Денис Викторович Прохор
Тайна императрицы
– Ничего себе. – присвистнул от удивления полковник.– Да у тебя здесь палаты царские, Ухватов. Не ожидал.
– Особый арестант и кондиции особые, господин полковник. А-а-а вот ты, где!
Ухватов вытащил спрятавшегося за факелом херувимчика, поднес его к выходу и выбросил вон.
– Летят отовсюду, мухи. С адмиралтейства, с рынка, из университета и все здесь прячутся. Будто медом им здесь намазано, под землей.
– Что же гоняешь? Разве не жалко? – спросил Бабицкий.
– Жалко, ваше благородие, господин секретарь. Глаза у них такие, коровьи, беспомощные. Страсть как жалко. А ну как вспомню, что не по сердцу, а по службе, то ничего. Легче становится. – Ухватов погрозил метлой. – У басурмане.
Ухватов отпер тяжелую дверь и, поднатужившись, потянул на себя дверь. Камера заключенного резко контрастировала с туннелем, вотчиной Ухватова. Сочащиеся влагой стены и скупой свет от одинокой желтой свечи. Бабицкий горделиво выступил вперед.
– Андрей Шлецер, государственный преступ …– и осекся Бабицкий. Это было чудовищно нелепо то, что он увидел. Кандалы присутствовали, как и положено, на руках и ногах, но головы и туловища не было. Вместо них Бабицкий увидел репу, вологодскую огромную репу с грубо намалеванными глазами и ртом. Репа качалась и протягивала к нему руки, звеня кандалами. И все же Бабицкий закончил начатое.
– Вас призывает вице-канцлер.
Вечер сюрпризов.
Тепло и уютно было в кабинете вице-канцлера. Вздыхала голландская печь с изразцами. За пентраграммным столиком с хрустальным винным графином, фужерами и фруктами сидели два заклятых врага или друга. Остерман и кабинет-министр Волынской. Они приговаривали помаленьку, не спеша, рябиновую настойку.
– Право, не пойму, Петр Иванович, чего это мы с вами на людях собачимся? Вы, человек, в области разума пышный. Втолкуйте же мне, как это вы мудрено на днях выразились, тортиле галапагосской, зачем мы это делаем? Всяк во дворце знает, что мы с вами не разлей друзья в делах денежно-государственных, зачем комедию ломаем?
– Знаете, кабинет-министр, я долго живу в России. Нет, здесь все замечательно. Есть государство и все остальные, которые думают, что тоже есть. Есть целый кабинет-министр , но политики, как борьбы идей, в европейском смысле, нет. Пустота вместо. Интересу много у всех и до всего, а идей нет. Не политика в России – пустыня. Мы с вами должны стать началом источников благоухающих, дабы пустыню эту оживить. Верю, за нами придут другие. Толпа дармоедов нагрянет, не сомневайтесь. А пока мне, как ученику дрезденского колбасника, сам Бог велел, шпиговать умы европейскими ценностями, а вам, коренному борщееду и хреногрызу, аромат родных лаптей в покое беречь.
– Да зачем же? Все же знают, что два сапога пара. Кого дурим, вице-канцлер?
– Тех, кому и жизнь без этого не жизнь, а таких весь мир и Лиговка впридачу.
Сзади на цыпочках к Остерману приблизился слуга и что-то шепнул на ухо. Вице-канцлер вздрогнул.
– Уже здесь? Просите, просите немедленно.
Слуга кивнул и удалился. Волынской поморщился.
– Неужели другого кого подыскать нельзя? Нахлебаемся мы с этим Шлецером по самые папильотки.
– Пора оставить старые счеты. Конечно, Шлёцер – это монашка и банан. Гремучая смесь. Но без него нам не обойтись. Эт-то что такое? – обычная невозмутимость едва не покинула вице-канцлера.
– Арестант доставлен, ваше сиятельство!
С чувством исполненного долга отчеканил Бабицкий. Рядом с ним качнулась пасмурная репа с рисованными глазищами и выглянула хитрая косматая рожа Ухватова.
– Я так, понимаю, вы по дороге заглянули на маскарад, Бабицкий?
– Этот костюм – условие заключения опаснейших преступников, Ухватов подтверди.– обратился Бабицкий к сержанту.
– Ухватов? Какой Ухватов? – вице-канцлер посмотрел на пройдошливого сержанта.
– Шлёцер может вы, объясните в чем дело?
Теперь пришел черед удивляться Бабицкому.
– Шлецер? Какой Шлецер?
Поддельному Ухватову ничего не оставалось делать кроме как снять накладной парик и брови, и усы. Перед Бабицким и Остерманом предстал гладковыбритый худощавый человек небольшого роста с волевым носатым лицом. Андрей Шлёцер.
