Дарья Гущина
Окно в Полночь
Пробило час ночи; в этот мрачный час фантазия сбрасывает оковы рассудка, и зловещие возможности приобретают несокрушимость фактов.
Томас Гарди «Тэсс из рода Д'Эрбервиллей»
Пролог
Ночь чернеет впереди,
Свет гаси и приходи…
«Сплин»
…Под моими ногами стелилась пыль подземелий. По мрачным переходам, потерянный в пространстве и времени, я упрямо шёл вперед – наугад, в неизвестность, стиснув зубы, преодолевая усталость. Шёл, решительно отбрасывая ненужные мысли и обрывая робкие вопросы внутреннего голоса, шепчущего: «Куда? Зачем? Кто тебя там ждет и ждет ли?..» Усталость порой добавляла обречённое: «Заблудился…», но – нет. Я не мог заблудиться. И не умею теряться. Я всегда знаю, куда держу путь. И всегда знаю, куда приведёт выбранная тропа судьбы. Я ни разу не ошибся. Я никогда не ошибаюсь. И знаю, что меня ждут.
Коридор, пыльный и угрюмый, казался бесконечным, как сама Полночь. Прародительница-тьма с каждым новым шагом отрезала дорогу назад, неохотно пропуская вперед. И после каждого поворота я останавливался и писал на пыльных стенах то, что чувствовал. Это мой дар – превращать чувства и эмоции в слова, а слова – в реальность. И они открывали для меня двери в другие миры, становились ступеньками новой лестницы, которую я сейчас строил – чтобы выйти туда, где меня ждали.
Да, наверняка ждали. Эта встреча была обговорена моими предками и предками ожидающей сотни лет назад – на случай, если. Пробиться к ней было невозможно трудно – неинициированный дар отказывался принимать мой зов и слышать меня, но… все же получилось. После многих бесплодных попыток – получилось. Я наконец её увидел. И она услышала. А вскоре и увидит. И мы встретимся. Очень скоро встретимся, чтобы отдать долги и продлить древний договор.
По тёплому полу прошуршал, поднимая пыль, сквозняк. Я остановился, жадно втянув носом воздух, и закашлялся. Проклятая пыль… Но сквозняк – это надежда: я уже близко. И дверь приоткрыта. Я улыбнулся. Прибавил шагу, сбросив с плеч оковы усталости. Прищурившись, отогнал в сторону тени Полуночи, заставив их вжаться в грубую кладку стен. И ты, моя путеводная нить, здесь, уже совсем рядом, так близко – только руку протяни, только не устань, только не споткнись о нелепую случайность… Ты волнуешься, тревожишься и хочешь писать – и я иду.
Вдали забрезжил свет. Я не ошибся. Явственнее потянуло ветром – зимним, свежим, морозно-сырым, разгоняющим затхлость подземелья. И именно туда я и направляюсь – туда, где живет одно из повторений меня. В снежный мир, полный неожиданностей, интересный и притягательный. Когда-то твоя предшественница помогла мне уцелеть в моем меняющемся мире. А теперь я хочу поведать тебе историю. И встретиться с тобой. Чтобы помочь нам обоим. И тем, кто придет после нас.
Завернув за угол, я невольно зажмурился и отвернулся. Слепящий свет больно резанул по глазам. Предсказуемо, но так непривычно… Я не выношу яркого света – мир вечной Полночи балует своих детей только мерцанием звёзд и лун. И лишь единожды робкий рассветный луч на мгновение озарил мой мир, и именно тогда я убедился в правильности выбора. Наша жизнь, наш путь – в наших руках, а выбор есть всегда. Наберись смелости и борись за него. И за себя. Брось вызов судьбе – пусть подавится.
Отступив, я вновь спрятался за угол. Из глаз по щекам текла кровь. Невозможно привыкнуть к тому, о чем знаешь лишь понаслышке… Но придётся. Когда она откликнется, когда придет на встречу – когда поймёт и поверит?.. Да, ждать, терпеть и снова ждать. Верить через силу и снова терпеть. Вот к этому я привык давно. И – писать, рассказывать, объяснять. Это всегда спасало и примиряло с обстоятельствами.
Стерев кровь, я одной рукой оперся о стену, а второй написал на пыльной стене последнее:
И, летописцем наречён,
В свой омут памяти – до дна…
…И лишь в ладонях вещий сон
Трепещет. И полна луна.
