Дара Преображенская
Душа мертвеца

– Простите, Вы были близки с мужем? Я имею в виду…

– Мы давно уже не близки и жили, как два совершенно чужих человека. Вы можете удивиться, но меня даже устраивало это. Я имела от этого все жизненные удобства, а что ещё может желать женщина в моём возрасте, которая давно разочаровалась в жизни?

– Может быть, Ваш муж приводил в дом каких-то людей, которые вызывали у Вас подозрения?

– Он вёл замкнутую жизнь, у него никогда не было друзей и тех, кому он мог довериться. Правда, на его сотовый телефон звонил кто-то.

– Эти звонки были частыми?

– Да.

– А вы никогда случайно не отвечали этому собеседнику?

– Раза два. У него приятный голос, хотя я не берусь утверждать, что звонил именно один человек, возможно, были ещё и другие. Недели две назад он уверял меня, что я должна уехать в Ялту к сестре отдохнуть. Я спросила, с какой стати, мне и здесь неплохо.

Борисова умолкла. Слышалось громкое тиканье настольных часов. Сколько раз она хотела убрать эти часы и заменить на более бесшумные, Денисов обещал принести свои из дома, те не так стучат.

– Что же ответил Ваш муж?

– Он вдруг стал каким-то раздражительным, наговорил мне глупостей, дескать, он для меня старается. Я думаю, он хотел меня от чего-то предостеречь, он что-то чувствовал.

– Он никогда не говорил с Вами о своих подозрениях?

Борисова покачала головой, достала из сумочки носовой платок, вытерла скатившуюся со щеки слезу:

– Я должна, должна была понять, что происходит что-то не так. Должна была….

Через пять минут после ухода Борисовой Мила сделала заметки в своём рабочем блокноте. В дверь кабинета постучали, сначала робко, затем уверенней.

– Входи, Артём.

На пороге показался Денисов.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– По стуку.

– Ну и ну.

– Ты всегда стучишься так, будто извиняешься, хотя я приветствую совестливых мужиков.

Денисов сел на место, где только что сидела вдова Борисова.

– Как разговор?

– Недалёкая женщина, абсолютно не интересующаяся делами мужа, впрочем, умело пользующаяся его положением и деньгами.

– Я только что встретил её в коридоре, сразу понял, что это она.

– Я гляжу, Денисов, ты у нас настоящий провидец, – Мила налила воды из графина, отпила несколько глотков.

– Да нет, просто её много раз по местному телевидению показывали, она недавно интервью журналистам давала.

– Интервью. Странно, я не слышала. Что она говорила?

– Что очень переживает, что всегда знала о таком конце, ну и всё в этом роде. Она представляет какой-то интерес для тебя?

– Думаю, нет. Зато мне удалось выяснить нечто очень важное.

– Что же?

– Убийца знал Борисова, знал, что он пользуется противоядием. Тогда всё становится на свои места. Сначала он отравил его, затем, побоявшись, что яд не подействует, застрелил. Значит, это был, скорее всего, человек из его окружения.

– Умно поступил, оставил пистолет пятого калибра на месте преступления естественно без отпечатков пальцев. Проще было бы, если б он его забрал, спрятал, тогда была бы дополнительная улика.

– В том-то всё и дело. Ты что не знаешь, что современные преступники сменили свои действия, опытный убийца всегда оставляет пистолет на трупе. Только вот я не совсем уверена, сам ли он убивал или нанял исполнителя, то есть киллера, как называется в простонародье.

– Ты права, если предположить, что человек, убравший Борисова, из его круга, он вряд ли станет пачкать руки сам. Такие люди обычно не действуют, как дешёвые уголовники, они предоставляют эту возможность другим.

– Я называю это этажами.

– То есть?

– Первый этаж – самый нижний, это и есть типичные уголовники, люди садистической направленности, искушённые во всех тонкостях уничтожения себе подобных, настоящие отморозки. Второй – это более цивилизованные представители преступного мира, в обществе они – вполне интеллигентные люди и даже производят приятное впечатление, ты можешь общаться с ними, находить их вполне интересными собеседниками. Правда, они несколько холодны и высокомерны, но лишь с теми, с кем могут так вести себя. Третий этаж – то же, что и второй, это те люди, от которых зависят люди второго этажа. В некоторых схемах может быть и четвёртый, и пятый и т. д. этажи. Чем громче убийство, чем больше интересов за этим скрывается, тем больше этажей, тем труднее его раскапывать, потому что всё бывает до предела запутано, а иногда и чаще всего за этим стоят важные персоны, настолько важные, что приходится либо закрывать дело, либо выводить его в разряд обычной бытовухи. Да ты и так всё лучше меня знаешь.