– Признаю, вице-канцлер, ваш глаз до сих пор самый глазючий глаз Империи.
– А вы ничуть не изменились, Шлёцер. Ваши комплименты, как всегда, больше похожи на некрологи. Я начинаю опасаться за свое зрение..
– Вам не о чем тревожиться, вице-канцлер. Вы сглазили целую страну, куда мне до вас, простому вселенскому патриарху.
– Да, что он несет этот прощелыга? – поспешил напомнить о себе Волынской.
– Вам не знакома эта история, кабинет-министр, – удивился Остерман.– О ней шуршали веера во всех европейских салонах. Уездный Чебурахинск вздрогнул, когда в него по пути из Константинополя в Святую Землю заглянул вселенский патриарх Амфибрахий 4. После себя он оставил разоренное пепелище и дочку городского головы. Беременную, по ее собственным уверениям, от мимо проходящего Святого Духа.
– Неужели этот негодяй посмел надеть святые одежды? – возмутился Волынской.
– В этом не было нужды. Чебурахинску хватило имени Амфибрахий, произнесенного благочестивым и грозным голосом, чтобы вывернуть карманы наизнанку.
Шлёцер усмехнулся.
– Покончим с этим, вице-канцлер. Прошлое- это бешеная собака. Никогда не знаешь, когда, где и кого она укусит. Самое время отпустить вашего помощника и сей овощ. – Шлёцер погладил репу. – Он – плод моей скуки и плохих манер моего тюремщика. Я назвал этот сорт – ухватовка. Ничего личного, просто красиво. Отпустим их и, наконец, приступим к тому ради чего вы и призвали меня вновь на этот свет.
Императрица отходит ко сну.
За императрицей водилась одна странность с самого начала ее царствования. В свою спальню кроме герцога Бирона и доверенного цирюльника она не допускала никого. Сама раздевалась и одевалась. Свита видела ее всегда тщательно одетой и причесанной. Это давало обильную пищу для слухов, но тем не менее и сегодня вся свита остановилась перед царской опочивальней, склонив головы. Рослые гайдуки открыли тяжелые створки дверей. Императрица вошла в темную спальню и двери тотчас закрылись за ней. В спальне царил полумрак. Императрица подошла к огромной кровати в форме сердца и повернулась к зеркальному трюмо. Огромная уродливая женщина смотрела на нее. В зеркале она увидела Бирона. Он медленно подходил к ней, и лицо его было безучастно. Над головой Бирона взлетел узкий длинный нож. Императрица не шелохнулась.
Вечер сюрпризов (продолжение)
– Скажу вам прямо, Шлёцер. Здесь нужен не человек, а дьявол. Поэтому я и вызвал вас. Прямиком из пекла. – сказал вице-канцлер.
– Куда вы же меня и отправили, герцог.
– Мы сыграли в честную игру. Вы проиграли, я победил. К тому же я заплачу деньгами, а что вам предлагал за мое убийство этот мелкий интриган князь Лимбургский? Жалкий чин полицмейстера Петербурга или фрейлину императрицы на выбор. Вы достойны большего, Шлецер. Я вам говорю.
– Именно на это я и рассчитывал, ваше сиятельство, когда выдал вам заговор князя Лимбургского. И получил, то, что получил. Совершенно роскошную камеру в Петропавловской крепости.
– А вы злой. Помилуйте, какие могут быть разногласия между конфидентами.– Остерман подбежал к Шлецеру и схватил его за руки. – Ну, соглашайтесь. Я осыплю вас золотом.
– Или отправлю на плаху – продолжил Шлецер.
– Вот видите. Вы же все понимаете. Умнейший вы человек. Знаете, что про вас сказал кабинет-министр. Эта замечательная голова давно достойна кунсткамеры. Как вам? Совершенно недурно.
Шлецер поклонился.
– Польщен такой похвалой. Надеюсь, кабинет-министр составит мне компанию. Так же как и вы, ваше сиятельство.– Шлецер поклонился еще ниже.
Остерман рассмеялся:
– Согласен. Но только после вас и кабинет-министра. Ваши условия, Шлёцер?
– Корону российской империи и Тульскую губернию для сдачи в аренду ответственным квартиросъемщикам. Мне надо на что-то существовать.
– Совсем ты ошалел, братец. – чуть не поперхнулся Волынской. – Вице-канцлер, он же издевается над нами.
– Проси невозможное и получишь то, что хочешь. – сказал Шлёцер.– Согласен на десять тысяч золотом и вольный выезд из страны.
– Ни за что. – отрезал Волынской.
