Денис Григорюк
Город живых

Подъехала спасительная «двойка». Она радушно распахнула свои двери, и голос в громкоговорителе произнес: «Железнодорожный вокзал». Пассажиры торопливо пытались занять свободные места. Снаряды продолжали рваться где-то совсем близко. Но мне было уже не так страшно, как до этого. То ли я понемногу стал привыкать, то ли от осознания того, что скоро окажемся в безопасности, но моё сердце смирилось с судьбой узника грудной клетки и смирно билось в привычном темпе.

– Отличный материал получился. Дедушка такой разговорчивый попался, – подытожил Гнатюк.

– Угу, – еле выдавил я из себя. Мне было не до разговоров. Моё подсознание пыталось разжевать увиденное. Понять, что произошло и свидетелем чего я только что стал.

Просыпаясь утром, я не ожидал, что мой первый рабочий день в качестве журналиста будет таким, что закулисье окажется таким непредсказуемым. Мне не верилось в реалистичность происходящего, но глаза предательски продолжали демонстрировать и убеждать в обратном. Даже самый страшный сон когда-то заканчивается. В холодном поту ты просыпаешься и возвращаешься к нормальной жизни. Сейчас мне казалось, что очнуться от этого сна у меня не получится никогда.

Глава 2
Вы будете жить

Будто разбросанные кем-то камни, я пытаюсь собрать свои воспоминания. Каждый раз, когда поднимаю с земли очередной камень, из рук выпадает предыдущий. Чаще всего падает сразу несколько камней. Я пытаюсь складывать поднятые камни в свой рюкзак-память, но он слишком мал, чтобы удержать все важное. Память-предательница выбрасывает без спроса все наиболее важные воспоминания. Предательски выброшенные, они исчезают навсегда.

Так же и с мыслями. Иногда ты идешь с ними не спеша. Можешь взять их домой. Вернуться и рассмотреть хорошенько. Они запоминаются и остаются с тобой надолго. Но бывают такие мысли, подогретые эмоциями, противоречивыми эмоциями, вызванными впечатляющими событиями. В такт сердцебиению твои мысли мчатся на современном высокоскоростном поезде, который практически невозможно догнать. Ты можешь либо провожать его взглядом, либо безутешно бежать за ним. И возможно, тебе удастся нагнать его на какой-то станции, зайти в вагон и взять с собой несколько наиболее ярких мыслей, которые после станут воспоминаниями. Но эмоциональные мысли чаще всего оказываются острыми. Они либо впиваются в память и остаются с тобой, либо рвут твой рюкзак в клочья и исчезают в забытьи.

Я корю себя за то, что не вел дневник. Хотя летом 2014-го я делал первые свои заметки. Сам того не понимая, я делал репортажи о жизни простых людей во время жестоких атак украинской армии, когда снаряды рвались в городе, сгорали автомобили с пассажирами, пылали дома, осколки разрывали на части беззащитных дончан, а палящее солнце безмолвно и беспощадно наблюдало за происходящим, обжигая Донецк своими лучами.

Иногда воспоминания, подобно минометному обстрелу, непредсказуемо врываются в твое подсознание, разбрасывая осколки. В черепной коробке происходит бум. Ты все так же стоишь. Внешне тебя не отличить от прежнего тебя, но внутри что-то происходит. Тебе тяжело понять, как простая мысль, воспоминание о прошлом может изменить тебя и отношение к окружающему миру.

И вот снова. Нежданно воспоминания ворвались в мое подсознание, кусая его изнутри своими гнилыми зубами. Война шла уже третий месяц. Настало время самого жаркого и беспощадного месяца кровавого лета 2014-го – августа.

Мой мозг устроен так, что цифры практически не воспринимает. На уроках истории я всегда не мог запомнить самые значимые даты, потому что набор сухих цифр никогда не мог закрепиться в моей памяти. Я не смогу назвать конкретные даты, потому что происходящее в Донецке в августе 2014-го перемешалось. Помню, что не мог разобраться, где я. Проснулся.

– Опять бомбят. Ты спи, – сказал сонному мне отец.

