Д. Л. Шукуров
Русский литературный авангард и психоанализ в контексте интеллектуальной культуры Серебряного века
Следует отметить, что русский авангард вполне вписывается в общеевропейские тенденции экспериментального искусства XX века. (Но это отнюдь не означает его несамостоятельности.) Авангард в европейском искусстве характеризовался новаторским поиском формальных средств и приёмов самовыражения художника. Эти поиски также сопровождались тотальным отрицанием официального искусства, религиозно-нравственных и идеологических норм, норм социального поведения.
Авангардисты противопоставляли жизненно-практическим стереотипам западной цивилизации идеалы анархически раскрепощённого творчества – вне академических условностей традиционного искусства. Для них были неприемлемы не только реалистически-натуралистические принципы эстетики XIX века, но даже и сама аристотелевская теория искусства, являвшаяся одной из основ европейской классической художественной традиции.
В арсенал новых художественных средств авангардистов входят приёмы деформации образа, сознательного нарушения языковых норм, законов повествования и т. д. Эстетика «перформативного» преображения действительности находит своё выражение в эпатирующих акциях, скандальных высказываниях и манифестах.
Идеи З. Фрейда были широко и оригинально восприняты русскими авангардистами, чему способствовал и соответствующий культурфилософский контекст Серебряного века [261].
Романтизация любви и смерти, Эроса и Танатоса, «метафизика пола» – темы, характерные для авторов этой эпохи. «Философия пола» становилась объектом исследовательского интереса даже в трудах русских религиозных мыслителей [263].
Миф о проточеловеке-андрогине, известный ещё Платону, в русской модернистской культуре обретает своё новое измерение именно в контексте философии пола. В. С. Соловьёв, оказавший идейное влияние на всю эпоху, посвятил этой теме труд «Смысл любви» (1892–1893), в котором указал на теснейшую метафизическую связь любви и смерти, что во многом предвосхитило психоаналитическую концепцию Эроса и Танатоса, а также учение российской последовательницы З. Фрейда Лу (Луизы Густавовны) Андреас-Саломе (1861–1937) [140].
Безусловное влияние философских идей В. С. Соловьёва на психоаналитическую концепцию другой россиянки – Сабины Николаевны Шпильрейн (1885–1942) – отмечают многие современные историки психоанализа [163; 187]. Так, Д. С. Рождественский подчёркивает:
Сверхчеловек Соловьёва, победивший Смерть, не нуждается в объекте (партнере) для воспроизводства самого себя: он сам субъект и объект в одном лице. Это непрестанное самовозрождение, сочетание мужского и женского, стирание границ меж собой и объектом – обязательные черты представлений философов о Сверхчеловеке и богоподобии: они присутствуют и в трудах Ницше, и в образе бога Диониса у Вячеслава Иванова, чья религия – нераздельное слияние со Внешним, неприятие телесно-психических границ своего Я. Позднее взгляды Соловьёва нашли продолжение в трудах Сабины Шпильрейн, описавшей возрождение через умирание как универсальный закон жизни [187, c. 50].
«Русским Фрейдом» иногда называют философа В. В. Розанова, для которого значение пола было мистико-метафизическим: «Связь пола с Богом, – отмечал русский мыслитель, – большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом, – выступает из того, что все а-сексуалисты обнаруживают себя и а-теистами» [188, c. 94]. (Этой теме посвящена интересная работа Е. В. Белокосковой «З. Фрейд и В. Розанов. Два взгляда на сексуальность» [24].)
В сочинении русского философа Б. П. Вышеславцева (1877–1954) «Этика преображённого Эроса» (1931) [54], созданного под влиянием психоаналитического учения и личного знакомства с К. Г. Юнгом, была исследована традиционная для русской философии тема противостояния этики долга и этики творчества с учётом открытий З. Фрейда.
