banner
banner
banner
Вечный двигатель маразма

Дарья Донцова
Вечный двигатель маразма

Глава 4

Я повернулась к Степану.

– Можешь открыть список моих детективов, который опубликован на сайте «Элефанта»?

– Пожалуйста, – сказал муж.

Я повернула компьютер к Рамкиной.

– Смотрите. Криминального романа «Вся правда о них» и в помине нет. И, обратите внимание, названия моих произведений чаще всего смешные, например, «Лысая птичка счастья» или «Умка и Тупка». «Вся правда о них» нехарактерное для меня название. В моих детективах, как правило, двести пятьдесят – триста страниц. В книжке, которую принесли вы, всего шестьдесят.

Я открыла самую последнюю страницу.

– Здесь не указано издательство «Элефант», которому принадлежат права на мои произведения. Нет даты подписания книги в печать. Все сделано не так, как надо, и главное, это написала не я! Не затруднит вас пересказать сюжет?

Любовь с шумом выдохнула.

– Вначале идет краткое предисловие, где написано: «Я, известная писательница, впервые решила издать любовно-историческую книгу, рассказать о тех, кто называл себя Гаскониными и выдавал за потомственных аристократов. Я верила своей близкой подруге Любе, и все остальные не сомневались…»

У меня в мозгу словно молния сверкнула.

– Люба Гасконина?

– Здрассти, приехали, – устало произнесла посетительница, – спасибо, что перестала прикидываться и призналась, что ты прекрасно меня знаешь.

– Но ты назвалась Рамкиной, – только и смогла сказать я, – мне и в голову не пришло, что я вижу свою бывшую одноклассницу.

– Пожалуйста, перестань прикидываться, – попросила Люба. – Как ты могла не знать о книге? За что ты мне мстишь? За хорошее отношение? За нашу детскую дружбу?

Я встала и направилась к окну, в комнате определенно не хватало свежего воздуха.

– Молчишь? – крикнула мне в спину гостья.

Не оборачиваясь, я сказала:

– Ты никогда со мной не дружила, близко общалась с другими девочками, которые надо мной и моим единственным выходным платьем потешались. Давай честно. Нас нельзя назвать даже приятельницами. Я никогда не приходила к тебе домой, а ты не заглядывала ко мне, мы просто учились в одном классе.

– Что плохого в содержании книги? – спросил Степан.

Я распахнула окно и встала к нему боком.

– Там написано, что моя фамилия не Гасконина, а Гасконская, – всхлипнула Любовь, – что мои предки служили у князей Гаскониных, а те давали такое прозвище своим верным слугам. И фотографии!

– Какие? – поинтересовалась я.

Люба открыла книгу.

– Вот.