Не открывая глаз, я вытянул руку и решительно шагнул вперед. Несколько нетвердых шагов – и пальцы скользнули по льду зеркала. И ты... здесь. Уже близко. Уже рядом. Я осторожно провел ладонью по скользкой поверхности, смахивая с неё густые хлопья пыли. И зеркало дрогнуло. Дрогнуло, потеплев и став трясинно-вязким. И знакомый образ вспыхнул перед внутренним взором: серебристый круг расплывается и отображает мою искаженную фигуру, закутанную в серый плащ.
Я вздохнул, собираясь с мыслями. Время уходить – время возвращаться… А дорогу осилит идущий. Жидкая пустота зеркала откликнулась эхом зовущего голоса, и где-то вдали часы пробили полночь. Я улыбнулся. Полночь… Полночь стирает грани межмирья, открывает окна и указывает на нужные двери. И старинный ржавый ключ с тихим скрипом поворачивается в замочной скважине.
Ключ… За моей спиной шевельнулись чужие крылья, плеч коснулись костлявые лапы. И всё как в прошлый раз. И мне пора.
– До встречи, – тихо сказал я самому себе. – Как встретились, так и разошлись, а как разойдёмся – так и снова свидимся. Только дождись, пока я буду… не совсем собой. Время за нас.
На бледное лицо, отражённое в зеркале, наползла тень, в которой нереально, невозможно ярко вспыхнули жгучей сиренью раскосые глаза. Я сбросил плащ. Зеркало расплылось. Костлявые лапы уперлись в стену, и раздался тихий щелчок отпираемого замка.
За спиной заворочались тени, и прощальным эхом вслед:
…И лишь в ладонях вещий сон
Трепещет. И полна луна…
Часть 1. Полуночница
Глава 1
По минутам осыпается
Ожидание невозможного,
Ранним утром просыпается
От движенья неосторожного…
«Уматурман»
Запах дешёвого кофе навевал тоску. Зевая, я сонно жмурилась, грела руки о кружку и мечтала о чашке натурального, свежего кофе с корицей и мускатным орехом. И от одного лишь воспоминания о заветном стало ещё тоскливее. Потому как кофе ассоциировался с тёплым пледом и домом. Но никак не с работой. Я вздохнула. Понедельник – день тяжелый… Особенно с недосыпа.
– Вась!
– Вальк, отстань, я над кофе медитирую!
Валик, дизайнер, верстальщик, сисадмин и по совместительству мой давний друг, покосился на меня уныло и уткнулся в свой компьютер. Я же на свой старалась не смотреть. Успею ещё. Целый день впереди, когда он уже наконец кончится… Часы на стене упрямо показывали пол-одиннадцатого утра. Слишком рано, чтобы просыпаться «сове» вроде меня…
Я натянула на плечи шарф и закрыла глаза. И проклятый сон, испортивший мне ночь, встал перед мысленным взором. Снова. Приснится же такое… Я словно наяву увидела бледное лицо незнакомого мужчины, накрываемое тенью. И ядовито-яркие аметистовые глаза, горящие недобрым огнём. Ужас… Увидишь – проснёшься в холодном поту. Собственно, поэтому я и проснулась посреди ночи. Чтобы после проворочаться до утра и зверски не выспаться. Опять. Сколько раз я видела его прежде?.. Не знаю. С детства.
– Вась!..
– Отвяжись, симулянт недобитый, – проворчала я.
– Почему недобитый? – Валик с интересом выглянул из-за монитора.
– Потому что бить тебя надо. За то, что притворяешься, будто работы нет, и других от дел отвлекаешь! – отрезала я.
– Да брось, – хмыкнул он, – спать на работе – это не дело. Всё равно ж не дадут.
Я вздохнула. Вот не было бы этого приснившегося мужика, чтоб ему икалось… А всё равно бы не выспалась. Творческому человеку всегда не до сна. Если, пропадая на нетворческой работе, он будет еще и спать, то когда ему писать книги? И придумывать. И обдумывать. И…
– А давай в «Страйк», а?..
– Не отстанешь же? – уточнила я, пододвигаясь к столу.
– Разумеется, – улыбнулся Валик.
Вопьётся клещом – по гроб жизни не отстанет… Знаем, плавали.
