Дарья Симонова
Кассандра пила массандру
4. Убийство, или Отпустите девочку побегать в раю
Когда Настасья Кирилловна увидела это сообщение, в первый момент она решила, что это идеальное дьявольское искушение. Народ по большей части притих, боясь обнаружить хотя бы какие-то эмоции – ведь еще недавно этой жертве убийства желали гореть в аду. И вот она, а точнее, он… горит! Но при этом ад стал как будто ближе для всех.
Итак, бывший прокурор Помелышев теперь мертв. Лежит в морге. И согласно слухам, с признаками насильственной смерти. Помелышев, он же Помело, стоявший во главе воровской строительной конторы, которая так предусмотрительно назвала себя обществом с ограниченной ответственностью – как и многие несъедобные рыбы в нашей мутной денежной воде. Застройщик-вор, начавший строительство злополучного ЖК «Марилэнд», расплодившее сотни обманутых дольщиков… Восемь лет уже минуло их бесплодного ожидания квартир. Львиная доля вложила в жадно рисуемые воображением квадратные метры свои сакральные сбережения. Сакральные, потому что клише «последние» звучит в данном случае двусмысленно. В «Марилэнде» в основном собрались те, у кого эти самые сбережения были первыми, они же последними, они же единственными. Конечно, были и исключения, для кого недвижимость была всего лишь побочным бизнесом, но главное, что среди дольщиков неожиданно оказались мощные борцы со стяжательской системой. А именно Валентин Осипов, благодаря которому строительство злополучного ЖК «Марилэнд» после долгого простоя наконец-то возобновилось. Осипов, энергичный желчный мизантроп, возглавивший инициативную группу, всколыхнул сонное болото отчаявшихся жертв обмана, усыпленных многолетними обещаниями мошенников. Благодаря ему растерянные и укоренившиеся в своей бесправности люди объединились и взяли верх над воровской схемой и продажностью.
Путь этот был болезненным и трудным. Отчасти и потому, что Валентин Сергеевич был организатором очень жестким, если не сказать – законченным хамом. На форуме дольщиков он без конца на кого-то нападал, обвиняя товарищей по несчастью в лени, глупости, маниловщине и в плебейском засорении чата «религиозно-этической белибердой» вроде рождественских и пасхальных открыток. Настасья Кирилловна, отдавая должное предводителю, отчаянно надеялась, что ее будущая квартира, которая покупалась для дочери Шуры, будет находиться как можно дальше от логова «предводителя». А лучше, чтобы и вовсе в другом корпусе…
Разумеется, поначалу к Осипову примкнули самые активные. Остальные выжидали, не в силах поверить, что попались мошенникам. Пока набирала силу борьба с Помелышевым, собравшим деньги с дольщиков, по-тихому отправившим их в офшор и годами разворачивавшим на стройке имитацию бурной деятельности, даже у самых стойких «оптимистов» шло медленное и болезненное прозрение. И какие только проклятия не посылали прозревшие в адрес злополучного Помела! Благодаря своей прокурорской карьере он знал все коррупционные лазейки в местной администрации. А его излюбленным методом стала изощренная бюрократическая волокита с разрешениями из многочисленных инстанций, затягивающая процесс нестроительства. Ведь время работало на него! Что до проклятий, то до поры до времени он был для них неуязвим, а в речах своих лживых был пламенно убедителен… Однако в его облике Настасья Кирилловна более всего запомнила не скуластую мордатость, отсылающую к застойным партайгеноссе, и не щеголеватые ботинки, которые даже в самую слякоть и бездорожье были противоестественно чисты… Более всего ей запомнилось родимое пятно на прокурорской шее, очертаниями напоминающее маленькую Францию.