Я вернулась к столу и увидела два снимка. На левом была запечатлена пара. Мужчина лет сорока с хорошенькой девушкой. «Сергей и Ксения Гасконские в день свадьбы» – гласила подпись. На соседнем фото двое уже не молодых людей. Несмотря на возраст, в мужчине легко узнавался Сергей. Он сохранил стройность, буйную шевелюру и манеру смотреть слегка прищурившись. Волосы у него поседели, но это не делало его непохожим на себя. А вот его спутница оказалась другой. Высокая, почти вровень с кавалером дама, очень худая, с продолговатым лицом. Я продолжала читать текст: «Сергей и Ксения Гасконские на вечеринке у дирижера Фролова. Кое-кто может подумать, что мало кому известный горе-дирижер опять женился, и опять на женщине по имени Ксения. Нет, нет. Брак Гасконских, которые всегда представлялись Гаскониными, потомками князей, никогда не рушился. Но! Сергей Николаевич на снимке – это Сергей Николаевич. А Ксения Петровна – это не Ксения Петровна. Пластическая операция? Дама прекрасно выглядит. Подтяжка – не уникальная операция, она давно поставлена на поток. Давайте внимательно изучим балерину. Глаза ее теперь не расставлены широко, они сдвинуты к носу, у которого тоже другая форма. Овал лица из квадратного стал продолговатым. Лоб вытянулся вверх. Прибавился рост. Это, господа, уже не подтяжка, а кардинальное изменение внешности. Как сделать лоб выше? Подбрить линию роста волос? Так поступали красавицы времен Средневековья. Но зачем это делать? Сейчас Ксения ростом почти вровень с мужем. В день свадьбы она ему едва до плеча достигала. Конечно, с возрастом рост человека меняется, да только он… уменьшается. Не увеличивается. Связано это со старческими изменениями позвоночника, сокращается расстояние между дисками. Увеличить рост можно лишь одним способом – сломать голени, надеть аппараты Илизарова и растягивать нижние конечности. Это процесс долгий, займет ни один год. Если мы пороемся в гламурной прессе, то увидим там фото бывшей балерины Гаскониной, она, несмотря на возраст, слыла заядлой тусовщицей. Ксения, наплевав на дресс-код, приличия и свои годы, всегда ходила в коротких платьях и прозрачных колготках. Фигуру она сохранила, да и утягивающее белье помогло. На ногах небось есть варикоз, но дама заштукатуривает его тональным кремом. Вспоминается великий Гойя и его «Капричос» «До самой смерти»[2]. Смешно наблюдать за молодящейся старухой, которая одной ногой стоит в могиле. Потом вдруг парочка престарелых весельчаков исчезает, и спустя пару лет Сергей появляется с этой жердью. Вопросец: у Гасконского одна и та же женушка? Да или нет? Если да, то почему так нечеловечески изменилась. Если нет, то куда делась первая Ксения? По какой причине они утверждают, что брак у них один? Мы проверили, развод не зарегистрирован».

Я отложила книгу.

– На мой взгляд, очень зло написано. Мне такие тексты несвойственны.

– Брехня полная, – отрезала Люба, – мои родители никогда не разводились. Страшная баба на втором снимке – это…

– Маришка Ландау, – перебил ее Степан, – певица из Польши. Она победила в Международном конкурсе, который проходил в Праге. Этот же снимок есть в Википедии, только подпись другая: «Дирижер Сергей Гасконин и Маришка Ландау, первое место на конкурсе песни в Праге». Автор книги или перепутал фотоматериал, или нарочно выдал Маришку за супругу дирижера. Вот так возникают многие скандалы. Не тот снимок, ложная информация под ним. Гасконские…

– Гасконины! – покраснела Люба.

– Автор упорно именует ваших родителей Гасконскими, – пробормотала я.

– Когда-то мы говорили друг другу «ты», – скривилась Любовь, – странно выкать бывшей однокласснице.

– Ты права, – согласилась я, – извини. Просто много лет мы не встречались. Существует экспертиза, которая определяет подлинность авторского текста. У каждого писателя свой слог, любимые словечки. Обожаемая мною Смолякова грешит излишней эмоциональностью. Герои у нее чаще хохочут, чем смеются. Еще она использует инверсию, думаю, неосознанно пишет: «Сказала я», а не так, как положено по правилам: «Я сказала». Пусть эксперт возьмет любую мою книгу, сравнит с той, что сейчас перед нами, и станет ясно: автор этого опуса не Арина Виолова.

– Ты специально накропала ее не в своем стиле, – уже не так уверенно возразила Люба.

Мне неожиданно стало ее жалко.

– Ну подумай сама, зачем мне это надо?

– Из зависти, – ответила Любовь, – ты всегда лишалась аппетита, когда я появлялась в школе в чем-то новом. Глянешь на мои туфли, шапку, шарф, варежки или куклу, пенал, и все! Обедать не идешь.

Я рассмеялась.

– Люба, если бы меня так скрючивало от желания все твое заиметь, я умерла бы от истощения через месяц. Ты постоянно чем-то хвасталась. А в столовую я не ходила по одной причине: в нашем классе считалось дурным тоном есть школьный обед. Учителя злились, кричали: «Родители платят, а вы их деньги на ветер бросаете. Немедленно ешьте».

