Данил Васильевич Казаков
Пожар в Терешатах

– А моя Леночка в десятый класс перешла. Окончит школу, на медсестру думает учиться. Нам с тобой уколы будет ставить, чтобы до ста лет дожили.

– До ста-то не получится, ведь всё уже болит. Утром встать тяжело, вечером уснуть не могу, всё вспоминаю прошлые годы. Вот мне бы только ребёнка от Федота дождаться и пора потом к маме с папой. Его Аня уже беременная ходит, скоро должна родить.

– Не торопись, в своё время все там будем. Аня родит, то ребёнок и мне тоже внуком будет, только двоюродным или троюродным, как то так кажется.

– Да, если я вышла за твоего брата, а ты сестра моего мужа, то значит, мы с тобой родственники.

И ведут тихий, иногда несвязный и неспешный разговор старушки обо всём и ни о чём. Они с полуслова, с полу взгляда понимают друг друга. И нет такой силы, которая могла бы их разъединить, кроме смерти

Посадка огородов

Через неделю колхозники садили картошку. Для городского уха это пустая информация, а сельский житель непременно вспомнит источающий солнечным светом тёплый летний денёк. Вспомнит радостное оживление, весёлый порхающий разговор, чисто одетых мужиков и баб, их дружелюбие друг к другу, беготня ребятни, вдруг сделавшихся послушными, желающими помочь. Посадка картошки – залог сытости, а значит мира в семье, уюта в доме, продолжения жизни. В Терешатах табором переходили с одного огорода на другой, особо не разбираясь кто кому больше помог или вообще не приходил ли помогать. Права оказалась Катерина: хоть бы она и ни кому не помогла, то ей бы всё ровно посадили картошку. Но пьяная думала одно, а трезвая рассуждала по-другому. Тоже спешила и ведро с картошкой поднести, и самой накормить помощников лучше.

За три дня, пока высаживали картошку, довелось Катерине повидаться со многими деревенскими. Пришла к Самойловым помогать и увидела там маленького Василька. Кажется, недавно Дуня принесла его из роддома, по глубокому снегу тащила его домой. Игнат – машинист дал долгий гудок на все Терешата, чтоб прибытие нового жителя деревни заметили и запомнили. А сейчас удивилась Катерина: трёхлетняя кроха несёт садить картошку. По неровной пашне ковыляет на коротких ножках, в каждом кулачке по картошке зажато. Отмахивается от прилипчивых мух и кладёт, а не кидает картошку в указанное бабушкой, место. Хватает терпения у Аксиньи учить внука, сама бы в три раза быстрей сделала. Нинку Семёниху (по мужу) тоже повидала. Растолстела она за зиму, а болтает всё так же много. Несёт картошку и говорит, сажает картошку и снова говорит.

– Альма опять щенят принесла, – жалуется она, – оттащила сосунков в ближайший ельник. Собака следом же за мной обратно их притащила. Один всё же подох. Я обратно их подальше оттащила, до болота не поленилась дойти. Так Витька мой проследил и одного приволок обратно.

Не смотря на полноту Нинка, активно двигается, показывая действием и мимикой, как она в первый раз увидела щенят. Тут Нинка широко раскрывает глаза и разводит в стороны руки. Потом терпеливо тащила щенят в лес: тут Нинка склоняется и часто перебирает ногами. Вот бросила щенят в лужу – рывок рукой. Торопливо, уже распрямившись, она возвращается домой и снова видит щенят у будки. Нинка в изумлении хлопает себя по коленям, хватается за голову, снова перебирает ногами, изображая бег, и снова удивляется, заметив щенка дома.

– Оставила, – смиряется Нинка и машет рукой в сторону сына, – пусть Витька забавляется. А, если не убирать их, – оправдывать свои действия, – то куда потом с ними, когда вырастут, не прокормить.

Витька, белоголовый мальчуган, не сидит около будки, а желая заслужить одобрения родителей, он носится по огороду, помогая взрослым. Семён на болтовню жены не отзывается, ему хватает забот с лошадью. Та машет хвостом, отгоняя докучливых мух и слепней. Трясёт гривой, мотает головой. Крутые бока её мокры от пота, ноги дрожат от усталости, лиловые глаза сердито косят.

