытался выехать со двора. Отец стоял у ворот, качая головой. Олег заглушил движок.
– Ну, всё, хана. – сказал он с досадой. – Япошка тойотская!
– Да, нехорошо. Нельзя с таким двигателем ехать, не дай боже, угодишь в историю. – с тревогой отозвался Виктор Иванович.
– Не знаю, что и делать теперь. Сюда эвакуатор не поедет.
– Есть же тут ребята, у них дед Лёня за главаря, помнишь такого?
– Ой, нет, ты что! – Олег помнил деда Лёню, поэтому воскликнул довольно громко, даже сам удивился своей реакции. Отец рассмеялся.
– По-о-мнишь, ага! Вижу! – Алымов погрозил пальчиком, изображая Леонида Старикова. Олег посмотрел на отца, и его лицо расплылось в улыбке: так дед Лёня грозил пацанам, которые летом забирались во двор его дома, чтобы поживиться яблочками и набрать орехов грецких. Ух, как они улепётывали, чтобы не попасть под хлёсткие удары веником!
– Пойдём, Олежа, поговорим. Там ребята гонки устраивают, на автостраде, ночами. У них и мастерская имеется, завсегда машины есть, и починить твою они уж сумеют. Леонид их всему обучил, я знаю.
– Ладно, пойдём. – расстроенный Олег быстро согласился. – Надо мне только позвонить. Предупрежу, что позднее приеду.
– Ох, да. – согласился отец. – Звони. Я пойду, а ты догоняй.
Вечерело. Небо очищалось от уже темнеющих облаков, ветры сдували их, как пух с одуванчиков на лугу. Большой красный диск Солнца на западе оставил от себя узкий серп, и своими косыми лучами подсвечивал убегающие облака, так что их края приобрели оранжевые оттенки. Река тихо шелестела вдали, унося на север своими водами дневное настроение, и Алымовы, отец и сын, медленно шагали по пыльной обочине дороги к остановке. Ситуация с автомобилей Алымова-младшего испортила день.
– Ты не переживай, Олежка. Починят, неужто не знаешь деда Лёню? – ободряюще говорил Виктор Иванович своим низким голосом.
– Да, может, и починят, но ведь суббота. – Олег досадливо сморщился, на его лице появились складки, на высоком лбе, под глазами, на щеках. Отец мельком взглянул на него, и хмыкнул.
– Боишься, что дед Лёня в загул уйдёт? Не переживай, не уйдёт.
– Да как не переживать-то? Ленка хотела, чтобы мы прокатились завтра по городу, шопинг, понимаешь? – Олег просветлел, выпрямился, вспомнив о жене, о сынишке: «Как-то они там? Небось, ждут, не трезвонят, терпеливые».
Алымов-старший шёл рядом и размышлял. «Похож Олежка на маму, ой, похож. Даже морщинки там же проступают. И внук растёт добрый», – Виктор тоже улыбнулся и взглянул на сына. Олег заговорил первым.
– Никитос просил в парк пойти, столько всего летом в парке.
– О! Конечно, игры – это замечательно. Но ведь есть такси?
– Да, такси… Такси дороже, чем на своей тачке. И вещей меньше возьмёшь, и вообще… – Олег снова помрачнел. Отец похлопал его по плечу.
– Олежка, парень, что ты так переживаешь, два или три дня побегаете на своих двоих, ничего страшного не случится ведь! – Алымов как мог, пытался успокоить Олега. Сложная настала жизнь, непонятная.
– Ладно, отец. Поеду на автобусе, куда деваться.
– А что же своими гаджетами не воспользуешься?
– Так до Кисловки же проезд стоит как полёт на Луну, отец! Что ты, в самом-то деле! – Олег одновременно и возмутился, и посмеялся. Какой же отец дремучий! «Да, это тебе не Союз… сели-поехали…» – Олег вспомнил далёкое детство, вспомнил, как всей семьёй добирались сюда пешком, а он, удобно устроившись на шее родителя, глазел по сторонам. Мама, молодая, стройная, весёлая. Живая. Руки светлые, мягкие и тёплые. Голос звенит.
– Не грусти, Олежка, – отец как-то сразу понял мысли сына.