Но варево в глубоких тарелках выглядело отвратительно, а сосиски плохо пахли. Маленьких еще можно было заставить слопать бурду. А старшеклассники категорически от нее отказывались. Демонстративно пройдя мимо столов, где стояли тарелки с супом, десятиклассники шли в буфет, брали там булочки, пирожки, бутерброды. По местным законам, тот, кто ел школьную еду, – нищета, с которой было стыдно дружить. А вот у того, кто набирал плюшки, богатые родители, с ним можно на перемене болтать, после занятий в кино пойти. Денег на пончики, вафли и прочие изыски у меня не было, а есть хотелось. Слопать обед и стать объектом насмешек? Ну уж нет! Я шла в туалет, напивалась там воды из-под крана, заливала бунт голодного желудка, а на вопрос ребят: «Почему в буфет не спускаешься», – гордо отвечала: «Утром много ем, меня заставляют целую тарелку каши слопать. После этого до вечера аппетита нет». О твоих обновках, Люба, я и не мечтала, понимала: мне такое никогда не купят. Зачем хотеть то, чего не получишь?

Степан оторвался от компьютера.

– Любовь Сергеевна…

– Я еще молода для отчества, – рассердилась гостья.

– Люба, – спокойно сказал Дмитриев, – вы не первый раз в разводе.

– Кто виноват, что мужики идиоты? – вспыхнула Гасконина.

– Сейчас вы свободная женщина, – продолжал Степан. – Журнал ваш, уж простите, тихо умирает. Он существует только в сети, на бумаге нет. Количество подписчиков скрыто, но, судя по тому, что вчера его просмотрело два человека, а в четверг-среду никто не интересовался изданием, оно не особенно популярно. Вы просто переписываете сплетни из соцсетей и мечтаете получать за ознакомление с ними деньги. Но все это можно прочитать в разных местах бесплатно. Личная жизнь у вас не сложилась. Теперь обратим внимание на Вилку. Она замужем за человеком, который ее любит. Успешная писательница. Бытовых и материальных проблем у нее нет. Занимается делом, которое ей по душе, у нее много друзей. Вопрос: зачем госпоже Таракановой вам завидовать?

 

Я молча слушала Степана. Зависть – чувство нелогичное. Знаю людей, которые, имея все материальные блага, летая на собственном самолете, отдавая за ужин тысячи евро, исходили на мыло, глядя на свою горничную. Почему? Девушка получала скромную зарплату, но выглядела абсолютно счастливой. А дама в мехах и бриллиантах чувствовала себя обиженной, никем не любимой и плакала по пять раз на дню от мысли, что она никому не нужна. Не в деньгах и карьере счастье, уж простите за банальность.

– Может, сейчас у Вилки в жизни сплошной шоколад, – огрызнулась Люба, – но в школе…

Дмитриев не дал ей договорить:

– Детство давно закончилось.

– Книга, – простонала Люба, – она там пакости написала! Ее небось уже все прочитали! Опровержение дай!

Глаза Любови стали наливаться слезами.

В школьные годы я испытывала к однокласснице сложную гамму чувств. С одной стороны – обиду за ее бесконечные выпады в мой адрес, с другой – зависть к красивым нарядам Любы, которых у меня никогда не будет, в-третьих, у вредины были родители, которые всегда ее защищали, а мне тетка Раиса без устали твердила: «Если с тобой какая-то неприятность приключилась, никого не вини, всегда думай: «Это я сама виновата». А вот у родителей Гаскониной было противоположное мнение: их девочка всегда права, все остальные поступают неправильно. И в детстве мне их поведение казалось очень даже нормальным.

Несколько лет после окончания школы я нет-нет да и вспоминала Любу и, честно говоря, очень не хотела столкнуться с ней в магазине, куда пристроилась мыть полы. В моем аттестате были одни отличные оценки, я могла поступит в институт, но жизнь сложилась так, что мне пришлось искать работу. На какую службу могла рассчитывать вчерашняя школьница, пусть даже и отличница? Но мне вроде повезло, директор одной фабрики искал секретаря. Ни на что не надеясь, я отнесла заявление, была допущена на собеседование к потенциальному боссу и в процессе разговора поняла: отвечать на звонки по телефону не придется, мне предстоит летать с мужчиной по всей стране, спать с ним в одном номере. Я решила, что мыть полы лучше, чем ублажать шефа, и пристроилась в магазин. Жуть, как мне не хотелось столкнуться в залах с Гаскониной. Но, к счастью, она никогда за молоком-хлебом-маслом в эту торговую точку не заходила. Ну а потом я забыла о Любе. И вот сейчас, глядя на тихо плачущую Гасконину, я должна была испытать ликование, настал момент, когда некогда нищая Тараканова на коне, а Люба сидит под мостом в грязной картонной коробке. Но вместо радости и злорадства меня затопила безбрежная жалость. Я встала и обняла бывшего врага.