Я заметил, что было уже светло, но просыпаться не хотелось. Все перемешалось. Сон был спасителем от ужасной реальности. Каждый раз, засыпая, я надеялся, что проснусь, и весь этот хаос окажется лишь страшным кошмаром. Бои шли днем и ночью без остановки. Перемирия ещё никто не подписывал, и поэтому мы не знали, к чему себя готовить. В коридоре ждал тревожный чемоданчик. В нем были все необходимые документы на случай бомбежки. Мы знали, что его нужно будет схватить одним из первых, если в наш дом попадут. Этот чемоданчик был нашим билетом в новую жизнь, если нам удастся спастись после обстрела.

День и ночь перемешались. Я больше не осознавал, что сейчас день и нужно бодрствовать. Ночью я не понимал, что нужно спать. Сплошной сумбур. Будто зомби. Не живой. Не мыслящий. И в то же время сосредоточен. Нужно следить за сводками с фронта. Читать новости. Переговоры. Обстрелы. И ситкомы в интернете, отвлекающие от страшного бытия. Будто в трансе, я не мог понять, что происходит и реально ли то, что сейчас творится за окном.

Я чувствовал, будто меня кто-то преследует. За каждым моим шагом кто-то наблюдает. Дышит тебе в затылок. Ты пытаешься убежать, но липкий взгляд смерти все время рядом. Не отпускает. Он вцепился в твою спину и идет вместе с тобой, куда бы ты ни пошел. Чувство, будто ты на мушке у снайпера, который не нажимает на спуск, ожидая удачного момента для твоей смерти. Постепенно ты привыкаешь к нему. Ты можешь даже поздороваться с ним и таким образом дать ему понять, что не боишься. Тогда, быть может, он переключится на кого-то другого, а потом в сети ты натыкаешься на видео и фото очередного обстрела северных окраин города. И постепенно, с каждым новым днем или новой ночью смерть приближается к тебе.

В какой-то момент ты пытаешься смириться с этим. Главное, что ты дома. Здесь твои родные. И они живы. Что может быть важнее? Деньги? Айфон? Машина? Квартира? Нет же! Вот ты сидишь рядом со своими родителями. Вы обсуждаете то, что у любого здорового человека вызовет панику, но вы говорите. В мирное время ты бы грубо ответил, не подумав, что можешь обидеть родных, но сейчас вы единое целое. Вы вместе должны спастись. Пережить очередной день. Просто быть рядом.

Я это понял, когда впервые услышал «град». Очередной не то день, не то ночь. За окном было темно. Но я продолжал плавать в пространстве. Уже стало привычкой жить не по часам, а по обстрелам. От обстрела к обстрелу. За окном гремели тяжелые орудия. Но это было далеко. Мы уже научились это понимать, поэтому продолжали смотреть телевизор, пытаясь отвлечь себя от мыслей о войне. На мгновение стало тихо. Это мгновение казалось вечностью. Так тихо ещё не было за весь август. Мы даже могли слышать, как за окном разговаривают парни из соседнего подъезда. Тишина казалась чем-то нереальным. Это ведь неправда. Не может быть.

Какая тишина?! Мы её не знаем. Это происходит не с нами. Наша реальность – война, гул двигателей истребителя, залпы артиллерии и минометные обстрелы. Тишина – это вымысел. Она по телевизору, в мирных городах, там, где звезды снимаются в кино, а простые люди ходят на них посмотреть в кинотеатры. Тишина – признак пластмассовой жизни. Не настоящей. Придуманной кем-то. Кем-то таким же нереальным, как и эта тишина.

Нам стоило насторожиться. Но мы поддались соблазнительной тишине. Она расслабила. Дала подышать. Наполнить легкие воздухом. Чтобы в следующий миг подвешенную в воздухе тишину пронзил запуск реактивных ракет. Этот звук мне не с чем сравнить. Если вы не слышали ранее, как работает БМ-21 «Град»… С этим звуком, разрывающим в клочья пластмассовую тишину, к нам в дом ворвалась реальность. Это потом мы поймем, что это был запуск, но в тот момент мы думали, что небеса падают нам на головы.

Вместо парализующего страха контроль надо мной взяли инстинкты. Инстинкт сохранения. Не самосохранения. Я сорвался с дивана. Перед глазами – моя маленькая сестренка, будущая первоклассница, безмятежно спит. Она видит прекрасные, цветные сны. Что ей снилось в тот момент? Какие причудливые узоры рисовал её детский мозг? Но в тот момент я думал лишь о том, как её спасти. Как утопленник хватает ртом глотки спасительного воздуха, я вцепился в плед, которым укрывалась моя сестренка. Уже не помню, как мы оказались в прихожей, но, когда я снова пришел в себя, я лежал на маленьком детском тельце.