Психоаналитические идеи в России очень быстро завоевали умы русских мыслителей и стали важной частью духовной жизни интеллигенции. С 1904 г., после переиздания на русском языке работы З. Фрейда «О сновидениях» («Толкование сновидений»), интерес к психоанализу в обществе был крайне высок. На русском языке выходили труды не только З. Фрейда, но и Карла Абрахама, Альфреда Адлера, Отто Ранка, Ганса Сакса, Вильгельма Штекеля. Это дало З. Фрейду повод написать К. Г. Юнгу в 1912 году: «В России началась <…> подлинная эпидемия психоанализа» [293, p. 263]. Однако по-настоящему широкую известность фрейдизм стал приобретать в России с 1907 года благодаря популяризаторским усилиям русских врачей, в частности Н. Е. Осипова (1877–1934). (Н. Е. Осипов указывал, что именно ему принадлежала честь открытия и популяризации фрейдистского учения в России, одновременно отмечая, что до 1907 г. труды З. Фрейда не были широко известны в нашей стране.)
Культурная и интеллектуальная жизнь России в 1920-е годы развивалась под влиянием авангарда и психоанализа. В первое послереволюционное десятилетие они вполне могли стать частью официальной идеологии советского государства. Однако в результате политизированного противостояния представителей радикального и консервативного лагерей революционной интеллигенции авангард и психоанализ оказались под идеологическим запретом.
Л. Д. Троцкий (1879–1940) – лидер радикально настроенных революционных идеологов – оказывал всестороннюю поддержку психоанализу и немало способствовал его институализации в стране. Автору знаменитой работы «Литература и революция» (1923) [210] были идеологически близки и понятны авангардистские идеи жизнетворчества, переустройства мира и воспитания нового человека.
Наряду с концепцией перманентной революции Л. Д. Троцкий разрабатывал свою теорию создания «нового человека», истоком которой, безусловно, была ницшеанская идея «сверхчеловека» будущего. Для советского государства проблема формирования «новых людей» была одной из самых насущных. С точки зрения Л. Д. Троцкого, научной основой решения этой проблемы должны были стать идеи З. Фрейда, изучавшего особенности формирования детской психики, и русского физиолога И. П. Павлова (1849–1936), создавшего материалистическое учение о высшей нервной деятельности, исследовавшего психическую деятельность на основе физиологических процессов. Творчески соединить психоаналитическую и физиологическую концепции, согласно Л. Д. Троцкому, вполне по силам представителям революционного искусства – создателям новой авангардной эстетики.
Действительно, творчество представителей авангардного искусства предполагало практическую реализацию революционного антропологического проекта и имело в этом отношении не меньшее значение. В 1920-е годы происходила институциализация психоанализа в России: были созданы и активно поддерживались «Русское психоаналитическое общество», «Государственный психоаналитический институт», «Психоаналитический детский дом» (предназначенный для воспитания детей из семей высших партийных функционеров). На основе дискуссий вокруг психоанализа возникла «педология» – наука о воспитании «нового массового человека». Однако внутрипартийная борьба между сторонниками идеологического проекта Л. Д. Троцкого и консервативно-прагматического политического курса И. В. Сталина оказалась неравной. В 1930-е годы и психоанализ, и педология подверглись резкой критике, которая завершилась постановлением ЦК ВКП(б) от 4.07.1936 «О педологических извращениях в системе наркомпросов». Идея мировой «перманентной революции», пропагандистом которой был Л. Д. Троцкий, была отвергнута официальной идеологией Советской России, вставшей на путь превращения в мировую сверхдержаву. Одновременно закончился в нашей стране первый этап истории как фрейдизма, так и авангарда[4].
Итак, психоанализ, появившись на рубеже XIX и XX веков как новый психотерапевтический метод, разработал свою общепсихологическую теорию личности, развивавшуюся на протяжении многих десятилетий. Однако одновременно с формированием опыта клинического применения психоаналитических методов складывалась оригинальная стратегия использования психоанализа по отношению к различным сферам культуры – антропологии, этнографии, мифологии, религии, педагогики, политики, искусства, литературы. До сегодняшнего дня психоанализ сохранил значение и в качестве психотерапевтической практики, и как культурологическая концепция. Накопленный на протяжении целого столетия клинический опыт убедительно доказывает его эффективность при терапии как невротических, так и глубоких личностных расстройств. Кроме того, для многих полноценных личностей психоанализ становится необходимым средством самопознания, способствующим формированию здоровых адаптационных форм реакции на стрессовые ситуации и кризисы современного мира.