Журналисты с утра носились по конференциям и прессухам, и в редакции царила непривычная тишина. Впрочем, не пробьёт и двенадцати, как коридоры наводнят смех, споры и дребезжащий голос шефа. Запуская игру, я покосилась на дверь. Мы сидели в проходном кабинете, через который в свои пробирались и журналисты, и редактор. Тот, к слову, пока еще тоже носа не казал, запершись у себя. Видимо, досматривал последние сны.
– Поехали?
– Угу…
Нет ничего лучше утреннего «Страйка», если впереди – бесконечно долгая рабочая неделя. В течение которой хочется либо застрелиться, либо кого-нибудь убить. Кого-нибудь конкретного.
– Вась, снайпер на крыше!..
– Прикрывай, я вперед!
– Зачищаем коридор и налево!
– Эй, внимательнее, чуть меня не пристрелил!
– А-а-а, так это ты? Так вот ты где прячешься… Вась, это, по-твоему, засада? Тебя тут даже слепой заметит. Споткнувшись.
– Работать, бездельники!.. – шеф на наши азартные крики соизволил высунуться из кабинета.
– Сам туда иди! – заявили мы в один голос, не отрываясь от игры.
– Бездельники… – проворчал редактор, поправляя очки.
Мы проигнорировали его выпад, напряженно следя за ходом игры. Шеф ушёл к себе, громко хлопнув дверью. И пусть себе поворчит, ему полезно. Глядишь, сейчас выпустит утренний пар – потом меньше будет кипятиться.
– Всем привет!
А вот и первая утренняя ласточка. Вернее, сорока, несущая на своём хвосте последние городские сплетни. Анютка влетела в наш кабинет, на ходу снимая шубу. Ощутимо повеяло вьюжным морозным полуднем. Я закуталась в широкий шарф и зябко съежилась. И здесь не согреться…
– И тебе всего хорошего, – отозвался Валик, а я, поддакивая, кивнула.
– У-у-у, а вы чего такие кислые? – Аня сняла шапку, задорно тряхнув короткими тёмными кудрями, и улыбнулась. – Шеф с утра не в себе?
– Да нет, и в себе, и у себя, – буркнула я. – Это просто понедельник…
– Дурные стереотипы, – прокомментировала она и присела на край моего стола, – дело в людях, а не в понедельниках. Кстати, Вась, мне не терпится поделиться с тобой последней сплетней. Помнишь, я в четверг ходила на прессуху в горсовет? Так вот, представляешь, они же так и не приняли поправки к закону, а вместо этого…
И понеслось. Анюта трещала без умолку, спеша поделиться последними вестями с полей. На ее звонкий голос из кабинета выглянул шеф. Я внимала новостям без энтузиазма, Валик – рассеянно, а редактор – с любопытством.
– В общем, мне теперь с их дурным законом еще неделю в горсовете дневать и ночевать, – резюмировала она и, спохватившись, встала: – Ой, что это я!.. У меня же еще две статьи не написаны!
– Вот именно! – нудно встрял шеф. – Рекламщики тебя обыскались, срочно требуют статью про мелькомбинат. До вечера заказчикам нужно выслать верстку.
– Меня нет! – и Аня скрылась в своем кабинете, прихватив шубку.
Редактор перевел тяжёлый взгляд на нас:
– Наигрались?
Я же про себя отметила, что его песочного цвета вельветовый костюм очень выгодно сливается с желтыми обоями нашего кабинета. И так просто не замечать, что он здесь…
– Так ты бы хоть работу дал, – вздохнул Валик.
А пиджак кое-как сходится на солидном пивном брюшке…
– В твоей почте давно лежат три макета на верстку. Как сверстаешь – позовешь, прикинем объем и начнем делать пятую полосу.
И лысина забавно блестит, особенно во взъерошенном обрамлении рыжеватых вихров…
– Василиса Батьковна!
– А? – я оторвалась от созерцания потолка.
– Десять текстов, из них три рекламных. Уже в папке на вычитку. Живо!
Я послушно придвинулась к столу.
– Добрый день, коллеги! – в кабинет ввалился Игорь, наш фотограф. – Ух, как же там холодно! Вась, я твои фотки обработал, с тебя бутылка! Сейчас посмотришь?