– Мне страшно, – сквозь рев реактивных ракет я услышал под собой детский крик.

– Не бойся. Это салют. Сейчас все пройдет, – пытаюсь обмануть и её и себя.

Я пытался считать секунды, но в голове таких цифр уже не было. Не хватало моих познаний в математике, чтобы сосчитать, сколько мы просидели в прихожей. Это самое безопасное место в нашей квартире, потому что там нет окон. Безопасность относительное понятие на войне. Иногда прямое попадание удается пережить, а иногда маленький осколок пробьет твой висок, и ты, обмякший, лежишь на асфальте, истекая кровью. Мне казалось, что время остановилось. За окном было светло, как днем. Точнее, это было больше похоже на закат. Романтический. Алый закат, где-то на побережье. Такой оттенок оставляют ракеты, когда взлетают вверх.

И вдруг все закончилось. Снова убивающая тишина. Теперь она кажется ещё более нереальной, чем прежде. Пустота. Ничего не происходит. Слышу, как нервно дышу. Ноздри раздуваются. Сердце стучит, как отбойный молоток. В своем подсознании я уже всех нас похоронил. Я видел, как потолок падает нам на головы. Как ракеты разрывают всех нас на части. Но этого не произошло. Мы были живы. Жизнь заново. Второй шанс. Наверно, что-то подобное испытывает человек, ждущий результаты анализов, которые должны подтвердить или опровергнуть страшный диагноз. «Вы будете жить», – радостно сообщает доктор мне в моих видениях.

Я оставался все тем же зомби. Живым мертвецом, который не может отличить реальность от вымысла и войну от мира. Но я был жив. И моя семья была цела. Это самое важное. Семья. Я это осознал тогда, когда схватил малышку и лег на неё, чтоб закрыть её своим телом. День на пороховой бочке был завершен. Мы пережили ещё один страшный день. Или ночь. Уже не помню.

Глава 3
Без двух шагов – смерть

Стоя у окна, я пристально смотрел на небо. Облака. Медленно и непринужденно плывут по гладко синему небу. Ведь мы уйдем, войны закончатся, экономики всех стран рухнут, разрушатся дома, произойдет ядерный взрыв. А они все так же будут плыть медленно и непринужденно. Ломтики сладкой ваты, распростертые по небесной глади. Они вечны. Мы – нет. От этих мыслей хочется смотреть на небо и думать только об этом.

На столе меня ждал свежезаваренный кофе. Чашка ароматного напитка стояла на столе, и запах заполнял собой всю комнату. Люблю покопаться в своих мыслях и проанализировать, что произошло в последнее время. Уже месяц, как я работаю в интернет-издании «Правда ДНР». Мне все-таки удалось зацепиться за должность. В мой день рождения мой начальник подарил из собственных запасов американский китель. До войны он увлекался реконструкцией и любил играть в страйкбол. Пристрастие к военной тематике у него появилось задолго до начала боевых действий на Донбассе.

– Поздравляю тебя, – он крепко пожал мне руку. – Я не знал, что тебе подарить, а потом вспомнил о кителе. Он старенький. Немного пропаленный искрой от костра. Но он хороший.

О времена, о нравы. Какие времена, такие и подарки. Так я подумал, когда надел на себя китель. До войны меня жутко раздражал камуфляж. В 2013-м каждый считал своим долгом купить у нас в магазине шорты или футболку защитного цвета. Это жутко раздражало, потому что я знал, почти каждый с радостью бы «откосил» от службы в армии. Многие в институты поступали, только чтоб не отдавать долг Родине. Я осознанно не покупал ничего камуфляжного, потому что считал, что это цвет для солдатской формы, а не модный аксессуар. Новые реалии внесли в мой гардероб камуфляжный китель. Подарок на мой двадцать третий день рождения. Самый запоминающийся, потому что остальное я плохо помню.

Весь месяц я старался произвести впечатление на начальство и будущих коллег. Даже пытался создать собственный проект. Брал интервью у обычных людей, которые остались жить в городе вопреки войне. Мне было интересно это делать. До поры до времени. После того, как мои коллеги вернулись из донецкого аэропорта, который частично контролировала украинская армия, а вторая половина была под контролем сил ополчения Донбасса, я понял, что мне хочется заниматься чем-то более интересным, чем просто брать интервью у непримечательных людей. В конце месяца меня торжественно поздравили с принятием в штат, и это был ещё один приятный повод отпраздновать.