Трансформация психоанализа в истории культуры XX века вывела его на одну из важнейших позиций гуманитарной методологии в мировой науке.
Выражая стремление современного человека к познанию особенностей индивидуальной психической жизни и массовых психических процессов, психоанализ является самостоятельным феноменом европейской культуры. Психоанализ стал в XX веке важнейшей составляющей современной системы знаний о человеческой культуре и обществе.
З. Фрейд был хорошо известен в России в 1910-1920-е годы. (Следует отметить, что именно на русском языке появились первые в мире переводы на иностранный язык его трудов.) Одной из наиболее популярных работ З. Фрейда в России, было исследование «Психопатология обыденной жизни» (1901) [218], представлявшее психоаналитическое объяснение феноменов ошибочных действий, оговорок, описок, забывания и сновидений, т. е. психоаналитическую теорию парапраксиса. Учёный связывал эти феномены с действием бессознательных импульсов, которые являются подлинными причинами ряда психоневротических состояний человека, а также обусловливают немотивированные с рациональной точки зрения проявления здоровой человеческой психики, воспринимающиеся обыденным сознанием как необъяснимые. З. Фрейд рассматривал наряду с психоневротическими симптомами (такими как навязчивые мысли и действия, забывание, т. е. то, что в современном психоанализе называют компульсивно-обсессивным расстройством) ошибки, оговорки, описки и т. п. в качестве результата действия неосознаваемых импульсов вытесненных в сферу бессознательного и реактуализированных влечений, прежде всего, сексуального характера.
Художественное творчество, с психоаналитической точки зрения, – особая форма репрезентации вытесненных влечений, часто неосознаваемая самим творцом, но настойчиво заявляющая о своём присутствии в виде многочисленных особенностей – от сюжетных линий литературных произведений и характерологических черт персонажей до специфической образности, граничащей с онейрической или психопатологической реальностью фактического автора. Описанная З. Фрейдом сфера психопатологии творчества вызывала обострённый интерес русских авангардистов, а сам фрейдизм, безусловно, оказал влияние на авангардистскую эстетику и поэтику.
1.2. Современные исследования
Замечательный труд А. М. Эткинда «Эрос невозможного. История психоанализа в России» (1993) [261] проливает свет на историю восприятия фрейдизма русской культурой Серебряного века.
В работе освещены ранее неизвестные широкому читателю контексты, связанные с глубоким интересом к идеям психоанализа, проявленным выдающимися отечественными культурными и общественными деятелями модернистской эпохи, профессиональными революционерами и политиками.
В этом и других исследованиях А. М. Эткинда проведено всеохватное изучение истории восприятия психоаналитических идей русской культурой [262–264]. Учёный охарактеризовал противоречивое отношение к психоанализу А. Белого, подробно рассказал об увлечении психоанализом М. М. Зощенко, прокомментировал в психоаналитическом контексте литературоведческие работы М. М. Бахтина, который, по словам исследователя, «всю свою долгую жизнь продолжал явный или неявный диалог с Фрейдом» [261, c. 8]. А. М. Эткиндом собран богатый фактографический материал, позволяющий проследить основные этапы истории развития психоанализа в России и познакомиться с биографиями наиболее видных деятелей отечественного психоаналитического движения.
Не менее важными и основательными работами, затрагивающими различные аспекты названной темы, являются труды В. И. Овчаренко [158–163], В. М. Лейбина [125–131], А. И. Белкина [22; 23], А. В. Литвинова [134; 135] и некоторых других авторов. Безусловно, значимым событием в изучении вопроса стало издание В. И. Овчаренко антологии «Российские психоаналитики» [160], содержащей биографические и библиографические сведения о персоналиях российского психоанализа. В книге опубликованы уникальные энциклопедические статьи о жизни и творчестве более двухсот российских психоаналитиков, а также учёных и деятелей культуры, причастных к развитию комплекса психоаналитических представлений, отечественной психоаналитической традиции и психоаналитической проблематики.
