Дарья Щедрина
Подмастерья бога
Глава 2
Пропавший ординатор
Сентябрь дарил последние по-летнему тёплые дни, словно осень с летом, прощаясь, всё никак не могли разомкнуть свои объятия. Но по утрам, несмотря на яркое солнце, косящее жёлтым глазом из-за крыш домов, воздух уже был зябким и звонким. Глеб повыше поднял воротник куртки и застегнул молнию до самого верха. Утренняя прохлада словно девичьими тонкими пальчиками коснулась шеи. Зато остатки сна вместе с выдыхаемыми лёгкими облачками пара, растаяли в один миг.
Подходя к дверям клиники, он уже весь был там, в наполненном деловитой суетой отделении кардиохирургии, уже предвкушал привычные, ставшие родными запахи лекарств, дезинфекции и больничной еды, уже внутренне улыбался приветливым лицам коллег и пациентов, уже слышал приглушённый голос учителя, объясняющего план операции.
– Астахов! Глеб! – донеслось откуда-то сбоку.
Глеб остановился и повернул голову. От припаркованной новенькой иномарки к нему шёл высокий, загорелый, модно одетый парень и широко улыбался. Лицо его картинно-красивое (такие обычно нравятся девочкам-тинейджерам) показалось смутно знакомым.
– Да, это я.
– Привет! – парень протянул руку. – А я Сева Ярцев. Помнишь меня? Мы учились на одном курсе, только ты на первом потоке, а я на втором.
– Помню, конечно, – кивнул Глеб, пожимая протянутую руку и вспоминая однокурсника, вечно окружённого стайкой хохочущих студенток. Кажется, специализацию по хирургии они тоже получали вместе.
– Ты же в ординатуре на кафедре у Леденёва учишься?
– Да.
– Я тоже.
Глеб удивленно приподнял брови.
– Так ты тот самый второй ординатор, который пропал, не успев появиться на кафедре?
– Тут такое дело вышло, – парень слегка смутился и перестал улыбаться. – Короче, дружище, мне нужна твоя помощь. Я после окончания, после всех этих госэкзаменов укатил с друзьями в Грецию на целый месяц. Надо ж было отдохнуть и оторваться за все годы немилосердной муштры и зубрёжки! Ну, а когда вернулся, маман закатила истерику: совсем забыл родителей! Они в меня всю душу вложили, а я, неблагодарная скотина… В общем, чтобы ублажить предков, пришлось согласиться на совместный отдых в Испании. Две недели поджаривался на пляжах Аликанте, выслушивая нравоучения и напутствия к самостоятельной жизни. Вот только вчера вернулись.
– Понятно… – протянул Глеб.
– Как думаешь, Старик меня сразу убьёт или сначала помучает? – в серых глазах Ярцева мелькнула тревога.
– Ну, не такой уж и кровожадный наш Старик, – усмехнулся Глеб. – Я почти уверен, что он забыл о твоём существовании. По крайней мере вопрос: «А где у нас второй ординатор?» прозвучал всего один раз первого сентября на общем собрании кафедры. А потом всё так закрутилось…
Сева воспрял духом. Он, конечно, слегка приврал, изображая из себя послушного сына. На самом деле не с мамой и папой он загорал на Испанских пляжах, а с очень красивой гречанкой, с которой познакомился в Греции чуть раньше, да не смог сразу расстаться. Захотелось продолжения банкета. Они и продолжили, пока Сева не спустил все имеющиеся у него деньги…
– Тогда пошли вместе к Леденёву. Подстрахуешь меня, если что. Я совру, что заболел или бабушка у меня при смерти…
– Вот врать не советую! – Глеб строго сдвинул брови. – У Старика нюх на ложь и враньё. Он этого не любит. Так что лучше просто извинись!
Спустя пятнадцать минут облачённые в белые медицинские халаты, оба ординатора стояли в кабинете перед профессором. Алексей Иванович с интересом рассматривал новобранца, которого ему навязали сверху. Сынок какого-то важного чиновника от медицины. Профессор попытался вспомнить его на своих лекциях, но не вспомнил. Впрочем, не мудрено, студентов было много, всех не упомнишь. Это только такие как Астахов сидели на первом ряду и ловили каждое его слово. Основная масса шушукалась на галёрке.