– Нет, потом, – с сожалением отозвалась я. – Текстов накопилась куча…
– А-а-а, ну просвещайся, – и он, повесив в шкаф пуховик, рухнул в свое кресло. То жалобно скрипнуло.
Мы с Валиком переглянулись и выжидательно уставились на Игоря, вернее, на его кресло. Месяц назад мы поспорили, что несчастное кресло однажды-таки не выдержит и развалится. Игорьку, как он сам говорил, не хватало трех сантиметров до двух метров роста и трех килограммов до ста кило веса. И я предположила, что его кресло не доживет до Нового года, а Валик – что оно сломается сразу после каникул. Кресло же пока упорно «жило», а стоявшая на кону бутылка коньяка с каждым днём уплывала от меня всё дальше. Впрочем, до Нового года ещё почти две недели, и чем чёрт не шутит…
Не обратив внимания на наши взгляды, Игорь включил компьютер и принялся разбирать кофр, выгружая на стол аппаратуру. Мы с другом снова переглянулись и занялись каждый своим. Впрочем, сосредоточиться на работе не получалось – редакционный народ прорвало. Журналисты приходили один за другим, а из их кабинета доносились то удивленные восклицания, то споры, то хохот. Водитель Санька, прибежав с мороза, юркнул за свой стол и оттуда заговорил с Игорем о жутких холодах и утренней возне с отмерзающей машиной.
Я заткнула уши в тщетных попытках сосредоточиться. Всего нас в кабинете сидело четверо. Мы с Валиком стол к столу в одном углу, Санька – другом, Игорь – в противоположном ему. Фотограф давно мечтал перебраться к журналистам в их «клоаку», чтобы не мозолить глаза шефу, но там не было свободных мест. Что, впрочем, не мешало ему переговариваться с журналистами через кабинет. Как, например, сейчас. Он оживлённо спорил с Анютой, выглядывающей из-за двери, шеф отчитывал Саньку, перекрикивая бас Игорька, Валик что-то бубнил себе под нос… Обстановка накалялась с каждой минутой, пока…
– ТИХО!
Игорь подпрыгнул вместе с креслом, взгляды присутствующих метнулись ко мне, и в кабинете наступила тишина, лишь тихо булькал кулер. Даже из «клоаки» не доносилось ни звука. Я удовлетворённо улыбнулась:
– Так-то лучше. Не работаете сами – не мешайте другим!
И снова сосредоточилась на тексте. Ребята, пошушукавшись из вредности, тоже занялись своими делами. И всё – как обычно. Понедельник, первый рабочий день, полный хлопот по подготовке номера, новостей и их обсуждения, вот только… На душе неуютно и беспокойно. Закрывая очередной файл, я поймала себя на странной мысли. Сегодня что-то произойдёт. В полнолуние со мной всегда творилось неладное, а сегодня – как раз оно, последнее полнолуние уходящего года. Плюс зимнее солнцестояние. Словом… Не хочу я этого «чего-то»…
– Вась, пойдём обедать?
– А? – я отвлеклась от текста. – Куда? Нет, не пойду.
– Почему? – Валик уже полез в шкаф за пуховиком. – Опять худеешь?
– Да вот ещё! – я фыркнула. – Нет, всё проще. На улице минус сорок.
– Не минус сорок, а всего лишь минус тридцать семь, – поправил он бодро. – Подумаешь, мороз! Нормальная сибирская зима.
От одного лишь упоминания температуры за бортом я до носа натянула шарф и молча покачала головой – не пойду, и всё тут.
Валик пожал плечами:
– Хорошо, один схожу. Чего тебе купить?
– Без разницы, – я посмотрела на него с обожанием. – Я уже говорила, какое ты чудо?
– Говорила, – добродушно улыбнулся он. – В пятницу. Ладно, не скучай.
Я проводила его влюбленным взглядом. Мы с ним из одной песочницы. И в детсад – в одну группу, в школу – за одну парту, в университет – на соседние факультеты. И на работу – друг напротив друга. Он меня в эту редакцию и притащил. Когда прежний корректор уволился, я находилась в творческом поиске, и Валик воспользовался моментом и похлопотал перед шефом. И результат устроил всех. Шефа – потому что я, в отличие от прежних корректоров, смогла с ним сработаться, Валика – потому что находилась под его бдительным присмотром, и меня. Работы немного, коллектив – отличный и нескучный, да и платили нормально. И от офиса до дома – полчаса пешком.
