Даниил Корнаков
Один я здесь…

Жизнь армейская интересная, но трудная. Пока не пойму, привык я к ней или нет. Но одно знаю точно – я сделал правильно, что пошел на фронт.

Хотелось бы много чего написать, но мне нужно спешить.

Целую и крепк…»

На этом письмо обрывалось, заставив Сергея насторожиться. Он тут же задался вопросом, что именно помешало Максиму дописать его? Все ли с ним в порядке?

Сергей еще несколько раз перечитал письмо, и на лице то и дело появлялись слёзы радости. Показалось, будто бы Максимка сейчас стоит рядом и говорит с ним, а ответить он ему не может. Хотелось больше узнать о быте сына, но совсем маленький размер бумаги, видимо, не давал Максиму написать больше, поэтому он рассказал лишь то, что для него было важным.

Не теряя ни минуты, Сергей достал из стола кусок бумаги, маленький карандаш и принялся писать ответ. Набросав первое письмо, он перечитал его, разорвал на части, бросил на пол и приступил к новому. После череды скомканных и порванных писем он наконец написал достойный, как ему показалось, ответ. В нем он сообщал, что жуть как им гордится и желает, чтобы тот как можно скорее вернулся в родной дом. Он умоляет его быть осторожным и не лезть на рожон. Просит слушаться своих командиров. И, разумеется, благодарит за чудесный подарок.

Закончив перечитывать собственное письмо, Сергей сложил его треугольником и было подумал не идти на промысел в этом году. Ему хотелось дождаться ответа от Максима, но здравый смысл взял верх. Без промысла ему долго не протянуть, поскольку только это он и умел. Охота для него – жизнь и хлеб насущный. Да и лес с его вечным спокойствием заманивал, как рыбацкая сеть. Для себя он решил, что будет раз в месяц возвращаться в деревню, чтобы получить заветный ответ. И плевать на долгую и тяжелую дорогу!

6

Вася, как и обещал, зашел вечером с мешком махорки. Узнав от Сергея, что письмо пришло от Максимки, он тут же принялся уговаривать опрокинуть рюмашку-другую. Не понаслышке зная, как рюмашка превращается в целую бутылку, Сергей отказался. Он сослался на то, что завтра задумал встать с первым утренним лучом, чтобы добраться до охотничьей хибарки затемно. Вася не сдавался, предложив в который раз за день выпить за добрый в этом году промысел, но снова получил отказ. В конце концов сошлись на том, чтобы выкурить по цигарке на крыльце да поболтать. Именно тогда Сергей передал ему ответное письмо Максиму и велел отправить при первой же возможности. Вася клятвенно пообещал, что исполнит просьбу.

На следующее утро Сергея разбудил крик петуха. Не задерживаясь ни секунды, он встал с кровати, надел на себя тулуп с валенками, взял под руки сани, еще вечером загруженные под завязку всяческим скарбом, и вместе с Борькой направился в сторону леса. Не забыл он взять и книжку, подаренную Максимом, положив ее вовнутрь тулупа.

За ночь снег еще плотнее окутал деревню. Двери некоторых хижин и вовсе замело, создав еще больше хлопот хозяевам. С каждым днем догадки Сергея о том, что осень в этом году будет суровой, лишь подтверждались. Промысел обещает быть не из легких.

Село только начало просыпаться. В окнах еще не было видно привычной для этого времени суеты. Сергей был первым, кто вышел так рано на улицу и застал ее в непривычной тишине.

Поднявшись на холм, он остановился на минуту, чтобы отдохнуть и приготовиться к тяжелому походу. Борька послушно сел рядом, виляя хвостом и вороша снег, как веник пыль. Иногда Сергей завидовал резвости пса. Порой тот напоминал ему его самого: когда мышцы были сильные, кости не хрустели и не было нужды отдыхать после подъема на холм. Каким же сильным он был тогда! Точь-в-точь как Максимка сейчас.

Вспомнив о сыне, Сергей коснулся кармана тулупа, куда он положил полученное вчера письмо. Ему захотелось еще раз перечитать его, но сдержался, чтобы лишний раз не снимать варежки и не морозить руки. Для себя он решил, что перечитает его сразу, как только доберется до места.

