Даниил Давыдов
Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий
Глава 2
Неглинка
Мы ползли на коленках по неровной кирпичной трубе. По-видимому, очень старой и какой-то слоистой: c бетонными латками на стенах, дырами, за которыми виднелись сгнившие доски опалубки. Пол был выщербленным, с уступами и промывами. Скоро руки коснулись прохладного потока, потянуло влажным ветерком. Посмотрев по сторонам, я обнаружил, что оказался в чёрном круглом коллекторе, и наконец-то выпрямился в полный рост. Стояли, ждали Владимира, протискивавшегося последним.
Воды было мало. Впереди, насколько хватало света фонариков, клубился лёгкий туман. В трубе, откуда только что вышел отряд, показалась серая штанина химзащиты, мелькнула светоотражающая полоса на рукаве нашего командира, и по подземелью раскатился его громкий голос:
– Старички всё и так знают, а для молодёжи поясняю: то, куда мы попали, ещё не Неглинка, а только её приток, речка Напрудная.
Гуськом мы двинулись по течению, стараясь не поскользнуться на осклизлом полу. Сверху кое-где свисали корни, похожие на тонкие крысиные хвосты, не то деревьев, не то каких-то других растений. Слева возник маленький балкончик, с которого перпендикулярно ответвлялся ещё один сухой бетонный коллектор.
– Это дублёр Напрудной и Неглинки, – пояснил Владимир. – Построен к Олимпиаде, для разгрузки основного канала, на случай увеличения расхода воды в дождь. Отходит на пару сотен метров, затем поворачивает под прямым углом и идёт параллельно. Под Садовым кольцом сопрягается с основным магистральным коллектором! Дойдём до нового русла – покажу!
Когда справа показалась пустота, Владимир крикнул:
– Здравствуй, Неглинка!
– Здравствуй, Неглинка! – повторил я вместе с остальными диггерами.
Неглинка бежала под ноги по арочному тоннелю большего диаметра. Потоки соединялись, проходя параллельно кирпичному выступу, являвшемуся как бы продолжением коллекторов. Наш руководитель нагнулся и, хлопнув по выступу рукой, словно это был не мокрый кирпич, а породистая лошадь, пояснил:
– Строили-то как! С любовью, с уважением к рекам, хоть их и спрятали под землю с глаз долой. Даже водоразделительную стенку сделали, чтобы лоток, то есть низ коллектора, не размывался.
Подземная система Неглинки достаточно разветвлённая по сравнению с другими коллекторными системами московских речек. Так произошло из-за того, что коллекторы постоянно перестраивали, расширяли, прокладывали параллельно устаревшим современные. Когда-то Неглинка имела исток в Пашенских болотах. Теперь болот давно нет. На их месте расположен современный район – Марьина Роща. Если прогуляться по Полковой улице, то и сегодня можно обнаружить едва заметный овраг, тянущийся параллельно Первому Стрелецкому проезду. Это и есть долина течения Неглинки. В большинстве книжек по истории Москвы говорится, что Неглинка была убрана в подземную трубу в 1817–1819 годах, когда город восстанавливался после трагических событий русско-французской войны. Однако первые попытки заключить речку под землю были предприняты раньше.
По своей малости, в верховьях реку трудно было использовать, а так как на окраинах Москва в XVII веке была сплошь деревянной, возникла необходимость создания противопожарных, хозяйственных и рыбных прудов. Текущую в овраге речушку загородили запрудами, получив, таким образом, искусственные водоёмы. По воспоминаниям Гиляровского, в них плавал гусиный пух. Пруды самотёком перетекали один в другой, вода собиралась в нижнем Самотёчном пруду. Именно существовавшая некогда в этой местности система самотёчных прудов дала название современным Самотёчным переулкам, Самотёчной улице и площади на Садовом кольце.
