Дарья Прокопьева
Любаша
– Скучаешь, я же вижу. Не думала я, что вы так подружитесь.
– Не думала?.. – Сёма нахмурился. – Ты её и раньше знала?!
– Знала, – бабушка согласно кивнула. – Очень-очень-очень давно.
Наверное, она ждала, что Сёма удивится. Или скажет, что этого не может быть и потребует объясниться. Или, может, просто ляпнет какую-то глупость.
Сёма молчал, скрестив руки на груди, и выглядел очень серьёзным ребёнком.
– Пойдём прогуляемся, – бабушка вдруг поднялась.
Они вышли на улицу, прошли по ней мимо однотипных деревянных заборчиков, кое-где слегка покосившихся. Вышли на детскую площадку – Сёма бросил на неё тоскливый взгляд, но не остановился. Почему-то он уже не ждал, что Люба появится.
Идти пришлось долго. Сёма устал, но не просил бабушку повременить. Он упрямо плёлся за ней – пока они не упёрлись в металлическую оградку. Сёма стоял, разинув рот: бабушка привела его на кладбище.
– Зачем?..
– Подожди, – прервала она его. – Тут недалеко. Ты всё поймёшь.
И они пошли дальше, ещё чуть-чуть. На кладбище вечером никого не было, и было очень тихо. Сёма слушал только лёгкий шум ветра да шорох сухой травы под ногами. Он думал, что будет бояться, но нет – кладбище казалось очень мирным, спокойным.
На некоторых могилках явно кто-то недавно был: там было прибрано, сухая листва, собранная в холщовые мешки, дожидалась грузовика у дороги. Где-то лежали оставленные посетителями конфетки, где-то – маленькие гранёные рюмки. У одного из надгробий Сёма заметил игрушку, маленького коричневого мишку без одного глаза. Он не хотел думать, кому оставили этого мишку.
– Сюда, – бабушка приоткрыла одну из скрипучих калиток.
Сёма ступил за оградку и сразу вспомнил: здесь он уже был. Давно, ещё до школы, они приезжали с родителями на кладбище к прадедушке и прабабушке – Сёма их никогда не знал и много расспрашивал о том, какими они были. Мама вспоминала их с лёгкой, грустной улыбкой.
Тогда он почему-то не обратил внимания на третью могилку. Она стояла на том же участке, с краю, непохожая на две другие. Сейчас бабушка подтолкнула Сёму именно к ней.
– Прочитай, – попросила она.
Сёма подошёл ближе, прищурился. Начинало темнеть, в полумраке трудно было разобрать буквы, поэтому он читал медленно – сначала складывал буквы в уме, и только потом разборчиво произносил вслух:
– Скворцова. Любовь. Валерьевна.
– Любовь, – повторила бабушка. – Её никто никогда так не называл.
– А как называли? – спросил Сёма, и по спине у него побежали мурашки.
– Любаша, – произнесла бабушка то, что он и так уже знал. – Её специально так назвали, чтобы красиво звучало: Глаша да Любаша. Мы были погодками, родились с разницей в год. Сейчас бы ей было семьдесят шесть лет.
Вот теперь Сёме стало страшно.
– Это что же… – он не справился с мыслями, замялся. – Я играл с?..
Называть Любу «мертвецом» было странно. Мертвецы были страшные, серые, с пустыми глазницами и замогильным голосом, а Люба была… нормальной. Весёлой, светловолосой, лохматой, с громким хохотом и ещё этой, щербинкой!
– С навьей, – подсказала бабушка. – Это духи умерших, ушедших раньше положенного срока. Вчера был единственный день в году, когда их можно увидеть.
– Почему я её раньше не видел? – Сёма всё ещё не мог отвести взгляд от надгробия, от имени и дат, указанных на нём. – Если она приходит каждый год?
– А когда ты последний раз выходил поиграть на улицу? – напомнила бабушка. – Она каждый год приходит туда, на площадку. Если там есть другие ребятишки, я её не зову – пусть резвится. Если никого нет, то приглашаю на обед.
– Почему она тебя не помнит? – наконец, Сёма обернулся. – Она вчера говорила про сестру, но не сказала, что это ты.
– Она ребёнок. Вечный ребёнок. Не думаю, что она до конца понимает, что случилось. Если её спросить, где её родители – она, возможно, скажет, что живёт с ними. А сестра… может, она думает, что я куда-то уехала. Мы в детстве говорили о том, чтобы уехать в город. Думали, там интереснее.
– Но ты не уехала. Ты из-за неё?..
– Да, – бабушка снова потрепала его по голове, но на этот раз прикосновение было похвалой за догадливость. – Мне мало кто верил, но я её видела. Раз в год, каждый год. В первый раз испугалась, конечно, прибежала домой зарёванная, руками размахивала – мама так перепугалась!.. Потом они её сами увидели, родители. Поэтому никуда и не уезжали, ни они, ни мы.
– А мама знает? Моя мама?
– Нет. Твоя мама – создание этого мира. Она очень рано перестала верить в мои «сказки», рано выросла. Потом уехала в университет и думать о нашей деревне забыла. Так и наезжает с тех пор временами. Но она молодец, твоя мама. Очень умная, очень земная девочка, твёрдо стоит на ногах.
– Но она не знает, – Сёма покачал головой.
Почему-то это для него казалось неправильным: не знать, не верить.
– Многие не знают, – возразила бабушка. – Это нормально. Ты и сам почти перестал верить моим историям о водяных, домовых, болотницах.
– И они тоже настоящие?! – Сёма разинул рот.
– Настоящие, – улыбнулась бабушка. – И они, и мавки с русалками, и полевики с болотниками. То, что в них перестали верить, не значит, что их нет. Просто мы не обращаем на них внимания, отказываемся верить. Но иногда можно заметить движение краем глаза, и если очень быстро повернуться…
– Я помню, – Сёма кивнул. – Можно увидеть домового, ворующего печенье.
– Ну, почему же, ворующего. Печенье я специально для него и оставляю.
