Дарья Близнюк
Убогие атеисты
Выход
До их выступления площадка повидала уже шесть удачных попыток суицида. Самоубийцы подступали к последнему заданию креативно: изощрялись, как могли. Кто-то размозжил свою голову, установив её между двумя бетонными блоками, которые сжали череп, точно челюсть щелкунчика грецкий орех. Русоволосая девушка повторила печальную судьбу Евы Браун, пронеся с собой капсулу с цианидом. Приняв яд, она стала задыхаться и хрипеть, пока её щёки окрашивались румянцем, а в распахнутых глазах расширялись зрачки, напоминая плоды смородины. Оказывается, перечень способов уйти из жизни петлёй, таблетками, бритвой и крышей не исчерпывается. Он гораздо богаче и разнообразней. Что ж, очень познавательно. И применимо на практике. Но ещё одного зрелища Фитоняше не выдержать: ей и так дурно. Как только ещё не свихнулся уборщик? Это не салфетки тебе подметать…
Настаёт их черёд.
Раньше Фитоняша никогда не лгала, но теперь говорит, что не боится. Страшно подниматься на сцену, которая в любой момент может обратиться плацом. Как их примут? Тепло или холодно? Нарекут последней надеждой и спасением или же устранят неугодных мятежников?
Сейчас это неважно. Важна только безупречная вера в себя, в свои действия и позиции. Сердце горит, она как новый Данко поведёт народ за собой. Плевать, если народ попытается задуть её факел и остаться в темноте. Тьма предпочтительней только для тех, кто слаб и инертен. Но она сможет расшевелить каждого, наделить каждого силой. Заразить каждого своей верой. Фитоняша возбуждена, как уголовное дело.
Перед командой безрассудных смельчаков целый стадион, забитый зрителями-мазохистами. Неподвижными и молчаливыми. Именно так выглядит затишье перед бурей. Фитоняша собирается с духом и, голая, как провод, сплошь покрытая оранжевой краской, выходит на арену. Шагает от бедра, корпус следует за ногами. Руки расслаблены и чуть согнуты в локтях. Взгляд устремлён вперёд. Чувствует себя гладиатором, вынужденным сражаться насмерть на забаву жаждущей крови публики. Только дерётся она с собственным страхом. С беззаконием. С извращённым понятием искусства.
За ней движется Гот, для которого танец – наказание и акт искупления. За ним шествует Ложь, которая всё-таки согласилась встретиться с правдой, что она не та, за которую себя выдаёт. Что она мужчина. Для неё танец – признание. За Ложью идут остальные, и для каждого это шоу – нечто большее.
На краю отдельно друг от друга сидят четыре красные фигуры, одна из которых дует в флейту. Пятая производит музыку на скрипке.
– Пробил звёздный час, – шепчет Фитоняша, хотя номер займёт всего несколько минут, которые увековечатся.
Пятеро безумцев собираются в круг, берутся за руки и начинают водить хоровод в такт завораживающей шаманской музыке. Вихрь кудрей застилает взор. Она только сжимает ладони, интуитивно подозревая, что только стиснутые пальцы её спасение. Фитоняша вкладывает в эту постановку всю себя, всю свою жизнь. Ставит на кон слишком многое – всё. Это кульминация её пути. Уже не случится ничего значимей и влиятельней. Ничего фееричней и громче. Сейчас она – вспышка. Но не ослепляющая, а помогающая прозреть своим сиянием.
Фитоняша не чувствует горящих пульсацией ног. Кажется, что ещё немного – и они взлетят. Вознесутся над сценой. Но этого не происходит. Музыка замолкает, и они мягко тормозят. Пора пробуждаться от транса. Оглядываться и узнавать, какой эффект произвели. Сейчас решается их судьба.
Фитоняша поворачивается к толпе. И видит наставленные на них стволы. Море испуга и подозрения готово захлестнуть артистов. Люди только обрели твёрдую почву под ногами, как её тут же вырывают и заставляют обратиться в другую веру. Ни один сектант не желает быть излеченным. Все как один хотят спасти свои души. Слепцы свято полагают, что только смерть преобразит их.
– Мы не позволим, чтобы вы навлекли гнев на всех нас, – гудит рассерженный улей. – Мы ликвидируем вас. Мы спасём ваши заблудшие душонки. Мы сделаем из вас истинные произведения искусства! – заливается толпа безумцев. Прекрасный образец, с каким жаром нужно приносить присягу.
– Нет! – срывается у Гота, его потная от ужаса рука холодеет и дрожит.
– Не бойся, – подбадривает Фитоняша, будто она заправляет ситуацией.
Будто она в силах повлиять на исход событий. Глупая. Думала, что они нужны истории. Теперь она видит, как история намеривается избавиться от еретиков. Стряхнуть их, как остатки сна. Эфемерного и неуловимого.
В них целятся десятки Тонек-пулемётчиц. К ним спешит бригада спасения. Их утешают, мол, скоро, всё завершится. И каравай становится вот такой ужины. В дикой природе животные замирают, чтобы слиться с фоном и избежать столкновения с хищниками. Они маскируются и притворяются мёртвыми.
Их актёрский состав напоминает животных в дикой природе. Только ни с чем они не сливаются. Красные мишени отчётливы на синем фоне. Мишени стараются не производить резких движений, словно они красные тряпки, дразнящие быков. Коррида уже не нуждается в участии рогатого скота.
Но когда открывается стрельба, женская фигура вырывается из оцепенения. Фитоняша, порхая, даёт сдачу. Духовно она не сломлена. И это лучшее доказательство её бунта. Беззаботная стрекоза. Под её каблуками даже минное поле превращается в подиум, а оптические прицелы – в объективы фотокамер. Ничто её не останавливает, ничто не пугает.
Растерянные глазницы ружей не могут попасть в цель. Постепенно они, как стебли увядших растений, сникают и опускаются вниз. Фитоняша завораживает, гипнотизирует. Но тут её отталкивают так, что она теряет равновесие и падает на искусственный тёмно-зелёный холм. Холм цвета серо-зелёной полыни. Резкий грохот оглушает и парализует мысли. Когда упавшая кукла приподнимается на локтях, то, обернувшись через плечо, замечает свалившуюся Ложь. Оранжевый мужчина с синими волосами сражён наповал. Колени согнуты, руки прижаты к груди, словно он баюкает дорогую записку у сердца. Только у сердца не записка, а свинцовый цилиндр. Вот так вот. Как бы её ни снедала зависть, Ложь жертвует собой ради того, чтобы воплощение эротики и грации продолжало существовать. Так оберегают культурное наследие. Так сохраняют животных, помещённых в Красную книгу.
Ложь умирает, когда превращается в правду. Паника умирает, когда превращается в спокойствие. Гордость умирает, когда переходит в уважение.
Сцена замарана паникой и ложью.
– Мы не произведения искусства! – отчаянно ревёт Фитоняша. – Мы иконы! И мы должны верить в себя! И любить. И поклоняться себе. И танцы – наши молитвы. Такова новая религия! – победно заявляет она.
***
Она проносит любовь к Фотоняше, оберегая её и пряча в укромных уголках, но понимает, что пора расставаться.
– Ты убьёшь меня? – трепещет её девчонка 2-D. Кудряшки подпрыгивают, миндальный цвет кожи сияет блеском.
– Хуже. Я о тебе забуду, – со светлой грустью вздыхает её реальное отражение. – Но я тебе благодарна. Без тебя я бы не выстояла. Не созрела бы до этих мыслей. Ты многому меня научила. Но ты – это я. И мне пора себя принять. Верну себе себя. Чтобы вновь кому-то отдаться.
– Неужели нашему роману конец? – плачет фотография, как Божия Матерь. Мироточение во всей красе.
– Пожалуй, так. Мы выполнили свою миссию. Проект «Ван Вог» обретает всё больше новых приверженцев, которые копируют «Олимпию» Эдуарда Моне. «Больную девочку» Эдварда Мунка. «Дух мёртвых не дремлет» Поля Гогена. Если раньше портретисты переносили на холсты натурщиц, то теперь наоборот – натурщицы повторяют позы, наряды, мимику тех, кто занимает репродукции. К их челленджу подключаются всё больше активистов, и они ценят себя. Иконизируют. Вечное и застывшее обретает характер перформанса.
Это – духовная эволюция.
Эпилог
После громкого знаменательного события, когда люди очнулись от внушения, когда вышли из-под влияния диктатуры, когда раскусили обман, когда мираж развеялся, Фитоняша и Гот разыскивают тело Чмо. Перевозят его в морг, дабы провести последние процедуры. Придают должный вид, заполняют им гроб.
Панику тоже упаковывают в коробку, похожую на новогодний подарок, только под упаковкой не конфеты, а мертвяк. Можно сделать посмертное фото. Которое наглядно покажет отсутствие различий между жизнью и смертью. Искусство может совмещать в себе два полюса, вмещать в себя противоречие. Абсолютные антонимы оказываются синонимами.
Смерть неподвижна. Поэтому искусству необходимо перетекать в перформанс. Именно формы живого и неповторимого, моментального и не подлежащего фиксации творят историю. А прошлое способно лишь звучать угасающим эхом. Оно, конечно, прельщает и околдовывает, вводит душу в пещеры, заставляет искать, но дело в том, что поиски никогда не увенчиваются успехом. Никакого клада нет. И блуждания бессмысленны. Искусство происходит лишь здесь и сейчас.
***
Когда стало невыносимо жить
в городе
с его монолитными зданиями
и людьми,
советующими шазамить стук сердца,
мы ушли в пустой домишко
с выбитыми стёклами
и сырыми обоями.
Пол гнил и постепенно сливался с землёй. Оставался один фундамент.
Мшистый ковёр холодил стопы.
Дом разлагался.
В него часто захаживали худые собаки,
и мы подумывали друг друга сгрызть.
Иногда согреть.
Скулящие суки.
Нас окружали рыжие горы леса.
Мы сотворяли новую музыку из шума листьев
и хруста веток.
А когда начинался дождь,
и пыль превращалась в грязь,
мы рыдали от облегчения
и счастья.
А когда поднимался ветер,
мы поднимались с хвои.
Поднимались с колен.
И волосы пахли ветром
и затхлостью.
Руки пахли руками.
Шея по-прежнему пахла шеей.
Ещё мы знавали одну волчицу,
которая занималась мамством.
Каждой лунеющей ночью
она выходила выть на своего лунёнка
от досады,
что не может согреть его
и укачать в пасти.
Может быть,
куда-нибудь унести.
Куда-нибудь унести этот кусок лунного зефира.
Кусок лунной зайчатины.
Нас окружал лес гор,
такой темно-синий и далёкий,
как какая-нибудь дорога,
начатая летом,
в молодости.
Мы поняли, что жизнь чёрно-белая, как берёзы.
Но по-настоящему свободными стали только тогда,
когда боль обернулась равнодушием.
Равнодушием без лукавства и самовнушения.
Почти слёзы почти скатывались по щекам,
но мы заняли своё место под солнцем
и стали подсолнухами.
Длинностеблыми,
с повисшими головами и жёлтыми паклями волос.
Скоро прилетят птицы
и выклюют наши семечки.
Кормить птиц – это так прекрасно,
особенно если ты подсолнух.
А кругом густой лес.