День рождения, Новый, 2015-й, год, новая работа – в общем, конец года был ярким на впечатления и радостным.

Сейчас я стоял на кухне. Я отпил из кружки горячего кофе. Минутка рефлексии закончилась. В целом конец года был удачным, но кроме первого рабочего дня, интересного рассказать нечего. На календаре было 3 января.

* * *

Граффити. Что это, если не городские татуировки?! Город покрывается ими в переломные моменты. Я не говорю о красивых рисунках или заборной живописи. Весной 2014-го донецкие стены окрасились в триколор. По всему городу стали появляться призывы к вступлению в ополчение, флаги Новороссии, надписи «Референдум», «Донбасс – это Россия», «Donetsk will be free» и тому подобное. Граффити передают настроения в городе. Протестное движение на Донбассе оставило свой след задолго до разрушений и луж крови. Первым визуальным напоминанием о восстании на Донбассе были граффити. Наверно, поэтому власти пытаются бороться с этим видом творчества, потому что они были предшественниками переворотов.

В полусонном трансе я проходил мимо народного творчества. Я все ещё не мог проснуться. Это не было похмелье. Атмосфера в городе напоминала состояние между сном и реальностью. Туман. Чавкающий под ногами снег. Полулюди-полузомби тянутся по пустынным улицам. Проезжающие мимо машины раздражали слух. Одной из них удалось окончательно меня разбудить. Старенькая «тойота» серо-ржавого цвета пронеслась мимо, окатив меня добротной порцией грязного снега. Злость – хороший способ проснуться. Гнев пробуждает твое подсознание. В такие моменты понимаешь, почему люди называют жизнь дерьмом.

Утро было действительно паршивенькое. На работе меня встретил пустой офис. Большинство сотрудников догуливали свои праздничные каникулы. Пустые коридоры и эхо от шагов вдохновляют меня. Заходя в кабинет, я понял, что у меня уже была идея для написания очередного очерка. Но у кого-то были другие планы на мой счет.

– О, вот и он, – восторженно сказал Дима, мой начальник. – Могу тебя поздравить. Сегодня будет твой дебют. Поедем к моим старым друзьям по страйкболу. Они служат у казаков. Мне там обещали одного парня. Ему ноги оторвало. Будешь брать у него интервью. Ну, я не вижу радости на твоем лице!

Он улыбался во все тридцать два белоснежных зуба. Ему действительно казалась эта идея превосходной. Почему-то он был уверен в том, что я справлюсь с этой задачей.

– Кстати, там что-то наш фотограф Игорь от тебя хотел. Что-то он тоже для тебя подготовил.

Мне было лень. Бывает такое состояние, когда ты готовишься к чему-то. У тебя есть определенный план. Мысли уже сформировались. Их нужно только словить. Записать. Вдохновение не приходит часто. Редкий гость. А тут его выгоняют. Причем с ехидной улыбкой. Не люблю, когда за меня решают. Но тут нужно было послушно выполнять задание, и другого варианта не дано. Я ещё не успел сформулировать нужные вопросы. Голова была пуста. В неё заполз туман. Заполнил пространство внутри и лениво, словно кот, лежал там.

Сквозь туман слышу, как шаркаю ногами. Каждый шаг эхом отдавался о стены коридора. Я возвращался в полусонное состояние. Дверь кабинета раскрылась. Яркий свет. Удар в ещё не до конца проснувшиеся глаза.

– Здравствуйте. Мне Дима сказал, что у вас есть что-то для меня.

– Да, здорова. Заходи. Посмотри, что я купил всего за 1000 гривен.

На его столе лежал фотоаппарат. Игорь так восторженно рассказывал об этой камере, но я все прослушал, потому что, во-первых, ничего не понимал в камерах, а во-вторых, мне было буквально все равно. Вдохновение уже куда-то улетучилось. Та атмосфера удрученности, которая меня погрузила в писательский транс, исчезла. Апатия. Мне было неинтересно слушать о каком-то фотоаппарате. Плевать я хотел на поездку куда-то и интервью.

С абсолютным безразличием я сидел в своем кресле. Ещё полчаса наш фотограф промывал мне мозг на предмет фотоискусства. «Возьмешь эту камеру с собой на интервью. Запишешь годный ролик, а мы выложим у нас в группе», – сказал мне Игорь перед моим уходом из кабинета.