– Ну чего, Борька, – сказал Сергей. – Потопали.

Пройдя половину пути, он вспомнил, что из-за письма совсем позабыл зайти к Генке.

7

К вечеру, когда еще солнце было в зените, Сергей добрался до хибарки.

Опасения его подтвердились. Хлипкая дверца оказалась почти полностью скрыта под снегом, поэтому вместо желанного отдыха он принялся разгребать завал, на что потратил почти час, и только после этого разгрузил принесенную провизию в закрытый лабаз на дереве.

Когда он зашел внутрь, то сразу же бросил взгляд на лежанку. Сделанная из старых тряпок и одежды, она хоть и смотрелась ужасно, но прямо сейчас выглядела самой удобной на свете. Но Сергей был из тех людей, кто не позволял себе отдыхать, пока все дела не будут сделаны. Из последних сил он разложил содержимое саней, которые волочил весь день, в небольшой погреб. В основном это были сухари, солонина да крупы. Досталось ему также и небольшая коробка консервированной свиной тушенки, которую он поменял на три шкуры куницы еще полгода назад – эту вкуснятину он приберег для особых случаев.

Расправившись со всеми делами, Сергей наконец-то позволил себе лечь и облегченно выдохнуть. Из тулупа он вытащил письмо Максимки, начал перечитывать и, не добравшись даже до середины, уснул крепким сном.

Ему снился Максимка. Одетый в красноармейскую форму, он стоит к нему спиной среди бесконечного поля, усеянного высокой травой и терновником, и машет рукой, то ли прощаясь с кем-то, то ли приветствуя. Сергей, пробираясь через колючие кустарники, окликает его. То и дело он задевает ветви, оставляющие паутинки царапин на его руках. Каждый шаг дается ему все сложнее и сложнее, и чудится будто под ногами сыпучие пески, а не твердая почва.

С неимоверным усилием добирается он до Максима, который по-прежнему стоит к нему спиной и не слышит умоляющих криков отца. Фигура высокого юноши загораживает яркое солнце, и Сергей, сидя на четвереньках в его тени, с трудом встает на ноги. Дрожащей рукой он касается плеча сына и пытается повернуть его лицом к себе, но…

Его лицо исчезло. Вместе голубых глаз с пушистыми ресницами, короткого с горбинкой носа и тонких губ лодочками – белое пятно. Словно художник, предварительно нарисовав портрет, стер все до белизны.

– Сережа, больно мне… – слышит он голос сына позади.

Сергей оборачивается и в ужасе кричит. Он видит Максимку, его лицо перепачкано кровью, без единого чистого островка кожи. Светлые волосы почернели от грязи, глаза, наполненные отчаянием, бегают туда-сюда.

– Больно мне, браток… – повторяет Максим и кивает в сторону своего живота. Там, в ладонях, он держит сплетение собственных кишок, выползающих из живота, точно черви из-под земли после дождя.

Издалека раздается собачий лай. Сергей замечает, что теперь он стоит не в поле. Вокруг него сырая грязь, а в ней сотни мертвых солдат. Держась за свои раны, они взывают в черно-оранжевое небо, кто на немецком, кто на русском, и зовут матерей.

Голоса сплетаются воедино. Их боль вонзается в уши Сергея, скрипя и завывая. Кажется, что этому кошмару не будет конца…

Но наступившее утро спасает его от кошмара. Умирающие крики солдат превратились в лай Борьки. Проснувшийся в испарине Сергей первым делом потянулся к ружью по старой привычке, но, как только пальцы ощутили холодный ствол, он понял, что увиденное им было лишь очередным кошмаром, преследующим его уже много лет.

В такие моменты Сергей был рад утреннему лаю Борьки.

8

Каждое день Сергей начинал с проверки кулёмок, расставленных в радиусе пяти километров от его хибарки. Это нехитрое приспособление было отличной ловушкой для куниц. Строилось оно при помощи двух жердей, между которых враспор устанавливался небольшой челок с приманкой. Зверек, как правило, заинтересовавшись содержимым приманки, дергал за челок, после чего его придавливало верхней жердью, где он умирал быстро и безболезненно.