И теперь, после сообщения о его убийстве, оно не шло у нее из головы. Наверное, это была обычная уловка сознания – отвлечь внимание от темного и непонятного. Совершенно непонятного, ибо, если верить следователю, Помело вот-вот должны были посадить. Стараниями Осипова и его инициативной группы на экс-прокурора завели уголовное дело. Убийце, кто бы он ни был, стоило совсем немного подождать возмездия. «Значит, он не из наших, – успокоила себя Настасья. – Все наши дольщики были в курсе». И сама же себе ужаснулась – как вообще можно допустить мысль о том, что Шура могла бы жить в одном доме с убийцей? Хотя умертвивший бывшего прокурора, без сомнения, «часть той силы», которая, быть может, и желает зла, но совершает благо…
Изумленное роптание в чате дольщиков «Марилэнда» начинало нарастать. Неистовый Валентин на сей раз вел себя сдержанно и лишь призвал не сеять панику. Кое-кто уже сочинял конспирологические версии о том, что Помелышев решил «умереть специально» именно в тот момент, когда стройка уже вот-вот будет завершена! Месть из могилы за то, что его сделали банкротом. Ответное проклятие с того света – и далее по мистической экспоненте. «Ну да, конечно, всем назло сам себя задушил!» – «А откуда вы знаете, что именно задушил? Не задушил, а отравил!» Неисповедимы нынешние источники информации… Валентин пресек назревающий поток домыслов строгим напоминанием о том, что экс-прокурор юридически уже не имеет отношения к «Марилэнду». Его достраивает другая фирма. А отомстить мошеннику мог кто угодно из его темного прошлого.
– Но нас наверняка будут вызывать на допросы! – не унималась Яна Беленсон. – И что же будет с его квартирами в нашем «Марилэнде», которые он наоформлял на своих родственников? Возможно, кто-то из них его и прикончил. И теперь они будут жить рядом с нами?!
Нет, Настя была совершенно неспособна в это вчитываться! Мысли спасительно уводили ее прочь от воды, толченной в ступе с помелом, прости Господи за каламбур. И это было неизбежно, ведь восемь лет ожидания уютного гнезда у реки Марьино Устье, проплывающего в идиллическом облаке воображения – место живописное, и направление не чужое, у Ильи недалеко родовое гнездо! – плавно перетекли в ожидание иного порядка. Шура вышла замуж и забеременела. Железное клише «нельзя волноваться» было единственным принятым дочкой без свойственного ей просвещенного сопротивления всякой догме. Да она вообще-то и раньше не особенно волновалась! «Мам, отпусти ты этот кошмар! Мы же с Андреем не ночуем на вокзале. Оба работаем, снимаем квартиру. Когда-нибудь этот „Машкин-лэнд” все равно построят…»
В молодости иначе течет время. И даже не в его бескрайности дело, а в удивительном свойстве решать все за нас и в твердой уверенности, что когда-нибудь все само собой устроится. Устроится, просто потому что много воды утечет! Время – пускай не лекарь, но гарант… И когда мы теряем эту чудную благоуханную эндорфиновую уверенность – значит, пришла зрелость. А вскоре становится понятно, что вместе с прекрасной иллюзией ушла и телесная неуязвимость, с которой можно сутками «не спать, не пить, не пить, не спать, не спать, не пить, не есть» – и все равно как огурчик.
Словом, господа ученые, посвятившие себя проблеме долголетия, а может, и бессмертия, наверняка давно поняли, что Кощеева игла – в иллюзорной дружбе с божеством, пожирающим собственных детей. В оптическом обмане, во внутренней комнате смеха, в чьих зеркалах можно затеряться, нелегально переплывать Лету туда-обратно и никогда не умирать.
