Дарина Стрельченко
Идеалы осыпаются на глазах
Глава 1. «Что ни день, то хрень» – это про меня
Подъезжает автобус, и скоро в школу.
Пахнет тополем, клёном, весной, весной…
Боже мой, ну какой ты ещё зелёный,
Боже мой, ну какой ты ещё смешной.
«Всё это – твоя идея. Твоя. Тупая. Идея».
Фраза вертелась в голове всё утро, всё то время, что Софка металась по квартире. План одеться празднично полетел в тартарары: сменные туфли надо было достать с вечера, теперь искать некогда. В колготках, оказывается, дыра на пятке и стрелка. Про серёжки вообще забыла (вспомнила только вечером, в электричке – совсем в другой жизни).
Софа схватила рюкзак и уже выскочила в прихожую, засовывая в карман платья телефон, когда из кухни окликнул Дуболом:
– А завтракать кто будет? Александр Сергеич?
И покатился, и заржал тупой своей шуточке.
– Я опаздываю. В школе поем, – бросила Софка.
– Никуда ты не опаздываешь. – Дуболом выбрался в коридор, встал в проходе, ухватившись похожими на сардельки пальцами за дверной косяк. – Тебе до школы десять минут. Сейчас ещё даже восьми нет.
– Мне… надо за подругой зайти, – на ходу отвертелась Софа.
Отмазка сработала в обратную сторону.
– Какая ещё подруга? – подозрительно спросил Дуболом.
– Какая тебе разница? Я сказала – надо! – рявкнула она, теряя терпение. Хотела натянуть сапоги и выскочить в подъезд, но молнию заело, и Софка секунд десять тщетно дёргала собачку. Отчим, устроившись в дверях, наблюдал. Когда собачка сорвалась и замок разошёлся, поинтересовался:
– Помочь?
«Перебьёшься», – злобно подумала Софка, стянула сапоги и в одних колготках, сверкая пяткой, побежала к шкафу, где хранилась зимняя обувь. На весну из сменки были только резиновые сапоги – всё остальное лежало в кладовке в Глазове. Но не в резине же идти, да ещё в день рождения…
Софа уже зашнуровала тяжёлые меховые ботинки, когда отчим велел:
– Сапоги положи нормально.
– Я приду и уберу.
– Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят.
Разумней было не нарываться. Разумней было разуться и спокойно убрать сапоги в обувницу. Софка ведь правда не опаздывала ещё; да даже если б опаздывала – в черновской школе на такие вещи смотрел сквозь пальцы. Но…
Софа взглянула в поросячьи глаза Дуболома. Это ведь ещё надо суметь: вызвать такую ненависть за полгода. А ведь раньше она его не ненавидела даже; в самом начале даже почти жалела. Но когда он стал предъявлять права, когда попытался прогнуть её, заставить слушаться…
Софка послала его мысленно, толкнула дверь и шагнула за порог. Секунду спустя мощная лапа ухватила её за капюшон и втянула обратно.
– Сапоги положила нормально.
– Бесишь, – процедила Софа, сунула сапоги в тумбочку и, спотыкаясь, побежала вниз. На крыльце сообразила, что опять забыла ключи. Прикинула, что к её приходу мама после смены наверняка проснётся, – и решила обойтись без них. Но сверху уже яростно барабанили по стеклу. Софка задрала голову и различила за тюлем скуластое лицо Дуболома. Убедившись, что она его видит, Дуболом открыл окно, швырнул ей связку и погрозил кулаком. Софка дёрнулась поймать, промахнулась, и ключи угодили в грязный снег.
– Снайпер за двести, – пробормотала она, выуживая связку и вытирая о рукав куртки. Сунула ключи в карман и побежала через парк, прокручивая в голове, что нужно успеть сделать до первого урока.
«Сама виновата», – раздражённо повторила в тысячный раз, ругая себя, что накануне высидела до трёх, и с утра было не продрать глаза. Провалялась до последнего, вот теперь и приходится рысью… Нафига сдался этот подарок! Сейчас всё уже совершенно не выглядело весёлым. Настя могла бы просто почтой отправить. А Софка могла бы подольше поспать. Так нет же.
И так обидно, что мама в ночь. В прошлые годы она всегда заходила к Софке ровно в полночь, с тортом и свечками. А нынче – только формальная смска, храп Дуболома за стеной и экран ноутбука.