Всего таких кулёмок Сергей расставил около десяти штук. В одну хотя бы раз в день, да попадал заветный зверек. Окоченевшую за ночь тушку, свернутую рогаликом, он клал в мешок и двигался дальше по привычному маршруту.

Бывало и так, что Борька, почуяв запах живого зверька, звонким лаем давал об этом знать. Обычно в такие секунды Сергей предпочитал быть начеку – неизвестно, какой именно зверь мог показаться из-за сугробов.

Порой, тяжело ему давались вылазки на долгие три месяца в леса. Чего греха таить, скучал он по людской болтовне, по физиономиям мужиков, с которыми выпивал, по суете этой деревенской. Однажды даже задумался бросить это ремесло и заняться чем-то другим, но понимал, что руки не могли держать ничего, кроме ружья. Мозги у него были закалены охотой и отказывались думать по-иному. Как-никак потомственный он охотник- промысловик. Да и та самая таинственная, притягательная сила постоянно заманивала его в одинокую хибарку посреди леса. Все же, любил он свое дело всем сердцем. А когда с сыном ходил на промысел, так и вовсе для него это были самые лучшие мгновения в жизни.

Вот и сейчас не хватало ему рядом Максимки. Показать ему, как кулёмки ставить, по каким тропкам ходить, чтобы куницу лучше всего ловить. То, что сыну не нравилась охота, он понял еще после первой серьезной вылазки, когда тому было тринадцать. От него так и разило неприятием этого дела, но Сергей предпочел этого не заметить, веря, что он свыкнется. Но шли года, а потуги Максимки перед очередным промыслом виделись все лучше, пока не пришла война. Вот тут-то он и обрадовался, что наконец сможет заняться настоящим, полезным делом.

Дошел он до очередной кулёмки, где поджидала его пойманная дичь. Черно-рыжая шкурка куницы, угодившей в ловушку, была совсем целехонькая и гладкая на ощупь. Сам же зверек замерз так, что, ударив им по голове, можно было бы серьезно ранить или вообще убить. Он сменил приманку и осторожно закрепил ее у челока. Положил тушку зверька в мешок и зашагал дальше по маршруту.

Вечером, после обхода, Сергей взялся за чтение Лермонтова. Каждое стихотворение он читал вслух, пытаясь уловить суть или просто еще раз насладиться благозвучием удачно сложённых друг с другом слов и предложений. Творчество Михаила Юрьевича определённо скрасило одинокие вечера охотника, и, чтобы растянуть удовольствие, он решил не читать тонкую книжку быстро и предпочёл смаковать каждую страничку. Одна только мысль была у старого охотника в голове, когда он заканчивал читать очередное творение поэта:

Как у него это получалось?

9

Минуло два дня промысла.

Холода усиливались, делая снег под валенками все скрипучее. Пар изо рта был настолько густым, что частенько закрывал обзор перед собой. И это в середине октября! Но для Сергея это не было помехой. В сущности, он даже любил, когда зима приходила раньше положенного: было приятно ощущать морозное покалывание на щеках и носить белые ниточки инея на бороде. Природа в эту пору засыпа́ла, как и ее обитатели, готовясь к очередному лету. Но были и такие звери, что продолжали свою жизнь даже среди бескрайних полей снега. Один из таких под взволнованный лай Борьки появился рядом с хибарой в то мгновение, когда Сергей колол дрова. Дело было днем.

За небольшим снежным холмом под веткой ели стоял волк. Его желтые глаза спокойно, даже как-то умиротворенно смотрели на охотника. Белая шерсть на двух передних лапах напоминала пару носков. Подранное ухо волка и желтые клыки давали подсказку, что зверь был уже не молодым. Он не шевелился, видать знал, что любое резкое движение может привести к скорой погибели. Борька громким лаем как будто подстёгивал Сергея зайти в хибару за ружьем, чтобы покончить с разбойником. Охотник так и собирался сделать, но волк, почуяв неладное, развернулся и исчез лесу.