– Ни за что не откажемся от столь заманчивого предложения. – добавил вице-канцлер.
– Тогда к делу.
– В Москву вы поедете под видом чиновника, назначенного для ревизии морской коллегии.
– Так, понимаю. Вице-канцлер, вы великий конспиратор. Выкопать в Москве море только, чтобы обеспечить мне правдивую легенду.
– В Москве есть навигацкая школа и богадельня для отставных боцманов. Их вы и будете инспектировать. Далее, в Москве свяжетесь с тайным советником Кулебякиным. Он дельный и опытный чиновник Тайной Канцелярии. Он занимается делом об убийстве посланника. Нам важно время, Шлёцер. Вы получите самых лучших лошадей на всех станциях по пути в Москву. Отыщите преступника и привезите его в Петербург. Он нам нужен только живым.
– А мертвый кесаря не устроит?
– Не устроит. После одной довольно неприятной карточной истории между ним и герцогом Бироном, кесарь как-то не особо верит в Россию. Бабицкий!
Из потайной комнаты в углу кабинета вышел Бабицкий с совершенно потухшим лицом.
– Отчасти вы знакомы. Граф Генрих Бабицкий. – представил герцог. – Он поедет с вами, Шлецер. Не возражаете?
– Нет. Только снабдите графа достаточным количеством конвертов и бумаги. В прошлый раз из-за вашей скупости мне пришлось оплачивать доносы на самого себя.
Императрица отходит ко сну (продолжение).
- Чертов крючок. – ругался герцог Бирон, ворочая ножом между лопаток самодержицы всероссийской. Он надавил сильнее и нож сломался. Императрица не шелохнулась.
Холерный карантин.
Через прозрачную ночь несла холеная бироновская четверка теплый уютный возок. Шлецер читал книгу, под качающимся бронзовым светильником, а Бабицкий, полу прикрыв глаза, наблюдал за ним.
– Не зная вас, Шлецер, никогда не подумал бы, что этот гетингенский сморчок профессор, эта сушеная костлявая селедка на самом деле самый удачливый авантюрист и наемный убийца. Вы повинны в гибели герцога Фридляндского. Я ведь знал его, Шлецер. Он был порядочный прохвост, конечно. Но вы Шлецер. То, что вы с ним сделали, это выше моего понимания. В конце концов, он был дворянином. А это заслуживает иной участи.
– Это была личная просьба герцогини. Раскаленный прут в дворянскую задницу, Генрих.
– Но даже ваше ремесло требует некоего благородства. Есть ли у вас какие-нибудь принципы?
– Есть. Это главный мой принцип, граф. Вопросы чести и для меня не пустой звук, Генрих. Успокойтесь. Во время экзекуции я стыдливо прикрыл очи. – невозмутимо отвечал Шлецер, переворачивая страницу.
Внезапно летучий возок остановился. Были слышны голоса, и рука Бабицкого привычно потянулась к рукояти пистолета. Дверца возка отворилась, и , не впуская мороз, проем заполнила могучая фигура усатого офицера: это был переодетый Дорох.
– Прапорщик Истомин. Кто такие?
– Секретарь коллегии Шлецер и граф Бабицкий. По велению светлейшего герцога следуем в Москву для ревизации военно-морской коллегии. – отвечал Шлецер.– Вот наши подорожные. – он протянул офицеру связку бумаг. Офицер взял их и крикнул в сторону.
– Матюшкин, возьми. Немедленно сжечь.
– Позвольте- вскипел Бабицкий.
– Холерный карантин, господа – не обращая на графа внимания, сказал офицер. – Не пускаем заразу в Москву. По велению его сиятельства губернатора со всех проезжающих велено одежду сымать и сжигать. Взамен давать казенное. Также поступать с личным имуществом. Матюшкин приступайте.
Бабицкий хотел что-то сказать, но вместо офицера в проеме появилось несколько пар растопыренных рук, которые бесцеремонно вытянули их из возка. В отблесках пылающих огромных костров стояли полностью обнаженные Шлецер , Бабицкий и кучер. На земле лежали разбросанные ворохи одежды и раскрытые сундуки. Между ними сновали шустрые и несуразные солдаты.
– Мы будем жаловаться герцогу – говорил Шлецер.
– Имеете право – отвечал прапорщик. Он пытался писать, устроившись в седле. Чёрный плащ с красной подкладкой прикрывал круп породистого дончака.
– Матюшкин, дай господам, чем срам прикрыть.
Со смехом Матюшкин бросил перед Бабицким ворох тряпья.
– Принимай, маркиза, кафтаны парчовые.
В гневе Бабицкий бросился на солдата.
– Я разобью тебе голову, хам.
