Дамир Жаллельдинов
Красные герои
Содержание данного произведения представляет собой художественный вымысел. События, действующие лица и любые сходства с историческими реалиями случайны. Поведение персонажей, описание событий, явлений, будучи результатом личного видения автора, могут в отдельных случаях показаться неправдоподобными и нелогичными.
Пролог
Сентябрь 1948 года
В углу погружённого в темноту кабинета укромно приютились изящные напольные часы. Их стрелки совсем скоро должны были показать два часа ночи. Мерно покачивался маятник. Тихий звук хода часов, да стук дождевых капель о стекло, лучше слышимый сквозь приоткрытую форточку, казались единственными живыми существами в этом царстве безмолвия. Но только на первый взгляд.
Хозяин кабинета находился тут же. Он сидел за массивным письменным столом, откинувшись на спинку стула и положив руки на подлокотники. Лицо этого совсем ещё не старого, едва перешагнувшего сорокалетний рубеж человека, интеллигентное и умное, уже обильно избороздили морщины. Глаза под очками в тонкой оправе были закрыты, и ни единым движением, ни одним звуком он не выдавал своего присутствия. Со стороны казалось, что мужчина спит.
Но Борис Каганский не спал. Наоборот, его мозг усиленно работал, пытаясь найти выход из сложившегося положения. Ситуация казалась патовой, и чем больше он думал, тем больше им овладевало отчаяние. Гнетущее чувство вины за то, что во многом он сам способствовал такому развитию событий.
Всю сознательную жизнь Борис посвятил науке. Начав с должности младшего научного сотрудника в московском Институте экспериментальной биологии, в конце двадцатых годов молодой, но перспективный учёный уже стал членом коллектива Генетического отделения Медико-биологического института. А директор института, Соломон Левит, стал для него не только учителем, но и другом.
В течение следующего десятилетия советская генетика переживала стремительный рост, а её уровень, как в теории, так и в практическом плане, постепенно достиг самых высоких мировых стандартов. Однако дальнейшее развитие науки резко оборвалось.
Наибольшие гонения на медицинскую генетику развернулись во второй половине тридцатых годов. Карьеры, да и сами жизни многих талантливых учёных оказались поломаны. Соломона Левита исключили из партии якобы за связь с «врагами народа». Припомнили ему и письмо в защиту одного из арестованных друзей, и много ещё чего. В 1938 году судьбу Левита окончательно решил смертный приговор по обвинению в терроризме и шпионаже. Медико-биологический институт был закрыт.
Борис и сам не мог точно объяснить, как ему удалось тогда выжить и не попасть в жернова машины репрессий. Лишь чудом объяснялось то, что он не только избежал тюрьмы, но даже никогда не обвинялся в «протаскивании враждебных теорий» или в «меньшевиствующем идеализме». Возможно, здесь сыграло свою роль, что их с Левитом дороги к тому времени уже разошлись: учитель перебрался в Ленинград, а его ученик остался в столице. К тому же, когда Левита арестовали, Каганский находился в отпуске, отдыхал с супругой в одном из крымских санаториев.
Когда он возвратился в Москву и явился в институт, Борису объявили, что учреждение больше не работает, а весь коллектив распущен. Пришлось искать новое место, просить, изворачиваться, унижаться. Каганскому всегда претило подобное поведение, но обстоятельства вынудили его поступиться собственными принципами. В конце концов Борису удалось получить место на кафедре биологии одного из институтов. А потом началась совсем другая жизнь, вечное притворство, когда он нигде не мог открыто заявить о своих убеждениях и научных взглядах. Но Каганский мужественно терпел всё, что преподносила ему судьба. Терпел не столько ради себя, сколько ради жены, которую безгранично любил и восхищался её умением переносить выпавшие на их долю невзгоды. Борис всё чаще стал благодарить бога за то, что они с женой так и не завели детей.
Такая жизнь могла бы длиться ещё долго, если бы не недавнее решение советского руководства окончательно заклеймить генетику как «буржуазную лженауку» и добить остатки спасшихся во время Большого террора.
Прошедшая около месяца назад сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина явилась спусковым крючком для широкомасштабной кампании по разгрому «идеалистической» биологии в Советском Союзе. А буквально на днях Президиум Академии медицинских наук СССР официально запретил медицинскую генетику. Последовали увольнения генетиков, программы по биологии и генетике в университетах, медицинских и педагогических вузах стали пересматривать и исправлять, научные планы в научно-исследовательских институтах и лабораториях спешно подгоняли под идеологически верные стандарты.
После того, как Бориса также понизили в должности и в придачу лишили премии, он не выдержал. На заседании кафедры Каганский позволил себе сказать лишнее в защиту генетики. Причём сделал это весьма эмоционально и в выражениях, которые при других обстоятельствах вряд ли можно было услышать из уст интеллигентного человека.
Случилось это вчера, и с той минуты он стал всерьёз опасаться за свою жизнь и жизнь супруги. Борис до сих пор ничего не сказал ей, стыдясь своей несдержанности и считая её предательством. После всего, что Вероника вытерпела вместе с ним, он вот так запросто взял и перечеркнул их надежды на дальнейшую более-менее сносную жизнь. Жизнь, которая в любом случае лучше лагерей и смерти.
Сегодня он допоздна задержался на работе с таким расчётом, чтобы жена к его приходу уже спала и ему не пришлось бы смотреть ей в глаза. Борис осторожно пробрался в кабинет. Не раздевшись и не включив свет, он опустился в кресло и придался раздумьям.
Что ж теперь с ними будет?
Из оцепенения его вывел бой часов. Пробило два часа ночи. Каганский вздрогнул, открыл глаза, сел поудобнее. Подумав секунду-другую, он всё же зажёг настольную лампу. Её мягкий желтоватый свет придал кабинету некое подобие уюта. Добротная мебель, со вкусом расставленная стараниями Вероники, книжный шкаф, под завязку набитый научными трудами, бумаги, разбросанные тут и там в рукотворном беспорядке, обычно успокаивали Бориса, вызывая ощущение чего-то давно знакомого и потому безопасного. Но только не сейчас.
Из коридора послышались шаги. Вероника Каганская, женственная, с мягкими чертами лица блондинка, на пару лет моложе мужа, появилась в дверях. В ночной рубашке и накинутом на плечи халате она всегда казалась Борису особенно хрупкой и нежной, каким-то неземным существом, скорее феей из сказки.
При виде жены он невольно улыбнулся, стараясь прогнать тяжёлые мысли. Но ответной улыбки не получил – лицо Вероники выражало недоумение и тревогу.
– Боря, я не слышала, когда ты вернулся… Что такое? Почему ты здесь, почему не идёшь спать?
Каганский поднялся из-за стола и направился к жене, чтобы обнять и поцеловать её.
– Извини, Ника, я просто… мне требовалось подумать, поразмышлять… это по работе, – проговорил он, по-прежнему стараясь не смотреть ей в глаза.
Но та, в свою очередь, почувствовала, что супруг что-то скрывает от неё. Интуиция редко подводила Веронику. Она взяла Бориса за руку и, стараясь не выказывать явно своего страха, попросила:
– Боря, расскажи мне правду, пожалуйста! Ты и вчера вернулся сам не свой, и утром тоже… Что случилось? У тебя неприятности? Не надо скрывать от меня!
Душа Каганского металась в сомненьях. Он понимал, что рано или поздно пришлось бы открыть Нике всё или же ситуация разъяснилась бы против его воли. Но так быстро, так скоро – нет, он морально не готовился к этому. Борис никогда не считал себя особенно смелым человеком, даже наоборот, скромным и застенчивым. У него было не так много друзей, что ещё больше заставляло Бориса дорожить привязанностью Вероники и испытывать к ней трогательное, почти платоническое, чувство, которое не угасало с годами. Он очень боялся разочаровать супругу.
Видя внутреннюю борьбу мужа с самим собой, Вероника решила поступить мудрее и дать ему время собраться с силами. Отпустив ладонь Бориса, она предложила поставить чайник, чтобы за чашкой чая всё спокойно обсудить. Супруг промолчал, что женщина восприняла как знак согласия. Но когда она сделала шаг в сторону выхода из кабинета, Каганский внезапно решился на признание.
Борис порывисто взял жену за плечи и, глядя в её тёмные глаза, дрожащим от волнения голосом произнёс:
– Прости меня, родная! Прости, бога ради! Я виноват! Я предал тебя, предал нас!
На мгновение у Вероники промелькнула шальная мысль о том, что муж ей изменил, но она тут же отбросила её, тем более что Борис тут же пояснил свои слова.
– Ты знаешь, я долго терпел. Долго, Ника! Я думал, всё изменится. Всё потихоньку наладится. И на генетику снова будут смотреть не как на лженауку, бессмысленное разбазаривание времени и бюджетных средств, а как на будущее научной мысли, как на полезное и уважаемое дело. Но они всё никак не угомонятся! Этот шарлатан, псевдоучёный Лысенко и его приспешники! Пока нас всех не раздавят!
Вероника начала понимать, к чему клонит её муж. У женщины перехватило дыхание.
– Мою должность упразднили, а меня самого перевели снова в младшие научные сотрудники. Как мальчишку… как котёнка ногой под зад! После стольких лет!.. Да ещё и премию урезали… В общем, – Борис прервался, чтобы перевести дыхание; в его глазах отражалась боль, – вчера на заседании кафедры я сорвался и наговорил такого…
Каганский перевёл взгляд куда-то в сторону, сначала на стену, потом на пол, стараясь оттянуть финальный момент признания. Вероника терпеливо ждала, не решаясь прервать молчания. Наконец, Борис произнёс:
– …я прошёлся по всем по ним, сказал, что думаю и о Лысенко, и о других… даже о… – он сглотнул комок и внезапно перешёл на шёпот, – о нём.
Отойдя от первого шока, Вероника приблизилась и нежно обняла Бориса.
– Прости меня, Ника! Я глупец, но я… просто не мог больше… – бормотал он, казалось, вложивший все силы в это признание и теперь совершенно разбитый.
– Ничего, Боря. Ничего, родной. Я тебя не виню, – произнесла в ответ его супруга, стараясь говорить спокойно, а у самой все мысли путались от страха.
– Может, нам эмигрировать? – вдруг робко предположил Каганский. – Куда-нибудь в Европу хорошо бы… туда, где понимают… Я уволюсь с работы… Сходим в посольство…
Вероника отстранилась и серьёзно посмотрела мужу в глаза.
– Боря, не шути так! Ты же знаешь, что это очень сложно, и законно сделать вряд ли получится…
– Тогда бежать, Ника! Прямо сейчас, а? Соберём вещи, сядем на поезд, перемахнём границу…
– Ты у меня просто фантазёр, дорогой! – с горькой усмешкой произнесла женщина.
– Да, да… глупости, конечно… – вынужденно признал Каганский.
– Давай я пойду накипячу воды, а ты пока раздевайся и приходи пить чай. Нам нужно подумать, что делать дальше.
Вероника направилась на кухню, а Борис, на ходу развязывая галстук, поплёлся в спальню. Но на середине пути его застал звонок в дверь, прозвучавший словно выстрел в ночной тишине. Каганский вздрогнул, почти подскочил и с ужасом уставился на входную дверь. Они уже всё знают, подумал он, уже пришли. Сейчас их с Вероникой увезут.
Застрелиться? Но у них нет оружия.
Выпрыгнуть в окно? Это с четвёртого-то этажа?
Нет, бред какой-то. Да и потом, они всё равно найдут и заберут…
Из кухни появилась встревоженная Вероника, белая, как полотно. Посмотрела на мужа, на дверь. Оба молчали, ожидая неизвестно чего. Звонок тем временем затрещал ещё раз, гораздо дольше и настойчивее, и в дверь дополнительно постучали.
– Кто… кто там? – спросил Борис, понимая, что дольше тянуть нельзя.
– Мы из министерства госбезопасности. Прошу открыть дверь!
Каганский ждал этого, но всё равно не мог сдвинуться с места. Его ноги словно приросли к полу, а на лбу выступил пот. Они переглянулись с Вероникой, которая взяла инициативу на себя и, нехотя подойдя к двери, отперла замок.
На пороге оказались двое мужчин в форме сотрудников МГБ. Первый был сравнительно молодым – как показалось Каганскому, ему не исполнилось ещё и тридцати лет. Зато второй выглядел значительно старше, лет на пятьдесят с небольшим. Да и звание, насколько мог определить Борис по знакам отличия, он имел гораздо выше. Впрочем, сейчас этот офицер представлялся перепуганным и растерянным людям не кем иным, как «вестником смерти», присланным, чтобы увести и погубить их.
Сам же офицер, если и остался удивлён видом хозяина квартиры, почему-то полностью одетого в столь поздний час, то не подал виду. Как и его подчинённый. Их вообще учили оставаться максимально бесстрастными в любой ситуации.
Войдя в квартиру, сотрудники органов госбезопасности кратко огляделись по сторонам, поздоровались с Каганским и его супругой, после чего старший извинился за столь поздний визит и пояснил:
– Борис Львович, дело не терпит отлагательства. Товарищ Сталин хочет вас видеть как можно скорее. Прошу одеться и проехать с нами!
Борис переглянулся с Вероникой и в недоумении спросил:
– Как… как Сталин? А я думал, вы меня…
Он умолк на полуслове, и теперь уже растерянный офицер посчитал необходимым переспросить:
– Не понял. Что вы думали?
– Нет, это я так… ничего.
– Хорошо. Сколько вам нужно времени, чтобы собраться?
Каганский оглядел себя, а потом посмотрел на офицера.
– Да я уже одет.
– Тогда идёмте. Нас внизу ждёт машина.
Борис снова посмотрел на жену, которая молча наблюдала всю эту сцену, не зная, что и подумать.
– Мне… мне взять с собой какие-то вещи? – осведомился Борис.
– Вещи? Нет. Если только вам требуется что-то записать… Впрочем, нет, это не нужно, – опомнившись, офицер произнёс последнюю фразу чуть жёстче.
Каганский едва заметно вздрогнул, а Вероника нашла в себе смелость произнести:
– Простите, но вы так и не представились. И можем мы всё-таки узнать, в чём дело?
Оба офицера обратили внимание на неё.
– А ведь точно подмечено, – усмехнулся старший. – Ну, можете звать меня просто Николаем. А о цели нашего визита я вам, Вероника Георгиевна, сказать не могу. Во-первых, я и сам не знаю ничего, кроме того, что уже сказал. А во-вторых, даже если бы и знал, то без распоряжения, сами понимаете, нельзя. Дело особой важности и секретности.
– Не беспокойся, Ника. Иди, ложись спать. Я вернусь… позже… – Борис направился к двери, но потом внезапно шагнул к жене и, не смущаясь свидетелей, крепко обнял её и поцеловал в щёку.
Он взял пальто с вешалки, после чего все трое скрылись за дверью. А Вероника, в смятении чувств заламывая руки, принялась расхаживать по квартире, потом опомнилась и подошла к окну.
Как раз в этот момент Борис в сопровождении чекистов вышел из подъезда. Дождь стал гораздо тише, но всё равно неприятно моросил, а налетевший порыв холодного ветра заставил мужчину поёжиться. Однако уже через несколько мгновений он оказался в салоне огромного «ЗИС-110». В тусклом свете уличного фонаря чёрный лакированный лимузин показался Каганскому каким-то таинственным чудовищем, которое готовится проглотить его в своём чреве.
Несмотря на комфортный салон учёному там было неуютно. Сидя вместе с Николаем на заднем диване, он не мог избавиться от ощущения пойманного в клетку зверя. Молодой сотрудник МГБ сел спереди, рядом с водителем. Все молчали. Каганский терялся в догадках: что могло понадобиться Сталину от него, не самого крупного научного сотрудника, да к тому же ученика арестованного Соломона Левита. В том, что Иосифу Виссарионовичу известна эта деталь его биографии, Борис ни секунды не сомневался. Как наверняка знал хозяин Кремля и про его речь на вчерашнем заседании кафедры. «Передали, всё уже передали, куда следует. Это они умеют», – думал Каганский.
Но если не арест, тогда что? Какая нашлась причина, чтобы ночью вырвать его из дома и под завесой секретности отвезти куда? в Кремль? В любом случае, Борис скоро узнает. Спрашивать ещё раз Каганский не видел смысла: им с Вероникой ведь чётко дали понять, что ничего не расскажут.
И всё же он решился задать вопрос, когда монотонность поездки стала невыносима.
– Скажите, долго ещё?..
– Нет, тут недалеко… А что, вам нехорошо? – поинтересовался Николай.
– Я в порядке. Просто не очень люблю автомобильные поездки, – сознался учёный.
Через несколько минут машина оказалась уже в самом центре города и, быстро проскочив Красную площадь, подъехала к Спасской башне Кремля. Дежурный на КПП проверил документы, после чего они ещё немного покружили на кремлёвской территории.
Николай лично провёл его в приёмную Сталина, где на удивление Каганского не оказалось секретаря. По всей видимости, генералиссимус не хотел, чтобы об их встрече знал хоть один лишний человек.
Николай без стука приоткрыл массивную дверь, пропустил туда Бориса и зашёл сам. Каганский оказался в просторном помещении, обшитом деревянным панелями. В центре стоял длинный стол для совещаний, а в углу – ещё один, гораздо меньше, за которым Сталин работал. Лишь настольные лампы – по одной на каждом столе – освещали кабинет, чего было явно недостаточно. Поэтому в полумраке Борис не сразу разглядел силуэты двоих находившихся там мужчин.
– Вот, доставил товарища Каганского, как вы и просили, Иосиф Виссарионович! – отрапортовал Николай, обращаясь к тому, кто стоял чуть в стороне от длинного стола и, как теперь видел Борис, курил трубку.
Без сомнения, это был сам хозяин кабинета. Каганский никогда не видел его вживую – только на плакатах, портретах и в виде многочисленных бюстов и памятников. Другой сидел за столом перед разложенными стопками документов в нескольких папках. Лица этого лысеющего мужчины лет пятидесяти в аккуратном пенсне Борис припомнить не мог.
– Хорошо, товарищ Власик, спасибо. Вы свободны, – произнёс в ответ Сталин с едва заметным грузинским акцентом.
Когда его сопровождающий вышел, Каганский так и остался стоять возле двери, не решаясь пройти дальше. Несмотря на обиду, накопившуюся у него к советской власти за её отношение к генетике, за арест и расстрел Левита и других учёных, Борис не мог не испытывать трепета перед Сталиным, казавшимся безраздельным властелином одной шестой части суши. Даже сейчас, когда вождю было уже почти семьдесят лет и с возрастом он неизбежно всё больше утрачивал былую хватку, находиться рядом с ним человеку неподготовленному доставляло определённые неудобства. Один только взгляд его проницательных глаз, казалось, легко проходил сквозь одежду и кожу, читал мысли. Борис чувствовал себя всё равно что голым и физически, и морально.
– Товарищ Каганский, что же вы стоите, не проходите, не здороваетесь? – наконец, первым нарушил молчание Сталин.
Борис невольно отметил, что по-русски вождь народов говорит очень чисто. В его речи почти не слышалось характерных для грузин искажений, вроде звука «э» вместо «е» или «и» вместо «ы».
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – ответил Каганский, сумев побороть волнение. – Здравствуйте, – буркнул он куда-то в сторону второго мужчины. – Я просто… не ожидал…
Учёный медленно двинулся по направлению к столу. Оба внимательно наблюдали за ним.
– Проходите, располагайтесь. – Сталин указал кончиком трубки на один из стульев ближе к тому краю стола, где лежали документы.
Каганский снял пальто и повесил его на спинку стула, а затем сел сам.
– Может, хотите чаю? – предложил Иосиф Виссарионович, продолжая стоять у него за спиной.
Каганскому пришлось обернуться.
– Нет, благодарю. Я бы хотел узнать, зачем меня пригласили.
Сталин переглянулся с лысеющим человеком в пенсне, Лаврентием Берией, после чего уже тот начал говорить. При этом он пододвинул одну из папок с документами ближе к Каганскому, тем самым как бы предлагая ему прочитать, что там написано.
– Эти материалы, товарищ Каганский, нашей разведке удалось добыть на территории Германии вскоре после окончания войны. Они представляют собой любопытные документы об экспериментах, в течение нескольких лет проводившихся с санкции нацистского руководства. Экспериментах над людьми, товарищ Каганский, – пояснил Берия, речь которого немного уступала в чистоте сталинской.
Пока он говорил, Борис успел мельком пробежать первый лист. К оригинальному тексту был приложен перевод, но он Каганскому не требовался. Немецкий язык тот выучил ещё в детстве. На первой странице учёный не нашёл ничего конкретного – тут были лишь самые общие, декларативные сведения. Однако глаз быстро зацепился за странный знак, которого Борис раньше никогда не видел – меч с переплетённой вокруг него лентой в окружении древнегерманских рун. И слово «Аненербе», то есть «наследие предков».
– Не понимаю, это какая-то организация? – задал вопрос учёный.
– Официально они занимались изучением традиций, истории и наследия нордической расы, но на самом деле сфера интересов этого института выходила далеко за пределы этого: экспедиции по всему миру, изучение разного рода… – тут Берия даже несколько замялся, – особых явлений…
– Особых явлений?
– Тех, что в буржуазных странах принято именовать мистикой, оккультизмом и прочей псевдонаучной чушью.
Каганский полистал страницы досье и вскоре обнаружил многочисленные упоминания о подобной «чуши». Ситуация для Бориса не прояснилась, но стала только запутаннее. Причём тут он?
– Это совершенно не мой профиль.
Произнеся эти слова, Борис тут же пожалел. В следующей реплике Берии ему послышалось лёгкое раздражение.
– Мы понимаем, товарищ Каганский. Если вы потрудитесь прочитать дальше, то увидите, что помимо этого в Аненербе практиковали также опыты, целью которых являлось создание людей со значительно повышенными физическими и умственными характеристиками. Прежде всего, им нужны были солдаты, которые могли бы сражаться без устали многие сутки, почти не спать, а также имели бы возможность к ускоренной регенерации тканей. Достичь таких результатов предполагалось в том числе с помощью редактирования генома человека. А это уже, как я понимаю, именно ваш профиль.
Каганский стал листать дальше. Ближе к середине папки нашлось то, о чём говорил Берия. Безусловно, это были описания экспериментов в области генетики. Борис профессиональным взглядом выхватывал одну за другой формулы, описания процессов, данные с полученными результатами. Чтение настолько увлекло учёного, что на какое-то время он даже забыл, где находится и кто рядом с ним. Однако спустя несколько минут голос Сталина вернул его к действительности.
– Недавно нам стало известно, что к американцам тоже попала часть таких документов. Более того, Североамериканские Соединённые Штаты приютили у себя некоторых деятелей Нацистского рейха, в том числе причастных к работе Аненербе. Но самое главное, что в последнее время американские специальные службы значительно активизировали свои разработки в этом направлении.
Борис внимательно слушал Сталина, начиная понимать, к чему он клонит.
– В условиях всё более нарастающего напряжения между Советским Союзом и нашими бывшими партнёрами по антигитлеровской коалиции как никогда велик становится риск новой полномасштабной войны. И если американцы доведут свою программу до ума, такие усовершенствованные солдаты могут стать для нас большой проблемой. Понимаете, Борис Львович?
– Да… Да, безусловно. Но ведь это только, если они сумеют преодолеть все трудности, которые несёт в себе такая разработка.
– Вы считаете, это невозможно? – снова подал голос Берия, который только что закончил вытирать стёкла своего пенсне и теперь водрузил его на место.
– Нет… не то, чтобы невозможно… – отозвался учёный. – Просто, понимаете, есть препятствия в науке, которые не возьмёшь вот так сходу. На это требуются годы, может, десятилетия. Изменить человеческие гены – такого ещё никто и никогда не делал.
– Судя по этим документам, нацистам удалось кое-что предпринять и при том довольно успешно. Конечно, до конца свою программу они не довели, но при тех возможностях, которые есть у Штатов, мы всерьёз опасаемся, что она может быть реализована в самое короткое время.
– Поэтому мы и пригласили вас, Борис Львович, – сказал Сталин. – Мы хотим, чтобы вы возглавили нашу советскую программу по созданию таких солдат. Что вы думаете на этот счёт?
– То есть, вы прямо предлагаете мне заняться генетикой? Не понимаю! А как же официальная доктрина? Как же идеи Лысенко? После все тех лет, что партия осуждала и уничтожала науку…
– Доктрину никто не отменяет, – твердо заявил Берия, прервав Каганского на полуслове. – Но есть необходимость в подобных исследованиях. Мы должны иметь защиту от западных разработок. Это важнее, поэтому мы готовы закрыть глаза на противоречие с официально провозглашённой политикой партии. Поэтому такая секретность, а мы пригласили вас приехать именно ночью.
Борис оглядел обоих. Он снова находился в смятении. Теперь уже из-за открывавшихся перед ним перспектив. Возможность реализовать такую программу, стать её главой, заниматься любимой наукой, пусть и далеко не в мирных целях…
– Но это потребует огромных сил и… средств, – не слишком уверенно констатировал учёный.
– Вам будут выделены все необходимые кадры и финансирование, – кратко ответил Берия.
– Вижу, вас что-то смущает, Борис Львович. Что же именно? – поинтересовался Сталин.
Каганский посчитал, что скрывать свои сомнения не стоит.
– Меня волнует моральная сторона вопроса. Насколько это будет гуманно?
Берия усмехнулся, но Сталин вполне серьёзно ответил:
– Про гуманность это вы хорошо сказали. Но подумайте вот о чём: будут ли американцы руководствоваться теми же соображениями? И если они достигнут успеха, что потом станет с СССР? Всё население нашей страны окажется в опасности. Все люди, которые уже пережили ужасы войны и теперь заслужили простой, мирной и счастливой жизни. Думаете, западные империалисты будут рассуждать о гуманности, когда дело дойдёт до реального столкновения, а? Как вы считаете, Борис Львович?
Видя, что Каганский всё ещё колеблется, Берия вполне ясно намекнул:
– Борис Львович, возможно, вам будет интересно узнать, что вчера в МГБ поступило сообщение касательно инцидента на заседании кафедры в институте, где вы работаете. Так вот, от вашей готовности сотрудничать будет напрямую зависеть наша реакция на это сообщение. Мы можем просто про него забыть или же…
Борис посмотрел на Сталина. Его трубка погасла, но Иосиф Виссарионович этого даже не заметил. Он пристально глядел на Каганского, ожидая, что тот решит. А учёный понял, что выбора у него на самом деле нет. И своя судьба, и судьба Вероники теперь у него руках.