Настасья Кирилловна давно забыла, как это бывает… Ее страшило это дочкино «когда-нибудь», до которого она сама может и не дожить, и смерть накроет ее тяжелым позором. Ведь она променяла родительский дом на пшик! Для мифического «Марилэнда» была продана мамина квартирка, уютный островок в глуши, за двести километров отсюда. Настасья до сих пор не могла представить, что с этого места содрана кожа ее детства. Теперь, приехав в родной город и пройдя сто пятьдесят шесть шагов от вокзала по главной здешней артерии, носящей имя летчика – местного уроженца, она, конечно, найдет свою кирпичную пятиэтажку на прежнем месте, но на родном балконе третьего этажа уже не будет маминой кормушки для птиц, которую так не любили соседи снизу. Это уже будет чужой балкон, расплывшийся в своей пузатой отделке, жадно захватывающий пространство. Настина мама не любила остекленные балконы, говорила, что в них нет воздуха и зарядку делать неинтересно. Как она выжила, одна с больным ребенком в этом незнакомом ей межгородье? Как она поставила этого ребенка на ноги, да так, что Настасья и забыла, что была когда-то девочкой-задохликом в вечно поддеванных под цигейковую шапку бабьих платках? Детство было удивительным сочетанием опыта несбывшегося – несбыточность была чем-то вроде обязательного навыка, как плавание или велосипед, – и задыхающегося астматического счастья.
И теперь от этого счастья, которое только и способно выдержать проверку на подлинность, не осталось и следа в пространстве. Даже сердючки снизу куда-то сгинули – и теперь попали в радиоактивную зону ностальгии, потому что даже яд той спартанской девственной эпохи Настасья бережно собирала по каплям, словно березовый сок…
Так она вспоминала о проданном гнезде – и молила, чтобы у нее вместе с кучкой активистов во главе с совсем не святым Валентином получилось победить проклятую систему. Его свирепость и несгибаемая злоба оборачивались справедливо карающей дланью, когда дело касалось сволочной чиновничьей касты и продажной власти на местах, что, понятное дело, была подкуплена бывшим прокурором. Который… слегка запоздал со своей смертью. В любом другом случае Настасья Кирилловна жестоко порицала бы себя за циничные мысли, но Помелышева было совсем не жалко. А с другой стороны, его внезапная смерть в корне меняет картину маленького окрестного мира, ведь уязвимость объекта заставляет сомневаться в том, что он был абсолютным злом. Даже если иметь в виду доктрину справедливого возмездия.
Погружаясь в эти мысли, Настасья отправилась в долгий путь к одной милой и слегка безумной даме, которая обещала отдать не угодившую ей орхидею. Чем она не угодила, секретом не было – не цвела, конечно. Настасья решила рискнуть и повозиться с несговорчивым цветком – почему бы не удовлетворить исследовательский интерес забесплатно! Еще и ванька мокрый в нагрузку обещан. Он хотя и неприхотлив, но в прошлом году погиб в Настином саду, а Кирилловна любила круглогодичные цветы…
Влажная духота с самого утра нагнетала дождь, но целый месяц небо не давало себе настоящей разрядки, проливаясь лишь скудными каплями, которые нисколько не освежали атмосферу – а, напротив, добавляли ей тяжести и злости. Долгий путь на электричке вперемежку с автобусами Настасья проделала, стоически запрещая себе впадать в кислородное отчаяние. Долгожданная прохлада обрушилась внезапно на обратном пути, словно изрыгая свое азартное «нате!». Настасья не успела добежать от остановки до дома и впервые за много лет блаженно промокла, чувствуя себя младенцем, пропитанным околоплодными водами. В этой счастливой первозданности – и уже начиная непривычно зябнуть – она и вернулась домой. Дома по-прежнему было пусто – муж уехал к стареньким родителям помогать с огородными делами. Просушка, помывка, переодевания – все это Настасья проделала справно и на скорую руку, верная своему правилу минимизировать любую домашнюю каторгу, за счет чего увеличивать время удовольствия и разных приятных дел.