В рамках нашей темы особый интерес представляют исследования, использующие психоаналитический подход к изучению литературного творчества (так называемое психоаналитическое литературоведение), сформировавшийся в XX веке на границе клинической психологии и литературоведения в ряду прикладных гуманитарных дисциплин.
Грэм Фрэнкленд (Graham Frankland) [291] описал парадоксальный характер современного прикладного психоанализа и психоаналитического литературоведения. С одной стороны, научное сообщество ставит под сомнение «естественнонаучную репутацию» З. Фрейда, позиционировавшего свой метод как терапевтический (З. Фрейд, безусловно, относил себя к представителям естественных наук и лишь изредка практиковал психоаналитический метод в жанре литературоведческого исследования). Но именно привлекательность его литературоведческих опытов сделала психоанализ популярным. С другой стороны, современные литературные критики проявляют неизменный интерес именно к тем текстам З. Фрейда, в которых автор не касается непосредственно вопросов литературы [291, р. 117].
Действительно, принадлежащие З. Фрейду психоаналитические интерпретации известных литературных произведений ставились под сомнение как современниками, так и более поздними оппонентами его учения. Да, и сам З. Фрейд не уставал подчёркивать намеренно односторонний и гипотетический характер своих интерпретаций произведений мировой литературы и искусства. Так или иначе, психоаналитическое направление в литературоведении сложилось не без влияния работ З. Фрейда. Чрезвычайно мощной эта литературоведческая школа была в России в начале XX века. Однако Россия в силу исторических причин освоила психоанализ в гораздо меньшей степени, чем Западная Европа и США. Только в 1990-е годы психоанализ после долгого периода забвения вернулся в социокультурный и научно-образовательный контекст: стали возрождаться психоаналитические институты; переиздаются классические психоаналитические труды; появляются периодические издания психоаналитической направленности и популярная справочная, а также переводная литература, которая знакомит читателя с основами психоаналитической теории.
Тем не менее авторы и составители новейших учебных пособий по теории литературы и истории литературной критики часто игнорируют факт существования в России школы психоаналитического литературоведения. При всём том, что психоаналитические интерпретации произведений русской литературы, созданные в эпоху Серебряного века, часто отличаются односторонностью и тенденциозной категоричностью, они уже стали фактом истории отечественной литературной критики и литературоведения. Современное фундаментальное изучение психоаналитического дискурса отечественной культуры 1920-х годов позволит сделать необходимые концептуальные обобщения и выводы, а также, согласимся с современным учёным Н. И. Прохоровой, «будет способствовать сокращению объема литературоведческих работ, ссылаться на которые можно лишь как на научный курьёз» [175, с. 9].
Многостраничная монография американского учёного-слависта Д. Ранкур-Лаферьера «Русская литература и психоанализ» (2004) [183], объединившая в своём составе многолетние исследования автора по указанной теме, является незаменимым подспорьем для современных учёных, занимающихся изучением проблематики взаимодействия психоанализа и русской литературы. В книгу вошли работы, посвященные произведениям русской классической литературы – А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. И. Солженицына. Литературоведческий анализ проведён с использованием методов классического и неклассического психоанализа (М. Кляйн, Д.-В. Винникот, X. Кохут, М. Малер, Дж. Боулби и др.). Выводы и наблюдения учёного дают богатую пищу для размышлений, расширяют интерпретационные горизонты восприятия хрестоматийных литературных персонажей, таких как Евгений Онегин, Татьяна Ларина, Пьер Безухов и многие другие. В методологических разделах исследования дана характеристика развития психоаналитического литературоведения на Западе. Особый интерес в составе этого труда для нас представляет исследовательская работа, посвящённая психоаналитической интерпретации понятия «остранения» формалистов и приёма «затруднённой формы», детально обоснованные в ранних статьях В. Б. Шкловского. В дальнейшем мы остановимся на этой теме.