Искусственные пруды были устроены и на речке Напрудной, берущей своё начало выше полотна Рижской железной дороги. Любопытно, что на планах Москвы разного времени пруды меняют свою форму, это говорит о благоустройстве их берегов и периодических чистках водоёмов, а некоторые переливы, служащие для поступления воды из одного пруда в другой, обозначены в виде подземных труб уже в начале XIX века.
На Напрудной сохранились сегодня Малый и Большой Екатерининские пруды. Однако говорить о том, что они по-прежнему наполняются водами подземной речки, неверно. Несмотря на незначительную природную подпитку, бассейны большинства московских прудов чаще всего наполняются обыкновенной водопроводной водой. При этом из водоёмов предусмотрены шлюзовые водосбросы в подземные коллекторы, принимающие в себя излишки воды.
Первоначальные этапы заключения под землю Неглинки во многом были связаны со строительством первого московского водопровода. Во второй половине XVIII столетия Москва получила значительное промышленное развитие. Это самым отрицательным образом сказалось на экологии города. Бойни, живодёрни, заводики по выделыванию кож и другие предприятия потребляли большой объём воды, которая забиралась из ближайших водоёмов, а затем туда же и сбрасывалась. Мусор из города не вывозился, а канализация ещё отсутствовала. В периоды паводков Москва-река и её многочисленные притоки нередко выходили из берегов, и загрязнённые воды, кишащие болезнетворными бактериями, попадали в грунты, делая питьевую воду непригодной для употребления. Вспыхнувшая в 1770 году эпидемия чумы только усугубила и без того катастрофическую ситуацию. В Москве случился настоящий мор, уносящий до тысячи человеческих жизней в сутки. Чума не щадила ни бедных, ни богатых, но если обеспеченные москвичи ещё могли позволить себе отъезд в свои загородные усадьбы, чтобы как-то обезопасить себя от заразы, то фабричные служащие, ремесленники и мелкие торговцы вынуждены были встретиться с чумой лицом к лицу. Москве необходима была чистая питьевая вода, но где её взять?
Озабоченная сложившейся ситуацией императрица Екатерина II изыскала бюджетные средства для строительства московского водопровода, а работы, связанные с его проектированием и постройкой, поручила инженеру-гидротехнику, генерал-квартирмейстеру Фридриху Вильгельму Бауэру. Тот осмотрел и исследовал множество родников, однако все они или давали недостаточный объём воды, или использование их в качестве водозаборных было связано со многими техническими сложностями. Однако инженер обратил внимание на крупнейший левый приток Москвы-реки – Яузу, которая берёт своё начало в непосредственной близости к городу, в селе Большие Мытищи. Благодаря рельефу местности Яуза течёт к самому центру Москвы и имеет устье чуть ниже Кремля. Кроме того, село Большие Мытищи славилось своей чистой и необычайно вкусной ключевой водой. Многие путники и богомольцы, проезжавшие через Мытищи в Сергиев Посад, Переславль-Залесский, Юрьев-Польский и другие города на Ярославском тракте, непременно останавливались в Мытищах «испить чайку». Достаточно вспомнить картину художника Василия Перова – «Чаепитие в Мытищах, близ Москвы». Верстовой столб, батюшка, едущий на богомолье, и нищий солдат, просящий милостыню, переносят нас в атмосферу оживлённой и пыльной проезжей дороги, являющейся основным источником дохода жителей многочисленных сёл и деревень, расположенных вдоль неё. Поэтому и мытищинцы старались заработать на своих родниках. Был пущен слух, согласно которому чистая ледяная вода забила благодаря молнии, ударившей в землю, а источник на этом месте получил название Громовой ключ.
Другая легенда гласит, что в жаркий летний день проезжавшая по тракту Екатерина II захотела пить. Слуги принесли ей воды из ближайшего родника. Попробовав воду, императрица высоко оценила её необычайный вкус и удивительную чистоту. Конечно, всё это не более чем выдумки, пущенные в народ для привлечения усталых путников в знаменитые мытищинские чайные.
Сама природа и текущая в Москву Яуза подсказала Бауэру идею создания самотёчной галереи – канала, по которому вода потекла бы под уклон за 27 километров. Однако проведение изыскательных работ и предварительных расчётов по водоснабжению Москвы было закончено лишь к 1779 году.
В том же году Бауэр подготовил на имя императрицы проект «О проведении чистых вод в Москву». В проекте предлагалось собирать родниковую воду в специальные накопительные бассейны, которые, в свою очередь, соединялись между собой трубами для поддержания одинакового уровня. Также каждый бассейн должен был иметь водовыпуск непосредственно в водопроводную галерею. Сама галерея была сводчатой и выполненной из кирпича. На ней предполагались наземные и подземные участки, акведуки и переходы через Яузу, выполненные из чугунных труб. Чтобы участки, проложенные по поверхности земли, не промерзали в морозы, галерея имела насыпь, сохранявшую плюсовую температуру внутри водопроводного канала. Фрагмент такой насыпи и сегодня можно обнаружить в московском парке Торфянка. Сама галерея была незначительных размеров – 90x135 сантиметров и имела колодцы для спуска примерно через каждые 200 метров. Можно только представить, какую титаническую работу проделали инженеры, рассчитывая равномерный уклон галереи, способный обеспечить поступление воды в условиях пересечённой местности. Трасса Мытищинского водопровода петляла между возвышенностей, а кое-где уходила на глубину более 20 метров, там её строили закрытым способом, а для проведения строительных работ на таких глубинах приглашали итальянских мастеров.
Строительство водопровода прервала война с Турцией почти на 9 лет. Наконец водопровод был достроен и запущен. Это произошло 28 октября 1804 года. К тому времени работу по устройству водопровода по смерти Бауэра возглавлял другой инженер – Иван Кондратьевич Герард. На реализацию проекта водоснабжения Москвы ушло 25 лет, и за это время, как бы комично это ни выглядело, некоторые участки водопроводной галереи успели разрушиться. По первоначальным замыслам, мытищинские родники должны были снабжать город водой в объёме 300 000 вёдер в сутки. Вода в Москву пошла, но в значительно меньшем объёме – 40 000 вёдер. В селе Большие Мытищи в галерею попадал проектный объём воды, но вот 260 000 вёдер таинственным образом куда-то исчезали. Сказывались усадки и трещины, через которые вода вытекала за пределы водовода. Получалось, что только что запущенный водопровод уже нуждался в полном отключении и масштабных ремонтных работах, денег на которые не было. Из галереи Мытищинского водопровода, проходившей в центре города параллельно тогда ещё вольной Неглинке, были устроены системы аварийного выпуска в реку. Само русло перепланировано, спрямлено и превращено в канал с прогулочными аллеями. Тогда же на Неглинке появились два коллекторных участка, существующие до сих пор: на пересечении с Садовым кольцом и с Бульварным.
Не позднее 1908 года был спущен Большой Самотёчный пруд, располагавшийся на месте современного Самотёчного бульвара, между Самотёчной улицей и Олимпийским проспектом. А Напрудная и Неглинка спрятаны в кирпичные коллекторы, при проектировании которых учитывались и некоторые уже существующие к этому времени подземные стоки с прудов.
– А сейчас над нами что? – спросил я Владимира.
Тот почесал ребром ладони переносицу и зажмурил глаза, будто собирался чихнуть, затем резким движением опустил руку, словно сбрасывая с себя что-то ненужное, и громко сказал:
– Приближаемся к Садовому. Недавно прошли под театром «Уголок дедушки Дурова»! Помню, в театре серьёзные проблемы были из-за коллектора, в дождь подвалы подтапливало. Они там гидроизоляцию делали, надо зайти будет к ним, узнать, как дела. Ну что? – быстро осмотрел он отряд. – За мной!