Я монотонно просматривал новости. Ничего не происходило. Всю вторую половину декабря был мандраж перед предстоящими боями. Они должны были начаться то во второй половине декабря, то под Новый год, то на Рождество. Но ничего не происходило. Ежедневно мы слышали гром фронта, но он оставался где-то далеко. Периодически наблюдали фото и видео с передовой, но активные боевые действия так и не начинались.

– Давай, собирайся. Сейчас за нами заедут. Камеру приготовил? – все с тем же энтузиазмом спросил Дима.

– Да, вот она лежит. Флешка свободна. Игорь мне все показал. Я готов.

– Тогда сейчас поедем. Хоть с братанами повидаюсь. С начала войны не виделись. Они на фронте постоянно. Я же тоже хотел воевать. Да семья не отпустила. Обабились мы. Потом дочка родилась. Одно время в Запорожье были. Потом я их сюда забрал. Если бы не семья, так бы вместе со страйкбольными друзьями сейчас на фронте воевал.

Он предвкушал встречу со своими старыми знакомыми. Страсть к войне в Диме проявлялась буквально во всем. Каждый его рассказ сопровождался военными терминами, названиями непонятных военных фирм, носил он камуфляж, который был у него ещё с довоенных времен. Он был фанатиком. Ему доставляло удовольствие все происходящее. Казалось, он не боялся ничего. В каком-то смысле он был готов. Ещё до войны они с товарищами по военной болезни устраивали рейды, реконструкции, ролевые игры с реальной военной техникой и прочее. Занятие страйкболом отвлекало от житейских забот. Быт, семья, работа – все оставалось где-то далеко, когда группа из четырех человек пытается штурмовать здание, занятое противником. Самое прекрасное, что в этом было – все оставались живыми. На войне – все иначе.

– Восьмой приехал. Давай. Едем.

Я быстро накинул на себя куртку. Взял сумку с камерой и зашел в лифт. У входа в здание редакции нас ждал высокий, под два метра ростом, мужчина. Он был полностью одет в черное. Черные берцы на высокой подошве, чтоб осколки, гвозди и прочий мусор не могли пробить ногу бойцу. Черная военная форма и белоснежная улыбка.

– Здорово, Кира.

«Кира» – это позывной. На войне никто не называет друг друга по именам. Я долго не мог к этому привыкнуть, потому что с детства не любил всякие клички. Наверно, поэтому за всю свою жизнь у меня не было ни одной. На войне клички превращаются в позывные. Со страйкбольных времен Дима получил позывной «Кира» из-за любви к аниме. В известном аниме «кира» значило убийца. Должно быть, мой начальник мог стать неплохим солдатом, если его называли убийцей.

– Привет, Восьмой. Ну как дела? Где сейчас?

Они долго разговаривали. Лишь малую долю их разговора я мог разобрать. Все чаще это были непонятные мне термины. Ситуации, о которых я ни сном, ни духом.

Мы катили по мрачному Донецку. Ничего не происходило. Туман. Слякоть. Брызги. Серость. Настроение было просто отвратительным. Попытался абстрагироваться. И вдруг очередная вспышка. Обстрел воспоминаниями.

* * *

Яркая вспышка света. Пронзительный свист. Мина-воспоминание врезалась в мое подсознание. Острое, как лезвие бритвы, оно пронзило меня. Недавно затянувшаяся рана вновь пустила сок. Бордово-красные воспоминания потекли по стенкам черепной коробки изнутри.

Я сидел за столом во дворе. Передо мной дисплей моей электронной книги. На нем черные буквы на белом экране:

Война – это мир.

Свобода – это рабство.

Незнание – сила.

Я только начал читать знаменитый роман Джорджа Оруэлла «1984». С первых страниц книги меня охватило чувство… Чувство, будто где-то я это уже видел. Дежавю. Где-то я это уже читал, или смотрел, или что-то ещё. Я испытывал эти эмоции ранее. Подобное уже происходило. Где же? Где?