А приятные дела – это Настин сад! Вроде тоже домашняя возня – но совсем иного свойства! Маленькая комнатная вселенная в масштабах одного утепленного балкона. А скажи ей еще лет десять назад, что она будет ликовать от того, что расцвел хвостатый бульбофиллум[4] – чудик, показывающий язык, так ведь подняла бы на смех! Впрочем, судя по имени, чудик с длинными склеивающимися ножками был женского рода. Встречайте, Элизабет-Анна по прозвищу Брусника! Это цветок, а не модная блогерша. Орхидея… Особая гордость в том, что Настасья вовсе не орхидейница и быть ею не собиралась, ей было интереснее съедобное направление трудов праведных – баклажаны, помидоры и ее высшее сельскохозяйственное достижение – миниатюрный арбузик. И все же у нее расцвели эти шедевры – Пульхерия и Элизабет… Настасья Кирилловна была очень горда собой и, конечно, слегка досадовала, когда эту гордость встречали холодком непонимания.
Сад радостей земных… чем не дело жизни? И почему матерые дачники смотрят на нее снисходительно? Преображать жесткую урбанистическую часть мироздания куда важнее, чем предназначенные для земледелия сотки… Человек рожден, чтобы быть первопроходцем.
Настасья мельком полюбовалась созданием рук своих – чтобы взбодрить жизненное кредо, потом выпила имбирного чая с абрикосовым печеньем и, слегка робея, набрала номер Яны Беленсон.
История Яны извилиста, как и у всякого, кто рвался к власти, потом отошел от власти, но отошел недалеко. Именно ей первой удалось возглавить справедливый бунт обманутых дольщиков, еще до Валентина. Но он-то впоследствии первый понял, в чем была ее корысть. А мадам Беленсон развила бурную и напористую деятельность – такую, что Настасья Кирилловна даже не успевала изучать на форуме все нюансы ее маневров. Яна все время куда-нибудь собирала народ: то в министерство, то к главе администрации, то к областным чинушам. Настасья быстро забывала эти закоулки властной вертикали, а также все письма и заявления, которые подписывала и от своего имени куда-то посылала. Главное, что она уяснила, – это вожделенный статус проблемности объекта! Если многострадальный «Машкин-лэнд» признают проблемным – тогда проклятые взяточники зашевелятся, и им придется найти нового инвестора, который и доведет дело до конца. А вот если бывшего прокуроришку с подельниками суд признает банкротами – то и дольщики вместо квартир, скорее всего, получат жалкие компенсации. Словом, как были обманутыми, так и останутся.
Вот такую версию развития событий яростно внушала всем мадам Беленсон. И ей столь же яростно верили! Потому что она была очень убедительной. Впрочем, как многие активисты и провокаторы. К счастью, в случае с «Мари-лэндом» до баррикад не дошло, но были митинги и репортажи телеканалов, после чего участники возбужденно переписывались в чате и шумно ждали перемен, которые вот-вот должны были обрушиться счастливым водопадом на головы страдальцам. Они постоянно ощущали это нервозное «вот-вот», но почему-то ничего не происходило. Ничего, что было бы похоже на решающий сдвиг… Один бумажный поток справок, обращений, решений, разрешений, определений – и в этом душном месиве бумаг, слипающихся в одну безликую кондовую канцелярскую отписку, тонули годы и угасала жизнь.
И вдруг однажды Яна Беленсон без видимых причин сложила с себя руководящие полномочия. Если, конечно, не считать причиной постоянные стычки и споры со скандальной Зеленцовой, которая и соседских тараканов подозревала в коррупции. Но Зеленцова затевала перепалку без всякого повода, просто из органической потребности в скандале, а Яна, как человек активный, ей просто чаще попадалась на глаза. Нет, причина была в другом, в чем-то неведомом обезглавленному воинству неудавшихся заселенцев в новые стены… Пока все обескураженно примолкли, на первый план вышел Валентин Осипов. Он плавно подхватил бразды правления, голос его поначалу был тих, но уверен, диктаторский мускул он нарастил быстро, но не сразу.
Потом пронесся слушок – якобы однажды Валентин шепнул кому-то из инициативной группы – инициативному и разговорчивому! – о той лазейке, на которую надеялась мадам Беленсон. О так и не принятом хитром законе о том, что объекты строительства можно будет сдавать в эксплуатацию частями. И ведь какая штука: первые два корпуса «Марилэнда» были почти построены. Если бы закон был принят, то Яна, у которой была прикуплена жилплощадь именно в одном из этих корпусов, оказалась бы в выигрыше. Настасья Кирилловна смутно представляла, как этот финт был бы возможен при так и не построенной школе – пресловутой соцнагрузке, из-за которой застройщики и взбеленились. Школа и стала камнем преткновения и торможения, ведь навесили эту соцнагрузку уже в процессе строительства, и она, понятное дело, сжирала прибыль. Словом, как бы то ни было, Яна надеялась на то, что ей удастся благополучно выкарабкаться из безнадежного предприятия. Продала бы квартиру – и поминай как звали! Именно ради этого она мастерски изображала бурную деятельность. На деле ей нужно было просто потянуть время…
Такова была версия Валентина, которую он, правда, никогда не подтверждал публично. Посвященные в нее дольщики воспылали праведным гневом, но там, где деньги и власть, царьки удивительно живучи, а паства забывчива. Выдержав паузу перезагрузки, Яна Беленсон снова всплыла в чате, словно небезызвестное вещество в проруби. Всплыла и мягко внедрилась в процесс, став правой рукой Осипова. Опыта и погруженности в тему у нее хватало, как ни крути. И она, в отличие от инертной массы, была легкой на подъем и пробивной. Многие искренне приветствовали ее возвращение! Что ж, презумпция невиновности в действии… А корыстные мотивы, ежели они опять поднимут голову, должен был жестко пресекать предводитель. Время показало, что эта расстановка сил приносит плоды.
Кому, как не Яне, знать подробности… Именно за этим Настасья Кирилловна и позвонила ей. Хотя и приготовилась не слишком доверять услышанному. А также приготовилась, что телефон промолчит – период отпусков, во-первых, а во-вторых, мадам Беленсон почти никогда не отвечала сразу. Набивала цену – ведь мы-то знаем, что все эти байки про занятость, авралы и переговоры – это все пыль в глаза, уловка для простодушных лохов, и никогда не оправдывай того, кто молчит.
Но вопреки своей манере Яна ответила сразу. И накатила волной:
– Настя, боже мой, как хорошо, что ты звонишь! Какой ужас у нас происходит – а все молчат! Что за народ! Бедный Валя… когда он впахивал – все его дергали, все от него что-то требовали, а заодно и грязью поливали, а теперь он никому не нужен! Люди озабочены лишь своим шкурным интересом…
Настасья ошеломленно слушала и сначала никак не могла взять в толк, почему Валя – бедный, а интересы у народа шкурные! И, только дождавшись, когда лавина негодования схлынет и возникнет короткая пауза, она смогла вставить свой наивный вопрос, на что услышала:
– Ему же теперь дело шьют! Инициатива наказуема! А заступаться за него никто не спешит!
Яна продолжила распаляться с новой силой, а Настя ловила в этом потоке крупицы смысла. Все, что она поняла, сводилось к следующему: Валентин подозревается в убийстве Помелышева. Матерь божья… поверишь теперь в месть из могилы! И преподносилось это известие так, словно об этом уже знает вся прогрессивная общественность, но вот вызволять несчастного из зловеще приближающихся застенков никто не спешит. И вот как быть с таким народцем, блюдущим лишь свои мелкособственнические интересы…
– Яна, прости за глупые вопросы, но с чего вдруг Валентина подозревают? И как мы можем за него заступиться? Я-то готова, если мой голос что-то значит.
Мадам Беленсон вдруг обмякла и резко сбавила обороты, словно чья-то готовность помочь уже и была помощью. Она вдруг заговорила с медленным отчаянием о том, что все дело в Валиной дочке, которая однажды так лихо и опрометчиво обложила прокурора трехэтажным ямбом, обозвав его во всеуслышание Помелом.
– Дочка? А я не знала, что она тоже принимала участие в наших собраниях! – устыдилась Настасья собственному неведению. Точнее говоря, ей показалась весьма неожиданной сама мысль о том, что у скрупулезного мизантропа были наследники. Но, собственно, почему бы и нет? Дети есть даже у совершеннейших чудовищ и виртуознейших зануд. Хотя в случае с Валентином даже трудно представить рядом с ним кого-нибудь, кто не вызывал бы в нем желчные волны гнева и раздражения.
– Да ни в чем она не принимала участия! – раздраженно отмахнулась Яна. – Просто однажды пришла на какую-то встречу, чтобы попросить денег у отца. Она ж идейная – приют для животных создала. И деньги на него тянет со всех, кто попадется. Отец-то первый кандидат на раскрутку, конечно! Я не скажу, когда и зачем Осипов привел ее на собрание, а может, это была и приватная встреча с руководством… Он же вел постоянную деятельность, да и сейчас контролирует процесс. Но ведь квартира-то была куплена им для дочки! Может, поэтому она решила поучаствовать… В общем, увидела нашего кровососа – и спустила на него собак. Это ведь было еще в пору безнадежного застоя с нашей стройкой! А девица, видать, без тормозов… Когда Валя мне рассказал про ее выходку, я была в восторге! Вот, думаю, молодчина, размазала эту сволочь по стенке! Кто ж знал, что Помелышев отдаст концы!
– Но не за дочкин же выпад теперь Валентина делают подозреваемым! – возмутилась Настасья.
– Тут такое дело: его делают подозреваемым, потому что на дочку нашли компромат.
Эта Влада Осипова – она ж просто экологическая Мата Хари.
Дальнейшее показалось Насте легким авантюрным бредом, но с грустными последствиями. Итак, Влада, защитница бездомных собак и кошек, по части упорства в достижении целей «упала» недалеко от яблоньки. Животных Влада обожала с раннего детства. Потом стала активным волонтером в приютах, которым теперь несть числа и которые активно взывают к милосердию граждан, призывая их делать хотя бы скромные пожертвования. Собственно, какие к ребенку претензии, если он ратует за благое дело?! Возможно, одному из родителей – нетрудно догадаться какому – не слишком нравилась выбранная дочкой профессия. Возможно, ему казалось, что «человеческий» врач пользуется куда большим почетом и привилегированным местом в обществе, чем ветеринар. Впрочем, не надо забывать, что все это лишь версия Яны Беленсон. «Лично я гордилась бы таким дитем», – подумала вскользь Настя, но, что творится в душе у сурового Валентина – об этом можно только осторожно догадываться…
Итак, Влада не просто стала активно помогать животным, но и быстро столкнулась с тем, как непросто быть зооподвижником. Вместе с единомышленниками она соорудила в помещении чьей-то дачи – подробности Настасья уловила плохо – Дом потерянных зверей. Потерянных – потому что все собаки и кошки когда-нибудь обязательно должны найтись. Каждому положен свой хозяин, а лучше сказать, друг-человек. Такова была гуманистическая концепция звериного дома. И все бы хорошо, да только концепция требовала немалых средств для содержания братьев наших меньших. Конечно, энтузиасты постоянно взывали о помощи честной народ в соцсетях, но этого категорически не хватало – животных становилось все больше, многие из них были больны и требовали особого ухода. Неизвестно, кто был основным содержателем благотворительного дома и кто пожертвовал под него собственную дачу, но важно, что Влада Осипова в поиске материальной помощи раскрутила богатого папика – в формулировке мадам Беленсон… А потом… видимо, не в полной мере выполнила условия сделки, но, к облегчению Настасьи Кирилловны, Яна была не в курсе грязных подробностей. Главное, что девочка сильно вляпалась, а гнусный спонсор запустил в Интернет ее откровенную фотографию с недвусмысленной рекламой интимных услуг. Там даже иезуитски обыгрывалось название приюта – Дом потерянных «кошечек»…
– И вот, казалось бы, барышня легко отделалась! Если подумать, кто бы разглядел ее фотку в этих помойных потоках Интернета! – сокрушалась Яна. – Но следователь откуда-то об этом узнал и намекнул Вале, что на дщерь-зоозащитницу многовато компромата, если вспомнить о ее угрозах в адрес убитого. Что дело тянет на преступный сговор…
– Курам на смех! Ну какой преступный сговор?! Они что же, хотят Осипову вменить содержание притонов и сводничество? И эксплуатацию собственной дочери в придачу. Очередные гримасы нашего правосудия. Главное – каков мотив?! И ведь как они все быстро разнюхали! Насколько я понимаю, Помелышев умер… то есть его убили на днях!