Я замешкался, разглядывая уходившие вверх колодца скобы. Они были вмонтированы в кирпич двумя параллельными рядами, так, чтобы спускающимся было удобно ставить ноги. Отряд отдалялся всё дальше, и я, чтобы совсем не отстать, бросился его догонять. Теперь я шёл последним в веренице диггеров. Мы продвигались по полукруглому коллектору, иногда минуя боковые сухие подключки. Вдруг я увидел в одной из них что-то похожее на щупальца осьминога: желтоватые, мохнатые и медленно шевелящиеся.
– Ребята! – заорал я.
Отряд остановился, и я направил свой фонарик на шевелящееся нечто.
– Напугался? – засмеялся Балакин. – Это же корни дерева!
И правда! Из трубы свисали толстые, толщиной в руку, корни! На них налипли бумажки и обрывки пакетов, которые колебались из-за течения, и казалось, что двигаются сами корни. Я разглядывал это удивительное явление, так напугавшее меня. Но теперь уже было совсем не страшно. Подошёл Владимир:
– Между прочим, редкая в наше время гончарная труба! В начале XX века такие поставляли с завода огнеупорных глин. Использовали для канализации и отведения разных по степени загрязнённости вод. Вечный материал! Его не берёт ни химия, ни истирание потоком. Только изменение давления почвы может такую трубу расколоть. Видно, сверху асфальтировали дорожки, вот труба и лопнула много лет назад, а дерево этим воспользовалось.
Сунув руку куда-то в корни, Владимир вытащил обломок трубы и дал его мне. Тяжёлый материал напоминал кусок деревенской крынки или горшка, которые в детстве попадались на даче. На глянцевой поверхности виднелось овальное клеймо, оттиском отпечатавшееся в застывшем материале: «Г. Боровичи».
Вскоре послышался сильный шум воды. Коллектор стал неровным, а кирпич на дне сменили каменные блоки. Ребята остановились в какой-то комнатке, возле грубой, точно сделанной подмастерьем-неумёхой стены, перегородившей проход дальше. Я скользил на ногах, будто обутый в лыжи, а когда наконец доскользил до комнатки, увидел водопад. Ударяясь о глухую перегородку, поток поворачивал влево и сбегал по бетонному пандусу.
– Обеспечить спуск! – скомандовал командир.
Балакин размотал верёвку и сбросил один конец на дно пандуса. Другой он закинул себе через плечо и со стороны спины пропустил между ногами.
– Давай, ты первый! – посмотрел он на меня. – Ко мне лицом, вниз спиной, пошёл!
Я взялся обеими руками за верёвку и стал спускаться. Водопад, вопреки моим ожиданиям, оказался совсем не скользкий. Через несколько секунд я уже был внизу и встал, ожидая остальных диггеров. Быстро сбегавший поток поднимал ветер. Диггеры спускались один за другим. Когда наверху остался только Костя, он продел верёвку через металлическую проушину в потолке, сложил вдвое, спустился сам и, потянув за один конец, вытащил её на себя.
Мы оказались в широком прямоугольном коллекторе, уходившем в обе стороны в подземную бесконечность. Он был таким огромным, что по нему, наверное, можно было бы проехать на грузовике. С одного края был устроен тротуарчик.
– Вот он, дублер Напрудной проходит, – небрежно махнул Маклаков против течения. Затем остановился посреди этой подземной улицы и, театрально раскинув руки, произнёс: – Идём через тьму прошлого к посредственности настоящего, освещая в сумраке небытия корни истории. Мы сейчас в новом канале, который проложен от Театральной площади до Садового кольца. Над нами проезжая часть Цветного бульвара. В обратную сторону современный коллектор уходит под Олимпийский проспект. Из-под Трубной площади мы вновь сможем вернуться в старое русло.
По тротуару идти было гораздо удобнее. Неглинка бежала внизу и была совсем мелкой, растекаясь по ровному широкому лотку. Иногда мы обходили лесенки, увешанные какими-то ленточками под потолок.
– А что это на лесенках? – спросил я главного диггера.