– Ннно! – кричит Семён, – нно! Шевелись, потом отдохнёшь. Он натужно налегает на плуг, пытаясь помочь лошади. Светлая рубашка прилипла к спине, под подмышками расплылись тёмные пятна. Семён пашет уже пятый огород и на сегодняшний день последний. Светлые волосы прилипли ко лбу, пот заливает глаза, ноги заплетаются, но он смотрит лишь, чтобы ровнее легла борозда, не осудили бы люди за плохую работу. Он оттирает рукой пот, взбадриваясь, встряхивает голову, упрямо сживает тонкие губы и громко кричит. – Ннно! Пошла, милая, потом отдохнёшь! Бабы низко склоняются над бороздой, сажая картошку. В будке ласкает своего щенка рыжая Альма, тонкая цепь её тонко позвякивает. Посадил хозяин на цепь, чтоб не бегала больше, щенят не таскала. На голубом небе оранжевым шариком катится солнце. В тёплой пыли пурхаются куры, серая кошка лениво растянулась у колодца.

Подивилась и порадовалась Катерина на свою старшую подругу Марфу. Лицо у Марфы стянуто сухой кожей. Бледно голубые глаза теряются в морщинистых веках, сизый крупный нос пронизан красными прожилками. Седые, поредевшие волосы заколоты гребёнкой, спрятаны под белый платок. Сухие тонкие губы редко улыбаются, лишь в глазах мелькнёт иной раз удивление, оживление, но тут же забота строжит их. У Марфы два сына, две снохи, два женатых внука, и все ходят у неё в подчинении. Живут они не вместе, на три дома, да только в любое время может Марфа зайти к младшему сыну Ивану, посмотреть, что там его Вера посадила, как ухаживает за огородом? Веру она считает русской красавицей. Марфе нравится её белая кожа, длинные косы, голубые глаза и полная фигура. В тайне она даже немного побаивается снохи. Та всё время неопределённо улыбается, на редкие вопросы свекрови отвечает коротко. Удивляется Марфа чем её сын смог завлечь Веру. Тот много работает, но много и выпивает. Растут у супругов две девочки-погодки – Валя и Галя. Может и к старшему сыну зайти, к Петру, проверить, как его молодушки, Галя и Зина, уладят между собой. Как жена, Таисья управляется с ними? Не постесняется и в кастрюли заглянет – вкусно ли сварено? Хорошо ли молодушки кормят её внуков, Пашку и Егора? Мужиков нужно сытно кормить. Пашка валит лес, Егор пасёт овец, у обоих мужиков тяжёлая работа, не из лёгких. Таисья худощавая, высокая, с крупными веснушками вокруг маленького носа. На молодушек она не жалуется, держит их в строгости и во всём советуется со свекровью. Так Марфа знает, что все деньги обе молодушки отдают ей, она ими распоряжается. А то наберут в магазине что попало, ничего на чёрный день не оставят. У Оли есть и платья и украшения, бусы, брошки, колечки у неё родители в леспромхозе работают, деньги имеются. А у Зины нет ничего. Она взята из деревни Тимофеевской, а там даже света до сих пор не провели. Она и простой ленточке будет рада. Чувствуется, что Таисья говорит о Гале с гордостью, нравится ей, что сын выбрал невесту из посёлка. Они хоть на ступеньку, а по социальной лестнице стоят выше колхозников: имеют паспорта и стабильную зарплату. Но следить нужно за обеими невестками, дай им волю – изведут деньги на что попало, купят ерунду какую-нибудь. А ведь строиться придётся, в одном доме двум семьям жить тесно. А когда дети пойдут. Зина, кажется, уже беременна. Марфа во всём согласна с Таисией. Она даже подсказала, где прятать деньги – на печке, в старом валенке, который служит Таисьи вместо подушки. Порадовалась Катерина и встрече с Клавдией. Клавдия, бывшая невеста её младшего сына, Димки. Ждала Клавдия жениха всю войну, ждала долго после войны. Уже на исходе бабьих лет родила она мальчика, назвала сына Димкой, в честь своего любимого парня. Гадали бабы – кто отец? Косились на своих мужиков, пристально вглядывались в черты лица мальчика – на кого он похож? А походил маленький Димка на погибшего Дмитрия. Каким то чудом принял черты лица любимого человека своей матери. Те же русые волосы, голубые глаза. Та же родинка на правой щеке, тот же широкой лоб и серьёзный взгляд из-под лохматых бровей. Так же резво бегает, примечала Катерина, звонко кричит, носит камешки в кармане, как и любил подбирать их её сын. Может, мистика тут и не причём. Многие в деревне у них русоволосые и голубоглазые. Все мальчики резво бегают, громко кричат и носят камешки в кармане, а родинок у маленького Димки много, не только на правой щеке. Всё же хочется Катерине чаще видеть Димку, прижать его к себе, погладить его мягкие волосы, угостить конфеткой. Хочется Катерине считать его своим внуком, ведь настоящий внук от её сына тоже был бы похож на этого Димку, ведь и его также родила бы Клавдия.