До самого вечера не давала ему покоя эта встреча. Во-первых, зверь может мешать промыслу или чего хуже – позвать сюда соплеменников, и расхлёбывай потом здесь с ними. А во-вторых… Было в этом волке нечто жалкое и одинокое. Не верилось, что он мог позвать сородичей, поскольку и не было у него никого. Зверь напомнил ему его самого: такой же дряхлый, старый, блуждает совсем один каждую зиму от кулёмки до кулёмки, как бродяга с места на место. И вроде бы любишь это дело, и нужное оно для выживания – ничему же больше и не обучен, – но тоска изнутри съедает, как червь яблоко.

Через пару дней волк позабылся, особенно когда к нему пожаловал новый гость, но на этот раз не обитатель леса. Тогда он возвращался с очередного обхода, не унеся с собой ни одной тушки заветной куницы вот уже третий день подряд. Звери словно прознали о ловушках и предпочли убраться подальше. Размышляя о том, где бы поставить новые ловушки, Сергей обнаружил возле хибары неожиданного гостя. Борька сразу бросился к Ваське, приветствуя того дружеским лаем. Старый его товарищ был одет в серое пальто с мокрыми пятнами – наверное, пару раз плюхнулся в снег. Ушанка лежала рядом, на пеньке для колки дров.

– Василий? – встретить товарища так далеко от деревни было для Сергея удивительным делом. – А ты как тут оказался?

– Серега! Пришел наконец. А я тебя уже час жду, если не больше. Замерз, зараза!

Охотник уловил в его голосе тревогу, которой никогда прежде не слышал.

– Случилось чего? – Сергей стоял поодаль от незваного гостя, по-прежнему думая, что тот ему чудится.

Рот старика на секунду открылся, но слова словно комом застряли в горле.

– Ладно, – сказал Сергей. – Пойдем внутрь, там расскажешь.

10

Сергей сварил зеленый чай, теплый запах которого окутал всю хибарку. Казалось, что одного этого аромата хватит, чтобы окончательно согреться.

– Ты как же реку переплыл? – спросил Сергей, разливая светло-оранжевый напиток в алюминиевые кружки на столе. – Лодка-то на моей стороне осталась.

– Обошел ее с юга, вброд, – спокойно ответил Василий.

Кружка в руке Сергея замерла, так и не дойдя до его губ.

– То есть как это, вброд? Там же километров тридцать пути, сутки почитай лишние топать.

– Ну да, так и получилось, —ответил Василий, по-прежнему не притронувшись к чаю.

Медленно Сергей сел напротив и внимательно посмотрел на него, пытаясь догадаться, что именно его привело сюда. Видимо, у того была действительно веская причина идти в такую даль почти двое суток.

– Говори, – сухо произнес Сергей, смотря прямо в лицо гостя.

Старик поелозил на стуле, будто сидел на горохе. Он всячески старался избегать взгляда Сергея и, в конце концов, не выдержав невидимого давления, рукой залез во внутренний карман пальто.

– Я… – Голос Василия дрожал. – Прости, Сереж.

Он вытащил желтый, измятый лист бумаги и протянул Сергею. Прежде чем взять листок, охотник долго смотрел на него, с надеждой, что это не то, о чем он думает. Но странное поведение Василия и его трудный путь до этого места только укрепляли предположение о том, что таилось на кусочке желтой бумаги.

Медленно, как бы намеренно оттягивая роковой миг, он развернул бумажку, и через секунду его худшее опасение подтвердилось.

Это была похоронка. Извещение о гибели сына.

Строго, без излишней информации в нем были указаны: Ф. И. О., место и дата гибели, а в уголке письма штамп начальника части. И все, ничего больше.

– Пришло почти сразу, как ты ушел, – шепотом произнес Василий. – Я подумал, что тебе стоит узнать, ведь ты еще не скоро бы вернулся в деревню.

Сергей словно окаменел. Глаза его бегали по судьбоносным строчкам на маленьком клочке бумаги. Его дыхание участилось. Казалось, охотника прямо сейчас разорвет на части.

– Сергей, я…

– Там Борька, наверное, проголодался, покормить бы его надо, – не отрывая глаз от похоронки, холодно произнес Сергей. – Вон в той кастрюле. Сходи, будь добр.

      Гость не сразу, но понял, к чему эта странная просьба. Кивнув, он подошел к еле теплой кастрюле, снял ее с огня и вышел из хибарки, оставив Сергея наедине с самим собой.

Сначала Сергей старался стерпеть, но все же не получилось. Наполненные горечью слезы потекли по паутинкам морщин, и он горько зарыдал. Горло сжала невидимая хватка, дышать стало невыносимо. Последний раз он так плакал, когда узнал о смерти супруги много лет назад.

Он спрятал лицо в руках, крепко сжал редкие, седые волосы и вспомнил тот день, когда не смог удержать Максимку от его безумного желания. Охотник ругал себя за то, что не был настойчивее в тот день. Если бы он мог тогда крепко сжать его и не выпускать, пока грузовик не уедет. Прижать к себе как маленького мальчонку и не отдавать на эту бойню! Если бы он не толкнул его тогда, лишь серьезнее настроив на побег из дома. Если бы…

Если бы…

11

Прошел почти час, прежде чем Сергей пришел в себя.

В это время Василий сидел на пеньке, дымя папироской. Судя по количеству окурков под его ногами – не первую. Борька присел в конуре рядом с ним, положив морду на землю. Уши пса навострились сразу, как только он заметил хозяина, выходящего из хибары. Черные глаза выжидающе смотрели на белое, как лежащий всюду снег, лицо хозяина.

Василий откинул в сторону почти целую папироску и поднялся с пенька. Он было сделал шаг к Сергею, но тот жестом остановил его, промямлил про себя что-то неразборчивое и сел на соседний пенек.

В воздухе повисла тишина. Пустые глаза Сергея смотрели в сторону лабаза, закрепленного между двух стволов деревьев на высоте трех метров от земли. В этом маленьком сарайчике он хранил запасы продовольствия, уготованные на зиму. В отличие от хибарки, лабаз выглядел более опрятным. Оно и немудрено, поскольку в прошлом году он построил его вместе с Максимкой.

Сергей вглядывался в каждую дощечку, в каждый забитый Максимкой гвоздь. Перед глазами возник тот день, когда по лесу разносились громкие удары молотка и скрип досок, распугивающий всю живность в округе. Теперь это казалось чем-то неимоверно далеким и потерянным, как дивный сон, приснившийся однажды и запомнившийся на всю жизнь.

Сердце требовало слёз, но он больше не мог из себя выдавить ни капли.

– Спасибо, что пришел, – сказал Сергей с хрипотцой. С трудом он оторвал взгляд от лабаза и посмотрел на товарища.

– Да как тут не приди, в самом-то деле…

Василий предложил ему цигарку и помог ее зажечь. Дрожащие руки охотника, казалось, в любую секунду могли уронить самокрутку. Затягивался Сергей сильно, точно мальчишка, который первый раз пробует вкус табака.

Они сидели, вслушиваясь в тишину зимнего леса.

– Да, пока не забыл, – Василий, не вынимая из зубов папироску, потянулся к мешку и вытащил оттуда сверток белой ткани. Внутри него оказались золотистого цвета пирожки с румяной корочкой. – С малиновым вареньем, Галька моя испекла. Просила передать тебе, а то ты здесь окромя мяса и крупы не жрешь ничего. Вот разбавишь хоть.

– Спасибо, – еле слышно произнес Сергей, даже не посмотрев на пирожки. Он напоминал лунатика, который поднялся с кровати и прибывает между сном и реальностью.

Василий почувствовал растерянность и положил сверток на пенек. Черный нос Борьки тут же поднялся по ветру, уловив запах выпечки.

– Хорошо у тебя здесь, – сказал Василий, пытаясь хоть как-то разрушить напряженное молчание. – Спокойненько, от жены бы целых три месяца раз в году отдыхал, хе-хе. Все уши мне уже…

– Ты оставайся сегодня, – перебил товарища Сергей. – Заночуешь, а я тебя завтра утром доведу до реки, переправлю, чтобы ты сутки лишние не шел.

Василий развернулся к Сергею.

– Может, это, Сереж, ну его к лешему, промысел этот? Пошли в деревню, поживешь на наших харчах пока, а потом и вернешься?

– Нет, – тихо, но уверенно произнес охотник. – Через неделю река замёрзнет, уже не переплывешь. Вброд идти, как ты, – плохая затея, начнется вихрь, и поминай как звали. Тут совсем скоро такой мороз будет… Хорошо, что ты вышел сейчас, а не позже, иначе бы…

Сергей недоговорил, дав Василию самому представить, что за участь ждала бы его.

– Как знаешь, – ответил он.

Посидели в тишине еще немного, пока Василий не достал из кармана еще один клочок бумаги и не протянул его Сергею.

– Вот, – сказал он. – Я, сам понимаешь, не отправил…

Клочком бумаги оказалось ответное письмо Максиму, написанное Сергеем перед выходом на промысел. Взял он его, почти смял в ладони, но все же сдержался и положил в карман.

За весь оставшийся вечер они больше не обмолвились ни словом.

12

На следующее утро встали спозаранку, перекусили и отправились в дорогу.

По пути Сергей молчал, глубоко погрузившись в себя. Со стороны он выглядел так, словно не управлял собственным телом. Под водянистыми глазами охотника образовались большие мешки – он так и не смог уснуть ночью. Все его мысли были о сыне и о последней встрече с ним. Уже тогда он предполагал, что, возможно, больше его не увидит, но старался отводить эти мысли. И все же надеялся, что смерть найдет кого угодно, но только не его сына. Нет, нет… Он выберется, ему удастся преодолеть этот ужас и вернуться домой в целости и сохранности. Умрёт кто угодно, но только не его Максимка…

Сергей не заметил, как прошли они половину пути и оказались возле речушки. Он даже шарахнулся от испуга, когда Василий коснулся его плеча – настолько старый охотник выпал из настоящего мира. Вместе с Борькой уселись в лодку и все в том же безмолвии через полчаса оказались возле огромного булыжника, от которого шла тропа в сторону деревни.

– Вот и добрались… – выдохнул Василий, выгружая из лодки свой скарб. – Ты уверен, Серёг? – продолжил он, серьезно посмотрев на охотника. – Может, все-таки в деревню, пока не поздно, а?

Сергей покачал головой.

– Ну, как знаешь, – выдохнул Василий и протянул руку. – Доброго промысла тебе.

Охотник вяло пожал руку товарища и тихо произнес:

– Спасибо.

Не сказав больше ни слова, Сергей залез в лодку, где его ждал Борька. Пёс, будто переняв состояние хозяина, тоже выглядел опечаленным. Его морда лежала на краю лодки, а ноздри лениво улавливали окружающие запахи.

Пройдя несколько шагов, Василий остановился и крикнул спустившему на воду лодку Сергею:

– Серега, береги себя, слышишь? Я знаю, как он был тебе дорог, но, Христа ради, не делай глупостей! – Он, наверное, весь день набирался духу, чтобы произнести эти слова.

Охотник ничего не ответил, взялся за весла и начал грести. На мгновение плеск воды показался ему чарующим и успокаивающим. И как он раньше не замечал этого прекрасного звука?! Но затем мысли вновь вернулись к сыну, и он не расстался с ними до самого возвращения в хибарку поздним вечером. В глаза ему тут же бросилось упавшее деревце, поломавшее и без того прохудившуюся конуру. Но ему было плевать. Упади оно хоть на хибару, он и пальцем бы не пошевелил. Теперь все это казалось таким несущественным, таким бесполезным…

Впервые за долгое время он нарушил строгое правило и пустил Борьку в хибару. Пёс, прежде чем переступить порог, долго стоял на задних лапах и всматривался в тамошнее убранство, точно ища в подобном жесте хозяина подоплёку. Когда же он зашел, то осторожно, как вежливый гость, сел в углу и принялся изучать обстановку, обнюхивая каждый угол.

