Дамир Губайдуллин
Зеркало
– Тьфу на такую летопись! – Схватив мешок за углы, родственница сгрузила картошку в раковину. – Девка картошку в одной сумке с «пальцами» таскает! В ресторанах должна питаться! С кавалерами! А не тяжести таскать! Вот где они, кавалеры твои? Девка-то ты складная! Красивая! Глазища вон какие! – Тепло улыбнулась бабушка. – Вся в меня!
– В кого же еще? Да ну, ба, я служу балету. На другие глупости у меня времени нет. – Бессонова собрала темные волосы в короткий хвостик, стянув их красной резинкой. Пододвинула стул и уселась у раковины. – Сейчас новое время. Многие уехали. Надо ловить момент и карьеру строить. Понимаешь? А семья – она никуда не денется.
– Поколение, – усевшись рядом, протянула бабушка. – Мы в ваше время…
– Да ну ба, сейчас не ваше время, – срезая кожуру с картошки, мягко проговорила девушка. – Вот мне 20 лет. Я сейчас замуж выйду и рожу… А потом чего? Кроме того, как танцевать, ничего же не умею.
– Вот я и говорила, – опустив голову, ответила бабушка. – Надо нормальную профессию искать. Нормальную! Мать твоя тоже всю жизнь танцевала. И отец. И чего?
– Да ну ба, у них же другая ситуация! Ну, чего ты…
– «Да ну Ба, да ну Ба!» – Передразнила бабушка. – Я вон… тоже танцевать хотела, – неожиданно проговорила она, снимая платок и роняя на плечо седую косу.
– Ну. И чего не пошла? – Застыла с ножом Бессонова.
– Ничего. Мать не пустила.
– Тьфу!
– Что – тьфу? – Обиженно уставилась на внучку бабушка. – Это ты вон, захотела – пошла танцевать. Захотела гулять – пошла. А в наше время родительское слово законом было! Нет, значит, нет! И правильно! Ответственными выросли.
– И несчастными…
– Нормальными. Нормальными! И браки у нас крепкие были.
– Ну да, потому что развестись боялись. Позор! – Прогорланила Бессонова, улыбнувшись. – Бьет – значит, любит. Ладно, ба! Своя у тебя правда. Но я так не хочу. Я балет люблю. Больше жизни люблю! И танцевать хочу! И буду! На лучших сценах! Веришь?
– Ну…
– Да ну ба! – Заливисто рассмеялась девушка, брызнув в бабушку водой. – Ну, неужели не надоело? Здесь же сонно! Часы эти, кот этот, старый, страшный. Неужели не хочется уехать? И никогда не хотелось? В этом доме жизнь кипела, ба! Когда родители… – Она сглотнула. – Когда они были… А сейчас что? Страшно сейчас тут! Да ну ба, а жизнь одна-одинешенька. Какая разница, в какое время жить, если сердце у тебя огненное? И мечта есть, одна, но какая! И ведь знаешь – можешь! Все можешь. Надо просто до конца довести! Правда ведь, ба…?
Бабушка не ответила, лишь взгляд отвела в сторону, тяжело вздохнув. И правда – надоело. Уныние. Серость. Старость. Постоянно ноющие колени. Никогда не думала, что они будут так болеть, всегда казалось, что молодость – это навсегда. Но жизнь пролетела, как короткое лето. Раз – и нет. В волосах появилась седина, дети выросли, а потом… Потом ушли из жизни. Сначала старшая, затем младшая дочери. Одна за другой. Не то что старость – смерть будто стала ближе. Одно держало – внучка! Вот она, напротив. Наивная. Абсолютно неготовая к суровой жизни девочка с большим сердцем. Что ей сказать? Будет трудно? Она знает. Мудрая не по годам. Что впереди много испытаний? И это знает. Все она знает. Но страшно за нее, за кровинушку! Чертовски похожа на младшую дочь! Тот же взгляд. Та же ямочка на подбородке. Даже ее это противное «Да ну ба» – и то – от матери. Не простит себе, если не убережет. Одна радость в жизни. Но как…? В такое-то время, уберечь…? Она же ребенок совсем…
– Ба…? – Опустив голову и заглядывая бабушке в глаза, спросила Бессонова. – Ба-бу-ля…
– Тьфу на тебя! – С улыбкой отмахнулась бабушка. – Есть-то будем сегодня? Отряд бесформенных.
– Да ну… бабушка! – Краснея, отпрянула девушка, округлив глаза.
– Чего – бабушка? Нет же ничего! – Ткнула женщина внучке в футболку ножом, хохотнув. – Детей кормить чем будешь, когда родишь?
– Да Ба! Я… я… Хватит уже! Чего началось-то?! Ааа! – Возмущенно воскликнула Бессонова, размахивая ножом в руке. – Я это… Придумаю что-то! Я, это… Да какие дети вообще?! Чего ты, а?!
– Ладно, не серчай, – утерла пот со лба бабушка. – Ставь кастрюлю на плиту, моя березка! И нож положи.
– Бабушка! – Вскочила Бессонова и, схватив кастрюлю, с грохотом водрузила ее на плиту. – Ммм… Отсырели твои спички! – Выбросила она в мусорное ведро уже бесполезный коробок. – Пойду схожу.
– «Во поле березка стояла…»
– Да ну, это безобразие какое-то! – Схватив куртку, Бессонова яростно выскочила из квартиры, хлопнув дверью.
***
Перепрыгивая через одну ступень, она сбежала к выходу из пахнущего сыростью, темного подъезда. Лампочек здесь, похоже, не водилось никогда. Натянув капюшон на голову, Бессонова толкнула входную дверь и лоб в лоб столкнулась с входившей соседкой.
– О, Боже, Бессонова! – Ксения присела на землю, потирая ушибленную голову. – Куда же ты летишь, окаянная?!
– За спичками. – Пожала плечами девушка, выглядывая из подъезда. Дождь хлестал – будь здоров, а небо – темное-темное. Заволокло. Ну, пусть хотя бы чутка остановится. – Больно…? – Склонилась она к соседке.
– Руки убери! – Прошипела Ксения. – Мало того что место чужое занимаешь, так еще и летаешь, как угорелая. Окаянная – слов нет.
– Ааа! – Усмехнулась Бессонова, сложив руки на груди. – А я все спросить хотела у тебя, Адамович. Почему у тебя всегда вот так? Вот все у тебя виноваты. Родители – наверное, потому, что контролируют. Я – якобы место твое занимаю в балетном училище. Мое место – у станка, поняла? Я его своим трудом занимаю. Хочешь забрать – забирай. Кто мешает?
– Поговори мне еще! – Поднявшись и отряхнув джинсы, Ксения зашагала вверх по лестнице. – Окаянная.
– Да ну… Ну вот. – Взмахнула руками Бессонова. – Ксеня! Ксюш! Ну я не то хотела сказать! Ксюша!
– Иди к черту!
Бессонова нервно выдохнула. Да ну правда, не хотела же. Они знали друг друга с детства. С самого-самого. С игр в песочнице. Выросли в одном дворе. Учились в одном классе. Потом вместе поступили в хореографическое училище. Бессонова всегда была первой, Адамович – второй. Везде. В песочнице, где вокруг нее собирались дети, а Ксюшу почему-то никто не хотел никуда принимать. Тогда она заступалась за нее и тащила играть. Но Адамович не приживалась ни в одной компании. Волчонок-одиночка, вечно насупленная. Рассказывали, что семья у нее хоть и полная, но достаточно конфликтная. Мать занята своей карьерой, отец – работой и бутылкой. Никакой заботы и внимания ребенку не доставалось. Потом была школа, где они сидели за одной партой, потому что с Ксюшей больше никто садиться не хотел. Почему – необъяснимо. Потом – балетное училище. Бессонова была готова поклясться, что танцевали они одинаково, но на первых ролях всегда была она, а не Ксения. Та надрывалась, стирала ноги в кровь, но преподавателей это не убеждало. Однажды в сердцах Адамович пожелала Бессоновой смерти, страшной и мучительной. Но она не поверила. Не верила, что можно такое желать. Бессонова видела в соседке забитого человека, которому не хватало любви. Не хватало ласки, заботы, она не верила, что Ксения настолько злая. В ее, Бессоновой, понимании, любого человека нужно было любить. Абсолютно любого. Любое холодное сердце можно растопить. Нужно было искать хорошее. Нужно было ласкать, как котенка. Тогда добро выплывет. Зло же… порождает только зло. Нельзя жить в злобе. Нельзя жить в ненависти. Обиде. Как бы трудно не было.
Виновато вздохнув, девушка открыла дверь подъезда. Да ну вырвалось! Да ну обидно же! Ничье она место не занимает! Надо просто с ней поговорить. По душам. И все будет хорошо.
С улыбкой взглянув в серое небо, Бессонова выскочила из подъезда и побежала к магазину, подскакивая и задорно вскрикивая от догонявших ее дождевых капель.
***
Год 2010.
Андрей вышел из такси и присел на ступеньки у своего подъезда. На город уже опустились сумерки. Разговор решили продолжить через пару дней: у Садыковой появились срочные дела. Впечатление она произвела приятное, с ней хотелось разговаривать, и Могучих решил во чтобы то ни стало завершить это дело. Раскопать правду, хотя было видно, что беседа дается адвокату с трудом. В голове засела ее фраза: "Если есть Господь… За что он так с нами…?"
Андрей извлек из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил, любуясь почти ушедшим за горизонт солнцем. Красивый вышел день, дождь так и не пошел. А любовался ли он так природой в детстве? Тогда, в 90-х, Андрей был еще ребенком. Никакие проблемы общества его не заботили. А где-то совсем рядом кипела жизнь. Ну и… ломались судьбы. В большей степени. А в большей ли? Может быть, Середкин прав? Каждый сам выбирает свою дорогу. А как быть тем, кто изначально родился без особого выбора? Вот нет путей, и все тут! Ни денег, ни возможностей! Ни способностей! Разные бывают обстоятельства…
— Здравствуйте, товарищ! — Неожиданно приземлилась рядом с ним девушка в синих джинсах, сиреневой футболке под кожаной курткой, с сумкой через плечо. От удивления Могучих чуть сигарету не выронил. — Угостите даму сигаретой?
— Да ради бога. — Протянул пачку Андрей, внимательно разглядывая незнакомку. Русые волосы, соломенного цвета, убранные в хвост. Ярко выраженный, выдающийся вперед подбородок, как изюминка, и голубые-голубые глаза, большие, почти навыкат. Приятная. Не красотка, но что-то в ней определенно притягивало. С неба что ли свалилась? Бывает же!
— Чего, интересно? — Заметив его наблюдение, сдержанно улыбнулась девушка и закурила, возвращая Андрею пачку. — Благодарю! Внешность — это что? Ничего. Телу не внешность нужна, телу нужна любовь. Правильно говорю?
— Ага, — кивнул Могучих, не в состоянии отвести взгляда. — А вы…
— Да я чисто закурить, — рассмеялась девушка, поправляя сумку. — А чего сидим, скучаем в одиночестве? Хотите выпить, прекрасный незнакомец?
— Нет, — хмыкнул Андрей. — Я не пью. Я не такой.
— Мать честная! — Цокнула язычком незнакомка. — И как жить? Вот так хотелось напиться! День тяжелый. А кавалер отказывает. Вот жизнь пошла! А хотите чаю, молодой человек?
— Вы меня уже к себе зовете? — Рассмеялся Андрей. — Я помолвлен.
— Да, и поэтому сидите один, курите у подъезда… Жена-то похоже совсем не ждет, ой, — с издевкой протянула девушка. — Тут место красивое есть недалеко, на природе, можем там сесть, поболтать. Дюже поговорить хочется, товарищ! Да не с кем.
— Есть такое, — поднялся на ноги Могучих. — Ну, ведите. Зовут-то вас как?
— А это так важно? — В шутку прикрыла лицо ладонью девушка, оставив щель для глаз. — Хорошо. Куликова моя фамилия. Идемте, товарищ!
***
Красивым местом оказался самый обычный двор. Андрей удивился, когда Куликова уселась на ржавые, скрипучие качели. Парень взглянул на дом в сумерках — девятиэтажная «панелька», каких по стране тьма. Хороший, ухоженный двор, современный. Футбольное поле. Симпатичные скамейки. Газон. Ели. Все по стандартам. В «панельке» где-то горел свет: люди еще не спали, на верхних этажах кто-то горланил песню.
— Оп! — Извлекла из сумки бутылку портвейна девушка. — Я помню. Я помню, ты не пьешь. Я выпью сама.
— Это и есть твое красивое место? — Хмыкнул Могучих, подойдя сбоку и раскачивая качели.
— Ну да, а чем тебе не красивое? Знаешь, как здесь было пару лет назад, в 90-е? — Куликова открыла бутылку. — Вот этих прибамбасов не было. Скамейки каменные, площадка заасфальтированная, пару деревьев и все. Голая земля практически. Твое здоровье. — Она хлебнула прямо из горла. — Хорошо пошло! Забор у детдома был металлический.Сетка. — Кивнула на бетонное ограждение Куликова. — Детвора спокойно туда лазила, в «Казаков-разбойников» играла. Я отсюда родом. Недавно в город вернулась. Уезжала, а тянуло назад, душа была неспокойна.
— Так, вы пейте, но не увлекайтесь, — кивнул на бутылку Андрей. — Я тебя домой не потащу, поняла меня? Я, между прочим, почти женат.
— Господи, какая тоска! Женат! И где она, жена твоя…?
— Это тебя не касается.
— Ой, а! — Улыбнулась Куликова. — Ладно, не обижайся! Обида — это же слабость! А сила, в чем?
— Не знаю! — Раздраженно ответил Могучих. Уже не совсем трезвая девушка начинала его утомлять. Сколько ей лет? На вид примерно тридцать пять. Ни семьи, ни детей, пьет портвейн ночью в компании незнакомого мужчины. Надо еще что-то объяснять? Приятная, да, но… — Давай я вызову тебе такси.
— …Просто говорят — в правде, но это же неправда, — будто не слыша его, проговорила вслух Куликова, глядя в одну точку. — Я в 90-х девчонку «штопала», еще на заре карьеры, в юности. Подобрали вот в этой самой арке. — Кивнула девушка на темный проем вдали. — Что с ней делали — страшно подумать. Мешок с костями, а ведь ребенок совсем. Лет 20. Почти все переломано. Все. Когда привезли в больницу, она еще дышала. В сознании была. То есть все чувствовала. И вот мне, девочке, смотрит в глаза этот ребенок, а глаза такие красивые-красивые. Зеленые, живые. А я понимаю, что не жилец она. Вот-вот умрет. Тогда как правда-то в жизни может быть силой? Какая может быть справедливость? В чем суть-то вообще?
— Все в жизни бывает, — устало зевнул Андрей. Вести разговоры не было никаких сил. — Жизнь вообще несправедлива. Погоди! — Внезапно осекся он. — А имя ее помнишь? Фамилию?
— Нет, конечно, ты что? — Устало улыбнулась Куликова, взяв его за руку. — Это так давно было. А нет, погоди. Ой, Рита! Точно, Рита! Фамилии не помню. А что?
— Да нет, ничего. А чего вернуться решила? В город.
— Личные обстоятельства, — поднялась на ноги Куликова. — Поехали!
— Куда? — Андрей опешил.
— Ко мне.
— Ха-ха, вот так? Тебе не говорили, что ты странная?
— Говорили. И до сих пор говорят. Ты едешь, нет?
— Нет, прости, я почти женат, — поклонился Могучих. — Было приятно познакомиться. Пока!
— Ну, пока! — Махнула рукой уходящему парню Куликова. Постепенно его силуэт скрылся в той самой арке. Безотрывно глядя в ее темноту, девушка вновь взяла в руки портвейн и одним заходом осушила оставшуюся половину бутылки.
– Ждите. Я за врачом. – Санитар, аккуратно положив девушку на операционный стол в едва освещаемой, холодной реанимации, вышел, громко хлопнув дверью. Они остались вдвоем. Совсем юная стажерка и умирающая девочка. Ровесницы.
Стажерка поднялась с кушетки и тихо подошла к столу на ватных ногах. Боже! Господи, что же с ней делали…? Лицо – один сплошной синяк. На белой футболке – кровоподтеки, где-то торчат кости. Местами порванные джинсы со следами крови. Она дышит, она в сознании… Нервно, часто сглатывает, содрогаясь от боли… Но дышит! Она же все чувствует… Господи, она же все чувствует!
Стажерка смачивает марлевую повязку в раковине. С потолка местами капает вода: на улице дождь. Она подходит к девушке и аккуратно смачивает ей губы. Та закрывает глаза и просит еще. Дает еще. – Больно… – Тише, тише… – Мягко гладит ее по лицу стажерка. Руки дрожат. – Сейчас врач придет… И все будет хорошо… Потерпите… Пожалуйста, потерпите, я прошу вас… Я рядом… Я здесь… – Голос дрожит, вырывается лишь шепот. – Мне… больно… Так больно! – Отрывисто шепчет девушка и вдруг поворачивает голову к стажерке, взглянув прямо в глаза. Такие красивые, большие-большие! Зеленые… И шепчет, быстро-быстро, будто боясь не успеть. – У вас ведь есть лекарства, сделайте что-нибудь, пожалуйста, я вас прошу, я так жить хочу, пожалуйста! Я ни в чем не виновата, пожалуйста! Пожалуйста, прошу! – Я… Сейчас врач придет и все сделает, я не могу, я не знаю, честно… – Растерянно шепчет стажерка. – Он сейчас придет. – Угу. – Так же громко и часто дыша, говорит девушка и отворачивается. – Тогда просто будьте рядом. Не уходите, ладно? Угу. Хорошо? Не уходите, пожалуйста. Не уходите, прошу вас. Пожалуйста. – Да, конечно… Врача нет. Проходит один час, второй. Голова становится тяжелой, но она стоит рядом. Временами смачивает повязку и протирает губы. Держит за руки. Они не спят – юная стажерка в свою первую смену и переломанная девушка. Ни минуты. Девушка, превозмогая страшную боль, тяжело дышит. Стажерка старается не плакать от бессилия… Она… не может ничего сделать. Так они и провожают эту ночь. В темной и холодной операционной. В темном и холодном октябре 95-го года. – Отошла! – Врывается в операционную врач, подскочив к столу. – Ассистент! Быстро сюда! А вы покиньте операционную! Рано вам пока на такое смотреть. На дрожащих ногах стажерка, пропустив ассистента, выходит в пустой, почти утренний коридор больницы. Почти светает… Поежившись от утренней прохлады, девушка уже поворачивается к выходу и вдруг испуганно вздрагивает, когда пустынный коридор разрывает душераздирающий крик из операционной. «Мама!!! Мамочка!!! Ааа!!!»
***
Проснулся Могучих от нещадно светивших в лицо солнечных лучей и не сразу понял, где находится. Вроде кровать, но вроде не его. Вроде знакомый запах, но голова болела так сильно, что невозможно было разобрать: дома или нет? Пошарил рукой в поисках брюк — не нашел… Более того, чуть не свалился с дивана (так, это диван, а не кровать). Телефон? А вот и он. Ну, хоть так. Продрав глаза, Андрей взглянул на экран: два пропущенных и сообщение. Все от Садыковой. Откашлявшись, Могучих набрал номер.— Доброе утро…
– Доброе утро…
— Да ну какое же утро, уже день, — бодро проговорила женщина. — Я страшно извиняюсь, если разбудила вас, просто подумала, что вам будет интересно продолжение. Сегодня у меня окно, а в другие дни я страшно занята. Нам нужно наговориться, Андрей.
— Да, конечно, — похлопал себя по щекам парень, только сейчас заметив на кухне какое-то движение. Невеста вернулась? — Давайте встретимся… Через час. Устроит?
— Вполне. Буду ждать вас на том же месте.
— До связи.
Отложив телефон в сторону, Могучих поднялся с дивана и как можно тише прошагал к стене, отделяющую гостиную от кухни. Человек вообще не маскировался: спокойно готовил себе кофе и, тихо напевая, жарил хлеб в тостере. Дождавшись, пока незнакомец усядется на стул, Андрей вышел из укрытия и разочарованно выдохнул. Да нет, не невеста.
— Я даже не спрашиваю, как ты сюда попала. — Усаживаясь напротив и опустив голову, проговорил парень. Куликова, в одной, между прочим, его рубашке, никак не отреагировала. Забралась на стул, подобрала под себя ноги спокойно пила кофе. Будто у себя дома. Но какие же у нее глаза! Могучих, наверное, только из-за этой красоты не стал ее выгонять. Пленила, что сказать? Взгляд тяжелый, но какой глубокий! В душу смотрит…
— Ой, ай! — Улыбнулась девушка. — Сам привел. Вернулся, потом мы пошли выпили еще. А потом пришли сюда, но ты сразу уснул. Слабенький оказался, мальчишка. — Добродушно рассмеялась она. — Не парься, ничего не было. За рубашку прости — не удержалась. И я не скажу, что мне неудобно! Давненько статные красавцы при мне по утрам в трусах не ходили! Ляпота! — Довольно цокнула она язычком.
— Тебе пора домой, — не поднимая головы, ответил Андрей. Нужно собираться к Садыковой, нельзя опаздывать. В эту минуту зазвонил дверной звонок. Это еще кто?
— Похоже, невеста пришла, — усмехнулась Куликова, прижимая колени к груди. — Вот будет потеха! Иди, открывай!
Моля всех богов, чтобы это было не так, Могучих кинулся к двери и взглянул в дверной глазок. И какой толк от этих молитв? Невеста! Еще и с вещами. Ей сразу такси вызывать, чтобы она ехала обратно? Но эта так просто не поедет. Такой скандал закатит! В конце-концов она ушла? Ушла. Он стал свободным? Стал свободным. Но если подумать, то он сразу пошел налево. Стыдно? Да. Или нет?
— Андрей, прости меня, пожалуйста! — Сходу ввалилась в квартиру невеста, даже не посмотрев на парня. — Я была дура, я решила вернуться! Я готова к свадьбе, браку и прочему бла-бла-бла… — Девушка прошла в гостиную и огляделась. — Андрей, ну чего ты встал? Давай, заноси вещи мои! Не тупи!
Может, и хорошо, что уходила? Где-то на кухне прыснула Куликова, так громко, что Андрей услышал ее с порога. Естественно, услышала и невеста.
— А я не поняла, — округлив глаза, вошла она на кухню. Куликовой было все равно: она все также пила кофе, теперь с улыбкой уставившись на гостью. — Андрей! Андрей, твою мать!
— Мать моя совсем тут ни при чем, — устало ответил Могучих, входя на кухню. — Я сам не понимаю, как она тут оказалась.
— Это вообще что такое?!
— Правильнее было бы сказать — кто. — По-прежнему с улыбкой проговорила Куликова. — Будете так кричать — я вас вскрою. У меня на это дело боль-шо-ой опыт.
— Могучих! Я тебя поздравляю! Ты изменил мне с патологоанатомом! — Резко развернувшись, невеста вылетела из кухни, а затем из квартиры, громко хлопнув дверью.
— Вообще-то я хирург, — поджав губы, ответила Куликова. — И, между прочим, достаточно хороший. Если ей это еще интересно.
— Ты только что похоронила мою свадьбу… — вновь устало присел на стул Андрей и закрыл лицо руками. — Скажи мне, что тебе нужно? От меня тебе чего надо?
— Ой, ай! Да ладно! Во-первых, она страшная! — Махнула рукой девушка. — Во-вторых, кричит как недорезанная. Она тебе нужна? Так и будет всю жизнь орать. А чего от тебя надо? Внимания. Ты интересный парень, Андрей. Неглупый, сразу видно. Я таких люблю.
— Ты пытаешься пустоту в душе заполнить первым встречным, — поднялся со стула Могучих и прошагал в гостиную, раскрывая шкаф. — А в душе тебе больно, от того и пьешь. Портвейн вечерами в компании незнакомых мужчин, хирург. Мне надо уехать. Чтобы, когда я вернулся, тебя здесь не было, — сказал парень, на ходу надевая футболку. — Иначе я вызову полицию.
— Давай! — Махнула рукой с кухни Куликова, не сдвигаясь с места. — Я приготовлю тебе ужин, дорого-о-й!
***
Год 1995.
Хузина.
Бабушкина шпилька, управляемая маленькой детской ручкой, легко вошла в вишню. Поворот! И красный сок брызнул во все стороны, угодив сначала на ребенка, а затем на стену. На покрытой голубыми обоями перегородке отпечаталась красная полоска. Она же не отмоется! Никогда! Но ребенку было весело-радостно! Хлопнув в ладоши, она заливисто рассмеялась и закинула вишню в рот, отбросив косточку в специальную тарелку. Сидевшие напротив девушка и молодой человек застыли в изумлении. Вишневая струя попала и на их лица.
– Я надеюсь, когда-нибудь в этой жизни придумают аппарат для чистки вишни, – утирая сок с лица, проговорил Нуреев. – Чтобы мы не чистили ее бабушкиными шпильками. Мне кажется, я руки теперь никогда не отмою.
– Отмоешь, – кивнула Хузина, демонстрируя свои синие от вишни руки. – Зато весело как! Да, Одеяло?! – Сурово взглянула она на дочь. – Иди бегом лицо мой! Сидит тут, Вождь Краснокожих!
– Веселее некуда… Вчера еще преступников ловил, – усмехнулся Нуреев, сгребая из тарелки чищеную вишню и закидывая ее в рот.
– Куда, ай?! – Округлила глаза Хузина. – Я же на пирог это хотела! Сейчас ужин будет, куда ты вот, а? Алла!
– Прости, не удержался. Так, я пока в погреб схожу, банки отнесу, – поднялся со стула парень, когда в прихожей зазвонил телефон. – Возьму? – Хузина кивнула. – Да?
– Нур, привет. Это я, Боря Литовкин.
– Привет, Литовец. – Сослуживец. Бывший. Хузина, проходя мимо, в шутку ткнула Нуреева пальцем в бок, тот от неожиданности громко икнул и подпрыгнул на месте.
– Нур, дело есть. Помнишь, ты хотел денег заработать?
– Помню. Где встретимся? – Оглядываясь, тихо спросил Нуреев.
– Давай у «Чишма». У нас же денег нет, мы в «Чишма» сидим. – Рассмеялся Литовец. – Подъезжай, я уже там.
– Давай, через полчаса буду, – Нуреев положил трубку. – Я отъеду на полчаса. Можете ужинать без меня.
– Хорошо, только давай быстрее. – Хлопнула входная дверь, и только тогда Хузина положила трубку параллельного телефона.
– Аделя! – Крикнула она, хватая дочь за руку и быстро набрасывая на нее куртку. – Маме отъехать надо, посиди пока у соседей на втором этаже, хорошо?Я быстро!
– Да, мамочка.
***
Грязная «Копейка» резко заскрипела тормозами, остановившись у железнодорожного вокзала. Уже вечером, с наступлением сумерок, здание покрылось типично осенней серостью. Непрекращающиеся дожди окутали его в темные, угрюмые тона, а стекающие капли и сырой, пронизывающий ветер погружал снующих мимо прохожих в глубокую депрессию, заставляя сильнее кутаться в теплые куртки и шарфы. Осень входила в полный цикл – еще чуть-чуть, месяц-полтора, и ливни прекратятся. Лужи начнут покрываться тонкой коркой. Затем – сухой, холодный ветер – предвестник зимы. А затем – снег. Первый. Всегда неожиданное и всегда радостное событие.
Нуреев оставил машину у здания, а сам двинулся дальше, дворами, лавируя между бесконечными точками с едой и одеждой. У вокзала разбили стихийный рынок, кричали продавцы, у памятника первому губернатору голосили таксисты, указывая на покрытые грязью машины – мыть их в такую сырость не было никакого смысла. Где-то в стороне вяло курили сотрудники транспортной милиции. Опять-таки в серой, форменной одежде, поигрывая резиновыми дубинками. В воздухе разящие пахло чебуреками, которые жарили тут же, в ларьке, на масле. У входа на другой рынок, уже дальше, Нуреев зачем-то оглянулся. Будто кто-то следил. Показалось? Или нет?
***
– О, Нур! – Радостно поприветствовал его Литовец у ларька с чебуреками. Свежаявыпечкапахла растительным маслом и каким-то пережаренным мясом. По ладони бывшего напарника стекал жир. Вытерев руки о кожаную куртку, молодой человек обнял друга. – Здорово, старый. Как сам?
– Нормально. Мне ехать надо, у тебя предложение какое-то было? – Поежился от холода Нуреев, оглядывая толпу вьетнамских продавцов напротив. Один ел такой же чебурек, как у Литовца. Второй стриг ногти на ногах, прямо на виду у всех. Как же их тут было много, и каждый говорил, говорил, говорил на своем. На выходе Нуреев обычно радовался – тишина. Наконец-то. И много большеглазых, вот радость-то!
– А, ну да. Короче так. – Литовец осторожно оглянулся. – Одни серьезные люди предложили работу. Есть сумка. Очень важная. Надо ее припрятать. И подержать в квартире пару дней. Потом придешь, заберешь. И отдашь.
– И все?
– И все. Половину денег сразу, половину потом. 20 штук. Не рублей.
– Нет, это шутка какая-то. – Нуреев извлек из внутреннего кармана легкой черной куртки сигареты и, приняв огонь от друга, закурил. – 20 тысяч долларов за хранение сумки?
– Нур, ты милиционер. У тебя искать не будут. И думать на тебя не будут.
– Что в сумке?
– Неважно.
– Важно. Они мне потом предъявят, что что-то пропало, и что я говорить должен буду? Твоим серьезным людям.
– Короче так, – Литовец сунул руку в карман, что-то незаметно достал, а затем отправил в карман темных джинсов Нуреева. – Это аванс. Просто сделай, как просят. Ничего такого в этом нет. Там же адрес, откуда надо будет забрать сумку.
– Но я живу в коммуналке. Там сумку украсть легче, чем на вокзале.
– Ай, ну мне тебя что ли учить? – Засмеявшись, хлопнул друга по плечу Литовец. – Спрячь у подружки своей. Что, я не знаю, что ты к Галеевской жене свою тюбетейку пристроил?
– Рот закрой. – Затушив окурок, проскрипел зубами Нуреев. – У нее прятать не буду, там ребенок – опасно. И вообще гнилая какая-то тема. Странная. Очень.
– Тогда деньги верни, – пожал плечами Литовец.
Нуреев потрогал теплыми руками уже замерзшие, красные уши и извлек из кармана тугую пачку банкнот. Доллары. Здесь хватит надолго. И на лечение матери Хузиной, и на еду, и даже на подарки девочке. Риск. Но надо-то что? Всего лишь охранять сумку пару дней. Но ведь подвох! Это же все не просто так. Скатываться на преступную дорожку? А как еще заработать такие легкие, по сути, деньги? А, Нуреев?
– Черт с тобой, – согрев дыханием руки, кивнул молодой человек. – Когда и где забрать?
– Молодец, я в тебе не сомневался! Там в записке все указано, – приняв стакан с теплым чаем у повара из ларька, сообщил Литовец. – На свадьбу когда позовешь?
– Как только – так сразу, – не пожимая руку другу, Нуреев резко развернулся и зашагал к машине, чавкая по грязи когда-то белыми кедами. Литовец лишь усмехнулся, довольно цокнув язычком. Лишь стоявшая недалеко девушка в черной куртке с капюшоном нервно облизала губы и тревожным взглядом проводила постепенно исчезающий из виду силуэт почти бывшего милиционера.
***
Год 2010.
— И что было в сумке? — Поднял голову на Садыкову Андрей, помешивая палочкой уже почти остывший капучино. — Это действительно похоже на шутку. Такие деньги за хранение? Бред какой-то!
— Бред, — кивнула Ляля, откидываясь на спинку плетеного кресла в безлюдном вечернем кафе. — Так оно и вышло. Нуреев же не дурак был — милиционер. Честный милиционер! Вот смешно, да? — Устало улыбнулась она. — Шучу я! От этой сумки и начались проблемы… Мы вообще случайно оказались втянуты во все это. Я и правду-то узнала только спустя очень много лет. Понимаете, здесь же территория богата на… исторические события. Войны там, революции… И добра в земле лежит очень много. Но в Союзе это все копать не разрешали, даже металлоискатели, по-моему, были только у военных. А в 90-е – разрешили. И аппараты появились у всех. И копать начали все, кому не лень. Была история. Мужчина у себя нашел клад. Прям в огороде, представляете? Серьезно, я не шучу. И как честный советский человек отнес его куда надо, получив свои деньги. А потом случайно узнал, сколько мог выручить, просто продав драгоценности. Узнал и от шока застрелился. Но на этом все не закончилось. Кто-то подумал, что он сдал не все и пришел к нему грабить. Ничего не нашли, но обнаружили сестру, которая ничего не знала. Пытали ее, пытали, а потом просто убили. Вот так начиналась эра…
— «Черных копателей», — закончил за нее Могучих. — Так вот откуда пошел тот знаменитый процесс над копателями. Вот они, корни-то…— Именно, — кивнула Ляля. — Повторюсь. Копать стали все, кому не лень. Появился гигантский черный рынок, на котором крутились сумасшедшие деньги. Колоссальные средства! Конечно, на этих деньгах появилась кровь, много крови. Никто не заботился о сохранении ценного исторического слоя в земле. Никого ничего не волновало, кроме денег.
— Так, — нахмурился Андрей. — Давайте по порядку. Значит, в сумке были какие-то драгоценности. Нуреев должен был принять ее и где-то хранить. Но вы-то тут причем? Он же не стал ее хранить у вас. Или стал?
— У этой истории много ниток, — усмехнулась Садыкова. — Вы даже не представляете, насколько все было запутано.
***
Год 1995.
Хмуро взглянув на обшарпанную деревянную дверь, Ксения выдохнула. Там же все как обычно. Как же туда не хочется, господи, но куда идти-то? Она же знает заранее, что будет. Сейчас войдет, закроет дверь. Щелкнет замок. Ее сразу встретит затхлый запах давно не проветриваемого помещения. Запах старой мебели и алкоголя, отцовской мази. У него больные ноги, постоянно жалуется. Она снимет кеды, закинет в угол, услышит шум телевизора. Отец наверняка будет спать на диване, голова на груди, в руке – пульт. В квартире будет темно, ибо он уснул, когда еще было светло, потом стемнело, а свет папа не включил: спал. Она осторожно поправит под ним подушку. Он плохой? Нет, такой, какой есть. Им бы с мамой никогда не сходиться: страшно разные. Ксения его любит, хотя даже отчасти близких отношений у них никогда не было. Она тихо пройдет в свою комнату, кинет сумку на кровать и сядет, обхватив голову руками.