Данил Лис
Пункт назначения

Удовольствие относительно.

Чем сильнее мучение, тем больше

восторг от исцеления!

Вот черт…

Почему опять такой яркий свет? Ну неужели нельзя было сделать так, чтобы яркость ламп увеличивалась постепенно, когда я вхожу в отсек? Хоть иногда, но они могли бы к нам прислушиваться. Делают все, словно лучше всех знают, как надо, а сами ни дня не провели в жилом отсеке.

Ладно, больше не ругаемся. Что там сегодня у нас, подсвети? У меня такое ощущение, что триста двадцатый день был вчера. Данные на информационном дисплее вообще обновляются, или эта железяка вконец проржавела и зависла? Эй, але! Открой бортовой журнал.

И где здесь данные о состоянии корабля? А о местонахождении, скорости перемещения? И что вообще означает это «ОК»? Я и без бортового журнала понимаю, что раз не болтаюсь в невесомости с заиндевевшими, стеклянными глазами и опухшим от вскипевшей в вакууме крови, вывалившимся языком, то у нас все хорошо. Мне нужна конкретика, какой износ реактора, сколько вещества собираем и перерабатываем, карта с траекторией полета, сколько еще лететь… и долетим ли вообще! Ты слышишь? Твоего «ОК» слишком недостаточно.

Если система диагностики испортится, то всегда все будет «ОК».

А ведь я часто думаю, что так оно и есть, система давно сломалась, и мы никогда не доберемся до точки развертывания.

Мы…

Кто мы?

Я.

Я не доберусь до развертывания на этой посудине. На этом ржавом корыте, не способном обеспечить даже нормально функционирующую систему диагностики и навигационного отслеживания. И что ты мне сейчас моргаешь индикаторами? Думаешь, я резко изменю свое мнение? Ты – старое корыто, ведро с болтами, куча мусора, и я жду не дождусь, как мы прибудем на место, развернем мост и по нему переместимся обратно в стартовую систему. Там, в свете родного солнца, и окончится твое издевательство надо мной.

Не знаю, как это иначе назвать. Издевательство и есть таково. Как говорили предки: гореть и тебе, и тому, кто тебя создал, в аду.

Родное солнце. Как же я соскучился по солнцу. Тебе никогда этого не понять, и я даже не знаю, как тебе объяснить. Солнце, оно такое большое и беспощадное, оно легко может сжечь кожу, если она у тебя есть, но оно же делает небо голубым. Таким глубоким, нежным и бескрайним, точно ее глаза…

Ногти давно не подстригал. На среднем пальце, смотри, почти не вырос. Все по-разному растут, кто-то больше, кто-то меньше. Все как у людей, кому-то достается много, а кто-то не получает ничего.

И опять только про нее да про нее! Вот почему ты так любишь все испортить?! Такой же мерзкий, как и те, кто тебя выдумали. Как только мы вернемся на Землю, я стану знаменитым первооткрывателем моста в самую дальнюю звездную систему, а тебя, консерва, разберут на запчасти. И поделом тебе! Хотя кому сейчас нужно это старье, что в тебе напихано. Тебя спишут в утиль, прямехонько в конвертер масс. Очнешься, а ты калькулятор или, еще того хуже, чьи-то трусы.

А вообще, если хорошо подумать, ведь весь наш мир – это один большой конвертер масс… Звезды рождаются и взрываются, постоянно перемешивая свое вещество, создают новые планеты вокруг себя, чтобы потом их разрушить и создать вновь. Как волны в океане одна нахлестывается на другую и, казалось бы, исчезает, а нет. Из нескольких таких волн образуются другие, новые. Каждая волна пропадает в небытие, чтобы дать возможность новым волнам вздыбиться ввысь, расплескаться пенными брызгами по всей воде, смешаться в диком блендере природы, чтобы исчезнуть и стать частью чего-то большего. Вот и в тебе есть частички многих и многих людей, живших до нас.

Очень тупые были люди, наверное.

Ну подожди же, я это не серьезно. Даже во мне, скорей всего, есть части других людей, а может, и чьих-то старых трусов.

Я лишь негодую по поводу условий своего здесь пребывания, ты же понимаешь. Ужасные же на самом деле условия. И не смотри сейчас по сторонам так недоуменно. Да я тоже, когда впервые увидел это место, подумал, что тут очень уютно, но… Эх… Тебе не понять, ты бездушная машина, инженерная отрыжка. Тебя делали на скорую руку, словно плот, на котором пытаются спастись с необитаемого острова в древних романах (которых, словно в насмешку мне, безмерно много сохранили в базу данных. Издеваются… Нашли тоже Робинзона… Где моя Пятница?), – из всего, что под руку попадается. Впрочем, если ты настаиваешь, я попробую объяснить. А ты ведь настаиваешь? Хорошо, но только сначала займемся текучими делами. Помню-помню, четный день.