– Люба, мы с тобой в детстве плохо друг к другу относились, ну что с подростков взять? Но теперь мы выросли. Пожалуйста, поверь, я и в голове не держала сделать тебе гадость.

Бывшая одноклассница уткнулась мне в плечо.

– Кто же тогда все это затеял?

– Отличный вопрос, – вздохнул Степан, – самому очень интересно. Сейчас придет…

Дверь открылась, появился Юра Шкатулкин, наш компьютерный гений. В двенадцать лет Юра получил в подарок ноутбук и, забросив все остальные игрушки, сел с ним в обнимку. Через два года мальчик влез в базу одной ну очень серьезной организации. Зачем он это проделал? Его мама не могла купить сыну новый мощный компьютер, а вот у одноклассника Гельфмана таковой имелся, да только Левушка еле-еле мог написать письмо и постоянно получал по информатике «два». Гельфман с трех лет посещал музыкальную школу, обожал свою скрипку, имел за плечами несколько побед на детских и юношеских конкурсах, собирался, получив аттестат, поступать в Консерваторию и впадал в ступор при виде любой техники. Да что там принтер-ксерокс-ноутбук, Лева паниковал при виде консервного ножа, он не умел им пользоваться. Мама – певица и папа – дирижер до дрожи боялись, что сын повредит руку, они не разрешали мальчику даже чаю себе самостоятельно налить. Родители помочь подростку с информатикой не могли, сия наука была за гранью понимания всех членов музыкальной семьи. Школьный педагог, поняв, с кем имеет дело, порекомендовал им Юру как репетитора. Но обучить Леву азам общения с умной машиной Шкатулкин не сумел, хотя очень старался. Один раз в порыве педагогического негодования Юра треснул Левушку по затылку толстенным сборником нот и обозвал дятлом.

– Сам ты дятел клавиатуры, – неожиданно обиделся неконфликтный скрипач, – только и умеешь, что ругаться и драться.

– Я умею все! – заявил Юра.

– Докажи, – потребовал Гельфман, – залезь туда, куда никто не проникал.

– На своем компе не могу, а на твоем легко, – в запале воскликнул Шкатулкин.

И выполнил свое обещание.

Спустя некоторое время в квартиру Гельфманов пришли очень вежливые мужчины в костюмах, рубашках с галстуками и ласково спросили у мальчика:

– Левушка! Ну-ка расскажи нам, дружок, как тебе удалось устроить у нас кадровую перестановку? Каким образом ты пробрался в отдел персонала и сделал одного не очень умного парня самым главным в учреждении? Да еще начислил ему зарплату круче, чем у министра?

Лева не хотел сдавать Юру, начал что-то врать. И тут отец-дирижер воскликнул:

– Не слушайте его. Сын калькулятором пользоваться не научился. Поговорите с его одноклассником Юрой.

Люди в костюмах не стали ругать Шкатулкина. История развивалась далее вовсе не так, как предполагала мать мальчика, когда увидела на пороге своей комнаты в коммуналке вежливых мужчин в костюмах и рубашках с галстуками. Юру вмиг перевели в лучшую школу, где основной упор был на компьютерное дело, физику, математику, потом он закончил МГУ и… оказался у Степана. Почему у Дмитриева? Об этом надо спросить людей в костюмах и рубашках с галстуками, которые вежливо попросили Степу взять Шкатулкина под свое крыло и выдать ему удостоверение обычного админа. Вот только наш админ порой исчезает куда-то на сутки-двое, а еще он может найти о человеке любую информацию. Один раз Степану понадобилось узнать, какая кошка жила в семье женщины, когда та ходила в детский садик. Задание казалось невыполнимым. Тетушке стукнуло семьдесят, во времена, когда она только собиралась пойти в школу, о компьютерах даже не слышали. Фото кисы никак не могло оказаться в сети. И, тем не менее, Юра откопал снимок отца объекта на даче, тот сидел в плетеном кресле, держа на руках серо-голубого котенка. Внизу была подпись: «Папа и Дымка. 1951 г. Переделкино».

