Даниил Владимирович Берлёв
Океан
12 июня 1942 года
Я, как обычно в эти дождливые дни, когда темные тучи, гонимые ветром, приносят запах гнилой плоти к дому, выхожу к океану. С каждым днем мои босые ноги все глубже проваливались в мокрый песок, закапывая окровавленный слой на полдюйма. Рубашка, разгоняемая ветром, бьется о мою мокрую спину.
Я принес вам цветок. Это тот, за которым отец никогда не ухаживал, но так страстно пытался его запечатлеть на холсте. Трудно сосчитать всю бумагу, что ты выкинул, пытаясь нарисовать его. Не знаю, что тебе мешало. Я хотел это узнать и когда наконец решился спросить, ты ударил меня. Я читал газеты про злейших врагов нашей нации, про тех, кого называют тиранами, но для меня настоящим тираном всегда являлся ты.
Я бросил цветок себе под ноги и, чуть отойдя в сторону, присел на прохладный песок. Я смотрел в океан. Его волны, с каждым усилием ветра, все ближе подходили ко мне и, в конце концов, забрали к себе цветок.
Взамен волны принесли мне вздувшийся от воды труп со знакомыми чертами того, что осталось от лица. Я бы мог и не догадаться чье это тело, если бы его грудь не была вывернута наизнанку. Это был мой отец. Одежды на трупе почти не осталось, а те лоскутки ткани ночной пижамы смогли уцелеть лишь благодаря желтым прогнившим ребрам, за которые они так страстно вцепились.
Отец был настоящим приверженцем расовой чистоты и во всем поддерживал государство. Мы с матерью старались не лезть ни в войну, ни в политику и уж точно не в дела отца. Помню, как он нарисовал на стене особняка черную женщину, на которой не было одежды, и заставлял меня кидать в нее камнями, а в прошлом году, ему какой-то Оберфюрер подарил старенький Маузер К96, и с тех пор он принуждал меня стрелять в эту мишень. Я не испытывал нечего, ни сострадания, ни удовольствия. Все мои чувства будто засыпали и колыбелью им служили выстрелы из этого пистолета.