Шлецеру с трудом удалось удержать его.
– Совсем не изящно граф. Гоняться неглиже за немытым холопом.
Прапорщик протянул Шлецеру бумагу:
– Расписка за имущество. Завтра получите в канцелярии его сиятельства. Не смею задерживать.
Солдаты остановили еще один возок. Незамедлительно оттуда раздался женский крик. Прапорщик пришпорил коня.
– Какой подлец. Неужели он думает, что я появлюсь в Москве в таком виде. Шлецер я вызову его на дуэль. – разорялся Бабицкий. – Немедленно.
– Я думаю, это будет затруднительно, граф. – Шлецер напяливал на себя домотканую застиранную рубаху. –Он отобрал у вас шпагу. Конечно, вы можете воспользоваться природной. Но…
– Поедемте господа. Околеем ведь. – робко тронул локоть Шлецера посиневший кучер.
Экзотическое трио.
В доме негоцианта Цибульского в этот вечер было многолюдно. Здесь не было сливок общества во главе с губернатором Салтыковым, но цвет торговой Москвы присутствовал. Француз Гвендолин потчевал публику неким невиданным доселе зрелищем. Гости собрались в просторной бальной зале, освещенной свечными люстрами. На первом ряду сидело семейство Цибульских. Пан Цибульский – краснолицый пузырь, его сыновья Броник и Рысик, два пузырика поменьше и пани Мария Цибульская, красивая женщина с оливковой кожей и блестящими черными волосами. Как и положено детям, Броник и Рысик были весьма любопытны. Сейчас, пыхтя и сопя, они выясняли у кого из них волос на голове больше, вцепившись крепко, друг в друга. Пан Цибульский разорвал эту нерушимую братскую связь. Словом и делом.
– Броник, Рысик. Если вы думаете, что невоспитанность это прямая дорога к индийскому слону на ярмарке, то вы ошибаетесь. Это прямой путь к Плутарху. 20 страниц после обеда и вместо ужина.
На сцене с глухим занавесом появился Гвендолин. Трость с набалдашником в виде греческой головки.
– Медам-месьё. Силь ву пле. Внимание проше. Впервые в России и на Земле. Экзотическое трио «Коврига» Только для вас. Кипучая мексиканская бормотуха. Аплодисмант силь ву пле. – сказав это, Гвендолин начал открывать занавес. Постепенно перед зрителями возникала следующая картина. На сцене три раструба, в форме букета распустившихся цветов. На музыкантах были напудренные парики и расшитые золотом камзолы. Один играл на клавесине, второй на арфе, третий держал в руках скрипку. Классический набор, но, тем не менее, публика удивленно ахнула. Такого она еще не видела. Музыкантами были дрессированные мартышки. Мало того мартышки грянули то, что в 18 веке называлось мексиканской бормотухой, а в веке 20-м стало песней группы Битлз «I,me,mine». Конечно, мартышки не могли играть и петь. Полые концы раструбов уходили под сцену, где находились трое гудошников, подхваченных Гвендолином в притоне Китай-города. Именно эти самородки жарили вовсю ивановскую и по-английски.
Дорох
Дорох подкатил к дому Цибульского, что на Солянке, в дорожной карете. Возница, лилипут по кличке Пистон, натянул поводья. Дорох откинул медвежий полог.
– Меня не жди. Гони на Разгуляй.
– Понял, батька. Но, но- пошла ты лошадь.
Дорох вдохнул воздух. Пройдя ворота, Дорох оглянулся по сторонам и, не заметив никого, перемахнул через стену. К нему тотчас бросилась свора собак с громким лаем. Дорох выставил вперед руку и под воздействием этой руки, псы успокоились и стали ластиться, виляя хвостами.
– Барбосы вы. Как есть барбосы. В который раз убеждаюсь, волшебная палочка из сказок – это краковская с чесноком.
По спящему саду Дорох быстро пошел к дому. Бросив на руки слуге шубу, он спросил.
– Начали уже? Не провожайте. Я знаю куда идти.
На площадке второго этажа, при входе в бальную залу, он раскланялся с припозднившимися гостями, и как бы невзначай, ступил на ступеньку лестницы, ведущую на третий этаж. Оставаясь незамеченным, он прошел в комнату госпожи Цибульской. Пододвинув кресло к стене, так чтобы его заметили не сразу, он сел и сплел свои длинные пальцы.
Экзотическое трио (продолжение).
Трио «Коврига» начинала, не поверите, но «Across the universe». Публика онемела от прыти обычных мартышек. Зазвучали первые аккорды. Солист, сидящий за клавесином, спел несколько строк на языке Шекспира, но потом внезапно перешел на русский.