– Ну-с, Всеволод Борисович, с первым рабочим днём вас! Начнём с этого. – И вручил обалдевшему Севе толстую пачку историй болезни. – Прошу ознакомиться с этими пациентами. Завтра жду от вас доклад по каждому с планом лечения.
Леденёв повернулся к Глебу:
– А вас, Глеб Александрович, прошу в операционную. Сегодня у нас плановая коронарография со стентированием.
И ушёл, не прикрыв за собой дверь. Сева, взвешивая в руках пачку историй, тихонько присвистнул.
– Ни фига себе пачечка!..
– Ну что ты, Сева, это примерно половина от обычного объёма. Просто Старик тебя жалеет, даёт возможность после отпуска настроиться на работу. Я через это уже прошёл. Давай, изучай, знакомься с каждым больным и запоминай все мелочи, все детали. Алексей Иванович устроит тебе завтра допрос с пристрастием. Он любит чёткость и ясность.
– А тебя уже на операции берут? – спросил Сева в спину удаляющегося однокашника.
– И тебя возьмут, когда всех больных на зубок будешь знать. Удачи, дружище! – и вскинул в ободряющем жесте сжатый кулак.
Сева обреченно вздохнул и побрёл в палату к больным.
За окнами операционной шёл мокрый снег. Белые комочки прилипали к стеклу и расползались прозрачными неровными кляксами. Голые кроны тополей жалобно тянули к серому низкому небу дрожащие на ветру ветви. Профессор Леденёв удовлетворенно кивнул и отошёл от операционного стола, стягивая с рук перчатки.
– Вот и всё, друзья мои, операция закончена.
Два ординатора, облачённые в хирургические костюмы, как нитки за иголкой, потянулись за своим учителем в предоперационную.
– Ну-с, Глеб Александрович, – торжественно произнес Старик, снимая маску и операционный халат, – с первой вас самостоятельной коронарографией. Как видишь, Глеб, манипуляция не самая сложная. Но тут важна ювелирная точность движений.
Он склонился над раковиной, сунув руки с широкими крепкими ладонями под струю воды. Глеб с Севой разделись, оставшись в одинаковых зелёных хирургических робах и шапочках.
– Спасибо, Алексей Иванович, – ответил Глеб.
– Алексей Иванович, а когда мне можно будет попробовать сделать коронарографию? – Ярцев несколько бесцеремонно отодвинул плечом своего напарника и протиснулся к раковине поближе к профессору.
– Да как только перестанешь путаться в коронарных артериях, Сева, так и можно будет, – ответил профессор. – Подучи анатомию то, подучи, не ленись.
– Я не ленюсь, Алексей Иванович, – пробурчал обиженно ординатор.
Наставник вытер руки и снял с вешалки свой халат, в котором обычно ходил по отделению.
– Пойдёмте-ка, мальчики, попьём чайку, да поговорим о том, о сём.
Профессор любил собирать вокруг себя учеников и, как казалось Севе, по-стариковски занудно погружаться в бесконечные воспоминания. Алексей Иванович словно открывал перед слушателями сундук своей памяти, сундук с сокровищами, и одно за другим, как драгоценные ожерелья или нитки жемчуга, извлекал на свет божий случаи из своей практики, давние или недавние, курьёзные и смешные, сложные и трагические. Он рассказывал с умыслом, лелея в глубине души надежду, что молодёжь почерпнёт для себя пользу из его жизненного и профессионального опыта, что им в своей практике будет легче, когда столкнутся с чем-то подобным.
За Леденёвым закрылась дверь, ведущая в коридор, а Ярцев зашептал прямо в ухо Глебу:
– Знаем мы эти разговоры о том, о сём! Заведётся часа на два, не остановишь… А у меня сегодня свидание, между прочим. Ах, Глеб, какую красотку я подцепил! – и поцокал языком, театрально закатив глаза. Глеб снисходительно улыбнулся.
– Придумай что-нибудь, чтобы я мог улизнуть с этого традиционного чаепития, – Сева заискивающе посмотрел на напарника.
– Я? – Глеб уставился на товарища. – Это я должен придумывать для тебя отмазку? Смеёшься что ли, Сева?
– Да мне как раз не до смеха. У меня, можно сказать, личная жизнь под угрозой.
– Так и скажи профессору.