Открыв последний файл, я покосилась на часы. Пять страниц жуткой рекламной ерунды читать не хотелось, и я решила, что у меня обед. В смысле, час отдыха. И, свернув текст, откинулась в кресле, закрыв глаза. Спать хотелось немилосердно… А в мыслях по-прежнему мельтешил образ закрытого тенью лица. Может, сон в руку?.. Он ведь так давно мне сниться…
– Вась, я тебе ещё один текст сбросил, но читать его пока не надо. Пусть сначала Лера придет из музея и допишет комментарий.
– Угу, – лениво отозвалась я, не открывая глаз.
– Опять не выспалась? – не то сочувственно, не то ехидно вопросил шеф. – Помирилась со своим программистом, значит?
Я досадливо поморщилась:
– Да причем тут программист, Гриш… Бессонница, нервы, зима, авитаминоз… Два года без отпуска, опять же.
Дабы быть ближе к народу, редактор предпочитал обращение на «ты» и по имени. Не забывая, правда, при случае материть нас как непосредственных подчиненных.
– Так помирись – забудешь о бессоннице, – посоветовал он, проигнорировав намек. – Кстати, что там с молочным заводом?
– А что с ним? – фальшиво удивилась я. – Стоит, работает и деньги нам за рекламу исправно платит.
– И еще бы кое-кто её прочитать соизволил…
– Я отдыхаю! У меня обед!
– Значит, новую книгу обдумываешь? – редактору всегда хотелось казаться умным, проницательным и всезнающим. – Опять писать собираешься?
Я невольно выпрямилась в кресле. Историю?.. Об этом бледном товарище с непонятными глазами? Действительно, наверно, пора, не то так и будет мешать спать… Вытащить его из головы – пусть живет своей жизнью где-нибудь… Где-нибудь. В другом мире. Подальше от меня.
– А что, это идея…
– Я пошутил! – крикнул уже из своего кабинета шеф, но…
Поздно. Мысль захватила мгновенно. И воздух завибрировал от чужого присутствия. О, нет!.. Как не вовремя! Мне некогда заниматься писаниной!.. Некогда, слышишь?! Правого плеча коснулось знакомое дыхание. И вообще, я только месяц как книгу закончила, даже отоспаться не успела, даже черновик не отредактировала!.. Я невольно скосила глаза и сдержанно застонала. Благо в кабинете нет никого кроме меня. И – Муза, который, свесив тощие ножки и сложив на пузе ручки, восседал на моем плече, точно король на троне.
Я прищурилась, выдергивая из-под него косу. Муз стойко выдержал мой злобный взгляд. Отвали, а? Не хочу опять в астрал! А ну, исчез!.. Муз подло ухмыльнулся. Вот же… несчастье мое запойное, а… Нашел время – когда у меня дел по горло… С-с-скотина. Муз, насвистывая, повёл крылышками, и я невольно зажмурилась. Все, прощай спокойная жизнь… Плотину прорвало. Мысли затопили картины и обрывки ощущений. Одно лишь незнакомое лицо – и появились, натягиваясь, незримые нити вопросов.
Рекламный текст забылся, время замедлило бег, исчез пронзительный холод кабинета. Незнакомый парень в сером плаще стоял посреди тёмного коридора и что-то быстро писал на пыльной стене. Откуда он, что с ним случилось, как он попал в этот коридор?.. Кто он такой?.. Моя рука, живо нащупав ручку и использованную полосу формата А3, торопливо записывала обрывки фраз. Что ты пишешь?.. О чём хочешь рассказать?..
– Держи пирожки, голодающее Поволжье. Эй, не такое уж и голодающее, а? Вдохновение накатило? Чаю налить?
Рассеянно кивая, я жевала пирожок, не чувствуя его вкуса. И чёрт с ними, с идеей и сюжетом. Быстро, пока Муз не смылся, записать затравочные фразы, а потом соберу из них хотя бы пролог с первой главой. И сюжетных зарисовок набросаю. Кто его знает, прохвоста этого крылатого, сейчас здесь, а завтра исчезнет года на три… И история так и останется сидеть занозой внутри, беспокоя и лишая сна. А у меня уже столько идей-«заноз» накопилось… Хоть эту сразу выдернуть.
– Вась?
