Камера не показывает Сектора Альбертовича целиком, только когда в кадре звучит его голос, камера показывает его лоб с голубой, уже нечёткой от давности татуировкой – «С.А».. Сектор Альбертович считает (крупный план лба с татуировкой, виден седой мысок)
– Двадцать один… двадцать два.
Общий план – из-за складской конторки, Себякин с перевязанной кровавыми бинтами головой, в оранжевом комбинезоне складывает на тележку искусственные венки.
– Двадцать три…
Камера показывает с точки зрения Сектора Альбертовича, виден листок бумаги в правой руке, ручка в левой. На листке список фамилий, зачеркнуто 23 фамилии, осталась последняя в списке. В фоне, вне фокуса виден оранжевый Себякин, подходящий к тележке. Ручка ползет к 24-той фамилии, вдруг останавливается, ткнув в неё. Видно фамилию – Пулемёткина.
– Всё, всё, Себякин, тащи назад на склад.
Себякин, удивленно смотрит, он стоит с очередным венком возле тележки.
– Сектор Альбертович, так 24 же…
Недоуменный Себякин выжидательно смотрит на Сектора Альбертовича.
– 23, Себякин, 23… Будут вопросы?
– Н-н-н-ет.
Надпись на экране с винъетками в стиле немого кино:
В ЭТОМ ГОДУ ПУЛЕМЁТКИНУ СПИСАЛИ НА ЕЖЕГОДНУЮ ВОСЬМИМАРТОВСКУЮ УТИЛИЗАЦИЮ В РАМКАХ СОКРАЩЕНИЯ, НО СЕКТОР АЛЬБЕРТОВИЧ ПОЧЕМУ-ТО ЗАСТУПИЛСЯ ЗА НЕЁ. БЕДНЯЖКА, СЕКТОР АЛЬБЕРТОВИЧ ВЕДЬ ЗА ПРОСТО ТАК НИ ЗА КОГО НЕ ЗАСТУПАЛСЯ
На всем протяжении рекламы играет песня Edith Piaf – "Non, je ne regrette rien" (Нет, я ни о чем не жалею)
Над холмом заходит солнце. По всему холму медленно опускается в сумерки огромный Эдем. Из-под подножия холма бредут, кутаясь в тряпье, Адам и Ева. Крупный план – их лица, на них грусть, глаза Евы заплаканы. Вдали, слева, вне фокуса, в сумерках пылает силуэт с огненным мечом.
По мере звучания песни, выражение лиц Адама и Евы постепенно меняется. Сначала их лица становятся суровыми и решительными. Затем они медленно начинают улыбаться. Чем больше они улыбаются, тем дальше удаляется камера, охватывая постепенно средний план и общий план. Адам и Ева уже к этому времени смеются во весь голос и бегут вприпрыжку и держась за руки, прочь от Эдема в непроглядную ночь…
Полная темнота, на фоне которой слышно совсем близко хлопанье крыльев и крик попугая.
Чёрный экран. На нем постепенно проявляется надпись:
«Духи Эмерикан Какаду – они стоят даже ЭТОГО»
Ладонь ударяет о кулак. Сектор Альбертович разъярен, виден его вспотевший от ярости лоб с татуировкой. Общий план – кабинет, в котором лежит ковер. Больше в кабинете нет ничего, два окна на противоположных стенах, лёгкие шторы. На ковре стоит пунцовый человек в нарукавниках, это начальник отдела боевой поэзии Глюкин. Рука Сектора Альбертовича берет Глюкина за нос. Раздутая вена на лбу с татуировкой пульсирует. Сектор Альбертович рычит прямо в брови Глюкину:
– Что Вы себе позволяете! Побойтесь Конвергент Антоныча! Разве так счисляют число ипсилон? В этом-то секторе? Да Вас любой микрокалькулятор засмеет!
Глюкин нечеловечески испуган. Он в состоянии когда одновременно хочется блевать и плакать. Он, глядя сквозь Сектора Альбертовича. Еле-еле выдавливает из себя:
– Но Сектор Альбертович! Нам же урезали пайки, нам же нужна диета!
– Что, опять водку просите? Пьянь. Уже восемь ящиков пошло на ваш отдел за три дня! Где результаты?! Не будет результатов, я вам с бодуна вашего с восьми ящиков, трёхдневного-то бодуняры…
Сектор Альбертович злобно усмехается и громовым голосом возмещает так, что раздается многократное эхо -
– Похмелиться не дам!
Надпись с виньетками в стиле немого кино -
СЕКТОР АЛЬБЕРТОВИЧ УМЕЛ ИСПОЛЬЗОВАТЬ МАЛЕНЬКИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СЛАБОСТИ В СВОЕЙ РАБОТЕ