Георгий Данелия
Тостуемый пьет до дна
© Данелия Г. Н., наследники, 2023
© Киноконцерн «Мосфильм» (Кадры из фильмов), 2023
© Храмцов А. Ю., художественное оформление, иллюстрация, 2023
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2023
* * *
Уважаемый читатель! Тем, кто не читал первую книжку, мой совет: и не читайте. Суть того, что там написано на 480 страницах, можно изложить коротко. Что я и делаю.
Родился я в Тбилиси. Через год меня привезли в Москву, где и живу по сей день. Отец работал в Метрострое, а мать на «Мосфильме». В детстве в Грузию ездил каждое лето, к своей тетушке, актрисе Верико Анджапаридзе. Когда я окончил среднюю школу, отец сказал, что надо отдать меня во ВГИК. На вопрос мамы – почему во ВГИК, ответил: «А куда его, дурака, еще девать?» Во ВГИК я не пошел. Я закончил Архитектурный, потом режиссерские курсы при «Мосфильме» и стал кинорежиссером. Вот и все.
Когда я начну писать третью серию, может быть, мне придет в голову, что и эту, вторую, можно было написать так же коротко. Но пока мне кажется, что читатель что-то потеряет, если не узнает, как мы с Андреем Петровым пели «Я шагаю по Москве», когда были в гостях у итальянских проституток в Риме; как по-черному запил грузин Вань Чень Лунь в Каннах; как я с мокрой задницей и зубами в кармане ехал на лимузине с советским флагом получать чужого «Оскара» и за что Николай Второй дал кинорежиссеру Сергею Эйзенштейну орден Ленина. Но, впрочем, можете и не читать, я не обижусь, даже если узнаю об этом.
Признание. Первую книжку мне помогала написать Татьяна Кравченко. (Писательница.) Эту – Елена Машкова. (Кинорежиссер.) И за это я им очень благодарен.
Мне семьдесят пять лет. Душа моя лежит предо мной. Она уже износилась на сгибах. Сгибали душу смерти друзей. Война. Споры. Ошибки. Обиды. Кино. И старость, которая все-таки пришла.
Виктор Шкловский
Краткий словарь
СССР – Союз Советских Социалистических Республик.
КГБ – Комитет государственной безопасности.
Генеральный секретарь ЦК КПСС – Президент страны.
Члены политбюро ЦК КПСС – вторые лица в государстве.
Кандидаты в члены политбюро – третьи лица в государстве.
Первый секретарь ЦК республики – Президент республики.
Первый секретарь обкома – губернатор.
Первый секретарь горкома – мэр.
Районо – районный отдел образования.
ЦК КПСС (Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза) – администрация Президента.
Госкино (Государственный комитет по делам кинематографии) – начальство.
ГДР – Германская Демократическая Республика. (Друг.)
ФРГ – Феде ративная Республика Германия. (Враг.)
Абстракционист – нехороший человек.
Берия – японский шпион.
Люди уступают дорогу автобусу не из вежливости
Я подумал и решил снимать «Мертвые души» Гоголя.
В Госкино мне сказали:
– Не надо.
Я спросил:
– Почему?
Мне ответили:
– Потому.
Я подумал и решил снимать «Козлотура» Фазиля Искандера.
В Госкино мне сказали:
– Не надо.
Я спросил:
– Почему?
Мне ответили:
– Потому.
Болшево. Прогулка
Болшево. Беседа
Болшево. Знакомая
Я подумал и решил снимать «Зима тревоги нашей» Стейнбека.
В Госкино мне сказали:
– Не надо.
Я спросил:
– Почему?
Мне ответили:
– Потому.
Я еще подумал и решил снимать «Преступление и наказание» Достоевского. Спрашивать никого не стал. В 63-м году я уже принимался за Достоевского.
Тогда мне сказали:
– Напиши. Там посмотрим.
Я собрал материалы и поехал в Дом творчества кинематографистов «Болшево». Приехал. Сел за стол – стук в дверь. Пришел Лева Кулиджанов и попросил одолжить бумаги. Я сказал, не могу, мне самому не хватает. (В те времена в стране на бумагу был дефицит, и перед отъездом в Болшево я выклянчил у Сергея Бондарчука четверть пачки.) Лева сказал, что послезавтра начнется Съезд депутатов, и он привезет мне целую пачку бумаги.
(Первый секретарь Союза кинематографистов режиссер Лев Александрович Кулиджанов был депутатом Верховного Совета СССР.) Во время съездов для депутатов в гостинице «Россия» работал магазин, куда меня брал с собой Бондарчук. Чего там только не было! И болгарские дубленки (по записи), и люстры из чешского стекла, и югославская ветчина в банках, и писчая бумага. Финская! (Две пачки в одни руки.)
Бумагу Кулиджанову я дал, и тут меня кто-то дернул спросить, как он думает, сможет ли сыграть Инна Гулая Соню Мармеладову? (Актриса Инна Гулая снялась у Кулиджанова в главной роли в фильме «Когда деревья были большими».)
– А тебе зачем? – насторожился он.
Узнав, что я собираюсь снимать «Преступление», Кулиджанов очень огорчился: это его любимый роман, и он всю жизнь мечтал его экранизировать!
А я сказал, что моя любимая повесть «Хаджи-Мурат» Толстого, и я тоже всю жизнь мечтал ее экранизировать, но мне сказали, чтобы я это выкинул из головы, потому что «Хаджи-Мурата» будет снимать сам Лев Александрович Кулиджанов!
Лева повздыхал, повздыхал и предложил:
– Давай так. Ты отдаешь мне «Преступление и наказание», а я уступаю тебе «Хаджи-Мурата».
Кулиджанов фильм «Преступление и наказание» снял. А я…
Не горюй, генацвале!
Покупал сигареты в ларьке на Покровке. На той стороне улицы затормозил «Мерседес». В окошко выглянул поэт Евгений Евтушенко и крикнул:
– Не горюй, генацвале!
– Посмотрел фильм? – спросил я.
Ев тушенко считался выдающимся поэтом, и мнение его мне было небезразлично.
– Пора тебе снять что-нибудь серьезное, – сказал Женя и уехал.
Сообщить ему, что я решил взяться за ум и снять глубокое кино, я не успел.
Гибель Хаджи-Мурата
– Нам нужен большой павильон, а производственный отдел не дает! – пожаловался я директору «Мосфильма» Владимиру Николаевичу Сурину.
– По какой картине?
– По «Хаджи-Мурату».
– Тебе что, не сказали?
– О чем?
– Вас закрыли!
– Когда?!
– Уже месяц почти. Извини!
– Кто закрыл?
Владимир Николаевич устало посмотрел на меня, развел руками и поднял глаза к потолку. Я тоже посмотрел на потолок. После недавнего ремонта потолок в кабинете директора был свежевыкрашен.
За полгода до этого разговора Расул Гамзатов, Владимир Огнев и я написали сценарий. Его приняли без замечаний, и к моменту этой беседы с Суриным мы уже выбрали натуру, утвердили актеров, сделали эскизы декораций и костюмов и готовились к сдаче постановочного проекта. Но тут выяснилось, что производственный отдел не дает нам большой павильон для декорации «Бальный зал во дворце Воронцова». И я пошел жаловаться Сурину.
И вот с ижу у него в кабинете и смотрю на свежевыкрашенный потолок…
Хаджи-Мурат
Между прочим. Две тайны связаны у меня с тем несостоявшимся фильмом. Первая: кто и почему нас закрыл? (Это не смог выяснить даже Расул Гамзатов.) И вторая: а был ли на самом деле Абстрагамз?
Абстрагамз
Прежде чем написать режиссерский сценарий, мы с Вадимом Юсовым, художником Ипполитом Новодережкиным и с Омаром-Гаджи Шахтамановым (дагестанским поэтом, другом Расула Гамзатова) месяц ездили на газике по горам. Побывали в самых отдаленных аулах – если не могли попасть туда на машине, добирались на лошадях. Не буду описывать красоты Кавказа и гостеприимство горцев, об этом много и хорошо написано классиками. Упомяну о том, чего точно не было ни у Пушкина, ни у Баратынского, ни у Лермонтова, ни у Толстого.
Как-то ехали в отдаленный аул по узкой извилистой грунтовой дороге. Ехать страшновато: справа – скала, слева – многокилометровая пропасть, а где-то далеко внизу парит орел. Когда в очередной раз свернули, перед нами неожиданно возник яркий плакат на бетонном столбе. На плакате: блондинка в розовой комбинации сидит на кровати, глаза от ужаса вытаращены, рот открыт, руки протянуты, – она взывает о помощи! Внизу под ней – алые языки пламени, наверху, над головой, крупными красными буквами написано: «НЕ КУРИ В ПОСТЕЛИ!» В Дагестане есть обычай – на месте аварии, если поблизости нет дерева, привязывать ленточку к шесту. Около плаката таких шестов было немало.
– Какой идиот додумался поставить здесь это полотно?! – удивились мы.
– Абстрагамз, – угрюмо сказал наш водитель и посмотрел на Омара-Гаджи.
– Опять! – вздохнул Омар-Гаджи.
– Хорошо, если не Абстрагамз, тогда кто?! Кому бы разрешили здесь голую бабу нарисовать?
– Этого я не знаю, – развел руками Омар-Гаджи. И рассказал.
Когда в 1962 году на выставке в «Манеже» Хрущев поругался с молодыми художниками, партия приказала всем обкомам (областным комитетам коммунистической партии) выявить у себя абстракционистов, заклеймить позором и выгнать из Союза художников. А Дагестанский обком, к ужасу своему, обнаружил, что ни одного абстракциониста на территории Дагестана нет. Тогда они обратились к народному поэту Расулу Гамзатову с просьбой привезти из Москвы настоящего абстракциониста. Пообещали, что дадут ему квартиру и гарантируют, что на хлеб с маслом он заработает. Но за это они абстракциониста всенародно осудят и немножко заклеймят. Расул пришел в восторг от такого поручения и всем о нем рассказывал. Прошло время, все уже забыли об этом. Но когда в прошлом году на дорогах начали появляться эти плакаты, горцы решили, что картинки рисует тот самый абстракционист из Москвы. И назвали его – Абстрагамзом. (Абстракционист Гамзатова.)
– Горцы идеалисты! Думают, пообещаешь нищему художнику квартиру, он все бросит и сразу приедет! – сказал Расул, когда мы вернулись в Махачкалу. – Ни один, даже самый немодный, не согласился к нам приехать. Сказали, что будут бороться за свободу здесь, на переднем крае – в Москве! Или – в Соединенных Штатах Америки! А плакаты эти, только между нами, плод подростковых комплексов сына жены начальника нашего АВТОДОРа. Жена у него эстонка, а эстонки считают, что, когда дети рисуют, они меньше пьют.
Через какое-то время случай свел меня и с самим начальником автомобильных дорог, маленьким лысым даргинцем с грустными глазами. Я похвалил плакат «Не кури в постели», который нарисовал сын его жены.
– Это вам Расул рассказал? – спросил он.
– Да.
– Расул Гамзатович поэт – он в облаках витает. Майга не живописью отвлекает своего сына, а музыкой. Мы купили ему барабанную установку, полный комплект – и теперь он лупит по барабанам и днем и ночью, соседи уже три раза милицию вызывали. А когда мы его просим ночью не барабанить, он говорит: «Вы хотите, чтобы я опять много водка стал пить?» – тоненьким голосом передразнил он пасынка. Достал платок, высморкался и сказал:
– А плакаты эти рисует Абстрагамз, каждый пастух знает!
Мы с художницей Лидой Нови
Григорий Чухрай, Владимир Александрович Познер, Расул Гамзатов и я
Федор, раздевай!
Думаю, что должен упомянуть и о некоторых привилегиях, которые принесла мне дружба с народным поэтом.
Как-то, в самом начале работы, мы с Гамзатовым и Огневым приехали на моем «Москвиче» в Дом литераторов пообедать. Пока я запирал машину и снимал щетки, чтобы их не украли, Расул и Володя прошли в ресторан. Меня на входе остановила вахтерша:
– Ваше удостоверение. (В Дом литераторов пускали только по членским билетам Союза писателей, а у меня такого не было.)
– Я шофер Расула Гамзатова, – сообразил я и показал ей щетки.
– Проходите.
Лет через десять, когда приехала итальянская делегация – Софи Лорен, Марчелло Мастроянни, Луиджи Де Лаурентис, – я пригласил их на ужин в ресторан Дома литераторов.
За эти годы я стал узнаваемой личностью: меня несколько раз показывали по телевизору в «Кинопанораме», фотографии мелькали в журнале «Советский экран». И теперь в Доме литераторов меня встречали тепло и сердечно.
Когда мы все вошли в вестибюль, я сказал вахтерше:
– Это итальянские гости. Они со мной.
– Пожалуйста, пожалуйста, очень рады вас видеть! – поприветствовала меня вахтерша.
Я повел гостей к гардеробу. За спиной слышу мужской голос:
– Ты чего это пускаешь кого попало? Почему членские билеты не спрашиваешь?!
Я обернулся. К вахтерше подошел важный мужчина. (Как выяснилось потом, администратор Дома литераторов.)
– Это не кто попал о, это гости вот этого товарища, – вахтерша показала на меня.
– Гражданин, я извиняюсь, вы член Союза писателей? – спросил меня администратор.
– Нет.
– Федор, не раздевай! – дал он команду гардеробщику. – Сожалею, но у нас только для членов Союза писателей.
Но тут вахтерша поспешно громким шепотом сообщила:
– Это – шофер Расула Гамзатовича!
– Что ж ты сразу не сказала?! Здравствуй, дорогой! – администратор крепко пожал мне руку. – Федор, раздевай!
Расул
Даже те, кому осталось, может,
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить еще им сотни лет.
А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.
В шестидесятых годах народного поэта Дагестана Расула Гамзатова избрали (назначили) членом Президиума Верховного Совета СССР (высший орган законодательной власти). Расул впервые явился на заседание этого Президиума и занял свое место за длинным столом. Вокруг стола ходили хорошенькие девушки в белых кофточках с бантиками и деликатно спрашивали у членов Президиума: «Не хотели бы вы послать телеграмму?» Расул сказал, что хочет. Взял у девушки гербовый бланк, на котором сверху, красным по белому, написано: «Правительственная телеграмма», что-то написал, отдал бланк девушке и сказал:
– «Молнию», пожалуйста!
Девушка быстро, почти бегом, направилась к выходу из зала заседаний.
– Девушка! Одну секундочку! – остановил ее Председатель Президиума Анастас Иванович Микоян. – Расул Гамзатович, я думаю, товарищам интересно, кому наш любимый поэт в этот памятный день отправляет телеграмму и что он написал? Если это не секрет, конечно.
– Не секрет. Пусть девушка прочитает.
Девушка посмотрела в телеграмму и покраснела.
– Дайте мне, – сказал Микоян.
Девушка принесла ему бланк с телеграммой, и Анастас Иванович прочитал: «Дорогая Фатимат! Сижу в президиуме, а счастья нет. Расул» (Фатимат – жена Расула).
Это ему простили. Обиделись немножко, но простили.
…На одном из заседаний после голосования Микоян сказал:
– Товарищи, Министерство здравоохранения рекомендует через каждый час делать пятиминутную производственную гимнастику. Думаю, и нам стоит последовать этому совету. Не возражаете?
– Возражаем, – сказал Расул.
– Почему? – насторожился Микоян.
– Я целый час руку поднимаю – опускаю, поднимаю – опускаю. Разве это не гимнастика?
И это ему простили!
Но когда на правительственном банкете в Кремле по случаю юбилея О ктябрьской революции Расул поднял тост «За дагестанский народ, предпоследний среди равных», а на вопрос «Как это могут быть среди равных предпоследние?» ответил: «Последние у нас – евреи», это ему уже простить не смогли! На него так обиделись, что даже исключили из членов Президиума. Но через какое-то время вернули – видимо, поняли, что без Расула Гамзатова на Президиуме очень скучно.
Многое из сказанного Гамзатовым стало афоризмами. Упомяну только последний:
«Дагестанцы, берегите эти бесплодные голые скалы, кроме них у вас ничего нет!»
Чей-то папаша
Встреча первая
Летом в 1963 году в Дом приемов Правительства СССР – здание, что находится за высоким желтым забором на Воробьевых горах напротив «Мосфильма» – пригласили нескольких кинорежиссеров (человек пятнадцать – двадцать), в их число попал и я.
У Гены Шпаликова есть стихи, которые мы часто пели под гитару:
Мы поехали за город,
А за городом дожди,
А за городом заборы,
За заборами вожди.
Там трава не мятая,
Дышится легко,
Там конфеты мятные,
Птичье молоко.
Забор был, трава была, дышалось легко, а вот вождей и конфет «Птичье молоко» не было. То есть, может быть, они где-то и были, но нам их никто не показал. Зато были клумбы, беседки и фонтан.
Охрана меня, к моему великому удивлению, пропустила, не заглянув в документы:
– Проходите, товарищ Данелия.
У фонтана, перед желтым зданием с колоннами, уже стояли человек шесть «наших» и гадали: «Что будет? Зачем позвали?»
Я огляделся. Возле беседки скромно стоял пожилой грузин в плаще и шляпе, с очень знакомым лицом. Когда мы встретились глазами, он мне кивнул, я кивнул в ответ. «Это отец кого-то из моих тбилисских приятелей», – подумал я. Подошел к нему, поздоровался за руку и спросил, когда он приехал? Он сказал, что сегодня. Я спросил, где он остановился? Он сказал, что прямо из аэропорта – сюда. Я сказал, что если будут проблемы с гостиницей, могу помочь – у «Мосфильма» есть связи. (Попасть в гостиницу в Москве без связей или без взятки тогда было невозможно.) Он поблагодарил и сказал, что сегодня прямо отсюда улетает. Я сказал, что могу подвезти его в аэропорт, если надо. Тут, напротив, во дворе «Мосфильма», у меня машина. (У меня тогда был «Москвич» морковного цвета, которым я очень гордился.) Он поблагодарил и сказал, что машина у него будет. Тут к нам подошел плечистый молодой человек в серой тройке и обратился к моему собеседнику:
– Василий Павлович, вас просят.
Чей-то папаша извинился и ушел.
И тут до меня дошло: Василий Павлович? Да это же Мжаванадзе! «Дубина! как же я сразу не сообразил?! Ну конечно, знакомое лицо, я его тысячи раз на портретах видел!»
Раньше портреты членов Политбюро (и кандидатов в члены) вывешивались повсюду. А портрет «чьего-то папаши», первого секретаря ЦК Грузии, кандидата в члены Политбюро Мжаванадзе, висел даже в кабинке у крановщицы в мурманском порту, когда мы там снимали «Путь к причалу». Правда, когда я спросил ее: «Кто это?», она сказала: «Кажись, Микоян».
Потом нас пригласили на просмотр фильма, и я общался с самим Никитой Сергеевичем Хрущевым, но об этом я напишу ниже.
Вторая встреча
Прошло время.
– Мжаванадзе твой «Не горюй!» видел? – спросил меня директор «Мосфильма» Сурин, когда я его случайно встретил во дворе студии.
– Думаю, что нет.
– А можешь ему показать? Ходы есть?
– Вроде бы есть.
– Бери картину, лети к нему. Если ему фильм понравится, пусть он сообщит об этом нашему министру.
Накануне Сурин показывал фильм министру, и тому «Не горюй!» активно не понравился.
– Какая же это комедия, когда там все подряд умирают?! – возмутился он.
– Это не чистая комедия, это трагикомедия, – попробовал объяснить Сурин.
– А тогда почему в начале фильма этот Кикабидзе едет на осле и у него ноги по земле волочатся? – спросил министр.
Этого объяснить Сурин не смог. И мне пришлось лететь в Тбилиси.
В Тбилиси мы с Резо Габриадзе показали фильм Дэви Стуруа, секретарю ЦК по идеологии, – Дэви был младшим братом моего приятеля, журналиста Мэлора Стуруа.
Стуруа-младшему фильм понравился, и он сказал, что завтра, после заседания бюро, вместо обещанной французской комедии он покажет Мжаванадзе и членам бюро наш фильм. (О том, что министр наш фильм забраковал, мы Дэви не сказали: для него это было бы «мнение Москвы».)
Назавтра к шести, как было назначено, мы с Резо явились в ЦК. Заседание все не кончалось, и мы с Резо часа три околачивались возле зала и строили предположения, что может им не понравиться. В итоге у нас получилось, что им может не понравиться все.
Мжаванадзе и другие члены бюро появились где-то около девяти. Впереди шли Дэви и русский генерал-полковник (очевидно, командующий Закавказским военным округом), потом Мжаванадзе и второй секретарь (русский), а за ними тянулись человек восемь усталых грузин весьма почтенного возраста. Дэви представил Мжаванадзе Резо и меня. Василий Павлович поздоровался с нами за руку, а мне сказал:
– Мы же с вами знакомы, Георгий, помните?
Я ответил, что, конечно, помню, и предложил перенести просмотр на завтра, потому что они, очевидно, устали после такого долгого заседания.
– Не надо ничего переносить, фильм веселый, смотрится легко, – сказал Дэви.
– Но это не чистая комедия, – предупредил я, – это трагикомедия.
– Это как? Сначала трагедия, а потом комедия? – спросил Василий Павлович.
– Нет, у них наоборот – сначала весело, а потом грустно, – объяснил Дэви. – Но общее впечатление светлое.
И мы начали смотреть картину. Самым активным зрителем оказался генерал. Когда на экране запели песню: «Однажды русский генерал вдоль по Кавказу проезжал, и грузинскую он песню по-менгрельски напевал…», генерал, который сидел в первом ряду, обернулся, взглянул на нас с Резо и сказал: «Ну-ну…»
«Не надо было эту песню петь», – подумал я.
– Напрасно мы эту песню взяли, – шепнул мне на ухо Резо.
Когда на экране появился парикмахер, которого играл Филиппов, генерал спросил:
– Это актер Сергей Филиппов?
– Да, – ответил я.
– Он у вас грузина играет?
– Да.
– Ну-ну.
«Надо было на эту роль грузинского актера взять», – подумал я.
– Не надо было Филиппова брать, – прошептал мне на ухо Резо.
Когда появилась Настя Вертинская, которая играла Мери, русский генерал снова спросил:
– У вас и Анастасия Вертинская грузинку играет?
– У Анастасии Александровны мама грузинка, товарищ генерал, – сказал Дэви.
– Ну-ну, – повторил генерал.
Мжаванадзе во время просмотра молчал, только один раз, когда убили офицера – жениха Мери, он повернулся ко мне (Дэви посадил нас с Резо прямо за Мжаванадзе) и спросил:
– А теперь будет трагедия?
– Да, еще двое умрут, Василий Павлович, – виновато ответил я и подумал: «Действительно, для веселой картины смертей у нас многовато».
Когда на экране, во время тризны, Серго Закариадзе сказал: «Я хочу при жизни знать, что будут говорить обо мне после смерти», – генерал хохотнул, кто-то сзади грустно протянул: «Да-а-а». А Мжаванадзе вздохнул.
«Сталина вспомнили», – подумал я.
– Про Сталина думают, – прошептал Резо.
Фильм закончился, зажегся свет. Все оставались на своих местах и молчали.
– Какие будут мнения? – наконец спросил Мжаванадзе.
– По-моему, неплохой фильм, – твердо сказал Дэви, глядя в упор на генерала.
– Не согласен, – категорически заявил генерал. – Фильм не неплохой, а хороший! И актеры подобраны замечательные, товарищ Стуруа!
Дэви успокоился.
– Я совершенно с вами согласен, товарищ генерал!
– То-то же! – последнее слово генерал оставил за собой.
– Ну, что ж, мне кажется, можно поздравить наших гостей с удачной работой, – сказал Мжаванадзе, глядя на второго секретаря.
Тот кивнул. (Второй секретарь во всех республиках Советского Союза был обязательно русский.)
Мжаванадзе встал и пожал нам с Резо руки. И второй секретарь пожал нам руки. И генерал пожал нам руки. А старичок, который сидел рядом со мной и проспал весь фильм на моем плече, поднялся и закричал:
– Дорогие мои, если бы вы знали, как я вами горжусь! – и горячо поцеловал меня. – Молодцы! – он горячо поцеловал Резо. – Дорогой вы наш! – Он хотел было поцеловать и генерала, но тот быстро отклонился, технично увернулся, чувствовалось, что генерал занимается боксом.
Потом Дэви отвел нас в свой кабинет и угостил коньяком. Я поблагодарил его за устроенный просмотр и сказал, что было бы неплохо, если бы они дали от имени Мжаванадзе телеграмму нашему министру и поздравили его с хорошим фильмом. Министру будет приятно. Дэви сказал, что у них нет практики – давать телеграммы, но они найдут способ, как сообщить нашему министру о мнении Василия Павловича.