В общем, ни собраться нормально не успела, ни позавтракать. Если бы знала, что будет дальше… Если бы знала – конечно, совсем по-другому бы себя вела. И вещи бы взяла, и деньги. Но теперь… Теперь просто бежала в школу, в эту мрачную, запутанную школу с кучей корпусов, в которых вечно темно и влажно, как в тропиках, так, что Софка постоянно потела.
В парке она запнулась о торчавший из земли корень, чуть не полетела носом, еле успела выставить вперёд ладони. Упала, рюкзак крепко приложил по спине. Бормоча непечатное, Софка поднялась. Оглянулась – ну, кто там свидетели позора, выходите уж сразу, ржите в голос, – отряхнулась и припустила дальше, слегка прихрамывая. И всё-таки успела в школу как раз вовремя – как и договорились с Настей. Решили созвониться в Зуме, поболтать до начала уроков. Удобно, что хотя бы часовой пояс остался один. Разговаривать дома при Дуболоме не хотелось – сидеть, забаррикадировавшись в комнате, шептать в динамик, прикрывая рот…
– Алло. Слышно? Видно?
– С днём варенья! – донеслось гулко, как с другого конца света. В горле встал ком: ведь и вправду, Настя говорила как с другого конца света. Из другого города, из другой жизни.
– Ты чего? Чего молчишь? – Из-за помех экранная Настя не поспевала в движениях за речью. Забавно было: спрашивает: «Ты взяла уже подарок?» – дребезжаще так, как робот. А сама кивает, медленно-медленно, дискретно, с закрытым ртом.
– Взяла.
– Ночью? Как надо?
– Ночью, ночью.
– Открыла уже?
– Да когда я открою? Дома свет ночью не включишь, утром Дуболом вскочил ни свет ни заря.
– Когда откроешь?
– Тебе-то чего так не терпится? – усмехнулась Софка, нашаривая в рюкзаке мягкий, размером с апельсин свёрток, в половине третьего вынутый из водосточной трубы на углу дома. Она, как могла, обтёрла его салфетками и сунула в рюкзак, а разглядеть до сих пор не успела.
– Жду твоей реакции, – хихикнула Настя.
– Слушай, если там что-то резкое, лучше сразу предупреди, – забеспокоилась Софка. Вообразила прыжок с парашютом, живого ужа и сертификат в тату-салон. Поёжилась.
По лестнице, в углу которой она устроилась, пронеслось стадо первоклашек. Софка отодвинула телефон, чтоб невзначай не снесли.
– Что там у тебя за слонопотамы? – спросила Настя. – Ты ж говорила, пораньше в школу придёшь.
– Так тут и уроки раньше начинаются, чем у нас, – скривилась Софка. – Насть, там точно не клубок тараканов?
– Фу-у, никакой фантазии. – Настя на экране подняла брови, изобразила пальцами бегущего человека – видимо, жест относился к реплике про слонопотамов. – С точки зрения разумного социума там нет совершенно ничего опасного. Но с точки зрения конкретно тебя, София Кораблёва… Надеюсь, эта штука откроет новые горизонты.
Первый звонок раскатился по школе дробным, ввинчивающимся в уши звоном.
– Что, урок уже? – две секунды спустя всполошилась Настя. – Слушай, Соф, там правда ничего такого. Я только хочу, чтобы ты как-то повеселела немного. Там инструкция, всё написано, не ошибёшься. Ну, в общем, здоровья тебе! Чтоб побыстрее привыкла. И чтобы с мамой нормально общались.
– Ага. Спасибо… Это первый звонок только. Второй через пять минут, не мельтеши так.
– Оу, как странно. Ну ладно… Дуболом как?
– Да бесит меня. Бесит! – Раздражение, улёгшееся было, поднялось мгновенно. Софка вскинулась, сжала кулаки, сама не заметила, как перешла на крик: – Постоянно наезжает. Тарелки ровно поставь. Сапоги положила! Бухой в одних трусах шляется, вламывается ко мне: мол, свет включи, глаза не порти! Достал. Просто достал!
Девчонки, скучившиеся у подоконника, оглянулись. Софа закрыла глаза на секунду. Она и сама любила, чтобы эти тарелки чёртовы стояли ровно. Она сама любила, когда кругом было чисто и аккуратно, когда все вещи по местам. Но когда это заставлял делать Дуболом… Хотелось расшвырять всё нафиг.
Софка втянула воздух, прошептала сердито:
– Как же охота, чтобы он сплавился куда-нибудь. Свалил туда же, откуда явился.
– Ну, осталось немного. Терпи, казак, – сочувственно посоветовала Настя. – Три месяца, и ты вольная птица.
– Так-то я уже вольная птица, – хмыкнула Софа, искоса глядя на своё отражение в окне. Хмурая, насупленная, темноволосая. Но в целом интересно, особенно в рамке из голых веток по ту сторону. Хороший свет. Сфоткать бы, но на её телефон всё равно нормально не получится. Дуболом маму убедил: на фига ей нормальный телефон, пока в институт не поступит. – Но он всё равно бесит дико! Я вообще не понимаю, что мама в нём нашла.
Настя вздохнула. Спросила как-то странно:
– Как с Максимом?
– Нормально, – пожала плечами Софка. – Переписываемся. Перезваниваемся. Отношения на расстоянии, ха-ха. А что?
– Да нет, ничего, – рассеянно пробормотала Настя, оглядываясь. – Просто интересуюсь. Слушай, там уже стучит кто-то ко мне…
– А ты где вообще? – спохватилась Софка.
– Да в четыреста восьмом, где ещё. Пришла пораньше и закрыла на стул изнутри.
– Настька! Это Алина пришла, наверно!
Настино изображение открыло рот и зависло. Сама Настя охнула и быстро договорила:
– Точно. С днюшечкой, Софка. Всё, пока!
Потом что-то хлопнуло, и экран почернел. Софа встретилась взглядом со своим сероглазым, расстроенным отражением, смахнула чёлку. С тоскливой, щемящей завистью подумала об Алине. Заставила себя выкинуть это из головы, чтоб не травить душу, резко встала и произнесла в пустоту:
– Вот и все поздравления.
Большие часы над лестницей показывали ровно восемь. А Дуболом, кстати, даже не вспомнил. Ну ещё бы. Правда, когда она открыла ВК, на сердце слегка полегчало: двенадцать сообщений, четыре подарка. Не забыли ещё старушку Софу. Только от Макса ничего не было. Совсем.
По пути в класс Софа гадала, празднуют ли здесь дни рождения. В смысле – собираются ли после уроков, поздравляют как-то, скидываются на подарки… С одной стороны – одиннадцатый класс, не дети уже. С другой – а в Глазове праздновали, даже в одиннадцатом. И очень круто было, и смешно, и никто не жаловался, что это по-детски. В прошлом году Алина придумала так: копила именинников по кварталам, потом всем классом набивались в лаборантскую после уроков, и Вадим под песню из заставки «Кока-колы» вносил здоровенную корзину. На дне лежали маленькие подарочки, в основном, съедобные, зарифмованные с каждым именинником. Типа, нашей Ксюше дарим груши, Насте – шоколадной пасты, а Аринке из корзинки мы достанем апельсинки.
Софка невольно улыбнулась: вспомнила, как весь прошлый год ждала день рождения ради стишочка. А оказалось, что ни Алина, ни её редколлегия в лице Ани и Оли не смогла придумать рифму ни к «Софе», ни к «Софии». Так что у Софки у единственной поздравление было в прозе – зато какое.
– Софии достаём из корзинки грецкий орех, – объявила Алина, протягивая перевязанный золотой ленточкой орешек. – Как символ мудрости и связь с твоим именем. А ещё – как пожелание, чтобы любые проблемы и сложности ты раскалывала так же легко, как этот орех. На, попробуй.
– Я рукой не раздавлю, – засмеялась Софка.
– Давай, давай, – подначила Алина. – Попробуй!
– Софка, давай, – хихикнула Настя.
Софка взяла орех. С весёлым недоумением, под взглядами одноклассников, сжала в ладони. Неловко посмотрела на Макса, надавила. Не хотелось выглядеть дурой в его глазах. Впрочем, там, на мосту в Сыгу, они как только друг перед другом не выглядели: в грязи, в арбузном соке, с налипшими на щёки семечками… Она тогда арбуз расколотила о камень. А тут – всего лишь орех.
…А скорлупа возьми тресни. Софа раскрыла ладонь и увидела распавшийся пополам орешек, чешуйки и нежную зеленоватую мякоть внутри. Совсем молодой орех. Где Алина такой достала в марте, в Глазове?..
Софа ещё раз улыбнулась прошлому и свернула в коридор к бывшему кабинету ОБЖ. На душе от воспоминаний стало и светло, и грустно. Жаль, что этого не будет больше – как минимум потому, что сегодня последний Софкин день рождения в школе. Но ведь это было; так почему бы не вспоминать, не радоваться, не черпать силы из памяти?
Потому что взяли и отобрали. И её не спросили. Взяли и отобрали, не считаясь ни с тем, что она хочет, ни с тем, кого любит.
Софа снова почувствовала, как поднимается злость. Стоп. Стоп. Ничем хорошим это не кончается, она это твёрдо усвоила за три месяца. Тут нет никого, к кому она может прибежать в слезах, рассказать обиду. Тут никто не погладит по голове и не приголубит. Даже мама – и та либо на работе, либо спит после смены. Либо уходят куда-нибудь с Дуболомом. Софка забыла уже, когда сама с ней гуляла или хотя бы в магазин ходили вдвоём.
В общем, тут не в кого поплакать. А копить всё внутри – это потом оборачивается скандалами с мамой, стычками с Дуболомом и головной болью. Ничего хорошего. Стоп. Стоп!
Хорошо бы ещё знать, где внутренний рубильник, который «стоп» делает… Да ещё Настя разбередила душу этим «Как с Максимом?» Как-как. Никак! Странно всё… До сих пор так и не написал, не поздравил. И, если быть честной, вчера тоже не написал. И позавчера. А в ту субботу прислал один-единственный стикер, нейтральный улыбающийся колобок, из которого даже при желании нечего было выдавить. А у Софы и желания-то не было; поди возьми желание, когда Дуболом листает дневник, шевелит губами. Смотрит поросячьим глазками и вот прям ищет: к чему придраться? После этих унизительных субботних проверок Софка протирала обложку влажной салфеткой. Протирала бы и страницы, да на эту свинью салфеток не напасёшься. Она только очень надеялась, что Дуболом не шарится в её вещах; а то ведь слышала, как рассказывал маме случай с работы: мол, девочка-подросток прятала в одежде снюс…
А ведь раньше, в Глазове, сразу после школы в субботу они с Максом шли гулять – прямо с рюкзаками. Даже когда было минус тридцать, шагали долгой дорогой по замёрзшим, замершим Советской и Дзержинского, разговаривали тихо-тихо – потому что нельзя в такую хрупкую погоду говорить в полный голос. Смеялись – тоже тихо-тихо. Добирались до «Продуктов» напротив «Родины» и покупали мороженое. И ели – ледяное, шоколадное – прямо на улице. И слушали с Максова телефона по очереди «Флёр» и «Арию». Сквозь ветки проскальзывали первые закатные лучи, и это выглядело так красиво и зловеще, словно «Арию» с «Флёр» смешали в одной чашке с растопленным мороженым, взболтали и выплеснули в небо. И от этого всё звучало тихой, странной музыкой, пахло молоком, шоколадом и миндалём, и нежный акварельный рисунок обвели чёрной гелькой, и всё стало так чётко, что немного больно было глазам, и всё равно слепяще красиво и совсем, совсем не холодно. И удивительно, как они не мёрзли без перчаток в минус тридцать, и всё было так ослепительно красиво, даже заледенелая грязь под ногами, даже замёрзший хрустящий мусор, вывалившийся из помоек.
Это ведь было так недавно. Почему, почему же оно ушло?..
Глава 2. Из десяти альтернатив я непременно выхвачу неприятность
И храбрость их так безусловна,
И храбрость их так поголовна,
И храбрость их так по листочку —
С терпением, с нежностью, – в снег,
В колючую, снежную зиму —
Практически невыносимую, —
И шепчет окурок бензиновый:
Сдавайся, не вывезешь, нет.
Софка разорвала цветную упаковку и не сдержалась:
– Блин, Настька! Зараза!
В свёртке оказались фруктовые сигареты. Не то чтобы слишком неожиданно, и всё-таки… Настя, зараза, запомнила, что Софка как-то обмолвилась: мол, попробовала бы. Но знала, что у Софки на такое кишка тонка. Вот и купила сама. Но на день рождения дарить?!
Софа растерянно повертела пачку, ковырнула фольгу на глянцевом ананасе. Не выкидывать же. А если выкидывать, то не в школе, естественно.
Поднесла пачку к лицу, понюхала. Пахло бумагой, краской и чем-то приторно-сладким. Софка поморщилась, сунула сигареты поглубже в рюкзак и пошла искать двести пятый кабинет. Уже два месяца здесь проучилась – и до сих пор толком не запомнила ни расположение кабинетов, ни одноклассников, ни учителей. Да и не старалась, если честно.
Первым была некая «Этика деловых отношений». Зачем вводить её в последней четверти одиннадцатого класса, когда всем совершенно не до того, – совершенно неясно. Тем не менее, у Софки была неприятная способность начинать новые предметы с троек. География в седьмом обернулась тройкой за первую же самостоятельную – Софка рисовала стенгазету и пропустила первый урок; даже не подумала, что уже на втором будет какая-то проверка. Прочитала параграф, а всерьёз готовиться не собиралась, не уточнила ни у кого, обещала ли географичка самостоятельную. А та взяла и устроила, и Софка едва-едва наскребла на трояк. Было не столько грустно, сколько обидно; правда, Алина поговорила с географичкой, и тройку всё-таки ликвидировали. А вот с черчением в десятом пришлось разбираться самой: Софка очень медленно, очень аккуратно выводила чертёжным шрифтом какой-то текст; оказалось, слишком медленно. Закончить она не успела, и из-за скорости поставили трояк. И тут уж, конечно, не с чем было спорить: оказалось, все остальные за это время успели списать текст целиком не менее, а то и более аккуратно.
В общем, такая себе это была традиция: тройка на первом уроке. Не хотелось бы, чтобы с «Этикой» вышло так же. Надо держать ухо востро.
На поверку «Этика» оказалась какой-то бурдой. Услышав, что даже оценок по этому предмету не будет, Софка соорудила на последней парте баррикаду из учебников и принялась рассматривать пачку сигарет. К звонку, с помощью переводчика с латыни, она почти до конца разобрала состав. Подумала с ехидством: «Можете гордиться, Ираида Олеговна. Чтоб вам там икнулось горько».
Отсутствие глазовской химички – вот был единственный плюс черновской школы.
Класс сорвался с мест и с топотом понёсся на перемену. Софка, как всегда, вышла последней. Не хотелось ни с кем заговаривать – тем более, был здесь товарищ, который так и клеился, глупо и настырно. Темноволосый очкарик, проглотивший жердь. Всё норовил то сесть по соседству, то проводить до дома – и всюду вертелся рядом. Софке сначала было смешно. Но потом он начал таскать ей яблоки, начал в пенял подкладывать какие-то ленточки, конфетки… После того, как он на виду у всех купил её пирожок в столовой, она очень резко его отшила. Без мата, но резко. Потом, отойдя в угол, устроилась там с чаем и коржиком и поглядывала, как очкарик снял очки и озирается, как подслеповатая сова.
Про пирожок очкарик, кажется, забыл; зато его виртуозно перехватил кто-то из бежавшей мимо малышни. Малышня в черновской школе была борзая.
Софе стало даже жалко его – Юрика, кажется. Она и сама не понимала уже, зачем говорила так резко. Могла бы нормально объяснить. Попросить отстать. Сказать, что у неё есть уже парень (в чём, в глубине души, она уже потихонечку сомневалась).
Софка никогда не была робким цветочком, но в большинстве случаев всё же вела себя спокойно и адекватно – по крайней мере, раньше. И эта вспышка, это шипение: «Гляди, у меня платочек завалялся. Дать тебе? Протрёшь очочки, сообразишь, кому можно пирожки покупать, кому нет», этот тугой тёмный клубок, поднявшийся в груди, – всё это напугало её саму. Софа машинально, без всякого аппетита дожевала коржик и выбралась из столовой; ощущение было, будто отравилась.
А Юрик, кстати, так и продолжил за ней таскаться. Какие у него были мотивы – неясно. Какие перспективы – после пирожка-то – тоже совсем неясно. Но он то и дело оказывался поблизости. А Софка, вместо того, чтобы извиниться, просто ускользала, выбирала маршруты подальше от этого поехавшего совёнка-очкарика. Вот и в этот раз она нарочно задержалась в кабинете, чтобы все схлынули, чтобы даже Юрик, потоптавшись у выхода, свалил и растаял в толпе.
***
Следующим стояла биология. Когда Софа шла в школу в Чернове в первый раз – боялась, что биологичка чем-то, хоть чем-то напомнит Алину. Не хотелось привязываться тут ни к чему; не хотелось даже случайных совпадений. Но оказалось, бояться нечего: биологичка здешняя была младшей сестрой Ираиды Олеговны. Маленькая летучая мышь. Едкая, хитрая, токсичная – и ничего больше.
Софка вошла в кабинет, нацелившись переждать урок на задней парте. Не вышло. Мышь-младшая запланировала самостоятельную в печатных тетрадях. У Софки такой тетради не было; она даже маме не сказала, что тетрадь нужна. Решила, что перекантуется как-нибудь. Слишком много чести для этой мыши – покупать тетрадь на три месяца. Тем более, самостоятельных в тетради до сих пор не было. Софка уже расслабилась, решила, что так и доберётся до конца года. Но биологичка встала на дыбы:
– Нет тетради – нечего тут делать.
– Я могу подсесть к кому-то, – возразила Софа.
– Нет тетради – нечего тут де…
– Могу обычной тетради сделать задание, – перебила Софка, прекрасно понимая, что правда на её стороне – в конце концов, даже в книжном этой тетради не было в середине года! Можно было поспорить. Можно было отправиться к классной или даже к завучу. Но сил драться не было. Софка, как всегда, быстро почувствовала себя пустой, выпотрошенной в этих чужих, серых стенах.
– Покинуть помещение, Кораблёва!
Софа пожала плечами, подхватила рюкзак за лямку и пошла к выходу. Кто-то присвистнул вслед. Может, она неправа, надо было остаться? Может, эта тётка с рыжими волосами ругается только для проформы, на понт берёт?..
Да ну её.
Софка хлопнула дверью. Плутая мрачными коридорами, выбралась к подножию лестницы. На стене висело огромное расписание. Софа попыталась отыскать «11Б», но потерялась в мельтешении букв, групп и факультативов.
– Да ну его!
Махнула рукой, юркнула в раздевалку, сдёрнула свою куртку и направилась к входным дверям. Всё тут было не как у людей: воняло тряпками из туалета, пол был грязным, раздевалка – тесной, из-за решёток похожей на тюрьму. Входные двери – огромными, стеклянными, как пустые глазницы.
– Эй! Девочка! Ты куда?
Софа закатила глаза, жалея, что не поторопилась и не сбежала, пока никто не заметил.
– Ты куда?
– Домой. Живот болит, – буркнула она, стараясь не встречаться глазами с ещё одной рыжекудрой тёткой. Сестра биологички, что ли?
– Тебя медсестра отпустила?
– Классный руководитель, – выпалила Софа, дёргая тяжёлую дверь. – Мне очень плохо. Правда.
– Ты из какого класса? – крикнула тётка, но Софка уже выскользнула на улицу. Да, завтра придётся расплачиваться. А может, даже сегодня – когда её отсутствие вычислят, и классная позвонит маме. Дуболом, конечно, затянет: второй месяц в школе, а уже выгнали с урока, сбежала с остальных, обманула эту рыжую…
Софка тоскливо мотнула головой. Что ж за жизнь-то такая. Да ещё день рождения.
А ведь могла бы быть сейчас дома. У себя дома. В своей школе.
Софке стало жалко себя до слёз. Всё вокруг подёрнулось дымкой. Из ближайшего ларька донеслась знакомая мелодия, и Софа пошла на неё, волоча ноги, не представляя, как будет жить дальше – в этой серой и сырой, душащей всё мути. Три месяца. Три месяца… Как это долго, как это невероятно далеко.
Мама говорила, что моменты уныния неизбежны, и они проходят. Но знакомая мелодия говорила другое – это оказалась фонограмма сплиновского «Выхода нет».
– Ключ поверни, и полетели, – пробормотала Софа, всмотрелась сквозь слёзы в ларёк и поняла, что это не ларёк вовсе, а вход в кафе «Минутка».