Так, значит, будет блондином с голубыми глазами и светлой кожей – словом, вроде меня. Во сне я четко ассоциировала с ним свое «я», значит, так тому и быть. Я набросала черты лица и, поразмыслив, добавила к образу косу. Косить под себя – так во всем. Единственное, что волосы «подрезала» до лопаток. Нос прямой, глаза раскосые с проницательным прищуром, брови вразлёт…
– Вась!
– Чего? – я подписывала подведенные к наброску стрелочки и раздумывала, откуда пустить тень – сбоку, снизу или сверху.
– Обед закончился, – намекнул Валик.
– Отстань, я занята, – отмахнулась я.
– Скажи это Грише.
– И скажу, – вооружившись карандашом, я аккуратно заштриховала правую сторону нарисованного лица.
– Слушаю, – шеф тут как тут.
– Я по понедельникам не способна адекватно воспринимать объективную реальность в силу собственной некомпетентности в том, что касается нанопорошков, нанотехнологий, наноцентров и нанотехнопарков с их инновациями, – заявила я. – Тем более в жутких аномальных погодных условиях, из-за которых в Сибири уже второй месяц бушуют арктические антициклоны, и людей мучают мигрени. И вместо объективной рабочей реальности я выпадаю в субъективную, пребывая в астрале, и не надо меня там беспокоить, это опасно для жизни!
Редактор растерянно моргнул и посмотрел на Валика:
– Ты что-нибудь понял?
– Да голова у неё болит, – друг пожал плечами.
Шеф снова моргнул:
– Так может… по пятьдесят? Коньяк – лучшее средство от головы!
– На правах рекламы? – я усмехнулась, дорисовывая складки плаща. – Нет, спасибо, обойдусь кофе. Ещё полчаса, ладно?
– Лечись, – пожелал редактор.
Я закончила набросок и с минуту пристально его рассматривала. Вроде, все. С детства страдая скудностью образного мышления, я привыкла рисовать все, что представляла. И неважно, что художества получались корявыми. Главное, я видела придуманное, а с видением приходили и вера в историю, и её понимание. Жаль, имя пока не пришло… Обычно оно следовало за портретом по пятам, но… Всему своё время.
Отложив рисунок в сторону, я со вздохом переключилась на работу. Попыталась шикнуть на Муза, но тот упрямо не желал покидать моё плечо. Вот зараза… С ним работать – труды псу под хвост. От наноцентров с нанопружинами рябило в глазах, а вместо слов упрямо виделись древняя башня и полная луна, восходящая над пустошью. А до окончания рабочего дня – ещё три часа…
– Вась, глянь срочный текст!
Блин…
– Вась, на принтере лежит распечатанная полоса и ждёт, когда ты её прочитаешь!
Да чтоб вас всех…
– Вась, заказчики правку прислали. И не надо на меня так жалобно смотреть! Отправь Валика покурить и внеси её в вёрстку. Да, сама! Ты же знаешь, что он правку вносит левой пяткой через пень колоду… Вот, держи распечатки. И – внимательно, вёрстка уже подписана!
Когда же вечер?..
– Вась, ещё три срочных текста на вычитку!
Когда ж я сдохну?..
Вечер подкрался неожиданно. Закрывая очередной файл, я мельком глянула на часы и воспрянула духом. Без пятнадцати семь! Я выжила! Мы с Валиком переглянулись и, выключив компьютеры, переобулись, схватили верхнюю одежду и шустро смылись из офиса. Шеф имел дурную привычку: за две-три минуты до окончания рабочего дня он скидывал мне «очень срочный» текст на читку, а Валику – на вёрстку. И мы застревали за работой. К счастью, редактор имел и полезную привычку: за пятнадцать минут до выхода он звонил супруге и предупреждал, что-де стоит на выходе, грей, милая, суп. И мы, услышав вожделенное: «Дорогая? Я тебя не отвлекаю?», удирали из кабинета.
Улица встретила сорокоградусным морозом. Закутавшись в шубу и натянув на нос шарф, я попрощалась с Валиком и засеменила домой. Транспорт на холоде ждать – приятного мало. Быстрее дворами добежать. А с наступлением зимы я сделала приятное открытие: оказывается, от работы до моего дома не полчаса хода, а всего минут пятнадцать. А то и десять. В зависимости от силы ветра и количества градусов со знаком минус.
Погода была безветренной, но сырой мороз пробирал до костей, сковывая движения и затрудняя дыхание. Аномальные холода в городе стояли второй месяц, и второй же месяц улицы тонули в душном смоге. Съёжившись, я торопливо шагала по тротуару вдоль заснеженных домов, с завистью поглядывая на освещенные окна. С темных небес за мной наблюдала полная луна, и под ее взором становилось не по себе. Так, если опять за каждым углом замерещится гадость – здравствуй, вдохновение, и пока, крыша…
Я невольно покосилась на правое плечо, где сидело моё крылатое чудо. Как же ты не вовремя… Муз лениво наморщил нос, и у меня от желания писать зазудели руки. А я так надеялась, что он хоть на полгода в запой уйдёт и оставит меня в покое… Я ускорилась, свернув в парк, и побежала по узкой заснеженной тропинке. Там, за парком – мой дом с теплом, ужином, постелью и голодным котом… Я поправила шапку и вновь покосилась на Муза. Эх…
Мы познакомились, когда мне исполнилось пять лет. Пыхтя и сопя, я сочиняла стихотворение – ко дню рождения мамы. Сестра, решив отличиться, нарисовала открытку, и мне стало обидно. А повторяться не хотелось. И я решила сочинить стих. Промучилась весь день, а под вечер, подойдя к окну, увидела в отражении сидящее на моём плече существо. Тогда я не поняла, что он такое, и перепугалась знатно. Особенно его из-за внешности, ибо выглядел Муз жутко: на синем личике мерцали желтоватые глаза без зрачков, но с воспалённо-красной сетью вен, крючком выпирал нос, бескровные губы – сухо поджаты. Кстати, он вообще ни разу мне не улыбнулся.
Помимо жуткой физиономии, Муз обладал пухлым тельцем, закутанным в серую тряпку, спутанной гривой густых черных волос, короткими ручками и ножками и большими нетопыриными крыльями. И от него постоянно несло то водкой, то коньяком, то вином, то пивом. Алкоголь он, не стесняясь, с удовольствием потреблял в процессе моей работы, и наверняка из-за постоянных запоев имел ярко-синий цвет кожи.
Тогда же, при «знакомстве», он в первый и последний раз со мной заговорил. Внимательно изучив мою испуганную персону, Муз скривился и пожаловался на судьбу: мол, не везёт ему последние пятьдесят лет с творцами. Прежде, видите ли, приходилось работать с классиками, а тут – убожество без намёка на талант. И с тех пор не сказал мне ни слова.
Стих я после написала быстро, чем до слез растрогала маму. И заболела творчеством всерьез и надолго, а Муз теперь вечно крутился неподалеку. И только лет в пятнадцать закралось подозрение, что у меня не всё в порядке с головой, а Муз – это плод воспаленного воображения. И, наверно, от подобных мыслей я бы точно спятила, если бы не сестра. Алька умудрилась однажды его увидеть. Как? Может, потому что мы близнецы. Но – она его увидела и описала внешний вид, чем меня и успокоила. Не сумасшедшая. По крайней мере, в изоляции и срочном лечении не нуждаюсь.
За воспоминаниями и размышлениями я не заметила, как добралась до дома. Открыла подъезд, взбежала на пятый этаж и завозилась с ключами, открывая замки. Из-за двери донеслось тихое урчание. Я улыбнулась. Баюн. До него любое зверьё или быстро удирало из моей квартиры, или забивалось под шкаф, шипело, рычало и отказывалось от еды. А он, приблудившись с улицы, прижился. Я подобрала его котёнком, жалким, дрожащим и замерзающим, три года назад, у подъезда. Баюн вырос крупным, пушистым, желтоглазым, абсолютно чёрным и с аномалией: он никогда не мяукал – либо урчал, либо шипел.
Вот и сейчас. Замерев у двери, он тихо урчал и смотрел на меня голодными глазами. Я быстро разулась, разделась, влезла в тапочки и поспешила на кухню. Впрочем, отдельной комнаты под кухню в моей хате нет. Есть лишь прихожая, откуда можно попасть в кладовку, ванную и комнату психологической разгрузки. И шестьдесят «квадратов», на которых я с помощью стеллажей соорудила себе и кухню, и спальню, и кабинет, и гостиную. Ровно по четырем углам, благо окон тоже четыре. Дом старый, потолки – за три метра, и площадь – соответствующая.