Потом я понял. Я не читал об этом. Не видел фильм. Я это проживал. На моих глазах на Украине родился Большой Брат. Я видел собственными глазами, как некогда моя Родина превращалась в тоталитарное государство, где балом правит сатана с человеческим лицом. Я не мог поверить, что такое может происходить на самом деле, но антиутопическая книга была больше всех похожа на реальность, чем все остальные книги, что я прочел ранее. Так же, как в книге Оруэлла, кто-то пытался переписать историю, подтасовать факты под правительскую позицию. Людям говорили, что они не русские, что они лучше. Они украинцы. Высшая каста. Они вырыли Черное море. Они свободные и независимые. Знаменитые люди были украинцами, а русские – быдло. Победу во Второй мировой войне одержали США, а не Советский Союз. Людям врали. Самое обидное, что они в это верили. Я не мог поверить своим глазами. Так же, как в книге, люди верили вранью. Ещё вчера они знали правду, а сегодня они верили в ложь.

С каждой прочитанной страницей становилось ещё хуже. Депрессия. Беспощадная. Удушающая. Она брала меня за горло. Будто бы в тисках. С каждым новым словом дышать становилось тяжелее. Смертельная хватка. Холодные ладони сжали моё горло и не желали отпускать, всё сильнее и сильнее сжимая посиневшую шею. Ситуация на Украине была предсказана Оруэллом ещё в середине прошлого века. Казалось, что украинские политики следуют инструкции, но автор пытался нас предупредить, остановить от совершения ужасающей ошибки, но мы её совершили. В 2014-м началась гражданская война на Донбассе.

Моя футболка стала мокрой. Пот бежал по моему телу. Он был холодным. Будто кусочки льда скатывались по моей спине. Я все ещё был в трансе. Предложение за предложением я читал, жадно поглощая их. Не мог остановиться. Головой я был полностью в книге. Физически – во дворе своего дома. Пока я читал предсказания, сделанные Оруэллом, рядом сидела молодая семья. Во дворе кроме нас никого не было. Во второй половине дня люди старались не выходить на улицу. После того, как стрелка часов переходила рубеж в 12 часов, город пустел. Поэтому я прекрасно слышал беседу своих соседей, которая отвлекла меня от мыслей о тоталитаризме и вернула в военную реальность.

– Как думаешь, что на завтра готовят нам наши «вызволытели»? – не без иронии спросила молодая женщина своего мужа.

– Ты же слышишь. Бахи не прекращаются. Слышал вчера на Калининском рынке, что пришла телеграмма в больницу. Говорят, готовятся к зачистке города. Им же нужно отчитаться перед президентом, что на День Независимости освободили Донецк от его жителей. Подарок Порошенко преподнести.

– Неужели это правда? Почему это происходит с нами?

– Успокойся. Ты же понимаешь, что это только слухи. Мы чего вышли на улицу? Нужно попытаться отвлечься от войны. Давай, может, о чем-то другом поговорим?

– Да как тут о чем-то другом поговорить, когда такое творится. Видел, что происходит на севере Донецка? Там же просто ад. Люди валяются на асфальте. Кровь ручьем. Завтра это и нас будет ждать. Я этого не хочу.

– Не паникуй. Всё будет хорошо. Мы же в тыловом районе живем. Ты же сама видишь, что сюда не долетает. Только бахает. Не так страшно. Лучше давай подумаем, во что будем Анюту одевать. Первый класс всё-таки. Думаю, к первому сентября все закончится. Начнется новый учебный год. И все будет, как раньше. Не будут же они школы обстреливать. А детям учиться нужно. Мы даже форму ещё не купили.

– Да, нужно будет на выходных на рынок сходить и купить. Банты белые. Мне Оксанка рассказывала, что видела. Правда, сейчас цены космические из-за этой войны. Мы с ней, когда за водой в очереди стояли, говорили. Их же девочка с Аней пойдет в класс. Но она не верит, что учебный год начнется первого сентября. Кто-то ей сказал, что перенесут. Боятся детей в школы отправлять.

– Оксанка твоя – главная сплетница. Не слушай её. Всё хорошо будет. Вон видишь, дочь наша, Настюша, какая большая. Ну что с ней может быть? – муж показал на девочку, которая скатывалась по небольшой детской горке сзади меня. На вид ей было лет двенадцать. Она рванула к парковке, как только спустилась. Там её ждала подружка.

Я стал невольным свидетелем беседы соседей из второго подъезда. Типичная беседа. Весь город был наполнен слухами. Каждый пытался себя к чему-то готовить. Кто-то к худшему, а кому-то удавалось себя обмануть и думать о лучшем. Я отвлекся от книги и слушал их разговор.