На замечание сына о своей бытовой отсталости он и внимания не обратил. Конечно, дремучий дед, сто лет в обед. Карту свою до сих пор на комоде прячет, ходит по магазинам с бумажными деньгами да с мелочью. Очередь собой тормозит, когда сдачи нет на кассе. А часто теперь такое происходит. Все же нынче с картами да телефонами. И скидки у них, и бонусы, кэшбеки. Запутаешься. Но люди всё же добрые, иногда кто-то скидкой поделится, кто-то скажет: – «Ой, давайте уже я оплачу, там всего-то семь соток, подумаешь…» – и протягивает кассирше свою пластиковую карту. Или телефоном тычет сразу. Куар-код. Вот!
Улица Победы. Они стояли на остановке, под навесом. Проступили первые звёзды на очистившемся небе. Белые ночи не такие уж светлые, и мимо проезжавшие редкие легковушки слепили глаза яркими фарами.
Автобус, наверное, задерживался на переезде. Олег заметно нервничал.
– Глянь, на севере что-то светится, – постарался отвлечь сына Виктор.
– Так лето. Белые ночи, ничего удивительного, – отмахнулся Олег.
– Нет, нет, Олежка, глянь же, это где-то на краю Кисловки.
– Где-где? – вяло заинтересовался Олег.
– Кажется, на Дальней, на старой дороге в город, – решил Виктор.
– Ну, возможно, возможно… – протянул Олег.
Они немного поговорили о прошлой, забытой уже работе Виктора Ивановича. О том, что обсерваторию не закрыли, хотя и стариков уволили, а молодёжи осталось едва ли не вполовину меньше необходимого по штату.
Подъехал автобус, пышущий жаром разогретого двигателя, который клокотал и фыркал. Один человек вышел из дверей, и Олег заскочил в салон. Там он развернулся, и помахал отцу на прощание. Виктор поднял руку.
Старик направился в сторону улицы Дальней. Что-то там светилось. «Интересно, кто там вдруг появился? Неужели вернулись хозяева этих недостроек?» – размышлял Виктор, повернув на улицу Гоголя, к реке.
До поворота к мосту не он дошёл. Почему-то возникло беспокойство, и желание вернуться домой. «Странное ощущение», – подумал Алымов. – «Вроде бы меня кто-то пытается остановить, в грудь толкает. Сердце?» – он машинально приложил правую руку к груди. Остановился. Рукой лихорадочно пошарил в кармане ветровки. Достал пузырёк и привычными движениями уложил большую таблетку под язык. Постоял. Повернулся, и побрёл назад, к своему дому. «Олежка, поди, станцию уже проехал», – Виктор решил не звонить сыну. Столько у него сейчас дел, куда там звонить.
Алымов снова остановился. Он заметил в стороне какое-то странное серое облачко, которое одиноко летело в небе и чуть мерцало. Ветер нёс облачко на восток, и оно вскоре исчезло где-то за рекой. «Чудные дела, ветра у земли нет, а на сотне метров прям ураган!» – удивился бывший техник обсерватории. Он побрёл дальше. Дважды проверил, нет ли аритмии.
Виктор заприметил Рыжика, сидящего на заборе. «Вот он где, меня ждёт, нагулялся. Без мышей обошлось, похоже», – Виктор прибавил шагу.
Когда Алымов-старший затворил за собой калитку и направился к веранде, кот спрыгнул с забора, и стал льнуть к нему, крутился возле ног.
«Человек! Старик, послушай меня! О, да, Рыжик, Рыжик… Алый Мой человек, друг, я встретил что-то непонятное там, на Месте Встречи. Прозрачное, сверкает, но не лампочка, и движется. И оно что-то говорит», – Рыжик бежал за человеком и мяукал, пытаясь рассказать о произошедшем.
«Ой, ну почеши, ага. Как вам хорошо-то, с такими лапами. Вроде крючки крючками, а всюду можете достать», – кота погладили, и он изогнул спинку, чуть заметно фыркнув от удовольствия.
«Меня бы тоже помыл, а? Нет. Ну и ладно», – Виктор стоял перед умывальником, щедро разбрызгивая вокруг себя воду. Затем он вытер лицо, руки, и поднялся на веранду. Там открыл шкафчик и достал из него пакетик.
«О! Нямка! Ой, фу, опять старое… Алый, Алый Мой, найди мне что-то посвежее в другой раз, ладно?» – Рыжик принялся есть. В горле ему что-то драло. Он решил, что это от жажды. Виктор наливал в другую миску воду из бидона: «О! Водичка, хорошо», – Рыжик перешёл к этой миске, начал пить.