– Как живёшь? – жалеет Катерина Клавдю, – тяжело, наверно? Белый платок подвязан низко на лоб, серенькая ситцевая юбка много ниже колен, в старые галоши обуты босые ноги. У мальчика рубашка из такой же серой материи, коротковата не много, поредел ситец, на локтях скоро дырки появятся. – Ничего, мама, – шепчет Клавдя, – я хорошо живу, сын у меня.

Сын есть, и все тяжести переносимы, да и председатель колхоза заботится о вдовах. Клавдя, пусть и не вдова, а всё ровно одинока. Сергей Фёдорович особо наказывает помогать и ей, и сыну Самойловой Дуси, которая тоже родила без мужа.

– Тоже наш, – рассуждает здраво, – Димка, наш ребёнок, деревенский. Сейчас Катерина угостила Димку конфетами, целую горсть насыпала в ладонь мальчику и попросила не смело.

– Посиди со мной. Соскучилась я по тебе, всю зиму и весну не видела. Подрос немного, вытянулся. Димка, задобренный сладостью, присел рядом на толстом обрубке бревна, на мгновение прижался к тёплому боку старушки. Но быстро сжался в комочек, словно воробушек, готовый в любое мгновение упорхнуть от не приятного соседства. Он – мальчик, а она – старуха. Он только начинает жить, а она свою жизнь заканчивает. Сколько лет на земле они проживут вместе? Как всё старое тянется к молодому, так и Катерина погладила мягкие волосы мальчика, провела рукой по узкой спине и отпустила.