– Ну а что дальше? Что будет с нами?

– Я читал, что ополчение пойдет в контрнаступление.

– Ты веришь в это? Я уже отчаялась. Не знаю, чему и кому верить. Кругом ложь. По украинским каналам говорят, что мы сами себя обстреливаем. И как в это можно верить?

– Верят. Ну и пусть верят. Я верю, что мы победим. Ополчение пойдет в наступление. Если бы не дочки и ты, я бы уже давно на передовой был. Но если не я, то кто о вас позаботится.

– Я бы все равно тебя никуда не отпустила.

Свист. Резкий. Пронзительный. Он буквально прошил бытие. Мина просвистела над головой и где-то метрах в трехстах от нас приземлилась. Земля затряслась. Я упал на землю. Поднялась пыль. Она проникала в легкие. Все стали кашлять.

– Все в дом!! – закричал мужчина. Сквозь пыль, пробираясь к спасительному подъезду, глава семейства мчался сломя голову.

Я продолжал лежать под столом. Жалкое убежище. Но на тот момент я ничего не понимал. Молча лежал. Ступор. Я много читал в интернете об обстрелах. О поведении при обстрелах. Нужно было лежать, прижавшись к земле. Обеими руками я обнял свою голову. От моего дыхания пыль с земли поднималась и проникала мне в легкие. О маленькие камушки я поцарапал руки, ноги, тело. Кровь маленькими каплями падала и тут же засыхала. Дыхание участилось. Моё тело поднималось от каждого вздоха. Я закрыл глаза. Не мог поверить, что это реальность. Но я поднял голову, когда следующая мина попала в квартиру. Прямое попадание. Земля затряслась ещё сильнее. Вот-вот и дом рухнет. Он впитал в себя этот удар. Принял его и выдержал. Части кирпича, металла и мусора разлетелись по округе. На двор опустилась сажа. Вся семья на моих глазах упала на землю. Сначала я подумал, что они последовали моему примеру. Упали, чтоб осколки их не достали, но потом я заметил, как тоненькие алые ручейки текут от их тел и впадают в трещины на асфальте. Они были близко к подъезду. Мина угодила в их квартиру. Она разнесла жилище в пух и прах. Осколки убили всю семью. Я видел, как у подъезда лежит мужчина, сразу за ним его жена. Рядом с машиной на парковке лежала их старшая дочь.

Обстрел продолжался. Нельзя вставать. «Лежи. К ним нельзя, – повторял я себе. – Ты им не поможешь, если тебя ранит. Лежи. Нужно переждать». Свист. Разрыв. За ним последовал ещё один взрыв. Этот взрыв был так же близок, как первый. Затем ещё один. Я дышал в землю. Лежал и считал взрывы. Уже четвертый. Пятый. Уже дальше. Ещё один. И тишина. Время остановилось.

Тишина вновь показалась вечностью. Неизвестной. Она что-то в себе скрывала. Результаты. Какие они? Что произошло? Что с той семьей, которая две минуты назад сидела со мной рядом и вела мирно беседу. Сейчас они лежали. Они могут быть живы. Нужно что-то сделать. Но что? Обстрел может продолжиться. Не двигайся. Лежи. Я поднял голову. Это был ужас. Воронка. Посреди дома. Огромная дыра зияла между третьим и первым этажами. Три этажа пострадали от одного прямого попадания. Квартира уничтожена. Даже, если они выжили, то жить им теперь негде. Квартирам сверху и снизу повезло больше, но они тоже пострадали.

Пронзительный крик. Женский. Он казался намного острее свиста. Намного ужаснее.

– Они мертвы!!! Все мертвы!!!

Я сорвался с места. Инстинкт самосохранения отступил. Сорвался с места. Пробегая мимо, я заметил, что в маленькой детской поржавевшей горке дырочки. Маленькие. Как сама горка. Ранки на детской качели. Подбежал к телам. Они лежали, застывшие в неестественных позах. На лицах – ужас. Серая кожа, усыпана пылью, кусочками раздробленного камня, металлическими осколками. Будто каменные статуи они лежали на земле. Ручейки растекались в разные стороны. Их тела были пронизаны насквозь. На онемевшей мужской руке были часы. Луч солнца прошел по ним и блеском привлек к часам внимание. Стрелки механических часов застыли. Они навсегда останутся в том времени. Время смерти целой семьи. На часах было 15:02.