Сергей в это время залез в погреб и вскоре показался оттуда с бутылкой водки, одной из многих, заготовленных на время промысла. Он жадно пил из горла в надежде, что с каждым глотком мысли о сыне улетучатся. Но те всосались в мозг, подобно клещу.

Вскоре, когда солнце скрылось за горизонтом, он отбросил бутылку в сторону, разбив ее вдребезги, и, замычав от внезапно подступившего чувства горечи, упал на пол и зарыдал. Борька тут же поспешил утешить хозяина, облизывая его щеку большим, шершавым языком и протяжно поскуливая. Пёс делал это так усердно и любя, что Сергей не выдержал и крепко сжал пса в объятиях.

– Сынок, Максимка… Господи, за что ты так со мной? Господи, за что?! – захлебываясь, говорил он прямо в серо-белый загривок пса. – Максимка, мой Максимка…

Еще долго охотник держал в объятиях своего верного пса, пытаясь хоть на секунду избавиться от режущей боли в груди.

Но боль не отступила до тех пор, пока тело его не обмякло и он, почувствовав невероятную усталость, не рухнул прямо на пол, погрузившись в долгий и крепкий сон.

13

Все последующие дни Сергей блуждал по лесу как призрак. Проверяя одну ловушку за другой, он с недоумением обнаруживал, что с каждым днем дичь попадалась в нее все реже. Он не мог найти объяснения этому странному явлению, разве что зверьки поумнели и прознали об устройстве ловушки, что уже звучало как нелепица. Но факт оставался фактом – куницы не было. Даже Борька, постоянно улавливающий запах дичи, будто потерял собачье обоняние.

Сергею казалось, что сам Бог подговорил своё творение – природу, и та устроила козни против него. У Господа словно созрел зловещий умысел – добить старого охотника окончательно, чтобы он никогда не знал спокойствия.

Впервые за свою жизнь он почувствовал ненависть ко всему вокруг. Он не мог смотреть на ослепляющие искорки снега. Прокля́тые деревья, окружающие его со всех сторон, вызывали головокружение. Злоба бурлила в нем, подобно закипающему чайнику, оставленному без присмотра. Всеми силами он старался сохранять свойственное его ремеслу хладнокровие, выработанное за долгие годы в лесу, но с каждым днем делать это становилось все труднее.

Мороз за прошедшие дни раззадорился пуще прежнего. Сильнее он вонзался в щеки невидимыми иглами, заставляя кожу неметь. Да и ветер давал о себе знать: каждый вечер он свистел за пределами хибарки все громче, разнося крупицы снега по всему лесу.

Недолго думая, Сергей принял решение разместить новые кулёмки чуть севернее прежнего участка. Все не мог он взять в толк, почему звери перестали попадаться в ловушки, но и разбираться в этом не было ни сил, ни времени. Он привык действовать, а не предаваться излишним думам, поскольку каждый день был на счету. Если он не добудет необходимое количество шкурок к концу промысла – он пропал. Жизнь Сергея зависела от них точно так же, как жизнь рыбака от улова.

Собрав подходящие жерди, веревку и самодельную приманку, он, повесив на плечо ружье, отправился в дорогу. Пройдя несколько верст, добрался до небольшого озера и вместе с Борькой на берегу устроил небольшой привал. Озеро показалось ему знакомым, он был когда-то здесь, но не мог вспомнить, когда именно.

Кулёмки он расположил неподалеку друг от друга. У него ушло почти четыре часа на то, чтобы найти подходящие места и соорудить ловушки. Раньше он мог бы справиться намного быстрее – сооружать кулёмки для него было плёвым делом, но теперь, в нынешнем его состоянии…

Он вернулся в хибарку еще засветло. Зайдя внутрь, бросил взгляд на треснутое зеркало и заметил, как еще сильнее состарился за прошедшие дни: волосы по цвету были неотличимы от снега; морщины словно траншеи, стали еще глубже; водянистые глаза не выражали ничего, кроме тоски. Горе будто ускорило время и заставило тело охотника постареть еще сильнее.

В глаза бросилась книжка Лермонтова, которую он так и не открыл с тех самых пор, как к нему пришел Василий. Взяв ее, он сел на лежанку и, дабы отвлечься от изъедающего душу горя, открыл на случайной странице, где обнаружил нечто интересное. Возле одного из стихов он увидел пометку карандашом, в которой безошибочно узнал почерк Максима. Пометка эта гласила следующее: «Папа, рад, что ты добрался до этой страницы. Этот стих мне особенно понравился».

Два крохотных предложения оживили его сына на несколько секунд. Сергей отчетливо услышал, как Максим с ним заговорил, и глаза невольно наполнились слезами.

Перечитав заметку сына несколько раз, он приступил к чтению стихотворения под названием «Одиночество»:

Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье – все готовы:

Никто не хочет грусть делить.

Один я здесь, как царь воздушный,

Страданья в сердце стеснены,

И вижу, как судьбе послушно,

Года уходят, будто сны;

И вновь приходят, с позлащенной,

Но той же старою мечтой,

И вижу гроб уединенный,

Он ждёт; что ж медлить над землей?

Никто о том не покрушится,

И будут (я уверен в том)

О смерти больше веселиться,

Чем о рождении моём.

На Сергея эти шестнадцать строк произвели неизгладимое впечатление. Он точно сам написал их в 1830 году (дата была указана в правом углу страницы под стихотворением), настолько они были близки его нынешнему состоянию. Каждая строчка и каждое слово подобно кинжалу резали по сердцу, делая еще хуже.

Но тем не менее он перечитывал эти шестнадцать строк снова и снова. Ему показалось, что прямо сейчас в хибарку зайдет Максим и они вместе обсудят этот стих, и все другие стихи, с которыми Сергей успел ознакомиться. Охотник перечитывал до тех пор, пока буквы не начали расплываться, а глаза не защипало от усталости.

Он так и уснул с открытой книгой на груди.

14

Утро следующего дня, как и всегда, началось с Борькиного лая.

Сергей позавтракал, накормил пса, и вместе они двинулись в путь. Из-за того, что кулёмки теперь были расставлены в другой местности, пришлось идти дольше на целых полтора часа.

Погода выдалась славной. В небе не было ни облачка. Прежде жгучий мороз сжалился и, по крайне мере сегодня, решил не пользоваться своими ледяными зубами. Сергей счел это за хороший знак.

В первой ловушке ничего не оказалось. Две жерди, напоминающие хищную пасть на языке-палке, на которой лежала приманка, никак не изменились с тех пор, как он поставил их. Он проверил ловушку и, убедившись, что она в случае чего сработает, двинулся дальше. Оставалось еще три таких же. Но у следующей его ждала та же самая картина, что и с предыдущими. Это приводило его в недоумение, постепенно начинавшее перерастать в гнев.

Вскоре он добрался и до последней кулёмки, но и в ней тоже оказалось пусто.

– Сука! Тварь!

Сергей не выдержал. Руками он схватил одну из жердей – основание ловушки – и принялся колотить ею по соседнему дереву, сопровождая всплеск ярости отборным матом. Он бил до тех пор, пока жердь не сломалась пополам, после чего принялся за вторую.

В эти секунды Борька взволнованно поскуливал и бродил из стороны в сторону, не находя себе места. Пес попытался приблизиться к хозяину, но, после глухих ударов о дерево жердью, отступал, опасаясь попасть под горячую руку разбушевавшегося хозяина.

Когда все сооружение было уничтожено, обессиленный старик рухнул в сугроб и спрятал лицо в руках. Его тело дрожало, но не от холода – с ним они были давними друзьями. Тело его содрогалось от гнева и горя. Он чувствовал себя самым одиноким человеком на всем белом свете. Жалкий старик, у которого ничего и никого не осталось. Даже ремесло, которому он посветил всю жизнь, словно воплотилось в некое живое существо и отвернулось от него, бросив на произвол судьбы. Ему все это осточертело.

Рука сама потянулась к оружейному ремню.

Борька заскулил пуще прежнего. Он уловил, что именно замыслил хозяин, но пока еще собачий мозг не успел понять этого до конца.