– По поводу вашего приказа относительно авторства книги Арины Виоловой, – с места в карьер начал Юра, забыв поздороваться с Любой, – издательство «Форчунер» реально существует. Оно маленькое, его основал Никита Бовиков, владелец холдинга «Текст». «Форчунер» занимается выпуском поздравительных изданий. Допустим, Вилка хочет устроить сюрприз мужу и на его день рождения дарит ему гламурный журнал со снимком супруга на обложке. Внутри – детские фото, статьи друзей. Тираж – по количеству гостей. От десяти экземпляров. Можно заказать свою собственную книгу, а потом раздавать ее знакомым и считать себя писателем.

– Зачем Бовикову, который в день выпускает тьму наименований, такая контора? – удивилась я.

– У Никиты есть сын, двадцативосьмилетний Кирилл, – пустился в объяснения Шкатулкин, – представитель золотой молодежи с бриллиантовыми погонами. Куда только его папаша-олигарх ни пристраивал, он отовсюду вылетал! Вот добрый отец и придумал «Форчунер». Книгу Арины Виоловой там издали в одном экземпляре. И по просьбе клиента отправили ее с курьером Любови Сергеевне Рамкиной на дом. Заказчиком являлась Виола Ленинидовна Тараканова.

Наша посетительница побагровела.

– Значит, все-таки ты! А как убедительно сейчас изображала непричастность!

– Подождите, Люба, – попросил Степан. – Продолжай, Юра.

– Заказчица сама в офисе не показывалась, – забубнил Шкатулкин, – рукопись прислала по электронной почте, оплату сбросила на счет. Ни к чему не придиралась, выдвинула единственное условие: обложка книги должна повторять дизайн детективов Арины Виоловой.

– Вот здорово, – возмутилась я, – «Форчунер» не имел права этого делать, существует авторское право.

– Я сказал то же самое, – кивнул Юра, – а мне в ответ: «Да не станет писательница из-за одного жалкого экземпляра вонять, не десять же тысяч выпустили! И как она узнает? Подарят книжечку кому-то, и конец истории».

– Вот это настоящие бизнесмены, – восхитился Степан. – Интересно, господин Бовиков-старший в курсе, что господин Бовиков-младший творит?

– И я то же самое спросил, – обрадовался Шкатулкин, – а потом предложил: «Шепните мне на ушко емейл заказчика, с которого рукопись пришла, а я не сообщу писательнице о вашем поведении». С той стороны трубки громко икнули, и битте, вот адресок.

– Кто заказчик? – в нетерпении воскликнула я.

– Получив емейл, легко найти, на кого он зарегистрирован. Так вот, письмишко улетело из магазина компьютеров, – доложил Юра, – у них там для привлечения клиентов стоит несколько ноутбуков, с них можно письма отправлять. Обычно в точках продаж это невозможно, домены не подключены. Но владелец лавки решил таким образом заманить к себе побольше народа. Думал: зайдут, отправят письмо, что-нибудь купят. На мой взгляд, это глупо, сейчас у всех свои компы есть.

– Ну, предположим, не у всех, – возразила я, – у гастарбайтеров, наверное, у многих нет.

– Перестаньте спорить, – велел Степан, – нам все равно, почему лавка решила поставить ноуты. Адрес ее есть?

– Краснослобинская, дом тринадцать, помещение тринадцать.

– Надо туда съездить, – сказал Степа.

– Не надо, – ответил Шкатулкин, – они вчера закрылись. Прогорели. Вот не стоит снимать тринадцатое помещение в доме с тем же номером, тотально не повезет. Я бы на их месте поостерегся.