– Иди, бегай, а мне пора помогать, хоть ведро картошки нагребу. На другой день с утра садила картошку и председателю, скучно на огороде председателя. Пусть и свой, деревенский, а всё же начальство. Семён натужно кричит на лошадь, стремясь быстрее вспахать огород. Бабы пугливо оглядывается, боясь что-либо сделать не так. Мужики тоже молчат, смущаются: ни кто ногой сильно не топнет, ни матерком необидным не ободрит. Председательша, Зоя, или Сергиха, по мужу, по деревенски, чисто одетая, в новые сапожки, в новое цветное красное платье, в цветастом белом платке выглядит нарядней среди баб. Сергей Фёдорович одет, хоть и не как на совещание в район, а всё же в белой рубашке, в не мятых чистых брюках. Зоя следит за мужем, следит за собой и не хочет опускаться «до простого народа». В деревне их уважают, но своими не считают, сторонятся. За столом у председателя помощники сидят самое короткое время. Выпив рюмку и стащив с тарелки что либо на закуску, они пускаются наутёк, на улицу – там им свободнее и спокойнее. Хозяйка пытается удержать помощников, угостить их получше, но это так, из вежливости, «для прилику» как справедливо считают деревенские. Зоя считает свою жизнь, отданной этим людям. Из за них она вынуждена жить в такой глуши. Их робость определятся ею, как знак уважение, не желанием утруждать собой занятую хозяйку. Сергей Фёдорович тоже не прочь спровадить быстрее мужиков. Он опасается их не приятных вопросов и просьб. То Марфин Егор вновь станет просить отпустить его в леспромхоз: брат там работает, а ему почему нельзя? почему нельзя? почему нельзя? Не понимает, глупый, что всех председатель отпустить не может, кто же будет в колхозе работать, страну кормить? И работают они с женой через день, успевают и сена заготовить, и в огороде поработать, грибов-ягод насобирать. А то Иван попросит клеверный лужок отдать ему. Лужок дальний, у болота, вывозить с него сена трудно, да и наберётся там копёшки две всего. Скосил бы тихонько, чтоб ни кто не знал, не видел, не смущал бы совесть председателеву. Так нет, надо прилюдно попросить, чтобы лужок этот ему выделили, как лучшему старшему колхознику – отличили. А то о паспортах спросят: почему им паспорта не дают? Зачем им, спрашивается, паспорта? В посёлок и без них съездить можно, а куда подальше придётся, то председатель выпишет им справку. Это всё Хрущёв на своей речью на съезде заволновал народ. Решили колхозники, что и у них должно быть больше прав, раз осудили самого главного, мудрого, который, хоть иной раз и перегибал палку, но дисциплину умел держать. Сергей Фёдорович добрый и заботливый председатель, умелый хозяин, но он чётко различает понятия: народ и начальство. Он – начальство, а все, кто ниже его – народ. Пусть умный, работящий, честный, смелый, а всё же народ, нуждающийся в руководстве. По вечерам играла гармошка. Вдоль по главной улице важно вышагивал Федот, весёлый, женатый парень. Жена его, Аня, беременная с большим животом, ходить по улице стесняется. Хоровод девушек крутится вокруг гармониста, приплясывают, притоптывают, поют частушки. Громко пропела Маша.

– Гармониста любить – надо чисто ходить, надо краситься, румянится и брови наводить. Его брат Федот, отобрал гармошку, буркнул сердито: иди, тебя Анька ждёт.

Федот хмурится, подходит к жене. Сердитые соседи стояли на улице, осуждающе смотрели на него. Девушки отправились в клуб. Голубоглазый, крепко сбитый крепыш Федот нравился им, но не настолько, чтобы из-за него не спать по ночам, отбивать у жены.

Ненастье и жара

Посадили картошку, а потом три дня моросил дождь. Мелкая изморозь сеяла с утра до вечера, приглушая все звуки, размывая все краски. Уныло стоят у домов черёмухи рябины, стекает по их листве влага, смывает увядшие лепестки цветов. Белыми точками пятнают они сырую землю, теряются в мокрой траве, смешиваются с грязью, плавают в широких глубоких лужах. Лениво пропоют утром петухи, прокудахтают днём куры, излает иной раз заполошно собачонка, серой тенью пролетит ворона, встрепенутся воробышки на берёзе, грачи дружной стаей взметнутся в небо, промычит стадо коров, позвякивая колокольчиками, пронесётся на свои полянки отара овец. И снова тишина окутывает деревню, пока не прогудит машинист Игнат, проезжая мимо, не проскрипит «журавль» у колодца, не пробегут ребятишки. Притихла деревня, дремлет под шум дождя. Пусто на лугах, мокнет трава. Где-то вблизи Чёрной речки лесорубы валят жёлтые сосны. Они с шумом падают, подминая собой мелкий кустарник, траву. Отскакивают тогда от них мужики, опасаясь верхушки и комля, который подскакивая вверх, тоже может серьёзно пришибить. Тлеет костерок, пахнет смолой и мясным варевом. Фуфайки у мужиков отсырели, рукавицы (вачеги) мокрые, в сапогах хлюпает вода.

– Ничего, – подбадривают они друг друга, – зато мошкары нет. По Лузуковским полянкам, по другую сторону деревни, вблизи пруда бродит отара овец. Серые овцы, серый дождик, в серых длинных плащах бредут за ними Егор и Галя. Они с надеждой поглядывают в сторону деревни. Ждут, когда же им другая невестка, Зина принесёт обед. В деревне дымятся трубы, бабы топят печи и пекут пироги: пока затишье в работе, то можно порадовать домашних чем ни будь вкусненьким. Молчит лемех на столбе, ни кого не созывает он пока на работу. Прозрачные капли стекают по его гладкой поверхности на землю. Катерина напекла блинков, мачет их в топлёное масло – вкусно. Смотрит на фотографии мужа и сыновей. Тепло ей, сытно и ничего не угрожает, а как им то пришлось? Монотонно тикают часы, трётся о ноги ласковый кот, по радио поёт Русланова. Хорошо Катерине, не грустно.

Не скучает и Катя. Она вяжет носки своей внучке Леночке. Сейчас лето, а наступит зима, и будет внучка её ходить в тёплых носках, не замёрзнет в зимние холода. Маленький Вася на полу строит из маленьких плашек и щепок домик. К дому он прилепил сени, двор, маленькой щепочкой обозначил колодец.

– Огород тоже надо, – напоминает Аксинья, – как же ты без огорода жить будешь? Картошку некуда будет садить, скотину нечем будет кормить. Мальчик хмурится, на огород щепок не хватает. Он находит старый веник, растрясает его и планирует себе огород, от стола до печки.

Витька забавляется щенком, гладит его по мягкой шёрстке, смотрит, как тот неуклюже пытается ходить, ещё скулит, а не гавкает. Альма облизывает его, ревниво смотрит на мальчика. Витька пытается подобрать ему имя и решает назвать неуклюжего щенка Мухтаром, как в кино. Будет с ним ходить на охоту, ну, когда оба они подрастут.

Вовка с Валькой смотрят телевизор. Им всё ровно что смотреть, всё интересно, лишь бы картинки двигались, звук был, песни так песни, кино тоже интересно посмотреть. Кино показывают и в клубе, да редко. И туда идти надо, платить надо. А дома тепло, ни кто не мешает, лишь соседи иной раз просятся.

Аня скучает одна, смотрят, как по оконному стеклу стекают капли дождя. Где-то в лесу валит сосны её Федот. Федот чистит у коровы, а Ефросинья ушла за водой. Продавщица Ольга лежит на мягкой постели. Ребятня её, забравшись на широкую печь, играют одной машинкой. Мира, как всегда, не хватает. Обиженный Ванька мечтает быстрей вырасти и купить настоящую машину, даже две машины, много машин. Мать шикает на расшалившихся сыновей и мечтает, как она скоро родит, установится хорошая погода, и они заготовят много сена.

Сергей Фёдорович тоже мечтал о хорошей погоде. Но намечал, что приедет его сын Максим и поможет им накосить на корову. А ещё он думал, как уговорить районное начальство не начинать рано сенокос: пусть трава подрастёт, обсеменится. А Савелий мечтал о персональной пенсии. Сколько лет он старается на благо общества, его заслуги должны заметить. Он даже от своего личного семейного счастья отказался, всё проводит в гущу народа постановления партии, неужели не заслужил? А всё же больше радовала его мысль об не учтённых посевах за Чёрной речкой. Будет чем выполнять план по хлебосдаче. Снова выглянуло солнце, распрямило свои лучи над промокшей, озябшей землёй. Потеплело. Зацвели разнотравьем Лазаневские поля: белеет ромашка, желтеет лютик, болиголов, сиреневыми пятнами пестреет герань и мышиный горошек. Вблизи болота густыми охапками цветёт клевер. Стебель у него твёрдый, сохнет долго, а трава для скота самая питательная. На конной косилке валит травы Иван. Бабы косами подкашивают у кустов, по углам, там, где не достать траву косилкой. Густо по пригоркам поспела земляника и повяла. Жара наступила. Белёсое, словно выгоревшее небо, будто туманом укрыло солнце. Дремота напала на мир. Притихли птицы, укрылись в конурах собаки, коровы бредут на пастбище тихо, не гремят колокольчиками. Мечутся в поисках травы овцы. Деревья стоят тихо, словно изваяния в знойном мареве. Трава под косой жёстко шуршит, наполовину высохшая. – Утром выкосили – вечером греби, – радуются бабы.