Другой американский ученый Мартин Миллер (Martin Miller) в одной из глав монографии «Фрейд и большевики» целенаправленно исследовал историю российского психоаналитического литературоведения [311]. Работу следует отнести к категории пионерских, так как в исследовании впервые специально затронута тема взаимодействия советской идеологии и фрейдизма в историческом контексте и обозначается сама проблема, требующая дальнейших научных решений. Разработка этого направления, привлечение к анализу архивных материалов и источников, безусловно, крайне актуальны для современной гуманитарной науки.
Кандидатская диссертация отечественного специалиста Н. И. Прохоровой «Влияние психоанализа на русское литературоведение и литературную критику 1920-х годов» является в определённом отношении работой обобщающего плана [175]. В исследовании представлена подробная характеристика влияния психоаналитической концепции на русскую литературную критику и литературоведение 1920-х годов. Исследователь успешно решает ряд, безусловно, важных задач. В работе определён круг источников, отражающих специфику русской литературной критики, связанной с психоанализом; исследованы основные черты истории отечественного психоанализа как части культурного контекста России 1920-х годов; раскрыто содержание оригинальных авторских терминов, а также специальных понятий, заимствованных русскими психоаналитиками из тезауруса клинического психоанализа. Методология отечественных психоаналитиков соотнесена с методологическим инструментарием западной психоаналитической традиции; описаны и систематизированы специфические методы и приемы психоаналитической интерпретации художественного текста, разработанные и применяемые русскими психоаналитиками 1920-х годов.
Современный диалог с З. Фрейдом в литературоведении сохраняет изначальную неоднозначность. В постструктуралистски ориентированных трудах переосмысливаются методы классического психоанализа, рассматриваются явления наррации, поэтики и интертекстуальных зависимостей.
Интересное преломление классическая и постклассическая психоаналитическая теория получила у российских учёных – в технике антропологического анализа словесной культуры В. А. Подороги [169–171], в «психоисторических» построениях литературы И. П. Смирнова [203], в психосемиотических исследованиях В. П. Руднева [191].
В. А. Подорога предпринял попытку современного философского осмысления психоанализа как антропологической теории, оказавшей исключительное влияние на европейскую культуру в XX веке. Ему принадлежит концептуальное рассмотрение поэтики абсурда обэриутов и ряда метафизических трактатов авторов, примыкавших к ОБЭРИУ – Л. С. Липавского, Я. С. Друскина. Феноменологический анализ обэриутских произведений, развёрнутый в контексте антропологической проблематики, приводит В. А. Подорогу к заключению об автокоммуникативном характере поэтики авторов этой группы [171].
И. П. Смирнов разработал критерии, позволяющие создать психоисторическое описание литературного процесса с использованием психоаналитической парадигмы. Методологически эти критерии восходят к фрейдовской теории психосексуального развития человека и сопутствующим ей психоаналитическим понятиям (Эдипов комплекс и комплекс кастрации), патографическим категориям (истерия, садизм, мазохизм и другие). В своей работе учёный предлагает уникальный синтез психоанализа, логики и истории культуры, основанием которого служит общий для этих дисциплин принцип – принцип замещения. И. П. Смирнов рассматривает психизм в качестве замещения действительно существующего мира воображаемым, а литературу как своего рода отражение субъективно желаемого мира автора, вытесненного в область бессознательного. В работе «Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней» [203] автор справедливо отмечает:
Ничто не запечатлевает психику с той же отчётливостью, как литература (искусство). В литературе воображение (психизм) не считается с эмпирикой, историзируя её. Искусство – локомотив истории. Постмодернизм выдвинул тезис о том, что психоанализ Фрейда был заражён литературностью <…>. Правильно было бы, однако, сказать, что исследовательским материалом Фрейда являлось воображаемое, конституирующее психизм и позволяющее каждому из нас наслаждаться произведениями искусства, в которых мир субъекта преподносится в качестве объективно данного (т. е. удовлетворяющего наше желание). Конечно же, фрейдизм требует корректировки. Но он вовсе не фантастическая наука, а наука о фантазии. Не будь наша повседневная жизнь проникнута фантазией, не существовало бы и литературы. Фрейд не олитературил человеческую психику, – он понял её – вполне адекватно ей – как креативную силу, выражающую себя также в литературе. Проблемы, которые поставил Фрейд, нельзя обойти, отбросить. В тоже время каждый волен решать их по-своему, в духе истории: по праву стремления к власти, к свободе, к историческому бытию [203, с. 11].
Психоистория культуры, по И. П. Смирнову, взятая в хронологических границах от XIX до XX в., выявляет для каждой эпохи характерный доминирующий психотип и логическую операцию, которая впоследствии становится целой системой. Аналитическое изучение таких психотипов учёный начинает с романтизма, уделяя особое внимание в работе рассмотрению творчества А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, Н. В. Гоголя.
В романтизме, согласно И. П. Смирнову, доминирует иррефлексивный субъект, совершающий попытки постижения мирового смысла, что соответствует кастрационному характеру:
Кастрационный комплекс предполагает, что подчинённый ему субъект ощущает одновременно как причастность, так и непричастность к своему полу. Субъект тождествен и нетождествен себе, т. е. иррефлексивен, говоря на языке логики. Кастрационный страх позволяет нам выработать одну из фундаментальных логических категорий – идею иррефлексивности. Именно поэтому мы обязаны признать кастрационную фазу в развитии ребёнка обязательной ступенью на пути восхождения к тому, что свойственно всем людям, – к нашей способности проводить простейшие умственные операции. Помехи, нарушающие развитие кастрационных фантазий, создают патологию (= нежелание индивида меняться во времени, осуществляя самоотрицание), которая и в этом, и в других случаях есть не что иное, как пато-логика [203, с. 18].
Кастрационную проблематику учёный усматривает в европейской культуре, начиная с мифа об оскоплении Кроносом Урана, и вплоть до искусства XX века. Однако в истории европейской культуры, отмечает И. П. Смирнов,
…есть период, когда кастрационный комплекс проявил себя не просто в отдельных текстах, но и во всей культурной жизни. Мы считаем, что культура конца XVIII – первых трёх десятилетий XIX вв., условно называемая романтизмом, была создана личностями, фиксированными на кастрационном страхе, пережившими по тем или иным причинам его вторичную актуализацию [203, c. 21].
В эпоху реализма, согласно мысли учёного, доминирует эдипальная тенденция: «реалистический герой» всегда вступает в Эдипов конфликт с реальностью, его субъективная связь с миром крепка.
Интеллектуальная культура Серебряного века (в частности, в своей символистской ипостаси) представлена у И. П. Смирнова как истерическая, потому что её доминирующим психотипом является субъект, находящийся в поисках и не находящий объекта.
Отрицающий объективную реальность психотип свойствен авангарду, поэтому новаторское искусство исследователь ассоциирует с агрессивными (садомазохистскими) тенденциями, направленными на разрушение объекта и субъекта.
Наконец, постмодернизм И. П. Смирнов вслед за К. Лэшем (C. Lasch) [306], А. Лоуэном (A. Lowen) [308], Л. Хaтчен (L. Hutcheon) [298] трактует как воплощение нарциссического и шизоидного психотипов, стремящихся к взаимному слиянию. Таким образом, в постмодернистской литературе устанавливается субъект-объектное недифференцированное, заново обретаемое равновесие.
И. П. Смирнов формулирует рабочую гипотезу об обратном соответствии филогенеза онтогенезу. Историческая последовательность эпох и психотипов (филогенез культуры) находится в обратном отношении к онтогенезу отдельной личности. Развитие культуры проходит те же фазы развития, что и человек, только в обратном порядке. Так, согласно теории психосексуального развития З. Фрейда, 1) первичный нарциссизм соединяется впоследствии с шизоидностью, затем наступает 2) садомазохистский период, который характеризуется первоначальным самоотрицанием и впоследствии нигилистическим отвержением всего мира. Наконец, последовательно сменяют друг друга 3) истерико-обсессивная, 4) эдипальная и 5) кастрационная фазы. В истории литературы этим фазам психического развития человека соответствуют следующие друг за другом, с конца к началу, художественные направления: 1) постмодернизм, 2) авангард, 3) символизм, 4) реализм и 5) романтизм. Таким образом, литературный процесс предстаёт как отражение истории психизма:
Как история, культура представляет собой дегенерирующий онтогенез, обратность личностного становления [203, c. 351].