– Просто надо завести черного кота, – совершенно серьезно сказал Степан, – он нейтрализует все плохое.

– Правда? – удивился Шкатулкин. – Впервые об этом слышу.

– Ты еще молодой, – заявил начальник, пряча улыбку, – много чего не знаешь. Любовь Сергеевна, мы непременно разберемся, кто использовал имя Арины Виоловой. Это теперь и наше личное дело.

Глава 5

Примерно через час Степа, я и Юра сидели в кафе и обсуждали меню.

– Спагетти с белыми грибами в сливочном соусе, – обрадовалась я.

– Тысяча двести калорий. Дневная норма, – тихо сказал мужской голос.

Я удивилась.

– Степа! Ты озаботился количеством моей еды? По-твоему, я растолстела?

– В жизни не видел жирного комара, – рассмеялся муж. – С чем связан твой вопрос?

– Удивилась замечанию про калории, – пояснила я, – ранее ты никогда ничего подобного мне не говорил.

– Кто? – не понял Степа.

– Ты, – повторила я. – Я сказала: «Спагетти в сливочном соусе!» И услышала в ответ: «Тысяча двести калорий, дневная норма».

Муж изумился.

– Понятия не имею о калориях! Никогда их не считаю.

– Понимаешь теперь, почему я поразилась?

– Я не говорил ни слова, – возразил супруг, – молча меню читал. Наверное, Юрка решил подшутить. Вечно у него голова всякой лабудой забита. Эй! Ау! Шкатулкин!

Парень оторвался от ноутбука.

– Да? Что случилось?

Я махнула рукой.

– Ничего! Мы в кафе. Оторвись от экрана. И не пугай меня сообщением о…

– Слушай, в твоем классе было всего двадцать пять человек, – перебил меня Юра. – И тринадцать из них на данное время уже умерло, причем не своей смертью.

– В годы моего детства район, где я жила, считался весьма неблагонадежным, – вздохнула я, – бараки плюс пятиэтажки самой дешевой серии. В округе было несколько учебных заведений. Наше располагалось в центре микрорайона, который местные называли «гадюкинский квартал». Это было самое дно. Ниже падать некуда. У большинства ребят не было отцов, они спились, сидели на зонах, умерли от наркотиков, алкоголизма. Кое-кого воспитывали бабушки, потому что мамаши, как, например, моя, сбежали из семьи или оказались там же, где и отцы. Милиция к нам во двор прикатывала несколько раз в день. Шесть домов стояло прямоугольником, внутри был двор. Что у нас там творилось по выходным и праздникам! Утром-днем тишина, только дети носятся. В районе шести вечера мужики садились играть в домино, пили пиво, куда втихаря от жен подливали водку… Часов в девять начиналась драка, стенка на стенку. Большинство баб сначала визжало, потом кидалось заступаться за своих. Конечно, не все жены так себя вели, и не все мужья напивались до зеленых чертей. Но алкоголиков и красавиц со скалками в руках было много. Вот моя тетка Раиса никогда ничего крепче чая не употребляла. Она очень не хотела, чтобы я училась в ближайшей школе, пыталась меня пристроить в другую, на проспекте. Но ей там сказали: «Мест, простите, нет». Директора других приличных очагов знаний тоже отказывались брать к себе учеников из «гадюкинского квартала», боялись, вдруг маленькая паршивая овечка все стадо испортит.

 

– А-а-а, – протянул Юра, – ясно. В живых из вас сейчас осталось двенадцать человек. Ты, Любовь Сергеевна… Послушай, а почему она у вас оказалась? Семья приличная, богатая. Родители легко могли отправить девочку в нормальную школу.

– Не знаю, – пожала я плечами, – никогда не думала на эту тему. И правда, странно. Гасконину могли устроить в английскую спецшколу. Хотя у нас, кроме Любы, было еще несколько детей из богатых семей. Я уже говорила про лучших подруг одноклассницы. Я тогда не задумывалась, почему они сидят с ней в одном классе, по какой причине их не отправили в школу на проспекте?