– Да мусор же! Мусор, который покидали перед дождем мимо урн. Любой фантик, бумажка, пакетик смывается дождевым потоком в решётку ливнеприемника, а затем по таким вот подключкам, – показал он на одну из многочисленных труб, подходящих к коллектору, – всё попадает сюда. Но самое главное, что Неглинка, да и вообще большинство рек Москвы, имеет прямой водовыпуск в Москву-реку. То есть все эти тонны бытовых отходов так или иначе оказываются в главной столичной артерии.
Я с недоверием посмотрел на высокую лесенку, наверху которой застряла пачка из-под сигарет. Проследив за моим взглядом, Владимир продолжил:
– Да. И туда тоже мусор повесила вода. Представь, что тут в дождь делается! Не имело бы смысла строить коллектор такого диаметра, если бы он никогда не заполнялся. При проектировании системы дождевого водоотведения рассчитывается средний объём стока, поступающего с поверхности. Конечно, не в каждый дождь такие каналы заполняются полностью, а только при чрезвычайно сильных ливнях. Но не так страшен сам по себе подъём уровня, как увеличение скорости потока. Здесь – как в горной речке. Вроде бы бежит под землей маленький ручеёк, но, только на поверхности дождь, ручеёк мгновенно превращается в мощный подземный поток.
– То есть даже здесь находиться смертельно опасно?
– Сейчас нет. Перед тем как мы планируем спуск, мы получаем сводку прогноза погоды. Но в целом любое подземелье – это зона, нахождение в которой связано с повышенной опасностью. Только специалист, знакомый с особенностями техногенных подземных пространств, может заблаговременно её предусмотреть. С одной стороны, подземелье – это друг. Подземелья помогали выживать людям каменного века. Потом, устраивая подкопы под городские стены, воины брали города. А древние зодчие, в свою очередь, старались обустроить крепости так, чтобы сделать подкоп было невозможно! Сегодня мы пользуемся метро и благами цивилизации. Диггер – как охотник в тайге, как альпинист на Эвересте. Прямой опасности вроде бы нет, но любой неосторожный шаг может стоить жизни.
Иногда по коллектору разносился металлический грохот – это автомобили проезжали по крышкам колодцев. После плавного поворота мы очутились в зале. Вообще, под землёй трудно применять привычные понятия. Вот и этот зал в Неглинке был скорее общим пространством нового и старого коллекторов, соединённых разломом в стене. Шедший параллельно кирпичный участок в сторону центра перекрывала замуровка, зато в обратную сторону путь был открыт.
Мы шагнули туда вслед за Владимиром.
– Трубная площадь! – гремел в тоннеле его голос. – Где-то здесь, за стенками коллектора, фундаменты стены Белого города.
Бывавший в Москве читатель легко сможет вспомнить овраги и спуски на городских улицах. Сегодня некогда крутые, а порой и отвесные склоны спланированы и заасфальтированы, но, как правило, всё это русла спрятанных под землю речек. Виден такой овраг и на Трубной площади. Да и название площади тоже связано с Неглинкой. Тут под стеной крепости была устроена труба для протока речки. Иллюстрацией может послужить картина Аполлинария Васнецова «Лубяной торг на Трубе».
В правление Ивана Грозного Москва не сильно преображалась и совершенствовалась в архитектурном плане. А застройка велась, как бы мы сегодня сказали, точечно. Не отличился стремлением к благоустройству столицы и его сын, наследник престола Фёдор Иоаннович. По меткому замечанию профессора Стеллецкого – археолога, посвятившего более сорока лет своей жизни поискам знаменитой Либереи: «Для него не было большего удовольствия, чем „малиновый звон“, которым он упивался!» А Грозный и вовсе говорил про Фёдора, что тот больше похож на пономарского, чем на царского сына! Фёдор Иоаннович был человеком чрезвычайно набожным и мечтал больше о монастырской жизни, чем о руководстве государством.
Истинным градостроителем стал регент царя Фёдора Иоанновича – Борис Годунов, при котором столица удостоилась небывалого архитектурного расцвета и величия, не столько в связи с перестройкой храмов и монастырей, сколько в связи с появлением новых оборонных сооружений.
Ослабленная за десятилетия Ливонской войны Русь легко могла стать добычей более сильных соседей. С северо-западной стороны нужно было опасаться шведов, которые могли выступить в любой момент с военным походом, если бы представился удобный случай. С юга угроза исходила от крымских татар, а с запада – от союзной Крыму Польши. В таких условиях первое и основное, что требовалось сделать, – это укрепить дополнительно Москву и пограничные города. В год смерти своего отца Фёдор Иоаннович уже просил английскую королеву Елизавету прислать на служение ратных и городовых мастеров, но, видимо, и за границей чувствовался инженерный дефицит, зато вскоре вдруг нашёлся талантливый военный строитель русского происхождения – Фёдор Савельевич Конь.
В 1585 году по линии осевших и обветшавших древо-земляных укреплений Конем закладывается фундамент будущей стены Белого города. Незаурядное, грандиозное и практически неизученное сегодня сооружение начало свою историю с первого участка на современной Пушкинской площади.
Зодчему потребовалось хорошо укрепить грунты и, предваряя закладку наземных капитальных строений, наметить трассы и приступить к устройству подземных вылазов и тайников. Учитывая особенности почвы, стена Белого города имела фундаменты на белокаменных плитах большого размера, которые Конь уложил в траншею глубиной до двух метров на слой песка. Кое-где фундаменты в обводнённых грунтах дополнительно укреплялись сваями. Те вбивали в грунт вертикально, а затем делали горизонтальную связку, в которую укладывался белокаменный фундамент из обтёсанных известняковых плит. По обнаруженным фрагментам укрепления археологам удалось определить, что стена Белого города не была одинаковой толщины на всём своём протяжении, ширина фундамента колебалась от 4,5 до 6 метров. Она опоясала густозаселённые торговые районы Москвы, протянувшись от Китайгородской стены вдоль Москвы-реки к устью Яузы, затем, по трассе современного Бульварного кольца, к храму Христа Спасителя, на месте которого тогда находился женский Алексеевский монастырь, и – снова вдоль Москвы-реки, до Свибловой, или Водовзводной, башни Кремля. На 9 километрах протяжённости в стене были устроены 27 башен. Некоторые мастер спроектировал глухими, а часть – воротными. Любопытно, что память об этих воротных башнях жива и теперь, хотя с момента сноса стены минуло больше двухсот лет. На Бульварном кольце есть площади – Арбатские, Покровские, Никитские, Мясницкие, Яузские Ворота. В действительности никаких ворот там не существует, но память об их наличии сохранили старомосковские названия.
Стена Белого города вовсе не была целиком сложена из белого камня, как можно было бы подумать исходя из названия. Снаружи на большом протяжении белокаменной у неё была лишь фундаментная и цокольная часть, но в некоторых участках цоколь мог подниматься до трети высоты стены. Выше стена была кирпичной. К сожалению, сейчас не представляется возможным сказать с уверенностью, был кирпич лишь облицовкой, под которой находилась белокаменная сердцевина, или кирпичная кладка шла на всю толщину стены. Вполне возможно, что внутреннее пространство стены было засыпано бутовым камнем. Башни тоже не были одинаковыми, как по внешнему виду, так и по конструкции: некоторые были кирпичными, а некоторые – белокаменными. Наиболее хорошо изучена специалистами Арбатская башня стены. Согласно сохранившимся документам, удалось выяснить, что в башнях имелись «зелейные каморы», глухие помещения для хранения пушечного пороха.
Самой известной, благодаря опять же Аполлинарию Васнецову, стала наугольная Семиверхая башня. Правда, официальное её название – башня Алексеевская, так как под её прикрытием был расположен женский Алексеевский монастырь. Высота этой башни достигала 25 метров, а сверху её украшали семь шатровых наверший, по-видимому появившиеся позже.
С внешней стороны, подле стены был устроен ров на расстоянии нескольких метров от подножия. Сложно сказать, был ли он заполненным водой или оставался сухим, но в некоторых участках функцию рва выполняли природные водотоки. В частности, от Арбатской площади до Москвы-реки вместо рва использовался глубокий овраг ручья Черторыя, заметный и теперь по внешней стороне Гоголевского бульвара.
В 1595 году талантливого мастера отправили в Смоленск для строительства там городских укреплений. В Смоленске исследователям удалось обнаружить подземные слухи, устроенные ниже фундаментов для предотвращения неприятельских подкопов, как минимум под шестью башнями, а также глухие подземные погреба для хранения пороха.
Громовая башня в Смоленске сохранилась до нашего времени, из неё были устроены подземные ходы в ров и в подвалы губернаторского дома. В башне Орёл, согласно смоленской легенде, были довольно обширные подземелья, тянувшиеся далеко за пределы крепости. В них будто бы в Екатерининское время прятались грабители, при поимке которых ходы и были обнаружены. Под Пятницкими водяными воротами имелся резервуар, от которого начиналась галерея самотёчного водопровода, снабжавшего Смоленск водой в случае осады. Опираясь на опыт, полученный при исследовании сооружений Московского Кремля, где также имелся водопроводный канал от Угловой Арсенальной башни, Фёдор Конь вполне мог устроить подобную систему в Смоленске. К сожалению, не сохранился до наших дней так называемый Королевский бастион, при ремонте которого в конце XVII века мастер Гура Вахромеев в докладе упоминал каменные ходы и «зелейные погреба», устроенные в земляном валу.
Московская стена Белого города строилась в течение семи лет. Такая масштабная и сложная стройка позволила обеспечить работой порядка семи тысяч человек. Кроме непосредственного возведения крепости, необходимо было ломать и подготавливать белый камень, добывать глину и обжигать кирпич, кстати, именно к строительству стены Белого города в России был утверждён единый стандарт изготовления кирпича на заводах как по размеру, так и по качеству. Стабильная занятость населения и хороший заработок делали своё дело, и постепенно регент Борис Годунов, всеми средствами стремившийся проложить себе дорогу к царскому трону, снискал расположение народа.
Летом 1591 года на Москву выдвинулись войска крымского хана Казы-Гирея. Законченная к этому времени стена Белого города, поновлённая Китайгородская, Кремль и укреплённые монастыри были обеспечены артиллерийскими орудиями, солдатами и боеприпасами. Ещё до наступления неприятеля все фортификационные точки города начали вести огонь. Подступивший к Москве крымский хан простоял менее суток и в спешке отступил, так и не предприняв ни единой попытки захвата.
Многие ошибочно считают, будто именно коневская стена дала Москве эпитет «Белокаменная». Но такое название появилось значительно раньше, ещё в XIV веке, когда Дмитрий Донской построил свой белокаменный Кремль. До этого московские кремли были исключительно деревянными, и вдруг – белокаменный. Весть о его постройке прогремела по всем русским городам. А топоним «Белый город» возник вовсе не из-за материала, использовавшегося для строительства крепости, а благодаря его жителям – «обелённым москвичам». То есть гражданам, которых освободили от уплаты земельного налога.
За пределами Белого города селились люди победнее. Они вынуждены были платить все государственные подати и налоги, в том числе и высокий по тем временам земельный налог, поэтому пространство между современным бульваром и Садовым кольцом называлось «Земляным городом».
Мы зашли в почти сухой полукруглый коллектор, из боковой подключки еле-еле сбегала вода и медленно текла, образовывая себе узенькое русло в скоплении жирной грязи.
– Учебная тревога! Отрабатываем эвакуацию из системы при резком заполнении! – весело крикнул командир. – Балакин, руководи!
Костик подпрыгнул, словно в нём распрямились стальные пружины, и быстро осмотрел нас. В отличие от Владимира лицо его было совершенно серьёзным.
– Построиться по два, друг друга не обгоняем, при необходимости оказываем помощь. За мной, бегом марш!
Отряд бросился в темноту. Костик лихо перемахнул через чёрную поперечную трубу, наподобие плотины перегородившую канал. За ней стояла мёртвая, подёрнутая белесоватой плёнкой вода. Недолго думая, Балакин плюхнулся в неё и ушёл по колено. Не очень торопливо, но уверенно, высоко поднимая ноги, он начал преодолевать подтопленный участок. В желтоватом свете фонарика походка его напоминала походку объевшейся цапли. Я улыбнулся, представив, что вот сейчас он обернётся, а в его зубах будет трепыхаться лягушка. Но вскоре, когда я запнулся обо что-то невидимое и чуть не полетел кубарем, мне стало понятно, почему Балакин идёт так странно. Описав дугу и пытаясь сохранить равновесие, я почувствовал, как кто-то с силой дёрнул меня за туловище назад. Это был мой напарник, бежавший всё это время со мной рядом.
– Давай, не отстаём, – буркнул он мне в ухо.
Мы бежали, выдёргивая ноги из ила, пытаясь предугадать, где под замутнённой Костиком водой может скрываться препятствие в виде бетонного блока или порога. Вскоре вода и грязь закончились и отряд очутился в перпендикулярном сухом канале. Костик, подняв руку вверх, остановился.
– Балакин, почему вывел отряд сюда? – спросил замыкавший группу Маклаков.
– Ну а куда ещё-то? Тут же воды не бывает!
– Отставить! Это ты просто знаешь, что тут не бывает воды. А если бы не знал? По каким признакам это можно определить?
Костя осмотрелся по сторонам, соображая, и неуверенно начал:
– На полу песок…
– И что? Могло намыть.
– В песке следы.
– При чем тут следы, это, может, подземный дедушка ходил?
– Не смыло! А! – щёлкнул пальцами экзаменуемый. – Сталактиты! Они не сбиты потоком. Это говорит об отсутствии течения, иначе бы их сбило. Да и на стенах есть, соляные!
Я посмотрел на стены и увидел, что в бетоне кое-где видны проплешины, сквозь которые проступает тёмнобордовая кирпичная кладка с выщербинами. С потолка свисали небольшие белые сталактиты, а из стыков плит каменного лотка прорастали похожие на кровеносные сосуды корешки.
– Верно! – загрохотал Владимир. – Просачивающаяся с поверхности соль формирует в коллекторе натёчные образования. Их низкое расположение свидетельствует об отсутствии здесь периодического водного потока.
Мы шли по белому сухому песку. Высота коллектора была неравномерной, свод то нависал над нами так, что мы едва не задевали его своими касками, то снова взмывал вверх, поднимаясь на метр и больше. Каждый наш шаг, шорох, слово, оброненное кем-то, многократно повторялись гулким эхом и затихали где-то в неизвестности. Если бы я не услышал, что это коллектор, я принял бы трубу за старинный подземный ход. «Вот она, подземная Москва!» – стучало у меня в висках. В тот момент, проходя с диггерами под городскими улицами, ощущая каждой клеточкой тела тайну неизведанного мной прежде города, я был абсолютно счастлив. Казалось, даже темнота здесь была тёплой и ласковой, как чёрная бархатная бумага, превращавшаяся в умелых руках в иллюстрацию из сказки.
Маклаков остановился в расширении коллектора и указал на вертикальные углубления в стенах:
– Это направляющие фильтрующей спускной решётки, вспоминаем Гиляровского: «И вот в жаркий июльский день мы подняли против дома Малюшина, близ Самотёки, железную решётку спускного колодца и опустили туда лестницу». Здесь он вместе с водопроводчиком погрузился в «клоаку», – обвел рукой камеру Маклаков. – Сама решётка была необходима для улавливания крупногабаритного мусора – брёвен и прочего, попадавшего в коллектор из Большого Самотёчного пруда. Фильтрующая решётка была вертикальной, а сверху доступ к ней закрывала горизонтальная решётка, которую и упоминает Гиляй.