О квартире стоит сказать отдельно. Она досталась мне в наследство от бабушки. Последнюю я не знала – бабушка умерла вскоре после моего рождения, но квартира честно ждала именно меня. И сколько я ни расспрашивала о ней родственников, слышала разное: бабушка много писала, публиковалась в журналах и потому была не то особенной, не то эксцентричной, не то просто странной, не то сумасшедшей. А истина – где-то между. Впрочем, я на этом внимание не заостряла. И, отучившись в вузе шесть лет, удрала из-под родительского крылышка. Тем более Алька по окончанию оного сразу же вышла замуж.
Но – вернемся к завещанию, которое, кажется, отразило странности бабушкиной натуры: она выдвинула условия. Я не имела права: а) ничего из ее вещей выбрасывать или продавать; б) делать перестановку.
Я, разумеется, условия приняла. Оставила на переднем плане слева кухню и справа – гостиную, а на дальнем – слева кабинет и справа – спальню. При этом, надо сказать, хату она захламила отменно. Квартира была битком набита какими-то мешочками, папками, газетами, бумажными рулонами и прочими излишками нехорошими. Однако к жилплощади прилагался большой подвал, куда я хлам и унесла, ибо юристы бабки свято блюли все пункты завещания. А отнести в подвал и выкинуть – две разные вещи.
Очистив хату, я отгородила стеллажами «комнаты» и заменила плиту, оставив на прежних местах старинную мебель. Впрочем, последняя мне нравилась: резные стулья, столы и шкафы ручной работы наполняли квартиру атмосферой старины и таинственности. Хотя таинственности квартире хватало и без мебели. Лично мне она напоминала бермудский треугольник: всё, что здесь забывали, исчезало бесследно, а всё, что я уносила в подвал, появлялось само по себе. Причем всегда с определённой целью.
Сегодняшний вечер исключением не стал. Зайдя на кухню, я сразу увидела стоявший на столе полуметровый канделябр. Почерневшая серебряная лоза обвивала дерево, на «ветвях» которого держалось восемь чаш с огарками свечей. Раритетная вещь, коллекционеры – с руками оторвут… Эх. Кабы не завещание – продавала бы наследство и не работала…
Я вытащила из холодильника кастрюлю с остатками супа и поставила её на плиту. Включила чайник и насыпала Баюну корм. Быстро сбегала в спальню, переоделась в домашний костюм и вернулась на кухню. Задумчиво посмотрела на канделябр, прикидывая, не убрать ли его на балкон, уж больно много места занимает, когда… Мигнув, погас свет. Выключился чайник. Потух индикатор на плите. Вот и пожалуйста. Вот зачем появился подсвечник.
Привыкая к темноте, я прислушалась к доносящимся из подъезда звукам. Наверняка, дело в не пробках, а причудах энергетиков… На площадке загремела дверь – сосед вышел на проверку. Воспользовавшись моментом, я прихватила свечу и тоже выглянула в подъезд. У меня же дома нет ни спичек, ни зажигалок, а сосед – человек курящий.
– Добрый вечер, дядь Борь!
Соседу было давно за пятьдесят.
– Добрый, Василиса, – прогудел он, копошась в счетчике. – Иди-ка посвети!
Да, пробки оказались в порядке, а вот дом зачем-то обесточили. Запалив от соседовой зажигалки свечу, я закрыла дверь и вернулась на кухню. Муз по-прежнему сидел на плече и тихо зудел. Пожалуй, попишу немного… В мерцании свечей в хате стало мрачно и жутко. По стенам расползлись тени, и остро померещился чей-то взгляд, словно за мной кто-то наблюдал… причем из пламени свеч. Брр-р…
Я передёрнула плечами, стряхивая неприятное ощущение. Впрочем, как всегда. Пять лет в бабушкиной квартире живу, и ни разу она не показалась мне нормальной. То чудились снующие тени, то чужие взгляды буравили затылок, то ощущалось чье-то незримое присутствие. А мои немногочисленные гости быстро разбегались. Родственники жаловались на головные боли и несварение желудка, а Валик даже на чай ни разу не зашёл. Заглянул, оценил, скривился и решил, что ноги его больше тут не будет. А Алька, рискнув переночевать, рассказывала о жутких кошмарах. Словом, здесь тоже прижилась только я.