– Значит, так, – забормотал Юра, – яблоко от яблони далеко не падает, некоторые ребята пошли по стопам родителей, они увлеклись водкой, семеро попало на зоны. Результат: смерть от туберкулеза, алкоголизма, увечий, полученных в драках, от передозировки наркотиков. Итог: тринадцать покойников. Что с остальными? Про тебя и Любу мы знаем. Остается десять.

– Проверяешь наш класс? – уточнила я.

Шкатулкин попытался пригладить пятерней вечно торчащие вихры.

– Я рассудил так. Кого хотели дурацкой книгой уесть? Тебя или Любу? Быстренько проглядел содержание «романа», о Таракановой там нет ни слова, речь идет исключительно про семью Гаскониных. Автор утверждает, что они ни на миллиметр не дворяне. Самозванцы. Дед Любы носил фамилию Какашин.

– Не очень благозвучную, – хихикнул Степан.

– Во-во, – кивнул Юра, – и когда у Николая Сергеевича, напомню еще раз, это дед нашей Любы, родился сын, он записал его как Гасконина. Даже в советские годы разрешалось менять паспортные данные, если они звучали грубо или вызывали насмешки. Какашин из этого ряда. Себе Николай Сергеевич паспорт не исправил, так и умер с родительской фамилией, а сына решил избавить от издевок. Женился Сергей на Ксении Дрыгайноговой.

– Прямо невезение им с фамилиями, – засмеялся Степан, – «балерина Дрыгайногова» не самая удачная реклама на афише.

– Танцовщица стала Гаскониной, – продолжал Юра, – но не сразу. В смысле, замуж она не в ранней юности вышла. Сначала танцевала в театре, затем улетела в Мексику.

– Куда? – удивилась я.

– В Латинскую Америку, – уточнило наше компьютерное чудо, – Ксения там несколько лет работала, считалась звездой. Ее до небес превозносили, пресса от восторга заходилась. «Гениальная, потрясающая, божественная»… Вот уж не думал, что в советское время кто-то мог работать за границей. Кроме дипломатов.

– Всем не разрешалось, – уточнил Степан, – реши простая медсестра в Италии сиделкой при больной стать, ей бы никогда не разрешили. Но в посольствах, консульствах, торговых миссиях служат не только дипломаты. Там есть шоферы, горничные, уборщицы, повара, обслуживающий персонал. Открыты школы при дипмиссиях, учителя там из России. Да, ты прав. При коммунистах большая часть населения и не мечтала даже о турпоездках, не то что о службе в другой стране. Но деятели культуры находились в другом положении, их отпускали. Ксения вернулась в Москву, стала танцевать, но на родине ее уже так не расхваливали. Она вышла замуж, стала Гаскониной. Сцену она временно покинула, когда стала матерью. Между прочим, Люба родилась не сразу, не в первый год после свадьбы.

– Балерины часто оттягивают материнство, чтобы не бросать карьеру, – заметила я.

Юра схватил вилку с ножом и стал резать филе, которое ему только что принесла официантка.

– Может, и так! А может, были какие-то проблемы со здоровьем. Она ушла в декретный отпуск, потом вернулась. Много гастролировала, они с мужем вместе ездили по городам и весям, часто летали за границу. Потом Сергей Николаевич скончался от инфаркта. Сердечно-сосудистые проблемы часто бывают у дирижеров, они тратят очень много физических и нервных сил за пультом, кое-кто сгорает, как свеча. Да и много старше жены он был. Став вдовой, Ксения ушла работать в балетное училище, потом преподавала в частных школах танца. Сейчас она, наверное, сидит дома. Возраст не молодой, сведений о службе никаких.

– Можно работать без оформления, – возразила я.

Юра закатил глаза.