«Злачное место», – со злым удовлетворением подумала она, толкнула дверь и вошла внутрь. В лоб тут же стукнулась тупая зимняя муха, в нос ударил запах лапши.
– Супер, – горько проговорила Софа. – Просто супер.
Села на красный диванчик, кулаком вытерла нос. Подошла официантка – девушка в кожаной юбке и несвежей блузке. Спросила, жуя жвачку:
– Что вам?
– А что есть?
Официантка хлопнула на стол картонку с меню. Софа немного обалдела от обилия алкоголя, с трудом отыскала съестное; блинчики с ветчиной и сыром, как вы затесались в компанию фисташек и рыбы?..
Попросила нависшую официантку:
– Блинчики с ветчиной и сыром. И чай.
– Чая нет. Минералка.
– Тогда минералку, – безразлично кивнула Софа, сложила руки на столе и улеглась на них, не обращая внимания ни на парней в углу, ни на сквозняк. Какая разница. Вообще никакой разницы. Ни о чём.
Она очнулась, когда об столешницу со звоном ударилось что-то тяжёлое.
– Ваш заказ, – чавкнула официантка, подвигая тарелку с блином и бокал с пузырьками. «Минералка, – сообразила Софа, пристально разглядывая пузырьки. – Что ж…»
Она хотела встать, чтобы найти туалет и помыть руки, но плюнула и взяла вилку просто так. Наколола, откусила и попыталась прожевать, но не смогла – на вкус это было как есть ковёр. Тогда Софа подцепила расплавленный сыр, взяла бокал и, подражая Олегу из «Куклолова», отсалютовала своему отражению в стекле – на фоне талого снега, серого Чернова и полной безнадёги.
Затем залпом выпила минералку. Пузырьки ударили в нос, Софка закашлялась. Во рту стало так кисло, что пришлось срочно проглотить резиновый блин. Отдышавшись, Софа потянулась к рюкзаку за салфетками, но нащупала сигареты. Ага. Вот, значит, как… Ну, тут не школа. Тут за такое не выгоняют.
На всякий случай она поискала глазами знак с перечёркнутой сигаретой, не нашла и чиркнула зажигалкой. Зажигалку предусмотрительная Настя тоже упаковала в свёрток. Зажечь сигарету удалось быстро – спасибо Дуболому, насмотрелась. А вот затянуться оказалось сложней. Сначала выходил только кашель, но потом Софа закрыла глаза и попыталась как можно точней воспроизвести движения. Вот так… Ну-ка… Затянуться… Выдохнуть дым…
Через какое-то время Софка почти поймала ритм и даже ощутила сладкий химозный привкус, похожий на ананасовую карамель. Правда, удовольствия не было никакого, она не была уверена, что вообще курит, не а сосёт сигарету.
– С днём рождения, Софа.
И снова закашлялась, подавившись.
За окном, несмотря на утро, уже как будто смеркалось, и серое небо затягивало лиловой дымкой. На улицу, в вечный смог, не хотелось. Софа пригрелась, в динамиках по-прежнему крутился «Сплин», сонливость мало-помалу выдавливала тоску и злобу. Оставалась только плавающее, глухое уныние, как по потерянному навсегда. Перед глазами мелькали улицы Глазова, дом, школа…
– Девушка, молочка тут можно купить?
Софа, так бесцеремонно вырванная из воспоминаний, дёрнулась и вскинула голову. Рядом уселся пьяный прыщавый парень с клочьями бороды.
Софка достала телефон и демонстративно уткнулась в экран.
– Молочка? А?
– Я не в курсе.
– А чё ты так разговариваешь? – грустно спросил парень. – Ты хоть посмотри на меня.
Софа листала ленту; посты казались россыпью цветных пятен.
– Некрасивый для такой крали, да? Не прынц?
– Не прынц, – кивнула Софа. – А ну пусти.
– А молочка-то? А можно тебя подоить, а?
– Пусти! – вспыхнула Софа, с силой протиснулась мимо и побежала к стойке. Сзади раздался хохот. Софа ускорилась, расплатилась и выскочила на улицу, с удовольствием вдохнув сырой воздух. После прокуренной липкой «Минутки» даже смог казался волшебным.
«Где меня носит. Где меня носит, ёлки-палки».
Сунув руки в карманы, она сердито миновала несколько кварталов. Завернула во двор, села на лавку. Холодно было и неуютно. Рыжий снег, лузга, слякоть… Скрипели качели и орали какие-то парни. Софа сидела, нахохлившись, пыталась найти хоть что-то хорошее. Или не пыталась. Или просто сидела, упивалась незаслуженной обидой, маминой жестокостью, злостью на Дуболома.
Подскочил к лавке и каркнул ворон – во всё воронье горло. Софка вздрогнула. Бросила во́рону:
– Идиот!
Достала телефон, пачку и зажигалку, повозилась и, стараясь одновременно не уронить зажжённую сигарету и совладать с сенсором, сфотографировала, как типа курит.
Телефон всё-таки выскользнул из пальцев – прямо в заплёванный снег. Софка чертыхнулась, выронила сигарету и схватила мобильник. Отряхнула, рукавом вытерла экран. Фото оказалось ужасное: красное солнце, заваленный горизонт. Да ещё и обожглась, зараза.
Софка скинула фото Насте без всяких комментариев. Подтянула лямки на рюкзаке и пошла к дому – голодая, замёрзшая, концентрированно чёрная, без света и без надежды.
Глава 3. Кто стал последней каплей? Не знаю. Но лошадь сдохла
Нити связывают нас – до свиданья, в добрый час.
До свиданья, до свиданья! Потеряй самобладанье.
Дома был только Дуболом – мама ещё не пришла со смены. В квартире пахло омлетом с помидорами, и Софку чуть не стошнило. Во рту всё ещё стоял едкий ананасовый привкус, а в горле першило – видимо, с непривычки.
Но ещё – от досады.
Ничего себе, «досады», хмыкнула Софка. Это не досада. Это самая настоящая обида на маму вообще-то. Могла бы хоть позвонить – знает же расписание. Могла бы хоть смску послать.
Хотя…
Хотя классная наверняка ей уже сама позвонила. И мама, естественно, разозлилась. И мама, естественно, решила, что это достаточный повод, чтобы не вспомнить о Софкином дне рождения.
Интересно, а Дуболом знает?
Судя по мрачной роже – да. Хотя вообще-то у него всегда мрачная рожа.
– Здорово.
– Привет.
Софка закрыла дверь. Держась за косяк, принялась второй рукой стаскивать ботинок. Стащила. Ногой в одном колготке наступила рядом с обувным ковриком – и, разумеется, намочила. Пятка тут же промокла.
Ну-ну. Почему нет.
Софа почувствовала изжогу – может быть, от блина, а может, от кислой, пузырчатой минералки. В носу щекотало, и руки почему-то тряслись – особенно при мысли о прыщавом парне в «Минутке», о том, что она сбежала из школы, и о том, что скажет мама.
Мокрая пятка. Какая ерунда по сравнению с этим всем. Какая ерунда; зато почти идеальная вишенка на тор…
– Есть будешь? – спросил Дуболом, и Софка от неожиданности даже про второй ботинок забыла. Так и застыла, скрючившись, пальцами касаясь шнурков.
Вскинула голову, распрямилась.
– Нет. – Помолчала. Буркнула: – Спасибо.
– Чего в школе-то случилось?
– Тебе-то какая разница? – Фраза получилась такой, будто она хотела передразнить Дуболома; но она не хотела.
– Наташа звонила. Очень расстроилась.
– Ну так она тебе рассказала, наверно, что случилось. Зачем спрашивать? – раздражённо спросила Софка.
Это было так дико: слышать, как кто-то называет маму по имени. По имени-отчеству и то привычней – по крайней мере, когда в Глазове Софка заглядывала к ней на работу, все обращались к маме именно так.
– Толком не рассказала. Сказала только, что ты злая придёшь и начнёшь хамить с порога.
Софа вспыхнула. Не хотела она быть злой. Не хотела хамить. Она вообще была за добро во всём мире, и за то, чтоб было, как у Стругацких: счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный.
Но почему-то почти всегда получалось иначе. Получалось ровно наоборот.
Она сердито сбросила второй ботинок и прошла комнату.
– Куртку-то сними.
– Когда надо, тогда сниму.
– Ну-ка стой!
– Когда надо, тогда сниму!
– Чем от тебя пахнет?
Дуболом снова, второй раз за день, схватил её руку. Схватило грубо, без всяких сантиментов. Приблизил лицо и принюхался.