Выкашивали и сгребали, а духота не проходила. Мелкое крошево из семян и сухих листьев пылилась на дороге, смягчая ход телег. От брёвен исходил жар. Пруд сильно обмелел, старая ива, растущая на берегу его, сейчас склонялась не над водой, а над прибрежным, мелким песком. Из пруда брали воду на полив, приберегая воду в колодцах для себя. Часто в вёдра попадались головастики, на гряде они суматошно извивались, соприкасаясь с жёсткой, горячей землёй. Земля потрескалась, глубокие щели избороздили поле ржи, мелкими морщинками покрылись улицы, серой щетиной покрылись луга. Белёсое небо с утра накалено, картошка вся высохла, лук пожелтел. – Зато пелёнки сушить легко, – радовались не давно родившие Ольга и Аня, – вынесешь на улицу, повесишь на ограду, а через минуту они уже сухие.

Альма лежит, язык высунула, слабенький щенок приткнулся рядом. Витька, тайком от родителей, таскает ему молока.

На улице жарко и в доме от жары не спасёшься. Картошку скотине всё ровно надо варить, себе обед приготовить, хлеб испечь. Федот первым догадался вынести железную печь на улицу. Следом за ним и другие вытащили печки, готовят еду на виду у всей деревни. Ребятишкам не обычно это, а потому и радостно. Они до черноты загорели и, это тоже радует их. Мешают им только не удобные шляпы из газеты, которые их заставляют носить родители.

Пожар

Далеко на западной стороне внезапно потемнело небо, лёгкий ветерок прошёлся по верхушкам деревьев, встревожились птицы. Федот, приставив ладонь к глазам, всматривался вдаль, ждал грозы. Мужики перекуривали, сидя в тени мелкого ельника. Рядом вывернут пласт тёмной земли – для костра. Медленно тлеют смолистые сосновые ветки, в горячей золе затаились крупные картофелины. Дым от костра отпугивает докучливых комаров. Широкие рубашки лесорубов не стесняют их движений. В нечесаных волосах застряли мелкие обломки сучьев, зелёных иголок сосен. Жара сковывает их движения, вяжет слова.

– Мы, словно на юге живём, – удивляется Павел, доставая обугленную картошку из костра. Боясь обжечься, он перекатывает её с руки на руку, пока ладони его не привыкают к горячему теплу. Картошка почти сгорела. Она вся чёрная, лишь в самой серёдке её белела рассыпчатая мякоть.

– Не ту взял, надо с краю, – усмехается Николай. Он подхватывает картошку с окраины костра, ловко перекатывает её с руки на руку, осыпая пепел, затем трёт о штаны, очищая кожуру. И картошка уже не чёрная, а бледно-розовая с аппетитно хрустящей корочкой. – И я так могу, – не уступает Павел. Он выискивает картошку не совсем чёрную, тоже трёт её о ткань, показывая розовую поверхность, с аппетитом ест. Всё же ему не совсем повезло – картошка внутри оказалась сыроватой. Улучив минутку, он незаметно выплёвывает огрызок.

– Жара, спасенья нет, – жалуется, присаживаясь, Федот. Он тоже выбирает себе картошку, не торопясь, очищает её, словно варёное яйцо, бросает очистки обратно в костёр. Пахнет смолой, дымом, едким мужским потом. Лесорубы скинули сапоги. Полой рубахи вытирают пот с лица.

– Хорошо бы сейчас грозу, – мечтают они, – а то трава повяла, картошка вся посохла.