А когда же Пятница-а-а?

День… Я уже так давно не видел солнца! Как можно утверждать, что сейчас день, если нет солнца? Ты можешь с легкостью переводить часы вперед и назад сколько захочешь, а мне останется только сидеть и думать: «А что же этот день так долго тянется? А не пора бы уже поужинать?»

Хотя он всегда тут долго тянется…

Что у нас сегодня, выведи информацию. Фильтры менять? Снова? Знаешь, я вот порой негодую, откуда в герметичном корабле столько пыли? Тут что, где-то встроен генератор грязи, чтобы я вконец не свихнулся от скуки? Я только и делаю, что занимаюсь уборкой, а между прочим, у меня за плечами с отличием оконченный университет Космических сообщений. Исследовательская кафедра, между прочим, настоящие военные, а не какие-то там слюнтяи-инженеры.

Что я имею против инженеров? Да ничего, ничего не имею, нормальные ребята, очень умные. И какой корабль спроектировали, загляденье, а не корабль, несется сейчас на немыслимой скорости в дальнем космосе в автоматическом режиме и свет плавно включить не может, ржавеет, покрывается пылью и даже не способен вывести на дисплей управления наше местонахождение в субсвете.

И дисплея управления у тебя тут никакого по факту не спроектировано… А если что-то пойдет не так? Вот скажи, им их непомерно раздутое эго помешало подумать о том, что мы можем сбиться с курса? На такой посудине крайне необходимо разработать и вместить сюда систему, по которой я мог бы отслеживать полет, ведь тогда, если что случится (тьфу-тьфу-тьфу), я смогу вовремя зайти в рубку управления и скорректировать его.

Знаешь, был со мной похожий случай. У нас в части один сержант, он здорово тогда упал со стула, когда лазил проверять, протерта ли пыль на ободе аварийного светильника. Того светильника, что под потолком крепится. Невзрачные такие, маленькие, на них обычно никто не обращает внимания. На светильники, не на сержантов. Хотя… Этот вроде не был невзрачным и маленьким, но мы на него тоже мало внимания обращали. И вот эти светильники висят и пылятся, дожидаются своего часу. Хорошо они ничего к себе не требуют, лишь наличие сертификата годности, а до пыли и условий содержания светильнику и дела никакого нет, его дело – включиться, когда вообще весь свет потухнет. Этакий луч надежды в темном, холодном чреве из нержавеющей стали, висящей на ребрах шпангоута. Ничего не имею против того, чтобы содержать все в порядке, но в итоге знаешь, что оказалось? А я тебе сейчас расскажу. Он был грязный, а так как сержант еще и ушибся – наказание было весьма суровым и коснулось всего нашего исследовательского взвода. Но рассказать же я хотел не об этом.

Да не сигналь ты, сейчас поменяю фильтры. Слушай дальше.

Во время учебной тревоги, а таковые иногда проводятся – не совсем у нас армия деградировала – и причин для них предостаточно. Официальная причина – это проверка готовности личного состава, а не официальная – не нужно похихикивать над ушибленным мстительным сержантиком, когда «сами вы, ленивые свиньи, даже кубрик в порядке содержать не можете». Так вот, во время учебной тревоги, цель которой была предельно ясно обозначена предшествовавшим накануне скандалом, светильник не включился. Представляешь? Сломанный, зато очень чистый, мы ж его всем взводом протирали! Я чуть шею тогда себе не свернул. Во время тревоги, конечно, а ты подумал, что я, как сержант, со стула грохнусь? Да мне и стула никакого не надо было, чтобы до светильника дотянуться.

Сирена как заорет! Мы все как повскакивали с коек, как побежали в коридор, а там темень. Только сирена, еще громче, еще истошней воет, что уши болят. Я никогда это понять не мог, почему нельзя сделать приятный слуху сигнал? Зачем использовать этот истошный вой, который, словно огромный колосс, встал, занес над твоей головой кулачище и сообщает тебе, что это последний звук, что ты слышишь на этом свете. Это завывание действительно только и делает, что деморализует собственный личный состав. Нам тогда другой взвод из соседнего отсека навстречу вылетел. И тоже все тревожные и деморализованные, но это мы уже потом выяснили. Тогда-то при встрече мы чуть не перестреляли друг друга, прежде чем разобрались, в чем дело. Понимаешь? Из-за лампочки, одного такого маленького светового прибора, могли проиграть сражение, даже в него не вступив, перестреляли бы друг друга на фиг – и дело с концом.