Вымыв руки и не надевая халат, Глеб отправился следом за учителем, демонстрируя искреннее желание выслушивать стариковские наставления до глубокой ночи. Наступая ему на пятки, сзади тащился Сева, нашёптывая на ухо:
– Он же Старик! Он давно уже забыл, что такое молодость. Кроме своей хирургии ничего не видит, фанатик упёртый.
– Сев, на хрена ты пошёл в ординатуру? – Глеб остановился и насмешливо покосился на напарника. – Устроился бы в какой-нибудь частный медицинский центр и сшибал бы бабло с наивных пациентов.
– Это вряд ли, – покачал головой Сева, – нынче уже нет наивных и доверчивых пациентов. Никто не хочет просто так расставаться со своими деньгами. Им лапши, повешенной на уши, недостаточно. Им подавай опытного, заслуженного доктора со всякими регалиями. А у меня, впрочем, как и у тебя, Астахов, кроме диплома ничего пока нет. Так что без ординатуры карьеру не построишь.
– Согласен с тобой, – кивнул Глеб. – Тогда, увы, придётся выбирать между карьерой и личной жизнью.
Ярцев смерил испытующим взглядом своего товарища, а тот повернулся и пошёл дальше по коридору. Мимо них, грохоча каталкой, санитары провезли больного из оперблока в реанимацию. Сева помнил Астахова ещё студентом младших курсов. Он бы счёл его обычным зубрилой и ботаником, если бы Глеб не оказался таким открытым и общительным. Курс у них был большой, несколько сотен человек, а Глеба Астахова все знали, но не только как участника КВН-овской команды универа, но и как ходячую медицинскую энциклопедию. Если у кого-либо возникал вопрос по учёбе, ответ на который не находился ни в учебниках, ни в конспектах лекций, то надо было идти к Астахову, который всё знал. Астаховское рвение раздражало Севу, но в глубине души он понимал, что головастому парнишке-сироте, не имеющему «большой волосатой лапы», способной протолкнуть его в жизни, надеяться было не на кого и не на что, только на собственный ум и пробивные способности. Вот и старается, понял Сева, увивается вокруг лучшего в городе профессора-кардиохирурга, жертвуя личной жизнью.
– Слушай, Глеб, а у тебя девушка-то есть? – поинтересовался Сева, криво ухмыльнувшись в спину собеседнику. Не смог он удержаться и не подколоть товарища.
– Нет.
– Это плохо. Разве ты не знаешь, что регулярная половая жизнь полезна для здоровья. Это вам на урологии не объясняли? Или ты в монахи записался?
У дверей профессорского кабинета Глеб остановился и устало вздохнул.
– Я не записался в монахи, я записался в кардиохирурги, поэтому пока мне не до девушек.
Сева хотел сказать ещё что-нибудь, но Астахов распахнул дверь и вошёл в кабинет. «Ещё один фанатик выискался» – мысленно заключил Сева и шагнул следом.
Профессор уже сидел за столом, заваленном бумагами, а в углу на тумбочке закипал электрический чайник.
– Садитесь, ребятки! – приветливым жестом Старик указал на небольшой диванчик под окном кабинета. Оба ординатора сели, в ожидании глядя на своего шефа.
– Всеволод, будь добр, налей нам всем чайку. Вон на столике вазочка с печеньем стоит, да коробка конфет. Это мне больные «взятку» дали.
Сева нехотя поднялся с дивана, мысленно проклиная манеру Старика превращать его в прислугу (какого чёрта опять он, а не Астахов разливает чай?!), достал пару кружек и профессорский стакан в древнем, ещё советских времён, мельхиоровом подстаканнике. Об этом подстаканнике ходила легенда, что он, как переходящий вымпел, передавался из поколения в поколение в семье Леденёвых, где водились исключительно хирурги, да не простые, а учёные с мировым именем. Сунув в кружки заварные пакетики с чаем и разлив кипяток, он вдруг хлопнул по карману и вытащил мобильник.
– Да, мама? – произнес он встревоженно, прижав телефон к уху. – Что случилось?.. Трубу в ванне прорвало? А аварийную ты вызвала?.. Хорошо, я сейчас же приеду, не волнуйся!
Он убрал мобильник обратно в карман и с виноватым видом посмотрел на профессора.