– Попить бы, да вода противная, тёплая, после неё ещё сильнее пить захочется. Они всё же берут зелёный бидон, стоящий вдали от костра, под колючими ветками ёлок, пускают по кругу. Вода тёплая, с привкусом тины, льётся мимо, смачивая рубаху. Тишину прорезает отдалённый гул самолёта, вершины сосен треплет ветер. Загомонили птицы, полетели в сторону деревни. Серый заяц вынырнул из-под высокой сосны, поскакал вслед за птицами. Рыжий лисий хвост мелькнул между ёлками. Колючий ёжик скатился с кочки, не таясь, запетлял по узкой тропинке. Мужики оживились, перестали пить, посмотрели вслед лисе, гикнули зайцу. Николай схватил портянку, кинулся вслед за ёжиком, хотел поймать его для своих сыновей. Внезапный сильный гул, словно множество самолётов пролетело, остановил его движение. Он так и замер с портянкой в протянутой руке. Что это? Ни кто не знал. Они недоумённо смотрели друг на друга, оглядывались по сторонам. Проскакал ещё один заяц, птицы полетели чаще. Прошуршал за кустами шиповника серый волк, вслед за ним метнулся лось. С высоких сосен посыпались мелкие веточки, слетели шишки, сильней запахло дымом, потемнело. Они вспомнили, что когда-то, кто-то давно им говорил, они слышали, предполагали, догадывались о пожарах в тайге. Тогда, спасаясь, бежит каждый зверь и летит птица, спасаясь от пожара. Тогда ветер, дым, тогда жарко. Тогда очень жарко, как сейчас. Неужели и сейчас!?

– Пожар! – Первым догадался Федот и бросился бежать. Мужики подхватили свои сапоги и кинулись вслед за ним. Вспыхнул ельник, под которым они отдыхали, загорелся мох под ногами. Яркой свечкой вспыхнула сосна, которую они сейчас собирались пилить.

– Бежим! – кричал, оглядываясь, Федот, кидаясь прямо через кусты. Под ноги ему попадали твёрдые шишки, острые сучья и мягкая горячая хвоя. Бежали мужики, задыхались, быстро побросав свои сапоги, хватались руками за колючие кусты, за ускользающие ветки деревьев. Спотыкались, падали и снова бежали вслед за Федотом. Он указывал им путь, а ему указывали путь птицы, густо летевшие над головой. Шмыгали из под ног зайцы, их обгоняли шустрые лисы. Обгонял и огонь. Уже впереди их вспыхивали ёлочки, они словно взрывались изнутри. Огоньки пламени перекатывались по мху, вскакивали на высокие травы, на кочки, мгновенно обугливая их. Мужики шарахались от чёрных кочек, сторонились горящей травы. Всё труднее найти место ноге, чтобы ступить и не обжечься.       Мужики задыхались в густеющем дыму, прижимали руки к груди, стремясь успокоить гулко стучащее сердце. Слезились от дыма глаза, широко открывался рот, прерывисто хватая горячий воздух. Об острые сучья порвались рубахи, руки в ссадинах и царапинах. Мимо них прошмыгнул заяц с обгоревшими ушами. Лиса с разбега наткнулась о сосну, и на ней мгновенно загорелся мех. Лиса завыла, закрутилась на месте, обогнали её мужики. За их спинами поднимался вал огня, вспучиваясь, наливаясь краснотой, истекая жаром и дымом. Уже далеко впереди мужиков загорались ёлочки, сосны, стелился огонь по траве. Они всё глубже утопали в тылу пожара. Падающие горящие ветки преграждают им путь. Калёная шишка свалилась на голову Федота. Перед Пашкой, преграждая ему путь, вспыхнула трава. Он метнулся в сторону, но тут на спину ему повалился тяжёлый сук дерева. Прилип к волосам Николая горящий листок. Рубаха и штаны его мгновенно вспыхнули, снять которые ему уже не хватило сил. Вал огня достигал жуткой высоты. Он слизывал с неба даже высоко летящих птиц, жадно поглощая всё новые деревья, кустарники, травы. Он настигал, убегающих от него зверей и людей. Чем больше он ел, тем сильнее становился. Пожар не щадил ни кого и ничего. Он угрожающе двигался к деревне, ничто не могло послужить ему преградой.