– А то я не знаю! Конечно. Но пока я произвел малую разведку. Кстати, о работе в Мексике в книжонке нет ни слова. То ли автор не знал об этом, то ли не хотел о ней по каким-то причинам упоминать. Книга в основном о Любе. О ее родителях сказано не так уж много. Краткое содержание «романа» таково: Любовь Какашина-Дрыгайногова. Вот ее настоящая фамилия. К древнему роду Гаскониных она отношения не имеет. На худой конец ей надлежит зваться Гасконской. Отец ее потаскун, у Ксении почему-то на фото разная внешность. А Люба… И дальше льется понос на тетку! Злая, жадная, подлая, ленивая, бросила мать-инвалида. Сами почитайте! Вилка, отвечаю на вопрос, почему я полез изучать твоих одноклассников. Рассудил просто. На обложке указано имя Арина Виолова, и, по сообщению издательства «Форчунер», заказчицей единственного экземпляра пасквиля являлась Виола Ленинидовна Тараканова. Ваши с Любой имена в одной связке. Возникает вопрос, почему автор гнусной книжонки использовал Арину Виолову? Не обижайся, но есть писатели куда популярнее тебя.

Я начала наматывать на вилку спагетти.

– Зачем мне обижаться? Никогда не считала себя номером один на ниве женского детектива. Есть обожаемые мной Татьяна Полякова, Милада Смолякова, другие писатели, у которых и книг поболе, чем у меня, и тиражи намного выше. Я уверенно держусь на верхних позициях во втором эшелоне.

– Пожелай автор книги привлечь к ней внимание, ему следовало указать на обложке: «Милада Смолякова», – продолжал Шкатулкин, – у нее миллионы фанатов, они кинутся покупать все, что выйдет под ее фамилией: расписание электричек, инструкцию по ловле мышей и так далее. Но мы видим Арину Виолову. И о чем это нам говорит?

Юра отодвинул пустую тарелку.

– На страницах среди потока помоев, вороха сплетен, глупостей есть одна капля правды. И о ней известно только Виоле.

– Никакими тайнами Гасконина со мной никогда не делилась, – удивилась я. – Неужели ты не понял, что у нас не было даже тени нормальных отношений?

– Не обязательно дружить, чтобы узнать секрет другого человека, – возразил Степан. – Вполне вероятно, что ты случайно стала свидетельницей какого-то разговора.

– Или увидела фигню, которую никому показывать нельзя, – встрял в беседу Юра, – например, ты гуляла по набережной, а Люба в этот момент в реку труп сбрасывала. Ты не заметила, чем она занималась, и Гасконина полагала, что все шито-крыто проделала. А потом она читает в книге Виоловой: «Я вечером дышала свежим воздухом у реки, услышала всплеск и решила взглянуть, может, кто-то в воду упал, а там труп в красной кепке плывет». Понимаешь? Ты понятия не имеешь, что убийца Люба, а она думает: «Виола, мразь, откуда-то все узнала!» Понятно объяснил?

Я вздохнула.

– И как у тела, которое швырнули в реку, ухитрилась остаться на голове бейсболка?

– Ее гвоздиком прибили, – подсказал Степан.

– Это для примера, – еще сильнее оживился Шкатулкин, – Гасконина могла зарыть чемодан с расчлененкой.

– Это фантастические ситуации, не помню, чтобы видела в детстве в воде мертвеца или саквояж с частями тела. Но поняла, что ты имеешь в виду, – ответила я.

Степан кашлянул.

– Интересная версия. Значит, Люба предполагает, что Тараканова стала свидетельницей ее преступления, написала книгу, издала ее под псевдонимом Арина Виолова, ей отправила, потом Гасконина заявилась к нам, притащила томик… Зачем? Смысл сего спектакля? Его цель?

– Точно выяснить: заметила Виола ее или нет, – отрапортовал Юра, – по мнению Любы, Тараканова прочитает опус и скажет ей: «Ух ты! Со мной такой же случай, как в романе, произошел! Стояла я на берегу, а по воде труп плывет».

– Дальше что? – не утихал Степа.

Юра провел ребром ладони по своей шее.

– Ну… она Вилку… того… самого. Кирдык, и ку-ку!

Я схватила со стола салфетку и сделала вид, что вытираю губы. Шкатулкин гениальный компьютерщик. А вот работа детектива не его конек, и психолог из него, как из меня великий математик!

2Франсиско Гойя, испанский художник и гравер (1746–1828). «Капричос» – серия офортов, сатира на разные темы. Офорт № 55 «До самой смерти» изображает старуху, которая прихорашивается у зеркала.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru