Дарина Иконникова
Вопреки
Юный Джеймс
Предисловие
«Вопреки» – неяркое, незвучащее, невыразительное слово.
Согласно словарю В.И. Даля, это наречие означает наперекор, супротивно, напротив кому, противно чему, назло; несмотря на, невзирая.
Однако это слово описывает резкий поворот на жизненном пути человека.
Наперекор судьбе люди принимают наиважнейшие решения в жизни. Супротивно мнению общества человек совершает неожиданный поступок. Невзирая на общепринятые семейные ценности, возможно любить, тосковать и ценить только одного родного человека.
Новый Орлеан
Лето 1927 года. Улицы вечернего Нового Орлеана слепили гуляющих яркими вывесками кабаре, ресторанов и магазинов, оглушали звуками тромбонов и саксофонов, ревущих самую популярную музыку того времени – джаз.
Джаз был настолько популярен, что его уже не воспринимали как жанр музыки, он стал эпохой. Он изменил социальное положение темнокожего населения страны, стал танцевальным наркотиком для молодёжи, открыл множество талантливых исполнителей, ввел новую моду в одежде и прическах.
Днём джаз приглушенно звучал из множества окон жилых домов города, но его истинное время наступало с закатом солнца. Увеселительные заведения главных улиц заполнялись девушками в сверкающих укороченных юбках, мужчинами с набриолиненными волосами по последней моде, шампанское лилось рекой, а паркеты содрогались от танцев сотен ног.
Рестораны и бары боролись за самых популярных исполнителей и танцовщиц. На стенах каждого заведения красовались плакаты с известными музыкантами и группами обворожительных девушек, застывших в головокружительных позах зажигательного танца.
Рёв моторов автомобилей, оглушительные звуки музыки, цокот каблучков по тротуарам, звонкий смех женщин, клубы дыма дорогих сигар, блеск платьев и сияние улыбок создавали ощущение праздника каждую ночь.
В один из таких вечеров вдоль ресторанов, баров и кабаре шёл, опустив голову мужчина, сильно отличающийся от публики, преобладающей в это время на шумной улице города. Он был без шляпы, одет в недорогой, поношенный, но чистый чёрный костюм и пыльные ботинки. В воротничке его рубашки белела колоратка.
Молодой пастор Джеймс возвращался на окраину Нового Орлеана в небольшую протестантскую церковь, где он служил, жил в полуподвальном помещении, которое также оборудовал под обувную мастерскую.
Кратчайшая дорога, ведущая из магазина, где он всегда приобретал обувные гвозди, до его церкви пролегала как раз через самую шумную улицу. Он часто пользовался этой улицей по вечерам, так как днем был занят служебными обязанностями младшего пастора в церкви. Время на починку обуви для семей прихода и всех, кто к нему обращался за помощью, оставалось только вечером, а порой и ночью.
Пастор Джеймс был молодым человеком двадцати трёх лет, выше среднего роста, физически развит, с крепкими руками и мозолистыми ладонями, шаг быстрый, но мягкий. Лицо его не отличалось миловидностью: средние высоты лоб, крупный заостренный нос, глубоко посаженные печальные голубые глаза, тонкие губы. Русые слегка волнистые волосы средней длины, обрамляли его непримечательное лицо.
Он шел ускоренным шагом, погруженный в свои мысли, стараясь не замечать всеобщего блеска, шума музыки и криков толпы. Он не презирал этого веселья, не осуждал празднующих людей, просто это всё ему было не нужно. Он хотел спокойствия, служения Господу, помощи людям и чего-то ещё, чего он сам пока не понимал.
Вдруг ему пришлось резко остановиться и поднять голову, чтобы не столкнуться с парочкой, вбегающей ему наперерез в одно из кабаре. В этот момент его взгляд упал на плакат, наклеенный на стене у входа. На афише были изображены темнокожий саксофонист и группа танцовщиц – обычное приглашение на джазовый концерт в какой-то вечер – ничего нового. Но что-то зацепило его взгляд.
Пастор подошёл поближе, чтобы рассмотреть. Блестящий золотой саксофон, вздернутый к потолку, в руках крепкого темнокожего музыканта средних лет. Нет, не то. Пять девушек в концертных коротких ярко-красных платьях обняли друг друга за талии и вскинули одновременно ножки в танце. Опять не то. Девушки коротко подстрижены в тон моде, две блондинки, три брюнетки, яркий макияж, озорно улыбаются. Вот оно. У одной брюнетки с усилием вымучена улыбка, глаза чуть увлажнены, брови сдвинуты к середине лба. Может она устала? Больна? Чем-то расстроена? Кто-то её обидел? Могу ли я ей чем-то помочь, поговорить, спросить?
Ведь это не рисунок, это фотография, на которой запечатлены истинные эмоции людей в данный момент. Насколько мысли этой девушки далеки от танца, её работы, её обязанностей, что даже зная, что фотографируют, она не смогла от них отвлечься? Физическую боль можно на секунду превозмочь для яркого образа на фото. А душевную? Можно?
– Да что это со мной? – буркнул пастор себе под нос, встряхнул русой головой, переложил сверток с гвоздями в другую руку и ускорил шаг, удаляясь в скудно освещенную часть города, где в это время царили тишина, покой и мир между сердцем и разумом.
Детство Джеймса
Джеймс Генри Кёртис родился в небольшом городке на ферме в ста сорока километрах от Нового Орлеана. Семья из четырех человек жила за счет доходов со своего клочка земли, кроме того, отец был главным пастором в местной церквушке с приходом в пятьдесят человек. Мать Джеймса заботилась о муже, Джеймсе и маленькой дочке, весь день работала в поле, содержала дом и двор в порядке. Джеймс с детства помнил её уставшей, с грубыми руками и вечно склоненной в пояснице спиной.
Матери не стало, когда Джеймсу было десять лет, а ей тридцать два, умерла при родах второго сына, ребенок тоже умер. Отец был сам не свой от горя, всё время проводил в церкви, забросил ферму, поле. Землю и дом продал за бесценок властям и переехал жить с двумя маленькими детьми в пристройку к церкви.
Там Джеймсу, только привыкшему к открытым полям и чистому воздуху, посещавшему церковь по воскресеньям и то после настоятельных пинков родителей, пришлось помогать отцу по службе, чтобы отрабатывать свой кусок хлеба. Он подметал пол в церкви, протирал скамьи, раскладывал Библии. Он один исполнял все обязанности по дому: готовил еду, стирал одежду, содержал каморку в чистоте. Отец всегда был теперь в церкви, молился и вёл службы.
Главной отрадой в жизни юного Джеймса была его сестренка, Лея. Двухлетняя белокурая егоза, вечно смеющаяся, прыгающая и жизнерадостная. Порой казалось, что она и не помнила, что когда-то была мама, а хмурый тёмный человек, приходивший в их комнату, чтобы поесть и поспать, – её родной отец.
Она верила в Бога, как во что-то сверхъестественное из сказок, которые ей читал Джеймс. А для Джеймса она была чистым ангелом, наполнявшим его нелёгкую жизнь светом, возможно, Божьим.
Одним из жарких летних дней пятилетняя Лея качалась на покрышке колеса, привязанной веревкой к ветке большого дерева позади церкви. Раскачавшись, что было сил, она взмывала всё выше к зеленой кроне дерева. Ветер играл в кудряшках волос, развевал синее легкое платьице, солнечные зайчики прыгали на её пухлых ручках и ножках.
Джеймс стоял у пристройки и колол дрова. Он всегда переживал, что сестренка может упасть и пораниться.
– Лея, ради Бога, не раскачивайся ты так сильно!!! – прокричал он.
– Всё хорошо, Джей (только она его так называла)! Смотри, я лечу! – и она распахнула руки.
Лёгкий летний ветерок подхватил голубую ленточку из белокурых волос, а заодно и душу ангела.
Похороны Леи состоялись на следующий день. Отец её отпел разгрызенными в кровь губами. Все прихожане церкви простились с маленькой егозой и оставили её лежать под тем самым деревом, которое она так любила.
Джеймс не перестал верить в Бога, ведь ангелы должны жить на небе, рядом с Ним. Только вот света в этом мире для Джеймса уже не было, печаль на долгие годы поселилась в его глубоко посаженных голубых глазах.
Через год не стало отца, и в четырнадцать лет Джеймс остался один, другой родни он не знал, да и родители никогда не рассказывали о своих семьях.
Отъезд
Первое время Джеймсу помогали люди из прихода и просто неравнодушные жители городка: кто дровами, кто едой. Он продолжал жить в пристройке, содержал в чистоте церковь и ухаживал за могилкой Леи.
Через полгода власти прислали нового пастора, он приехал со своей большой семьей, которая поселилась в домике недалеко от церкви, и Джеймс осознал, что у прихода начинается новая жизнь, а он здесь совершенно лишний.
Новый пастор предлагал Джеймсу остаться и также помогать ему в церкви, но юный Джемс уже не ощущал себя здесь как дома, ему надо было двигаться дальше. А куда? Что он умеет делать? Немного читать и писать. Устроиться разнорабочим? А кто возьмёт на работу совсем еще молодого парнишку?
Он решил уехать в ближайший город и научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы хватало на кров, кусок хлеба и маломальскую одежду. Попрошайничать и воровать он никогда не смог бы, вера не позволяет, а работать руками он любил. Когда его руки были заняты хоть каким-то трудом, мысли об одиночестве, тоска по Леи немного утихали.
Он рассказал пастору о своём решении, тот его удерживать не стал, дал денег на дорогу и на первое время, немного еды. Джеймс собрал свои нехитрые пожитки: библию, смену белья и голубую ленточку Леи. Вся его одежда и обувь были на нем: брюки, рубашка, жилет, легкая куртка и ботинки, подошвы которых были привязаны веревками к носам ботинок.
На прощание пастор перекрестил Джеймса и дал рекомендательное письмо знакомому пастору в Новом Орлеане.
– Джеймс, ты едешь в большой незнакомый город, – сказал пастор, – первым делом отправляйся к пастору Нилу, поживешь у него, он устроит тебя своим подмастерьем, научишься делу. Не забывай усердно молиться и приезжай к нам время от времени, мы будем тебя ждать и ухаживать за могилкой твоей сестры.
– Спасибо, пастор Том. Я обязательно буду приезжать, – ответил Джеймс и пошел к единственному родному, что он оставлял здесь, возможно, на долгие годы.
Он присел у того самого дерева, облокотившись спиной на его могучий ствол, опустил голову между согнутых колен и с болью в сердце вздохнул.
– Прости меня, сестренка, не уберёг я тебя, ты была смыслом моей жизни, а теперь я не знаю для чего живу. Я уезжаю в Новый Орлеан. Помнишь, ты очень хотела туда поехать полюбоваться на красивых женщин, гуляющих по набережной, искупаться в океане, посмотреть фокусников на бульваре, поесть мороженого в кафе. Но еду туда я один, без тебя, моя малышка. Но ты всегда в моих мыслях и в сердце.
Тяжело поднявшись, юный одинокий Джеймс побрел в сторону железнодорожной станции на поезд, который увезет его прочь от прежней жизни в ту новую, которую он даже представить себе не мог.
Первые впечатления
Джеймс первый раз ехал на поезде, раньше он видел эти железные махины, выпускающие клубы пара, только когда они пролетали с грохотом мимо их фермы. Плавно раскачиваясь, вагон убаюкивал пассажиров, и только Джеймс был погружен в свои мысли.
Он был еще совсем юн, вся жизнь впереди, большой город, новые люди, впечатления, первая любовь, развлечения, которых нет на ферме, в дальнейшем семья, дети.
Но не об этом думал Джеймс. Он хотел побыстрее пробежать полгорода от станции к церкви пастора Нила, изучить ремесло, тихонько работать где-нибудь на окраине города и приезжать наведывать Лею в свой старый городок.
Гудок поезда, известивший о прибытии на станцию Нового Орлеана, разбудил пассажиров, и вагон наполнился шумом голосов, стуком снимаемых с полок чемоданов, корзин и коробок, лаем крохотной собачонки и радостными криками детей.
Джеймс вышел из вагона последним, остановившись на верхней ступеньке, он осмотрел перрон. В разных направлениях сновали носильщики с полными тележками чемоданов и саквояжей, выкрикивая что-то нечленораздельное, от чего толпа расступалась. Женщины разных возрастов, кокетливо придерживая шляпки, лавировали между групп курящих работников станции, грудами чемоданов и монолитными скамейками, чтобы поскорее пробраться к выходу с вокзала. Встречающие своих вторых половинок мужчины с цветами в руках выкрикивали имена жен и бросались их обнимать и кружить после разлуки.
Такого скопления людей, производивших различные действия и создававших суету, Джеймс не видел никогда. В его городке пятьдесят человек собирались только на службу в церкви, и молились, как единый организм, монотонно и все одинаково.
Шум толпы, лязганье тележек, ароматы цветов и духов, запах крепкого табака, многоцветие пальто и шляпок помутнили сознание Джеймса, и он чуть не рухнул с верхней ступени вагона прямо на перрон под ноги работника станции.
– Эй, пацан, осторожнее! – крикнул работник, подхватив Джеймса, – с тобой всё в порядке?
– Эм, да, спасибо, немного голова закружилась, – пролепетал Джеймс, – подскажите, пожалуйста, как мне побыстрее добраться до протестантской церкви пастора Нила.
Работник скользнул взглядом по одеянию Джеймса.
– Самый быстрый способ – это, конечно, на автомобиле, минут пятнадцать езды. Но, я думаю, что личного автомобиля у тебя нет, нанять тебе не на что, и раз ты спрашиваешь, как добраться, то тебя не встречают.
– Всё так, – вздохнул Джеймс.
– Так отправляйся пешком! Выйдешь с вокзала, повернешь сразу направо и по набережной минут сорок пешком, упрешься в пирс и поворачивай налево в город, там сразу увидишь свою церковь. Заодно и голову проветришь морским бризом. Главное, чтобы ботинки твои дошли, а ты парень молодой, дотопаешь, – и он смачно приложился ладонью по спине парнишки, что тот опять чуть не упал.
– Спасибо, – ответил Джеймс и поспешил к выходу с перрона.
Вырвавшись с шумного вокзала с одурманенной головой, Джеймс метнулся направо к веющей морским свежим воздухом набережной.
Было около четырех часов вечера, когда он вступил на вымощенную набережную Нового Орлеана. Он никогда не покидал пределы своего городка, поэтому с удивлением рассматривал всё вокруг. Оказывается, все дороги не земляные, а пешеходные зоны не травяные, поэтому женщины и мужчины в начищенной до блеска обуви неторопливо прогуливаются по набережной, не перескакивая через лужи и ухабы, как у них на ферме.
Одежда, в которую были одеты горожане, потрясала своим многоцветием, дороговизной тканей и совершенно неудобными для сельского жителя фасонами. Все мужчины и женщины носили головные уборы. Шляпы мужчин отличались только цветом. На дамах же шляпки были с широкими полями и с короткими, украшенные перьями и цветами, с вуалью и без, зеленые, белые, красные, желтые, синие, оранжевые и бог весть какие еще. Джентльмены обязательно в костюмах и с тростью, дамы – в перчатках до локтей и в платьях с подметающими набережную подолами.
Зажмурившись от ряби в глазах, Джеймс отвернулся к океану. Это зимнее стальное бескрайнее водное пространство поразило его своей умиротворенностью. Не отрывая взгляда, он смотрел на чуть колышущуюся на мелких волнах лодочку и нахохлившихся сонных чаек. Эта картина успокоила его, он вдохнул полной грудью соленого прохладного воздуха, запахнул потуже свою тоненькую курточку и, поежившись, быстрыми, но мягкими шагами направился в сторону церкви.
Пастор Нил
Церковь пастора Нила он нашёл без труда. То ли после перенесенных первых впечатлений от большого города, то ли от подступающего с океана промозглого холода Джеймс, не поднимая головы и не обращая ни на что внимания, пронёсся по набережной, повернул налево у пирса и через две минуты был на пороге пристройки к протестантской церкви.
На его стук дверь открыла полная женщина лет сорока, одетая в черное платье свободного покроя и в капоре того же цвета, цвет лица у нее был землистый с колючими карими глазами, длинным носом и вздёрнутым подбородком.
– Слушаю, – сказала она.
– Добрый вечер, меня зовут Джеймс, я к пастору Нилу от пастора Тома. Вот письмо от него, – и он протянул женщине конверт.
– Хм, – хмыкнула она, но конверт взяла, – пастор Нил сейчас в своей мастерской, обойдешь церковь с другой стороны и спустишься в подвал. Там его и найдешь, – и захлопнула дверь.
Джеймс пожал плечами и пошёл обходить церковь.
Дверь, ведущая в подвальное помещение, была приоткрыта, и оттуда доносилось лёгкое постукивание. Джеймс протиснулся в дверь и начал осторожно спускаться по темной каменной лестнице. Когда он шагнул в помещение, его ослепил яркий свет ламп. Как только его глаза привыкли к освещению, он огляделся. Это было скорее полуподвальное, чем подвальное помещение средних размеров с маленьким зарешетчатым окошком, выходившим во двор церкви на уровне земли.
Слева от двери стоял деревянный топчан, накрытый грубым суконным покрывалом, слева вдоль всей стены располагался длинный верстак с множеством слесарных инструментов, баночек с гвоздями, лотков с кусками кожи и ткани. В помещении держался устойчивый запах дерева, металла и какого-то химиката.
Посередине мастерской, сгорбившись над перевернутым деревянным муляжом человеческой ноги, натягивая на «ступню» сапог, сидел седовласый мужчина. Губами он крепко сжимал маленькие гвоздики, а на коленях лежал небольшой молоток.
– Здравствуйте, пастор Нил, – поздоровался Джеймс.
Мужчина поднял голову и внимательно посмотрел на гостя. Лицо пятидесятилетнего пастора было настолько светлым, что Джеймсу показалось, что яркость ламп уменьшилась, голубые глаза излучали тепло и любовь, он широко улыбнулся, и гвоздики посыпались на пол.
– Добрый вечер, сынок, проходи, садись, – ответил пастор и указал на топчан.
Джеймс присел на край кровати и с любопытством уставился на деревянную «ногу».
– А что это такое? – спросил он.
– Это специальное устройство, с помощью которого я чиню обувь, – ответил пастор, – это, например, женская «ножка», а вот там, он указал в угол комнаты, стоят мужские и детские, разного размера в общем.
– Здорово! – сказал Джеймс.
– Ты принёс обувь для починки? – поинтересовался пастор.
– У меня нет другой, кроме этой, – парнишка вытянул ноги, показывая свои ботинки.
– Э-э-э-э-э, сынок, так не пойдет, снимай, сейчас всё поправим, – сказал, улыбаясь, пастор.
Джеймс начал стягивать ботинки и вдруг опомнился.
– Пастор Нил, я же приехал к вам из небольшого городка, где служит пастор Том, и письмо от него привез.
– О! дружище Томас! Как у него дела? Как Эмма, дети? Да ты снимай, снимай ботинки!
Джеймс протянул ему изношенную обувь и поджал под себя ноги.
– У него всё хорошо, церковь хорошая, приход у нас небольшой, но люди замечательные.
– Ой, я очень рад! Пастор он толковый, людям понравится, – сказал пастор Нил, вертя в руках ботинки Джеймса, – сейчас починим, побегают ещё.
– Я письмо от него привёз, – повторил Джеймс, – только отдал его женщине, которая мне открыла, наверное, это Ваша жена.
Пастор чуть поморщился.
– Да, жена, её зовут Долорес. Ну, отдал и отдал, потом прочту. Так какими судьбами в Новый Орлеан?
И Джеймс рассказал светлому пастору историю всей своей недолгой жизни, не утаивая своё горе и надежды на обретение самого себя здесь, в большом городе.
– Да, сынок, Господь порой посылает нам очень тяжелые испытания, но Он отправил к тебе Томаса, и это неспроста, я уверен. Мне очень жаль, что ты потерял всю свою семью.
Пару минут оба молчали, погруженные в мрачные мысли.
– А Томас здорово придумал! – вдруг воскликнул пастор, – ты хочешь научиться ремеслу, а мне нужен помощник. Служба и дела церкви отнимают большую часть моего времени, а починку обуви я бросать не хочу, да и помощь для людей это великая, не все могут себе позволить новую обувь.
Научу тебя хорошему ремеслу, не переживай, жить вот только у нас негде. Пристройка к церкви маленькая, ютимся водоём с женой. Но если ты не против, то поживёшь здесь, мы с тобой приведем комнату в порядок, будет тебе и жильё, и мастерская вместе. Ну как? Согласен?
Джеймс улыбнулся и с энтузиазмом закивал.
За всеми этими разговорами пастор ловко подбил гвоздиками подошву ботинок Джеймса, протер их и отдал парнишке.
– Вот и готово. Завтра найдем тебе еще пару, на смену, да и курку потеплее, зимы у нас не суровые, но всё-таки прохладные. А теперь пойдём наверх, время ужина.
Долорес
– Долорес, знакомься, это Джеймс, – пастор слегка подтолкнул вперёд парня, когда они зашли в жилище пастора и его жены.
Женщина стояла к ним спиной, накрывая на стол. Не повернув головы, она буркнула:
– Виделись.
Пастор поморщился.
– Садись, сынок, сейчас горяченького поедим. Замерз, небось, да и с дороги устал. Молодой организм должен крепнуть. Садись, садись, не стесняйся. У нас всё по-простому, но с душой. Да, Долорес?