Сформулированную И. П. Смирновым закономерность можно представить в виде таблицы:
Нетрудно заметить, что при определении психотипа литературной эпохи И. П. Смирнов ориентируется на принцип субъект-объектной организации литературного дискурса. Разный тип взаимодействия между субъектом и объектом отражает особенности психосексуальных фаз в развития человека. Достоинством рассматриваемого труда является чёткая дифференциация этих фаз и основанная на ней психодиахронологическая концепция развития литературы. Возможно, упущением работы является отсутствие развёрнутых культурологических обобщений, а также стремление автора привести рассматриваемый им обширный литературный материал в соответствие с заранее подготовленной концептуальной схемой. В. П. Раков вполне справедливо сетует на этот факт в замечательном труде «Меон и стиль» (2010) [180], находя в данном обстоятельстве методологическую проблему современного литературоведения в целом:
Наука о литературе последних десятилетий переживает процесс дефинитивной экспансии со стороны естественнонаучных дисциплин. Кажется, тут нет ничего предосудительного: мы ведь плюралисты. Однако часто эта языковая агрессия превращает литературоведение в некий симулякр, лишённый, наряду с прочим, признаков эстетизма. Так, например, в далеко не худшей на этот счёт книге лирика русского романтизма рассматривается не в богатейших спектрах интуитивного, сакрализованного, музыкального, собственно поэтического, личностного переживания, а в контексте, видите ли, «кастрационного комплекса» и ему подобной интертекстуальности… Пуризм – не наш идеал, но всё-таки заметим, что познавательно-методологические ресурсы классического литературоведения и рядом стоящей с ним эстетики остаются неисчерпанными. Они могли бы служить прочной, а главное – плодотворной защитой от давления способов мышления, инородных филологии. Пока же ясно: неумеренная симпатия наших коллег к понятийным и языковым заимствованиям из сферы иных наук указывает на то печальное обстоятельство, что литературоведение не всегда оказывается способным органично переваривать клишированный аппарат других отраслей знания и тем самым заводит себя в тупик. Ведь «магия» избранного им языка имеет свою логику, побуждающую специалиста-филолога не исследовать текст, а иллюстрировать его материалами какую-либо из заранее принятых идей. Поэтому и получается, что в художественных шедеврах усматривают всё, что угодно, начиная от «комплексов» З. Фрейда и кончая признаками маниакальности, шизофрении и разнообразных фобий [180, с. 361–362].
Мы не будем столь категоричны в оценке эвристически продуктивного исследования И. П. Смирнова, но указанный выше методологический упрёк, безусловно, принимаем к сведению и учитываем в своей работе (в которой, так или иначе, поставлены иные, не «психодиагностические», задачи).
Психоаналитический подход к изучению истории русской литературы декларируется и частично используется в работах В. П. Руднева (сам учёный называет свой подход «психосемиотическим»). В исследовании «Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология» [191] рассматриваются психические особенности авторов в метапсихологическом аспекте с использованием метода патографии, т. е. «изучения того, как особенности психопатологии отражены в тексте – в данном случае в художественном тексте, или дискурсе» [191, c. 6].
Концепция работы В. П. Руднева заключается в том, что между творческой личностью, обладающей определённым психическим складом (циклоидный, эпилептоидный, истерический, психастенический, ананкастический, шизоидный) и реальностью выстраивается механизм защиты (вытеснение, изоляция, отрицание, интроекция, проекция и идентификация), который искажает воспринимаемую действительность, но в результате этого адаптирует личность к жизненным обстоятельствам. Изучение таких механизмов в качестве феноменов, представленных в литературных произведениях, – основная исследовательская задача учёного.
В. П. Руднев проводит типологизацию литературного процесса, выделяя в нём стадии, каждая из которых определяется параноидальной, либо депрессивной, установкой. Шесть механизмов защиты могут трансформироваться сообразно этим установкам:
