Далия Трускиновская
Сказка о каменном талисмане
Но начертал калам – как судил Аллах! Три дня и три ночи провела царевна в башне, и рабы мудреца служили ей, и она ждала возвращения гонца. А к концу четвертого дня грудь царевны стеснилась, и она бродила по башне, пока не вышла наружу, и прошла немного, и села на землю. А там рос куст с ягодами, и царевна сорвала несколько ягод, и съела их, и ее потянуло в сон, и она легла на землю и заснула.
И когда она внезапно проснулась, то не ощутила под собой земли, и открыла глаза, и вдруг видит – ее несет по небу в объятиях джинния, и земля далеко внизу, а звезды близко.
И царевна подумала, что это – пучки пестрых сновидений, и опять закрыла глаза.
А эту джиннию звали Азиза, и у нее была двоюродная сестра по имени Марджана, а в обычае джинний из этого рода было искать себе возлюбленных среди людей. И марджана полюбила одного купца, по имени Ильдерим, и показала его Азизе, и Азиза стала искать юношу, который превзошел бы красотой Ильдерима. И она под видом шейха проходила мимо пристани, и увидела Бади-аль-Джемаль, и пленилась ее лицом и станом, и родинкой на щеке. Но Азиза не знала, что это – девушка, потому что видела ее на коне, и с саблей в руке, и Бади-аль-Джемаль наносила удары и отражала их, как один из тех бойцов, которых цари приберегают на случай опасности.
И азиза полюбила Бади-аль-Джемаль, и известила об этом свою сестру Марджану, и вышел у них спор о том, чей возлюбленный лучше, и Марджана предложила принести Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в назначенное место, чтобы сравнить их.
И это Азиза спасла Бади-аль-Джемаль от погони, обернувшись черной собакой и сбросив камни на воинов Бедр-ад-Дина, а потом она три дня кружила вокруг башни мудреца, но начертанные на стенах и над дверью знаки не позволяли ей проникнуть внутрь. Но когда Бади-аль-Джемаль отведала ягод и заснула, джинния Азиза взяла ее в объятия и полетела.
Я увидела внизу землю и поняла, что мне снится удивительный сон. То, что во сне можно летать, я знала давно, но никогда еще этот полет не был таким стремительным и высоким.
Тело мое было расслаблено, я ощущала, что меня держит в воздухе какая-то сила. Но тут я стала опускаться, приблизилась к земле и меня осторожно положили на мягкую траву. Я сквозь ресницы посмотрела, кто это выпустил меня из объятий, и убедилась, что сплю и грежу. Это была девушка, красивая и прелестная, со стройным станом и лицом, подобным луне, но только в два человеческих роста высотой. И на вид она была совсем юной.
Одновременно опустилась рядом и другая джинния, постарше, и с перепончатыми крыльями, а моя была с оперенными. Та тоже принесла в объятиях человека и уложила его рядом со мной.
– Крепко ли оба спят, о Азиза? – спросила вторая джинния.
– Пока мы не разбудим их, они не проснутся, о Марджана, – отвечала Азиза. – Ну вот, они лежат рядом и мы можем наконец сравнить их и сказать, чьи качества превосходнее. Взгляни, мой возлюбленный подобен обрезку месяца, и это про него сказал поэт:
Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,
Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,
Белизной чела, чернотой волос поклянусь его
И бровями, что прогоняют сон от очей моих.
– Стихи поэтов – это стихи поэтов, и не более того! – возразила Марджана. – Если нам они понадобятся, мой возлюбленный не станет припоминать то, что было до него, а сам сочинит их сколько надо. Он истинный лев пустыни, копье пророка, непобедимый боец. Он не дитя, которое проснувшись, плачет от страха и просится к матери. Он – мужчина, наилучшее создание Аллаха, о Азиза. Возможно, через несколько лет и этот мальчик милостью Аллаха тоже станет мужчиной.
– Ты ошибаешься, о злоречивая! – воскликнула тут Азиза. – Я своими глазами видела, как этот мальчик, совершенный по утонченности и изнеженности, поражал суровых воинов и саблей, и стрелами своего лука! Я не стану называть его львом пустыни, но давай дадим им обоим сейчас боевых коней, и кольчуги, и оружие, и выпустим их на ристалище, и тогда поглядим, твой победит или мой!
– И не жаль тебе этого ребенка? – ехидно осведомилась Марджана. – Ведь мой возлюбленный поразит его одним ударом и меч выйдет, блистая, из его спины!
Они еще какое-то время ссорились и пререкались, а я из природного любопытства повернула голову и незаметно поглядела, что это за лев пустыни и образец доблестей лежит со мной рядом.
И я увидела лицо из тех лиц, что поражают женщин и девушек, подобно копью пророка, и обладатель этого лица был воистину лев пустыни, покоряющий доблестных и уничтожающий соперников. И у него были брови, подобные изогнутому луку, и зубы, подобные жемчугу, и он был заметнее, чем знамя над воинами, и глаза у него были черные, и мускусом веяло от его дыхания. И он тоже искоса смотрел на меня.
– О Аллах, за что ты посылаешь мне такие сны? – прошептал этот человек так, чтобы я могла услышать. – Ведь мне опять придется натягивать кольчугу, и садиться на спину коня, и догонять, и поражать, и нет спасения от этого бедствия!
– Кто ты, о человек, принесенный джиннией? – спросила я. – И что значат твои слова о снах, конях и кольчугах?
– Я купец из купцов Басры, о юноша, – отвечал он мне. – И имя мне Ильдерим. И Аллах покарал меня любовью джиннии, и она насылает на меня диковинные сны, и приходит ко мне под видом прекрасных девушек, и я наслаждаюсь ею, а потом вдруг просыпаюсь в своей постели, и оказывается, что все это – пучки сновидений. Но эта безумица, джинния Азиза, еще не приносила мне такого юного и прекрасного лицом соперника.
– Мне тоже показалось, что это сон, о Ильдерим, – сказала я ему. – А мое имя Хасан, и я сын кади, и моя история достойна того, чтобы быть записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!
– А знаешь ли ты, о Хасан, что эти две развратницы сейчас разведут нас по разным концам ристалища, и дадут нам конец, и мечи, и копья, и нам придется сражаться ради того, чтобы Марджана одержала верх в соперничестве с Азизой? – спросил меня Ильдерим.
– Клянусь Аллахом, я не подниму против тебя меча, – ответила я ему. – Аллах покарает меня, если я лишу жизни обладателя таких совершенств.
– И я тоже не подниму против тебя меча, о Хасан, – прошептал Ильдерим. – Ибо впервые я вижу юношу, чья красота затмевает четырнадцатидневную луну! А судя по разговору, ты из благородных, и твоя жизнь теперь для меня драгоценна.
Но тут обе джиннии прекратили свой спор и воистину, как предсказал Ильдерим, взяли нас в объятия и разнесли по разным концам непонятно откуда взявшегося ристалища.
Но поскольку в снах все берется непонятно откуда, я уже не удивилась. И лишь загляделась на остатки сидений, и колонны, и развалины храма вдали, на холме, ибо все это, посеребренное лунным светом, видела я вокруг ристалища. И это было место, выбранное древними царями, где тысячи лет назад состязались воины колесниц, место овальное по форме, в тысячу локтей длиной.
А на другом конце ристалища Ильдерим уже стоял возле коня, и поверх кольчуги на нем был белый плащ, и кольчуга сияла из-под него как солнце, и в руке Ильдерима было копье, и сам он был стройнее самхарского копья.
– Торопись, о Хасан! – протягивая мне кольчугу, говорила Азиза. – Торопись, ибо скоро взойдет солнце, а мы, джинны, даже из рода правоверных джиннов, не можем летать при дневном свете, ибо ангелы Аллаха имеют власть поражать нас днем огненными стрелами. Порази этого нечестивого, и ты получишь столько сокровищ, сколько не унесут сто верблюдов, и ты станешь моим возлюбленным, и я поселю тебя во дворце из чистого золота!
Я натянула кольчугу, и она облегла меня так, что стали видны все округлости и выпуклости моего тела, но джинния Азиза была слишком увлечена приготовлениями к поединку, и вывела из мрака коня, и достала из-за своей спины копье, и протянула мне копье и поводья. А я уже успела накинуть белый плащ, такой же, как у Ильдерима, и мы стояли на разных концах ристалища, сжимая копья, и глядели друг на друга. И я тогда дала себе клятву, что не отобью его копья, даже если оно будет нацелено прямо мне в грудь, чтобы не причинять вреда обладателю черных глаз и сходящихся бровей. И тем легче было мне давать клятвы, что я знала – еще немного, и наступит миг пробуждения, и я встану, и пойду в башню, где ждет меня старый маг, и узнаю, не принесен ли талисман царицы Балкис от аль-Мавасифа.
– Сейчас ты сядешь на коня, и мы подадим сигнал, и вы начнете съезжаться, – сказала Азиза.
И я положила руку на холку коня, желая сесть в седло, и точно так же коснулся своего коня Ильдерим, так что мы были как бы отражения друг друга, совсем одинаковые в этих белых плащах, в ослепительных кольчугах, только он был выше ростом и лицо его было обрамлено черной бородкой, какие носят молодые купцы. Но кони у нас были похожи как родные братья, и это были боевые кони с сильными ногами, и о них сказал поэт:
Вот кровный конь, со взором он гоняется,
Как будто бы судьбу догнать стремится он.
Своим он ржаньем всех волнует слышащих,
Как гром оно гремит в разгаре бури.
Мы сели на коней и начали по приказу съезжаться. Но когда уже следовало метнуть копья и обнажить мечи, Ильдерим остановил своего коня и коснулся копьем песка. Я, не зная, что он задумал, поступила так же.
А задумал он состязание в стихах, которое могло продлиться до самого рассвета, и обе джиннии были бы бессильны ему помешать, ибо обмен стихами – достоинство беседы благородных, и даже смертельные враги могут в беседе излить друг другу свою ярость стихами древних поэтов, и это будет ко всеобщему одобрению.
И тогда Ильдерим произнес стихи, которых я никогда прежде не слыхала:
Сказал я ему, когда он меч подвязал:
«Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч».
Он молвил: «Клинки мечей влюбленным назначены,
А меч предназначен тем, кто счастья в любви не знал!»
Очевидно, он только что сочинил эти стихи, и я обрадовалась, что среди его достоинств и совершенств есть дар поэта. Но ответить я ему могла лишь чужими стихами:
Прекрасны кудри длинные лишь тогда,
Когда их пряди падают в битвы день
На плечи юных с копьями у бедра,
Что длинноусых кровью напоены!
– Превосходно, о Хасан! – воскликнула Азиза. – Прибавь еще, и да воздаст тебе Аллах!
Ильдерим прочел два новых бейта, а я, к стыду своему, ответила ему бейтами древних поэтов. И так мы перекликались, стоя в сотне локтей друг от друга, а джиннии хлопали от радости в ладоши и требовали все новых стихов. Только и звучало: «Прибавь, о Ильдерим! Прибавь, о Хасан!»
Но вдруг Азиза, что стояла лицом к востоку, увидела, как начало светлеть небо.
– А как же поединок, о храбрецы, о неустрашимые?! – воскликнула она. – Довольно с нас стихов, они нас утомили! Вам непременно нужно померяться силами и поразить друг друга!
Ильдерим ударил коня пятками по бокам, я – тоже. И мы мгновенно оказались рядом, и скрестили сабли, и эти два клинка, занесенные над нашими головами замерли, словно спаянные навеки, ибо мы глядели в глаза друг другу.
И вдруг оба клинка разлетелись в разные стороны, ибо мы одновременно выпустили их из рук, и они упали на песок ристалища.
– Торопитесь, о бойцы! – приказала Марджана. – У нас совсем мало времени до восхода!
– Проснуться бы поскорее, о Ильдерим! – сказала я.
– А мне этот сон начинает нравиться, о Хасан, – усмехнулся Ильдерим. – И я обязательно одержу в нем победу, но не над тобой, а над этими упрямыми джинниями, покарай их Аллах!
Он отъехал, нагнулся с седла и поднял саблю. И я тоже отъехала и подняла клинок, но это был не подарок моего брата Джаншаха, а изделие индийских мастеров. Я хотела было предложить Ильдериму обменяться оружием, но то, что сказал он, привело меня в ярость.
– Послушайте меня, о джиннии! – обратился Ильдерим к Азизе и к Марджане. – Мы, я и этот юноша, волей Аллаха – сильные бойцы, мы хотим сразиться и на копьях, и на мечах, и в борьбе с подножками, и в стрельбе из лука. Сейчас мы померялись силами в поэзии, и победа мне далась нелегко, ведь Хасан начитан в древних поэтах, но последнее слово осталось за мной. И пусть это служит тебе утешением, о Марджана, а ты, Азиза, будь уверена, что Хасан наверняка победил бы меня в поединке на мечах и…
– Да оторвет шайтан твой гнусный язык! – воскликнула я, обращаясь к Ильдериму. – И да засунет он его тебе в… живот! Как это ты одержал победу и последнее слово осталось за тобой? Последними стихами были мои стихи!
– Ты ошибаешься, о Хасан! – отвечал Ильдерим. – Последний бейт перед нашей схваткой на саблях прочитал я! Так что последнее слово и победа остались за мной!
– Аллах видит, что последнее слово было за мной, ибо мой последний бейт был бейтом несравненного Антара! – возразила я. – И тебе нечего было сказать в ответ, о Ильдерим!
Вот такую склоку завела я сгоряча, ибо я все же была дочерью царей и сестрой царя, и я не привыкла, что в моем присутствии последнее слово оставалось за кем-то другим. Возможно, меня избаловали наши придворные поэты и мудрецы – Аллах лучше знает… Но важно то, что я не могла вынести слов Ильдерима. И в самом деле, почему это купец из Басры должен побеждать в состязаниях царских дочерей? Это был явный непорядок.
– Аллах наделил тебя красотой, но покарал лишением разума, о Хасан! – сердито рявкнул Ильдерим. И тут только мне стало ясно, что он пустил в ход ловкость и чуть было не помирил двух джинний, а я со своей царской гордостью все испортила.
– И все же последний бейт был моим, – негромко, так, чтобы он не расслышал, пробормотала я.
Но он расслышал.
– Ты не только красив, как женщина, ты еще и упрям, как женщина, о Хасан! – начал перечислять мои грехи Ильдерим. – Ты и бестолков как женщина! Ты и сообразительности лишен, как женщина! Ты только помнишь наизусть свитки стихов, как женщина, и ты не в состоянии сочинить хоть один бейт, как мужчина!
Я онемела.
С помощью наших придворных поэтов я составляла бейты не хуже, чем у них. Были у брата невольницы, писавшие стихи, но это были женские стихи, о разлуке с возлюбленным. Ильдерим же явственно требовал от меня мужских стихов – о божественном, или о конях, или о сечах между воинами. Но я не могла…
– Вот видишь! – подождав моего ответа и не дождавшись, воскликнул этот безумный поэт. – Немало воды утечет, прежде чем мальчики станут мужчинами и освоят мужское ремесло! А теперь прощая, о побежденный мною Хасан, ибо уже утро!
– Мы еще встретимся, о Ильдерим! – грозно пообещала я. – И как сегодня последнее слово на самом деле осталось за мной, так и в будущий раз последний удар саблей останется за мной!
И мне отчаянно захотелось проснуться, чтобы он не ответил мне и не продолжил нашей свары.
– Это превосходно, клянусь Аллахом! – воскликнула Марджана. – И вы оба непременно встретитесь следующей ночью! А теперь пора нам расставаться. Бери Хасана, о Азиза, а я возьму Ильдерима. Ведь солнечный свет уже заливает всю землю, и мы сильно рискуем.
Пропал куда-то конь, пропало копье, а я оказалась в объятиях Азизы, и она понесла меня по воздуху прочь, и я образовалась, что этот нелепый сон вот-вот кончится.
Но Азиза сделала круг над ристалищем, и я увидела сверху, что Марджана поставила среди развалин разноцветный шатер, и невольницы несут к нему кувшины с вином и столики с едой, а самой Марджаны уже и в помине не было, зато из шатра выглядывала женщина вполне человеческого роста и сказочной красоты, и ее распущенные волосы были чернее ночи, и от ее чела исходил свет, и на ней была только зеленая рубашка и еще драгоценные ожерелья и запястья.
А Ильдерим, тоже лишившийся коня и копья, шел к шатру, но при этом отчаянно тер кулаком глаза. Очевидно, тоже хотел поскорее проснуться. Или проверял – а не проснется ли не вовремя?
И Азиза понесла меня с неслыханной скоростью, и я закрыла глаза, и, кажется, провалилась в сон, но когда я их опять открыла, то поняла, что сон и не кончался.
Мы были в подземелья – я и она. Только подземелье это оказалось не меньше того ристалища. Мраморные колонны поддерживали потолок, расписанный цветами и птицами. У самых моих ног начинались ступеньки, ведущие в огромный бассейн, и вода в нем переливалась радужным блеском, и в золотых сосудах лежали пальмовые листья и бобовая мука, чтобы как следует вымыться, и стояли сосуды с благовониями, и лежала одежда, расшитая золотом и драгоценными камнями. А джинния Азиза, с трудом умещаясь под этим потолком, сидела по ту сторону бассейна и глядела на меня.
Откуда шел свет, я не понимала. Но здесь было светло, как если бы горела тысяча светильников.
– Привет, простор и уют тебе, о Хасан! – сказала Азиза. – Ты можешь освежиться после этой ночи, сменить одежду, а потом нам принесут еду и питье. Смелее, о возлюбленный, о услада моей души! Все здесь принадлежит тебе!
– Что это за подземелье, о Азиза? И зачем мы здесь? – спросила я.
– Это мой подземный дворец. А принесла я тебя сюда для того, чтобы ты стал моим мужем. Когда мы поедим и попьем, сюда придет кади со свидетелями, чтобы составить нашу брачную запись! – решительно сказала Азиза. – А если ты вздумаешь мне возражать, то узнаешь, какие у джинний когти!
И джинния Азиза прилетела с Бади-аль-Джемаль туда, где у нее была назначена встреча с джиннией Марджаной, и они положили на землю купца и царевну и стали спорить, кто из них превосходит друг друга красотой и прелестью. А Бади-аль-Джемаль и Ильдерим открыли глаза, и увидели друг друга, и почувствовали дружбу и приязнь. Но они думали, что все это – пучки сновидений. А потом джиннии дали им коней и оружие, и вывели их на ристалище, чтобы они сразились.
Но Бади-аль-Джемаль и Ильдерим не захотели причинять друг другу вреда. И Ильдерим изобрел против джинний хитрость, и предложил Бади-аль-Джемаль состязаться в знании стихов древних поэтов. И они состязались, пока не настало утро, не причиняя друг другу вреда, а потом джинния Азиза унесла Бади-аль-Джемаль в один из своих подземных дворцов, а Марджана приняла облик красивой девушки, и на ристалище поставили для нее шатер, и она вошла туда с Ильдеримом, и было между ними то, что было. Но только он считал, будто спит. И, несмотря на красоту девушки, в нем возникло желание покончить с этими сновидениями и обратиться к какому-либо из магов за помощью в этом деле.
А Бади-аль-Джемаль оказалась в подземном дворце джиннии Азизы, и Азиза известила ее, что хочет вступить с ней в брак, и что она уже послала за кади. И царевна пришла в недоумение, потому что стать мужем джиннии она не могла, а открыть ей правду о себе она боялась. И она стала развлекать Азизу рассказами и преданиями из преданий древних народов, и они сидели рядом, и невольницы подавали им кушанья и поили их вином, но только царевна выливала вино в бассейн. И она ждала подходящего случая, чтобы признаться Азизе в том, что она – тоже девушка.
И вдруг сверху послышался шум, и грохот, и треск, и скрежет, как будто сразились два войска шайтанов. И Азиза вскочила на ноги, и невольницы всполошились и забегали взад и вперед, и было смятение и растерянность.
И Бади-аль-Джемаль спросила Азизу, в чем причина этого. И Азиза отвечала ей:
– О Хасан, я – джинния из рода правоверных джиннов, подданных Синего царя, почитающих Аллаха великого, могучего. И у меня есть двоюродный брат, сын моего дяди, с которым меня в детстве обручили, и в этом году он должен был стать моим мужем. Но вид его мне мерзок и противен, и близость его для меня скверна и отвратительна, и я дала клятву, что никогда не буду его женой, и он не войдет ко мне, и не сокрушит мою девственность. А он настаивает, и преследует, и домогается, и подкупает слуг, и проникает во все щели! И вот каковы мои обстоятельства. Поэтому, о Хасан, тебе придется сейчас спрятаться, пока я буду беседовать с этим несчастным, и нет для тебя ничего лучше этого сундука!
И Бади-аль-Джемаль влезла в сундук, взяв с собой саблю Ильдерима и иные вещи, и сундук накрыли крышкой, и сразу же в подземелье появился джинн. И он имел вид красивого юноши, такого же роста, как и Азиза, и джинн с джиннией стали спорить и пререкаться.
А царевна сказала себе: «Нет мне пути к спасению кроме помощи этого джинна!»
И она приподняла крышку, и стала смотреть, и вдруг она видит – невольники вносят сундуки, и раскрывают их, и показывают джиннии Азизе дорогие ткани, и жемчуг, и сосуды, золотые и серебряные, и ковры и украшения. А все это были подарки ее жениха, но Азиза отказалась их принимать, и спор между джинном и джиннией продолжился. И невольники с невольницами попрятались по углам и скрылись из виду, потому что Азиза и ее жених уже разъярились до последней степени, и Азиза подняла руки, и метнула в своего жениха огненные стрелы, и опалила ему бороду. А он тоже поднял руки, и ответил ей огненной стрелой, и спалил ее покрывало. И от искр загорелись ковры на полу, и повалил дым от тканей, но Азиза и ее жених не замечали этого. И тогда царевна поняла, что настало время действовать.
Она осторожно покинула сундук, куда Азиза спрятала ее от своего жениха, и вошла в другой сундук, откуда невольники вынимали ковры и ткани. И она закрыла за собой крышку и стала ждать, что будет дальше.
И Азиза приказала своему жениху уходить, и он повиновался, и позвал рабов, и они забрали все принесенные сундуки и унесли их. А в одном из сундуков была царевна Бади-аль-Джемаль, и она не боялась, потому что думала, будто все эти события – пучки бессвязных сновидений.
И жених Азизы покинул подземелье и полетел по воздуху, а его невольники, которые были маридами, тоже полетели по воздуху и понесли за собой сундуки с подарками. И вдруг один из ангелов Аллаха увидел их сверху. А Бади-аль-Джемаль непрестанно молила Аллаха о помощи и о том, чтобы наконец проснуться, потому что этот долгий сон уже стал ее утомлять. И ангел Аллаха услышал эту мольбу, и кинул огненные стрелы, и они поразили маридов, и сожгли некоторых из них, и тот марид, что нес сундук с царевной, опустился на землю, и поставил его между камней, и сам скрылся, чтобы не стать мишенью для стрел ангела. И вся свита жениха Азизы рассеялась.
Тогда царевна Бади-аль-Джемаль вышла из сундука, и пошла по тропинке, и тропинка вывела ее к селению, и люди этого селения не понимали языка, на котором говорила царевна, а она не понимала их языка. И царевна решила, что пора наконец покончить с этим сном. И она вышла из селения, и легла среди придорожных кустов, и завернулась в свой плащ, и положила руку на саблю, и закрыла глаза в надежде, что когда она их откроет, то окажется там, где заснула накануне – возле башни старого мага, который обещал доставить ей каменный талисман царицы Балкис.
Открыв глаза, я сперва не поняла, где я, и обрадовалась, решив, что сейчас поверну голову – и увижу башню мага. Но тут взгляд мой упал на саблю, которую я сжимала и во сне.
Это был клинок Ильдерима.
Он тоже был неплох, работы индийских мастеров, но не чета моему, алмазу из сокровищницы царей. Я смотрела на его рукоять и все яснее понимала, что не было сном ни состязание на ристалище, ни подземелье, ни бегство в сундуке, на которое я наяву вряд ли осмелилась бы. Словом, я находилась непонятно где, не знала языка здешних жителей и даже не могла у них спросить, в какую сторону мне ехать, чтобы вернуться на свой остров. Пусть там правит пятнистая змея Бедр-ад-Дин, пусть там охотятся за мной – но ведь именно туда посланцы мага должны принести талисман. А с талисманом я уже отправлюсь в Багдад – разыскивать Зумруд.
Делать нечего – я вернулась в селение, и сняла с себя кое-что из украшений, и выменяла на них коня, который, как и сабля Ильдерима, был не чета моему Абджару. Но Абджар остался у мага в башне, и у меня не было пути к нему.
Верхом я через несколько дней выбралась на большую дорогу, где то и дело проносились всадники, и по ней тянулись повозки, и невольники проносили носилки, и спешили пешие странники.
Тут я и остановилась ждать – не проедут ли купцы, похожие на путешественников издалека, знающие языки, побывавшие в различных странах, чтобы они поняли меня, а я – их.
И Аллах послал мне таких купцов, от которых я узнала, что нахожусь на дороге, ведущей в Багдад. Воистину, это была злая шутка судьбы – ведь дорога от моего острова до Багдада занимала четыре месяца, и Зумруд еще не привезли сюда, а я уже явилась, хотя и без талисмана.
В огромной растерянности поехала я к городу, не зная, что же мне теперь предпринять. Ведь у меня не было денег, и украшений осталось немного, и я не знала, как теперь раздобыть талисман.
Но Аллах послал мне помощь с той стороны, откуда я меньше всего ее ожидала. Хотя эта помощь иногда казалась мне чреватой серьезными бедствиями и даже моей погибелью.
Как оказалось, джинния Азиза не сразу заметила пропажу. И она решила, что невольники ее жениха прихватили по ошибке не тот сундук. Это меня спасло – иначе, отыскав меня, она бы сперва разодрала меня на клочки своими когтями, а у джиннов и джинний они весьма острые и внушительные, только очень ловко спрятаны, – а потом уже стала бы докапываться до причин и следствий моих поступков.
Она выслала своих слуг в погоню за женихом. Они вернулись, доложив про разгром его свиты и про раскиданные остатки его подарков невесте. Азиза послала невольников по окрестным селениям искать мой труп. Трупа они, разумеется, не нашли, и тогда она поняла, что я жива и нахожусь в бедственных обстоятельствах.
Словом, ничего удивительного не было в том, что когда я присоединилась к каравану, идущему в Багдад, – а ведь что-то же мне надо было делать, я не могла сидеть на дороге и лить слезы, оплакивая свое былое могущество! – так вот, когда я вместе с купцами располагалась на ночлег и отошла от костра по вполне естественной нужде, меня подхватили незримые объятия и понесли прочь от каравана и от костра.
Слава Аллаху, сабля была при мне, хотя никакого сравнения с моим утраченным клинком и быть не могло.
– О повелитель красавцев! – обратилась ко мне Азиза, поставив меня на ноги в странном помещении, наподобие пещеры, потолок которой терялся во мраке, а грубые стены были словно наспех покрыты коврами. – О моя отрада, простишь ли ты свою рабыню, допустившую это бедствие и несчастье?
И она опустилась передо мной на колени, причем ее голова продолжала возвышаться над моей головой.
После стычки с Ильдеримом, кое-чему меня научившей, я не стала возражать Азизе, догадываясь, что ее странные речи объяснятся сами собой. И верно, мое молчание подвигло ее на другие речи, покорные и униженные. Таким образом мне стало ясно ее заблуждение, и я возблагодарила за него Аллаха.
– Целую неделю мы были разлучены с тобой, о господин, – причитала Азиза. – Ты не смог встретиться на ристалище с избранником этой распутницы Марджаны! Ты был лишен крова и пищи, и все это из-за меня, неразумной!
И, как следовало ожидать, она решила вознаградить меня за все мои лишения законным браком. Кади и свидетели были припасены заранее и ждали где-то поблизости!
Ее удрученное состояние показалось мне более подходящим для моего признания, чем та отвага и решительность, с коими она допекала меня в подземелье.
– Погоди, о Азиза, выслушай меня, ради Аллаха! – обратилась я к ней. – Брак между нами невозможен. Так судил Аллах великий, могучий, и не нам менять его установления.
– Если у тебя уже есть жена, или даже несколько жен, о повелитель красавцев, пусть тебя это не смущает, – отвечала она. – Я готова стать твоей невольницей. Ибо твоя красота уязвила меня, и нет мне утешения кроме близости с тобой! И ты должен сокрушить мою девственность и насытиться моей юностью!
– О Азиза! – воскликнула я. – Даже если бы мне было дозволено жениться на тебе, то как мы с тобой поладим, если ты высотой в два человеческих роста?
– Каких женщин ты предпочитаешь, о мой господин? – вкрадчиво осведомилась Азиза. – Выше или ниже четырех пядей? А может быть, ты хочешь женщину в пять пядей ростом? И нравятся ли тебе толстые или тонкие? Смуглые или белокожие? Какие груди ты предпочитаешь – похожие на яблоки, гранаты или лимоны? Какие бедра желал бы ты раздвигать – подобные подушкам? Подобные двум кучам песка? Подобные двум мраморным столбам? А что касается той вещи, что между бедер, то каков твой вкус относительно нее? Какую разновидность ты предпочитаешь?
– Разве ты способна превратиться в женщину по моему вкусу? – спросила я. – И ты готова изменить облик, данный тебе Аллахом?…
– Ну разумеется! – обнадежила меня Азиза. – Ведь делает же это Марджана, когда встречается с Ильдеримом, и каждый раз она иная, так что Ильдерим как бы обладатель гарема.
– Выслушай меня, о Азиза, – приступила я к главной части своего объяснения. – Ты ошиблась в выборе. Тебе бы следовало поискать юношу, который способен стать мужем женщине…
– А ты разве не способен, о Хасан? – изумилась она.
Я развела руками.
– Да не омрачает твое чело эта забота! – развеселилась Азиза. – Старухи, воспитавшие меня, знают разные снадобья, и мне сейчас их принесут, и ты их отведаешь, и взволнуется то, что оставил тебе твой отец!
– У меня нет того, что оставляют мужчинам их отцы, о Азиза! – воскликнула я. – Вот в чем вся беда!
– Ты разве евнух, о Хасан? – насторожилась Азиза.
Я испугалась, что против этой хвори у нее тоже найдется снадобье, и решила сказать наконец правду.
– О повелительница красавиц, я хуже, чем евнух, я женщина! – ответила я ей, на всякий случай потянув саблю из ножен и в душе огорчаясь, что сабля эта – не чета моей, оставшейся у Ильдерима.
– Ты женщина, о повелитель? Ради Аллаха, если тебе угодно шутить со своей невольницей, шути на здоровье! – развеселилась Азиза. – Женщина, которая стреляет из лука, словно каирские удальцы с больших дорог! Женщина, которая рубится на саблях, как наемник дейлемит! Женщина, сжимающая ногами бока коня так, что конь едва не задыхается!
– Аллах оставил мне один лишь довод, который может убедить тебя, о Азиза, – кротко сказала я. – Пустить ли мне в ход этот последний довод?
– Если будет на то воля Аллаха, попытайся! – все еще смеясь, отвечала Азиза. – И мы возразим тебе так же, как возражали до сих пор! Начинай же!
Я распахнула плащ и предстала перед ней в кольчуге, охватившей меня, словно собственная кожа.
– В этой пещере недостаточно света, и тень придает предметам несвойственные им очертания, – утратив свою веселость, сказала Азиза. – Действительно, ты похож на юную девушку, о Хасан…
Я через голову стянула кольчугу и распахнула на груди свой кафтан. Тут уж возразить было нечего. Она увидела ту самую грудь, как два яблока, о которой только что мне толковала.
Молчание затянулось.
– О распутница! – завопила вдруг Азиза. – О развратница! Как это ты ездишь по дорогам в мужском платье и вводишь людей в заблуждение?! И ты еще призываешь Аллаха, о скверная, О мерзкая!