– А черт его знает, когда он умер и сколько дней прошло. Мы и узнали-то об этом только потому, что Валентина вызвали к следователю. Боже мой, теперь у нас целых два следователя! У одного мы были свидетелями, а у другого станем подозреваемыми!
– Добрый и злой. Классика жанра. И в этой схеме особенно опасно доверять доброму, – вспомнила Настасья, как Василиус убеждал ее в этом в одной из их милых бесед. – Так все же чем я могу помочь Валентину? Поручиться за моральный облик Влады? Да и в какой форме? Ты же говоришь, что пока не предъявили никаких обвинений, только запугивают.
– За ними не заржавеет! А насчет помощи – полагаю, нас всех вызовут. Всех дольщиков. Сдается мне, они хотят это убийство на кого-то из нас повесить вопреки здравому смыслу. Ты же понимаешь, что бывших прокуроров не бывает. Они за своего пасть порвут. А заодно и свои грешки на него повесят. Но многие из наших не любят Валентина. И уверены, что он себя в обиду не даст, и защитники ему не нужны. Поэтому здравомыслящим надо выработать некую единую линию показаний. Ты-то со мной согласна?! А некоторые вообще такого наговорили… будто я притворяюсь, что вся в хлопотах, а на самом деле Валю со счетов списала, сплю и вижу, как он в тюрьму сядет, а я сама стану управдомом в нашем «Марилэнде»! Да очень-то мне нужен этот геморрой!
Настасья совершенно растерялась от наплыва угрожающих перспектив. До нее, конечно, дошло, что инициатива ее, как и положено, наказуема, и лучше бы она не открывала этот ящик Пандоры – то есть вовсе не звонила бы мадам Беленсон. Она пообещала Яне содействие, но ей совсем не хотелось с ней объединяться в чем бы то ни было. Но кое в чем она права: здравомыслящим-то пора это сделать… как пролетариям в былые годы.
Как это часто бывает, когда разговор остался не завершенным четкими договоренностями, а только лишь растревожил темные пласты неизвестностей, хотелось что-то немедленно предпринять или предотвратить. И это ощущение становилось навязчивой идеей, пускай беспредметной, но страшно беспокойной. Настасья Кирилловна страсть как хотела немедленно обсудить новости с мужем, но это было возможно лишь по его возвращении. Сказать нужно много, а объяснять все эти нагромождения по телефону бессмысленно. Шуру волновать всем этим, конечно, ни к чему. При воспоминании о дочке и о ее извечной несокрушимой иронии Настасья поймала себя на циничной мысли о том, что она скорее печется не о судьбе Валентина Осипова, а о том, не застопорится ли строительство «Марилэнда» без него. Кто еще сможет держать в хорошем тонусе эту неповоротливую строительную махину?
Устыдившись своей тайной корысти и не подыскав доверительного собеседника, Настасья решила побеседовать с цветами. Фиалку, укрывшуюся в комнате от жары, захотелось вынести на лоджию – такая здесь приятная влажная прохлада… А спатифиллум тих, прекрасен и неприхотлив и в народе не зря прозван женским счастьем, но ведь есть еще и цветок под названием «мужское счастье», а без него семья неполная…
Между прочим, Шура тоже любила в детстве разную живность приволочь домой. Так в доме появились кошка Елизавета Васильевна и пес Боцман. Целая эпоха в них… и не скажешь, что ушедшая! А каково, интересно, было Владе с таким папенькой? Взял бы он бездомное животное? Настя вдруг остро посочувствовала дочке железного Валентина. Она вполне представила его в роли кондового пуританского родителя, из тех, кого надо прочно стереть из памяти, чтобы стать счастливой женщиной.
Она усмехнулась сама себе: счастливые женщины? А бывает такое? Вырастают ли они из детей, которым привили прочный запрет на удовольствия? Ангедония – наследие советского прошлого или – копай глубже! – изгнания из рая. Принцип отложенной радости. Радоваться сейчас – как минимум недальновидно. Сделай дело – гуляй смело! Если у тебя земля, то не может не быть огорода. Как так – просто поваляться на лужайке в тени самостийного дерева, а не выращенной тобой яблони?! А если про удовольствие – то «только стоя и в гамаке», мы все помним этот анекдот, дети-солдатики с пластмассовыми сабельками…
А женское счастье… так им прежде всего жертвуют ради ценностей первого ряда, он же партер, он же бельэтаж – и далее вплоть до галерки, где оно и гнездится, сердешное. Поэтому никто толком и не знает, что это такое. Со времен Ивана Грозного женщине втолковали, что вообще-то, милая, твое счастье – это жертва. Жертва ради семьи, рода, священной войны и прочих чьих-то насущных нужд. Потребовалось четыре века, чтобы после тьмы песен, воспевающих женщину жертвующую, появилась единственная, воспевающая Эммануэль. Но львиная доля до сих пор с гневом отвергает концепцию счастья как удовольствия и наслаждения жизнью. «И я в их числе», – с честной внутренней улыбкой подумала Настасья Кирилловна.
Но есть и стихийно протестующие. Прилежные дочки, ухаживающие за бездомными животными, например. Ради благого дела себя не щадящие – не смейтесь!
Да просто отпустите девочку побегать в раю! Пока она ребенок. И тогда, быть может, она не станет жертвой.
Ух, прорвало! Настасья Кирилловна наконец отложила садовые работы, подивившись своему внезапно накатившему феминизму. Если это был он…
Вечером она с нетерпением выложила мужу свой инсайдерский улов. Илья, как и всегда, иначе видел детали, собирая из них свой геометрически строгий узор с ловкостью виртуозов кубика Рубика.
– Ну что же здесь непонятного? – с привычной легкой одышкой рассуждал он, пытаясь втиснуть какие-то новые книги в книжный ряд, и без того тесный. – Нынче всюду война компроматов, даже среди продавцов комиксов. И какой-то ретивый следователь… А кстати, ты не думаешь, что Яна мутит воду и нагнетает вокруг Валентина сущий ералаш? Может, она сама замешана в этом убийстве? Или это и вовсе дезинформация, а наш прокуроришко жив-здоров…
Настасья всплеснула руками:
– Да уж пускай лучше живет, только подальше от нас! Совершенно не хочется внедряться в этот клубок змей! Ведь гипотетически, как говорит Яна, тот, кто его убил, может поселиться в нашем доме! Ну а мадам Беленсон уже пожаловалась на то, что народ ей не доверяет и безмолвствует. Но она считает, что всех нас все равно вызовут в прокуратуру, и нам надо привести показания к общему знаменателю… А что это за книги? Папины, да? Илья горестно махнул рукой:
– Вот не знаю, что с ними делать! Взял особо ценные.
«Все от книг избавляются, а он наоборот…» – со смесью досады и острой жалости подумала Настя. Жалости к потерянному поколению, рожденному в «оттепель», а прожившему в смуту.
– А про внезапную дочь Валентина – полная чушь, разумеется! – быстро сменив тему, отозвался Илья. – Надо с самим Осиповым пообщаться. Разве ты не хочешь узнать все из первых рук?
– Я хочу, чтобы «Марилэнд» наконец построили! И толком не понимаю, чем нам грозит смерть главного злодея… – вздохнула Настасья Кирилловна.