– Алексей Иванович, простите пожалуйста, но мне срочно надо ехать к родителям. Трубу в кухне, как назло, прорвало. Отец в командировке. А мама у меня ужасно переживает в таких ситуациях. Разволнуется, давление подскачет. Можно я пойду?
– Конечно, Сева, иди, – легко согласился Леденёв и даже ласково улыбнулся вслед убегающему ординатору.
Дверь за Ярцевым закрылась. Профессор повернулся к Глебу. Тот поставил перед ним стакан с чаем и блюдце с печеньем, а сам сел на диван.
– Ну что, Глебушка, пусть наш друг Всеволод спешит на свидание, или «прорыв трубы», как это у него называется, а мы с тобой побеседуем о важном. Побеседуем?
Глеб улыбнулся проницательности Старика (всем ясно, какую трубу у Севки прорвало!) и кивнул, беря в руки кружку с чаем.
Они вышли из клиники, когда уже совсем стемнело, но и ветер стих, перестал хлестать мокрым снегом прячущихся под зонтами прохожих. Знобкий воздух был пропитан сыростью.
– Алексей Иванович, можно я вас провожу до дома? – спросил Глеб, засовывая руки в карманы куртки и поёживаясь от холода. Профессор жил за парком, совсем недалеко от клиники.
– Ну, провожать ты свою барышню будешь, друг мой. А мы с тобой просто прогуляемся до моего дома. Благо все дорожки в парке освещены. А потом зайдём к нам поужинаем.
– Что вы, Алексей Иванович, неудобно! – воскликнул Глеб, немного испугавшись предложения шефа. Ему просто хотелось продлить удовольствие от задушевной беседы со Стариком. А выходило, что напросился в гости, да ещё и на ужин.
– Что ж тут неудобного? Ты же живёшь один? Один. Мама тебе котлеты не жарит, пироги не печёт?
– Не печёт, – помотал головой Глеб, соглашаясь.
– Вот. А Катерина Васильевна наша печёт. Так что пойдём есть Катины пироги. И не возражай, Глеб, не спорь со старшими!
Глебу очень нравился тёплый, гостеприимный дом Леденёвых. Он готов был часами слушать интересные, весёлые, пересыпаемые шутками и остротами разговоры за общим столом, истории из клинической практики не только самого профессора, но и его супруги, тоже преподававшей в университете, только на терапевтической кафедре. За волшебную стряпню Катерины Васильевны вообще можно было продать душу. А запах книжной пыли и типографской краски в огромной профессорской библиотеке казался ему лучшим запахом в мире. Он мог бы прожить целый год, никуда не выходя из большой просторной комнаты от пола до четырёхметрового потолка заполненной старыми, зачитанными фолиантами, бережно хранимыми уже несколько поколений в этой замечательной семье. И предложение профессора было лестным, если бы не одно «но» – Зойка.
Глеб терпеть не мог эту вредную девицу. А та отвечала ему полной взаимностью и не упускала случая, чтобы не сказать какую-нибудь колкость. А язычок у неё был ох какой острый! Глеб никогда и сам не лез за словом в карман, но откровенно хамить дочери профессора, которого он любил и уважал, просто не мог. Глотая очередную издёвку, он думал про себя: «отвесить бы тебе, Зайка, хорошего подзатыльника, авось прикусила бы свой язычок!»
– Спасибо, Алексей Иванович, но, боюсь, моё появление испортит настроение Зое.
Профессор вздохнул.
– Да, Зайка у нас не простой человечек, но добрый и искренний. Понимаешь, возраст у неё сейчас трудный, а характер импульсивный. Ты, Глеб, не обращай внимания. С возрастом это пройдёт.
– А почему вы её называете Зайкой? – поинтересовался Глеб, беря профессора под локоть и увлекая на парковую дорожку, слабо освещённую тусклыми фонарями. – Она, скорее, на ежа похожа, чем на мягкого пушистого зайчика.
– А это она сама себя так назвала в детстве. Маленькая она была презабавная! Помню, стоит как-то у зеркала, крошка ещё совсем, смотрит на себя, любуется, улыбается собственному отражению и говорит не «Зоя моя», а «Зая моя». Так и прицепилось прозвище.