Денисов протёр лоб, встряхнул головой:

– Я знаю, что ты – умная женщина, но чтобы настолько…. Рядом с тобой должен быть умный мужчина.

Мила кокетливо улыбнулась:

– Уж не себя ли ты прочишь?

– Бог с тобой, я так для прикрытия, всегда, как преданный пёс жду, когда ты поманишь меня пальчиком, и я сразу же у твоих ног.

– Ладно тебе паясничать. Звони срочно Хоботову, у меня для вас двоих задание есть.

– Будет сделано, командир, – Денисов достал из кармана блокнот, – Слушаю Ваши дальнейшие распоряжения, миледи.

– Выясните круг знакомых убитого, с кем он общался, сделайте запрос в пейджинговую компанию, в компанию по предоставлению сотовой связи, выясните, кто ему звонил, составьте подробный список пофамильно и обязательно с указанием телефона и адреса. Даю два дня. Думаю, этого времени хватит.

– Маловато.

– Хорошо, три, больше торговаться не стану, Смехов и так меня трясёт, говорит, что дело затягивается, уже из Москвы намёк дали, ему отчитываться перед вышестоящим начальством нужно. Что такой мрачный стал, Артём?

Денисов поморщился.

– Не люблю, когда дела, как снежный ком на тебя сыплются. Хоботов, кажется, тоже какие-то амуры развёл.

– Привыкай, не в игрушки играем, дело-то посложнее обычной уголовщины. Ты иди, а я к Ниночке ещё загляну.

Артём нехотя поднялся со стула, посмотрел на Милу:

– Ты здорово насчёт этажей говорила, ёмко и всё понятно. Тебе бы в институт преподавателем на кафедру идти.

– Приглашали.

– Отказалась?

– Как видишь.

– Зря. Не женское это дело с отморозками якшаться.

Денисов вышел, Мила достала фотографию, на которой Надя была запечатлена в вечернем платье с бокалом шампанского, вгляделась в толпу позади неё. «Да, действительно, не женское».

ГЛАВА 3

На театральной сцене было темно, яркий свет, отражённый от двух софитов по бокам очертил декорации. Сначала вырисовывалась белая беседка, где-то недалеко от неё господский дом в стиле девятнадцатого века, а точнее помещичья усадьба, позади него бледнела река и природный ландшафт. Такое впечатление, будто ты сам присутствовал среди этой непринуждённой обстановки, попадая в помещичью Россию. В беседке стоял Дубровский и Марья Кирилловна Троекурова.

– Простите, – сказал Дубровский, – меня зовут, минута может погубить меня, – он отошёл, Марья Кирилловна стояла неподвижно. Дубровский воротился и снова взял её руку.

– Если когда-нибудь, – сказал он ей нежным и трогательным голосом, – если когда-нибудь несчастье Вас постигнет, и Вы ни от кого не будете ждать ни помощи, ни покровительства, в таком случае обещаетесь ли Вы прибегнуть ко мне, требовать от меня всего для Вашего спасения? Обещаетесь ли Вы не отвергнуть моей преданности?

Марья Кирилловна плакала молча, свист раздался в третий раз.

– Вы меня губите! – закричал Дубровский, – Я не оставлю Вас, пока не дадите мне ответа. Обещаетесь ли Вы или нет?

– Обещаюсь, – прошептала Ирина.

– Стоп! Стоп! Стоп!

Не считая Милы, в зале сидело ещё пять человек, один из них с маленькой бородкой и огромными очками громко захлопал и не менее громко заорал на сцену:

– «Дубровский», ты чего, как соляной столп стоишь! Должна быть страсть, зритель должен увидеть, нет, прочувствовать, что ты её любишь, что ты не можешь без неё жить.

Ирина в гриме Маши поправила причёску и крикнула со сцены:

– Константин Петрович, я нормально в этот раз играю?

– Сегодня нормально, только глаза должны быть грустными и чуточку побыстрее. Представь, помещичья дочка сбежала из дому на встречу с любимым, она боится, чтобы её отец-самодур не заподозрил её долгого отсутствия. Ладно, давайте снова.

Дубровский взял за руку Марью Кирилловну, прижал её руку к своей груди:

– Простите, меня зовут, минута может погубить меня.

– Стоп! «Дубровский», в твоих движениях должна читаться страсть, но не так же явно, не прижимай ты её так сильно к себе, ведь ты же играешь роль интеллигента, представителя аристократического сословия. Ладно, антракт, продолжим через час.

Ирка помахала рукой сидевшей на пятом ряду Миле.

– Привет! Хорошо, что заглянула, я сейчас спущусь, – крикнула она.

Режиссёр недовольно обернулся, уставился на Милу, однако Ирина вовремя подоспела, через пол минуты она оказалась рядом с подругой, подвела её к грозному бородачу:

– Знакомься, это – наш режиссёр Константин Петрович Колобов.

Мила кивнула, слегка смутившись от очень откровенного взгляда режиссёра. Колобов снял очки, затем снова надел их, подала ему руку для поцелуя.

– Очень приятно, Мила Сергеевна Рыбакова.

– Вы подруга нашей Ирочки? – спросил Колобов.

– Мы учились в одном классе.

– Знаете, Мила – следователь городской прокуратуры.

– Очень даже кстати, мы собираемся ставить детективный спектакль, и я бы хотел проконсультироваться с Вами по кое-каким вопросам. Как Вы на это смотрите?

– Положительно.

– Я, сами понимаете, не специалист во всех этих расследованиях. А зритель у нас искушённый пошёл, ему всё натуральное нужно. Кстати, это не Ваши статьи периодически мелькают в местной прессе?

– Мои.

– Вы пишете об уровне преступности в нашем городе, довольно интересные вещи.

Ирка взяла Милу под руку и увлекла её за собой в длинный коридор.

– Пойдём скорее, а то Костик загрузит тебя по полной программе, он же у нас демагог.

– Серьёзный человек.

– А я что говорила, он – настоящий зверь особенно на репетициях. Ты правильно сделала, что зашла, а то такая тоска порой накатывает, хоть волком вой.

– Я не знала, что ты так хорошо играешь, да ты просто настоящий талант. На гастроли ездишь?

– Какие там гастроли, с нашим-то Костиком. Прежде чем сыграть так эту сцену знаешь, сколько было слёз. И так всегда. Надоело всё.

Мила улыбнулась:

– Ради искусства приходится идти на большие жертвы.

– Вот тут ты абсолютно права. Проходи, это – моя гримёрка, вот только свет включу, и ты всё сама своими глазами увидишь.

Ирина щёлкнула выключателем, и перед Милой открылась небольшая комнатка с огромным зеркалом на стене, рядом с зеркалом стоял совершенно белый стол с многочисленными ящиками, то здесь, то там были раскиданы маленькие коробочки с тенями для глаз, пудреницы, кисточки, на подоконнике валялась кипа журналов. К боковой части зеркала была пристроена лампа в виде розовой лилии. На противоположной части стены висел портрет актрисы Ермоловой, точнее это была всего лишь репродукция, облачённая в дорогую рамку.

– У тебя здесь красиво, – Мила непроизвольно опустилась на мягкий пуфик, почувствовала полный комфорт и расслабление, посмотрела на себя в зеркало, – А кто тебя гримирует?

– Валя, она позже подойдёт.

Ирка повернулась вокруг оси, голубое платье с рюшами всколыхнулось, сделала реверанс.

– Ну, как, мне идёт?

– Очень идёт, ты и в самом деле на барышню похожа. Честно говоря, в гриме тебя и не узнать.

– Представляешь, когда-то они все так одевались. До сих пор ума не приложу, как они в те времена стирали всё это барахло. Сколько же порошка уходило.

– Тогда не было стирального порошка.

– Чем же они тогда стирали?

– Не знаю. Я не историк.

Ирка взяла со столика шляпку, надела на Милу.

– Жаль, что ты не можешь появиться в ней на улице. Уверена, за тобой бы тотчас образовался шлейф поклонников со Степановым во главе.

Улыбка незаметно сошла с лица Милы, она сняла шляпку, положила обратно на столик.

– Ты что-нибудь знаешь о нём?

– О Степанове?

– Да, о Дмитрии Васильевиче Степанове.

– Дмитрии Васильевиче… К чему такая помпезность? Ты же на днях с ним танцевала, и он на тебя смотрел слишком влюблёнными глазами.

– Можно подумать, ты ревнуешь.

Ира тяжело вздохнула:

– Мне же нельзя, у меня есть муж.

– От которого ты мечтаешь давно избавиться.

– Слушай, – поморщилась Ирина, – твои предположения ничего не дают. Мало ли что я тебе говорила под пьяную лавочку. Женщина в отчаянии ещё не то скажет. Морозов – неплохой человек, но он – настоящая тряпка, а не мужик. Ты пришла сюда, чтобы только узнать больше про Степанова?

– Нет, хотела посмотреть, как ты живёшь, чем дышишь. Ведь мы давно не виделись, в последний раз три года назад, когда я приезжала.

– Ошибаешься. В последний раз мы виделись три дня назад в школе.

– Это не в счёт.

Ирина села напротив зеркала, взяла стоявшую на полке помаду и начала красить губы, они стали яркими, вызывающими, вряд ли скромная дочка помещика Троекурова предпочла бы такой цвет. Мила отвлеклась.

– Я ничего о нём не знаю, и ты сама убедилась в этом. Я даже не знаю, что он до сих пор не женат. А зачем ты спрашиваешь о нём у меня?

– Просто так. Мне почему-то казалось, что ты виделась с ним, что вы общались.

Ирина оставила помаду в покое, принялась за тени.

– Когда кажется, нужно креститься.

– Не обижайся на меня, я из любопытства спросила. Есть во мне такая нехорошая черта.

Иринка откровенно посмотрела на подругу:

– Прости, но я сомневаюсь, что тобой движет простое любопытство, ты одинока, свободна, он тоже, значит, у этой длинной истории может быть продолжение. Разве не так?

– Давай поговорим о другом.

– Хорошо. Если тебе так неприятно я могу рассказать тебе о своей скучной серой жизни более подробно, но вряд ли это тебя заинтересует. Вижу по глазам, что не заинтересует.

В дверь высунулось лицо «Дубровского»:

– Ир, пойдём, Костик тебя требует, а то он скоро искры метать начнёт.

– Ах да, забыла тебя представить, это – мой партнёр по спектаклю, Миша.

«Дубровский» поклонился, очевидно, войдя снова в образ:

– Михаил Алексеевич Тихомиров.

– Мила Сергеевна Рыбакова.

– Ты сиди здесь, через пол часа я снова подойду, и мы с тобой чай попьём, а то и ко мне сходим. Сейчас как раз Славика дома нет, он только вечером придёт.

Мила осталась одна, взяла горстку журналов, начала листать, не вглядываясь практически ни в одно изображение. Это были старые прошлогодние номера «Vogue», «Playboy». Вдруг она остановилась на одной странице. На неё смотрела Надя с обложки сентябрьского номера «Плейбоя», улыбающееся лицо с зелёными глазами провинциальной красавицы. На ней было жёлтое платье с глубоким вырезом, оголявшим стройную грудь, в глубине на бархатистой матовой коже блестел крестик на золотой цепочке. Таких обложек с изображением близкой подруги Мила перевидела не один десяток, и в каждом изображении была какая-то неуловимая изюминка. В Москве её ценили, как ведущую фотомодель, ей прочили большое будущее, а известные киноманы уже строили планы насчёт приглашения Нади на главные роли в сериалах.

Мила с ужасом схватилась за голову: «Неужели я и в самом деле ревную?»

…

Она протянула заведующей красную книжку, в которой чёткими буквами было написано, что является следователем прокуратуры. Заведующая производила впечатление серьёзной женщины, ознакомилась с документом, протянула обратно его владелице.

– Чем могу помочь?

– Я знаю, что убитый Борисов часто посещал ваш интернат. Есть показания его жены, что он навещал какого-то мальчика, гулял с ним, приносил ему подарки.

– Да, в последнее время Николай Георгиевич приходил сюда.

– А к кому он приходил?

– К Владику Малых. Это и есть тот самый мальчик.

– Он большой.

– Шестой год нынче исполняется.

– Я могу ознакомиться с документами этого мальчика?

– Конечно, – сказала заведующая, – Подождите немного, – она набрала номер телефона, – Светочка, принеси из архива дело Малых. Да, срочно. Хорошо. Сейчас принесут, – произнесла заведующая интернатом, обратившись к Миле.

– У вас много детей?

– Пятьсот шестьдесят три.

– Они все сироты?

– Две трети из них отказники, поступают к нам из дома ребёнка, но матери у них есть, просто нет возможности растить. С нашим уровнем жизни это не каждой под силу, спрашивается, зачем тогда рожают. Кстати, у Вас есть дети?

– Нет.

Мила одела очки, прочла первые строки на истёршемся от времени листе бумаги, дело было нетолстым по сравнению с остальными, хранящимися в архивах. Прошло минут пятнадцать прежде чем она смогла составить общее представление. Мальчишка был полным сиротой, он поступил в интернат из дома ребёнка, куда его ещё совсем грудного привезли сотрудники социальной службы, потому что мать некую Светлану Малых нашли повешенную в комнате малогабаритной квартиры на втором этаже. Ребёнок три дня не получал грудного молока и был сильно истощён. На отдельной странице была приклеена фотография матери, очевидно, когда-то сделанная на паспорт или любой другой документ. Мила вгляделась в простодушное лицо женщины, на вид ей было не больше двадцати, закрыла дело.

– Я могу увидеть сейчас мальчика?

– Да, конечно. Только вряд ли он Вам что-то скажет.

– Вы знаете знакомых матери?

– Есть соседка, но она уже старая. Пять лет назад это она вызвала милицию после того, как забеспокоилась насчёт долгого отсутствия матери Владислава. Дверь пришлось взломать, сами понимаете.

– Разве у неё не было родственников, я имею в виду у матери?

– Она сама воспитывалась в интернате, родители умерли, точнее, произошёл несчастный случай, они погибли в авиакатастрофе ещё в советские времена, тогда это, правда, было редкостью, и тем не менее, это так. Есть брат, но он давно проживает в другом городе, занимается бизнесом, – Заведующая подошла к окну, взяла лейку и начала поливать герань, – Не удивляйтесь, откуда у меня такие подробные сведения, мы стараемся узнать больше о родных и близких наших воспитанников.

– Скажите, а за этими детьми приезжают родители?

– Бывает. Что же касается Владика, это никогда не произойдёт.

– Почему? Ведь у него же есть дядя. Разве он не может принять своего племянника?

Заведующая пожала плечами:

– Я не знаю, какие у них были отношения, но, по-моему, не очень родственные, да он и не интересовался судьбой сестры.

– Мне необходим адрес соседки.

– Улица Королёва, дом пятнадцать. Это недалеко отсюда в переулке.

Мила записала адрес в своём блокноте.

…Мальчик был занят лепкой из пластилина, не обращая никакого внимания на элегантную блондинку, которая наблюдала за каждым его движением. Пластилин был мягким оранжевым. Мила наклонилась над юным скульптором, ей вдруг показалось, что она уже где-то видела эти большие голубые глаза, только сейчас они смотрели как-то вдумчиво, серьёзно. «Нельзя так рано взрослеть», – почему-то подумалось ей.

– Что ты лепишь? – спросила Мила.

– Снежного человека.

– Ты знаешь, кто такой снежный человек?

Мальчик закивал.

– И где же он живёт?

Детская рука показала в сторону окна.

– В зимнем саду? – удивилась Мила, приняв позицию игры.

Мальчик замотал головой.

– Если нет, тогда где?

– В лесу.

– Ты боишься снежного человека?

Владик закивал.

– Он большой и страшный?

Кивок повторился.

– А к тебе сюда приходил такой большой большой дядя?

– Приходил.

– Он тебе что-то приносил?

– Да.

– Что?

– Конфеты разные, сладости.

– Ты любишь сладкое?

– Люблю.

– А что ещё ты любишь?

– Маму.

Мила встряхнула головой, провела ладонью по лбу, из оранжевой массы получалось туловище с мохнатыми руками. Дети склонны фантазировать даже то, что они никогда не видели. Владик вдруг оторвал голову существу, смял его, вновь получилась бесформенная масса.

– Почему ты это сделал?

– Он страшный и злой.

– Ты не любишь страшных и злых?

– Нет.

– Тебе бы хотелось снова увидеть того дядю?

Владик покачал головой.

– Значит, он тоже страшный и злой?

Мальчик кивнул.

Она совсем не заметила, как сзади к ним подошла воспитательница.

– Психолог говорит, что у Владика детский аутизм.

– Что это такое?

– Когда ребёнок как бы погружен в самого себя, словно он отгородил себя от внешнего мира, так ему легче приспособиться к нему.

– Это психическое заболевание?

– Не совсем, просто состояние психики, но если не уделять внимание, то может перерасти в депрессию. Вы знаете, таких людей много.

– Скажите, – Мила отошла в сторону, мельком посмотрела на занятого своим делом ребёнка, – если я правильно поняла, аутизм возникает в связи с каким-то пережитым в прошлом глубоким потрясением.

– Это так, но грудные дети ничего не запоминают, фиксированное запоминание начинает развиваться ближе к году.

Мила вновь наклонилась над мальчиком, порылась в сумке, достала шоколадку.

– Держи, это тебе. Я дарю тебе её от чистого сердца.

Владик без колебания взял сладость, спрятал её в кармане своей рубашки.

– Его здесь не обижают?

– С этим у нас полный порядок.

– Можно иногда я тоже буду приходить к нему? Знаете, я давно хотела иметь ребёнка, но как-то не получилось.

– Думаю, Нина Савельевна не будет возражать, да и мальчик вроде Вас воспринял.

– Откуда Вы знаете?

Воспитательница посмотрела на Милу.

– Женская интуиция.

Мила вновь обратилась к Владику:

– Давай вылепим вместе Мики Мауса.

– Давай.

…Дверь открыли не сразу, долго слышался лязг цепей, затем кто-то всматривался в дверной глазок и только после этого послышался глухой старческий голос:

– Кто там?

– Простите меня, я из прокуратуры, мне очень нужно поговорить с Вами.

Лязг цепей повторился только намного громче, чем в первый раз. В темноте подъезда Мила различила за едва открывшейся дверью сгорбленный силуэт, от которого исходило не менее громкое дыхание, словно от паровоза. Так обычно дышат пожилые люди. Старуха осмотрела Милу с ног до головы, ей стало немного не по себе от такого пристального взгляда.

– Документы покажи, – послышалось из двери.

Мила расстегнула сумочку, вытащила оттуда красную книжку, с которой она ни на миг не расставалась, потому что это был её настоящий пропуск, и без него она чувствовала себя словно без рук. Книжка произвела нужный эффект, старуха даже не стала читать, да и похоже она плохо видела.

– Вы не обижайтесь. Времена нынче такие, приходится не доверять. А то бывали случаи, когда грабители приходили, как в прошлом голу на четвёртом этаже у Голубевых. По башке чем-то стукнули, а пока она очухивалась, они вынесли из квартиры последние ценности.

– Я не обижаюсь. Мне нужно просто Вам кое-какие вопросы задать.

– Задавайте, – старуха сняла цепочку с крючка и открыла дверь шире, – Да Вы проходите, не стесняйтесь, не на пороге же стоять среди этой темноты. Лампочку до сих пор в подъезде ввернуть не могут, тут и шею сломать сущий пустяк.

Мила прошла в не менее тёмную прихожую, разулась, села на стул, куда указала ей хозяйка квартиры.

– Вас зовут Вера Алексеевна, а Ваш адрес мне дала заведующая интернатом для детей-сиротов.

– Так Вы насчёт Владика пришли?

– Значит, я не первая, кто интересуется этим мальчиком?

– Приходил уже один солидный такой человек лысый. На модной машине приезжал. Ну его потом грохнули, везде газеты писали, да вот на днях.

– Борисов?

– Ну, да, кажется, его фамилия была Борисов. Не могла понять, что его сюда привело.

– Он же является отцом этого мальчика.

– Нет, только не он.

Мила оторвалась от своего блокнота.

– Не он? Тогда кто?

– Тот вроде моложе был и интересный такой. Ну да уже столько лет прошло с тех пор, разве сейчас всё вспомнишь?

– Значит, его мать встречалась с каким-то мужчиной?

– Да, он часто приходил сюда. Светочка-то была спокойной девочкой, училась хорошо, интересовалась живописью, мечтала стать художницей и выставляться в крупных городах, иногда она и мне кое-какие поделки дарила на юбилеи, да на праздники разные. Вот посмотрите сюда.

Старуха показала на стену, где висела картина с изображением горного пейзажа.

– Это её работа.

– Красиво, – восхищённо ответила Мила, – Немного необычно, – ей вспомнился Владик, занятый лепкой, – Насколько мне известно, она жила одна после того, как родители попали в авиакатастрофу.

– Бедняжка. Ей было тогда десять лет, я часто навещала её в интернате, даже выхлопотала квартиру после родителей за ней сохранить, а когда Света вернулась из интерната я ей почти как родная бабушка стала. Молодость, сами понимаете, буйное время, хочется острых ощущений. Потом она стала допоздна задерживаться на танцульках, приводила гостей, у них музыка всегда гудела. Я часто видела её с каким-то парнем, довольно симпатичным, он у неё оставался. А однажды она приходит ко мне вся в слезах и говорит, что беременна. И я вместе с ней заревела, уговорила, чтобы не делала аборт, а то вообще потом никогда детей иметь не сможет, а ей тогда только восемнадцать стукнуло, на носу окончание школы. Ну, в общем, родила мальчика, а этот хахаль больше здесь не появлялся. Порезвился и бросил. Вот так бывает.

– Неужели Вы не запомнили, как он выглядел?

– Нет, дорогая. Память у меня уже не та. Вроде парень, как парень, да я его близко-то не видела, всё издали, не люблю в чью-то жизнь залезать. Всегда такой была, и войну прошла, и блокаду.

– Вы тоже одиноки?

– Муж погиб под Сталинградом в сорок четвёртом. Больше замуж выйти так и не решилась, всё казалось память его предаю. Вот так и прожила, пора уж помирать.

– Это Вы в тот день вызвали милицию?

– Я. Три дня около её квартиры ходила, стучалась. Никто не открывал, бывало ухо к дверям приложу и вслушиваюсь, не раздастся ли шорох какой. Тихо было. Ну я и решилась на третий день позвонить в милицию, дескать, подозрительно. Приехали, дверь взломали, шум на весь подъезд стоял. До сих пор вижу её повешенную, а рядом грудной ребёнок в пелёнках уже не плачет, а хрипит от голода. Жутко.

– Вы уверены, что это было самоубийство?

– Конечно. Ведь никого не было рядом с ней, и окна, и двери закрыты, не мог же убийца в воздухе раствориться.

– К такому шагу её вполне могли подтолкнуть. Одинокая женщина в пустой квартире легко поддаётся разного рода внушениям. Неужели до этого дня она ни с кем не общалась?

– Вроде общалась. Да разве удержишь в памяти всех знакомых. Как Света с тем парнем связалась, к ней многие ходить стали. Я, конечно, говорила с ней, вразумляла, но всё без толку.

– И всё-таки, с кем она могла общаться?

Вера Алексеевна пожала плечами, задумалась.

– Была какая-то девушка её ровесница или чуть старше. Волосы тёмные, почти чёрные, глаза такие бегающие, одевалась ярко, вела себя вызывающе. Сразу видно, палец в рот не клади, откусит. Только Света простая была, не замечала этого. Не нравилась мне эта её подруга.

– Квартира сейчас брату принадлежит?

– Нет, её купили почти сразу же после похорон.

– Вам не известно, кто покупатель?

– Откуда ж я знаю?

– Простите, я попробую познакомиться с новыми хозяевами.

Мила вышла на площадку и, подойдя к двери напротив, несколько раз нажала на звонок.

– Напрасно, – сказала Вера Алексеевна, – Здесь редко появляются, лишь иногда по вечерам, когда я уже ложусь спать.

– Вы не интересовались этими людьми?

– Нет. Не к чему.

– Извините, на этом всё. Если Вы вдруг что-нибудь узнаете, прошу звоните по этому телефону, – она протянула визитную карточку.

– Хорошо. Обязательно позвоню.

…Денисов сбросил пепел, который угодил мимо пепельницы и оказался грязным пятном на столе.

– Артём, сколько раз тебе говорила, не курить за столом. Мне всегда приходится убирать за тобой.

Мила вытерла тряпкой пятно, положила её обратно на полку. Полка была уставлена книгами, среди которых особенно выделялась одна с надписью на синей обложке: «Уголовный кодекс Российской Федерации». Она часто заглядывала туда, хотя память опытного следователя и так успешно зафиксировала основные моменты, с ними приходилось сталкиваться почти каждый день.

Денисов поморщился, виновато посмотрел на Милу:

– Не обижайся, больше не буду испытывать твоего терпения.

– Отлично. Именно это я и хотела услышать от тебя. А где Хоботов?

– Сейчас будет. Он тут по делу зашёл.

– Разве могут быть дела выше своих служебных обязанностей? – шутливым тоном спросила Мила.

– Разумеется, нет, товарищ майор.

– Ладно, что там насчёт списка телефонов?

Денисов разочарованно прищёлкнул:

– Глухо, как в танке.

– То есть?

– Какой-то Иванов Самуил Дмитриевич. Все архивы перерыл, нет такого.

– Как нет? Так не бывает.

Денисов назидательно проговорил:

– Запомни, в этой стране может быть всё.

– Согласна. Но всё равно, он же не выплыл из воздуха.

– Да вот, похоже, выплыл.

– Не понимаю. Не мне же тебя, опытного оперуполномоченного по особо важным делам, учить. Обратись в паспортно-визовую службу.

– Обращался уже.

– Ну и что?

– Да ничего. Приехал откуда-то с севера с Мурманска, где работал инженером на химическом заводе. А там его след простыл, никто в помине никакого Иванова Самуила Дмитриевича не знает. Ясно дело, паспорт поддельный.

– Как пропустили?

– Это уж не наша вина. Заплатил кому-то хороший куш. Разве сейчас найдёшь кому? Здесь взяточник на взяточнике сидит и взяточником погоняет. Были и другие звонки, я выяснил, там всё нормально, но они носили, в основном, разовый характер.

– Рыбка из проруби сама выплывет, – пробормотала Мила.

– Ты о чём?

– Так, не обращай внимания. У меня к тебе ещё дело есть.

Денисов вытащил из конфетницы одну конфету, раскрыл фантик, засунул в рот, эти конфеты оставались ещё с прошлого раза, когда они отмечали его награждение и повышение по службе, иногда к ним прикладывалась и Мила, но они стояли здесь больше для вида, чем по истинной надобности.

– Валяйте, товарищ майор.

– Узнай в агентстве по недвижимости, а, может, и по своим каналам, кто является покупателем квартиры в доме пятнадцать по улице Королёва. Квартира номер тридцать девять.

– Это имеет какое-то отношение к делу Борисова?

– И да и нет.

– Что ты этим хочешь сказать?

– То, что Борисов часто со слов жены навещал в интернате одного мальчика, мать которого покончила жизнь самоубийством как раз в этой самой квартире.

– Ну и что? Какое это имеет значение? Знаешь, сколько таких самоубийц и несчастных жертв жизненных обстоятельств по всей стране?

Мила серьёзно посмотрела на своего напарника. Вроде, парень простой, а любит до всего докапываться, вовсе неплохая черта для работника прокуратуры. Однако пускаться в длительные объяснения она не любила, потому что это могло её саму сбить со следа.

– Артём, давай не будем сейчас разводить дебаты, у нас ещё есть время, чтобы поспорить насчёт версий и тому подобной чепухи. Чувствую я, что этот маленький эпизод имеет большое значение, это вроде как зацепка, которая в итоге что-то может дать.

Денисов встал:

– О кей, пойду разыщу Хоботова. Хватит ему отлынивать. Кстати, это правда, что у тебя скоро день рождения?

– Напрашиваешься?

– Да нет. Просто узнаю, скромно надеясь на то, что ты пригласишь меня, как хорошего коллегу по работе.