Алексей Иванович остановился, посмотрел вверх на перекрестья голых ветвей над головой, втянул носом пропитанный влагой и запахами прелых листьев воздух. В отсветах фонарного света лицо его казалось постаревшим и очень усталым.
– Ты не обижайся на неё, Глебушка. Девочке не хватает родительского внимания, вот она и вредничает. Просто будь выше этого. Помни, что она ещё ребёнок.
«Ремня ей не хватает!» – мог бы сказать Глеб, но промолчал. Кто он такой, чтобы вмешиваться в воспитательный процесс чужого ребёнка?
Они медленно шли по пустынной аллее, меряя шагами жёлтые пятна фонарного света, чередующиеся с неосвещёнными участками, словно шли по шахматной доске.
– Ты только начинаешь свой путь в медицине, – вернулся профессор к теме, начатой ещё в его кабинете, – и я очень хочу, чтобы ты понял одну важную, даже основополагающую истину: медицина как сфера милосердия, не может быть коммерчески выгодной. И то, что происходит сейчас – это ошибка! Рано или поздно те, кто управляют процессами в нашей стране, поймут, что нельзя превращать заботу о здоровье граждан в сферу услуг и источник прибыли. Получение прибыли вообще не может лежать в основе принципов организации здравоохранения. Если базироваться на этом ложном постулате, то продление жизни какого-нибудь восьмидесятилетнего старика вообще не имеет смысла. Какая экономическая выгода от этого старика? А если забыть о выгоде, то тут же оказывается, что это чей-то родной человек, отец, дедушка, прадедушка, которого любят и жалеют, наблюдать чьи физические страдания нет никаких сил и можно отдать последнее, лишь бы он не болел и побыл со своими родными ещё хоть чуть-чуть. Бессмысленно тратить огромные средства на лечение и реабилитацию инвалидов, пытаться помогать детям, рождённым с тяжёлыми генетическими недугами.
Профессор бросил взгляд на своего спутника. В скупом свете фонарей лицо молодого человека казалось тоньше и одухотворённее. Умные тёмные глаза смотрели так, что казалось, каждое слово, как капля влаги падала на вспаханный чернозём души, и в глубине уже прорастали тонкие корни, уже тянулись к свету новые ростки принципов и убеждений. Хороший, ох, хороший парень ему попался! Есть всё-таки Бог на свете: сына родного не дал, зато ученика послал необыкновенного.
– Кто такие медики, Глеб, если подумать, особенно мы – хирурги? – задал вопрос профессор и тут же сам ответил на него: – Подмастерья Бога, друг мой. Господь в щедрости своей наделил нас правом подстраховывать, исправлять ошибки, допущенные природой. Ну, например, врождённые пороки. Поспешил Бог или отвлёкся, не уследил и что-то пошло не так, родился человек с дырой в сердечной перегородке. Умрёт ведь с таким сердцем, не вытянет жизненные нагрузки. А тут мы с тобой нашими умелыми руками возьмём и поставим заплатку на эту дыру, и проживёт наш человек долгую и интересную жизнь, может сделает что-нибудь важное для всего человечества. Представляешь, какие мы с тобой счастливчики, Глеб! А акушеры, которые первыми принимают в свои руки новую человеческую жизнь? Быть причастными к чуду творения, беречь его и хранить – вот счастье и великая ответственность врача. И не можем, не имеем мы права переводить его в доллары, евро или рубли. Ибо жизнь бесценна сама по себе! Людей, особенно больных людей, надо просто любить и помогать им всеми силами и возможностями, данными тебе Создателем, не думая о личной выгоде.
Они медленно шли по дорожке парка, и тёмные громады деревьев окружали их со всех сторон, вслушиваясь в тихую беседу учителя и ученика.
– Всё правильно, Алексей Иваныч, – кивнул Глеб, – да только в медицине без денег никак. Вон каких безумных деньжищ стоит техника! Один ультразвуковой аппарат, как однокомнатная квартира в Питере. Как говорит Сева Ярцев, денег много не бывает.
– Согласен с господином Ярцевым! – ответил профессор. – Если человек попал в плен к Мамоне, если впустил в свою душу демона сребролюбия – пиши пропало! Сколько бы денег у него не было, всё будет мало. Всегда захочется ещё. Всегда найдется тот, кто богаче, у кого больше, у кого шикарнее. И этой безумной гонке не будет конца. А ведь заканчивается жизнь у всех одинаково. И ТУДА не возьмёшь с собой ни копеечки.
– «Кошелёк к гробу не прибьёшь!», как говаривал один мудрый человек из моего детства, – усмехнулся Глеб.
– Даже если прибьёшь, то на границе конфискуют как контрабанду! – Алексей Иванович перешёл на шутливый тон. – Но ты, Глебушка, человек с чистой душой. За тебя я спокоен. Только не водись с такими как Ярцев. Гнилой он изнутри, это я своим опытным глазом вижу. О, вот мы и домой пришли.
Сквозь путаницу голых ветвей замелькали огоньки, жёлтым светом окон манившие путников к себе, в тепло и уют. У дверей подъезда Глеб замялся, ковыряя носком ботинка выбоину в асфальте.
– Я, Алексей Иванович, наверное, всё-таки откажусь от вашего предложения. Завтра рано вставать, да и мешать вам не хочется.
Леденёв решительно взял его под руку и силой потащил в подъезд.
– Ты никому не мешаешь, Глеб! Прекрати эти глупости говорить! Катя каждый день спрашивает, когда ты к нам придёшь. Машенька к тебе как к сыну относится. Пошли, пошли, отказ не принимается!
Они поднялись по старинной лестнице с полустёртыми ступенями на третий этаж и остановились возле высокой, морёного дуба, двери квартиры. Дом был ровесником первых университетских клиник, ему перевалило уже за полтора века. Несколько таких домов архитекторы сразу построили для профессорско-преподавательского состава. Предки Алексея Ивановича с радостью и гордостью обживали эти просторные комнаты с высоченными потолками, украшенными лепниной. Но дом давно состарился и напрашивался на капитальный ремонт, которого ждали уже много лет. И который, как линия горизонта, звал, манил, казалось, только руку протяни, но… оставался недосягаемой мечтой. Двери между комнатами скрипели проржавевшими петлями и плохо закрывались, старые дубовые паркетины пели хором арии из разных опер, едва нога ступала на них, лепнина во многих местах обвалилась…
Открыв дверь, профессор впихнул упирающегося гостя в коридор.
– Раздевайся, проходи, – приказал Старик, стаскивая со своей высокой грузной фигуры пальто.
Из кухни высунулась Катерина Васильевна и, увидев Глеба, расцвела приветливой улыбкой.
– О, Глебушка, как хорошо, что ты зашёл! У меня сегодня такой расстегай получился – пальчики оближешь! Иди мой руки и за стол.
Хлебосольную Катерину Васильевну не убеждали доводы Алексея Ивановича, что ученик у него худой от природы, а вовсе не от хронического голодания. И она постоянно пыталась подкормить симпатичного скромного паренька, через пищу стараясь передать своё душевное тепло. Не сумевшая обзавестись собственной семьёй, Катерина Васильевна всю свою нерастраченную нежность и материнскую заботу отдавала семье двоюродного брата, а теперь вот и его любимому ученику.
Глеб благодарно улыбнулся, повесил куртку на вешалку и прошёл в ванную комнату.
Он мыл руки в раковине, вода шумела, поэтому не услышал, как открылась выкрашенная белой масляной краской дверь, и в ванную заглянула Зоя.
– О, привет, нахлебник! – хмыкнула она ядовито, сверля гостя взглядом. – Опять пожрать припёрся?
Глеб тяжело вздохнул, встретившись в зеркале глазами с маленькой злючкой. Захотелось немедленно уйти, исчезнуть незаметно, неслышно. Но он остался, и вовсе не потому, что из кухни доносились потрясающе аппетитные запахи, а ему очень хотелось есть. Просто все в этой семье давно плясали под дудку этой вредины, а значит, поддаваться было нельзя.
– Знаешь кто ты, Зойка? – спросил он, постаравшись улыбнуться как можно шире и непринуждённее.
– Кто?
– Язва ты пенетрирующая!
– Какая язва?..
Тень растерянности в голубых глазах девчонки была бальзамом на душу Глеба. Он тщательно вытер руки полотенцем и пошёл в столовую, небрежно бросив через плечо увязавшейся за ним пигалице:
– А ты загляни в медицинскую энциклопедию, вот и узнаешь.
