Цю Шаньшань
Дава в заснеженных горах
Снежная застава
Сегодня я прямо-таки сросся с рюкзаком: он стал моей переносной конурой.
Я поселился в рюкзаке солдата и уже с ним оказался в автобусе. Мне было слышно, как они разговаривают и постоянно повторяют слово «застава». Я не знал, что оно означает. Я не понимал, куда меня везут, но держаться рядом с солдатом было надежнее, чем бесцельно скитаться по свету. Мама говорила: «Если что-нибудь случится, не стоит паниковать. Нужно принять это как данность и искать выход». Так что я сперва пойду с ними, а как выпадет возможность – вернусь в Ядун и найду маму.
Но автобус поднимался все выше в горы. Вскоре за окнами уже не осталось никаких деревьев, но мы все равно продолжали ехать. Куда? На край света, что ли?
Так продолжалось очень долго. Наконец автобус остановился и я услышал чей-то голос:
– Служивые, вам тут выходить! Не обессудьте, ближе подбросить не смогу…
– Ничего, все в порядке! Выйдем здесь, – отозвались солдаты, вышли из автобуса и сказали: – Туцзици!
А водитель ответил:
– Цзиньчжумами, чжасидэлэ!
«Туцзици» по-тибетски значило «спасибо», а «чжасидэлэ» – «всего вам доброго». Я целыми днями слушал, как хозяйка говорила покупателям своих ковров «туцзици» да «чжасидэлэ». Но что такое «цзинь-чжумами»? Этого я не знал.
Послышался грохот: автобус уехал. Я высунулся из рюкзака. Почему все так изменилось? Со всех сторон нас окружали сплошные горы: ни деревца, ни цветочка, ни речки. В морду мне ударил ледяной ветер, он был жесткий, как проволочная щетка, и от его порывов шерсть вставала дыбом. Я невольно задрожал и прищурился.
Зачем солдаты вышли именно здесь? Тут нет никаких домов, голые склоны покрыты лишь крупными валунами и каменной крошкой, из щелей пробивается терновник. Мы же замерзнем до смерти!
Молодой солдат посадил меня на рюкзак и сделал несколько снимков на фоне гор. Затем потыкал пальцем в телефон и набубнил сообщение:
– Тут пока еще ловит, выше связи уже не будет! Скину вам пару кадров, а потом уже отнесу щенка на заставу. Наша застава называется Годунла, она вот на этой горе, на высоте четыре с половиной тысячи метров. «Ла» значит «горный перевал», а «Годунла» – «гора Годун». Красиво, да? Чжасидэлэ!
Солдат постарше поторопил его:
– Братишка Хуан, пойдем скорее!
Молодой солдат продолжал смотреть в телефон. Он дождался, пока сообщение отправится, положил меня в рюкзак, закинул его на спину и пошел наверх.
Значит, того, кто меня несет, зовут братишка Хуан? Хорошее имя!
Солдаты шли молча. Очень скоро у них сбилось дыхание. Конечно, они утомились: мало того, что тащат огромные рюкзаки, так еще и в гору карабкаются. Кроме того, чем больше высота, тем быстрее устаешь от ходьбы. Я хотел попросить его поставить меня на землю, чтобы я шел сам и ему стало полегче, но не знал, как это сделать. У меня все сильнее кружилась голова и не оставалось сил подать голос.
Братишка Хуан тащил меня довольно долго. Вдруг я услышал чей-то крик:
– Вернулись! Старина Сун и Юэлян вернулись из города!
Кричал не один человек, кажется, их было несколько. У меня от сердца отлегло: значит, здесь живут люди, а если так – непременно найдется, где жить и чем питаться? Голоса приближались, прерываемые тяжелым дыханием. Нас окружили смех и приветливый гомон. Сквозь головокружение мне послышался собачий лай. Да нет, не может быть!
Наконец-то потеплело и перестало трясти. Похоже, этот братишка Хуан принес меня в дом. Я облегченно выдохнул: очень уж хотелось хорошенько поесть, попить и поспать…
Нас окружила целая толпа, люди кричали что-то наперебой, как школьники, что сгрудились вокруг учителя перед поездкой всем классом на экскурсию. Кто-то, похоже, даже нетерпеливо стягивал с братишки Хуана рюкзак. Старина Сун распорядился:
– А ну-ка успокоились! Дайте хоть глоток воды сделать.
Братишка Хуан перевесил рюкзак со спины себе на грудь и похлопал по нему:
– Угадайте, что за сокровище я сегодня принес?
– Что же ты мог принести? – отозвался кто-то. – Книжки, небось? Братишка Хуан гоготнул, открыл рюкзак и вытащил меня наружу.
Я вытаращил глаза: наконец-то можно разглядеть, кто тут находится. Да здесь же одни солдаты! Совсем юные, все в одинаковой форме. При виде меня их лица вытянулись с одним и тем же выражением: «Вот это сюрприз!»
– Какой маленький щеночек!
– Где ты его достал?
– Это что за порода?
– Как звать егозу? Сколько ему? Парень или девка?
И только солдат-тибетец ничуть не удивился:
– Ой, да это же просто маленький ци, что тут такого? Как будто для нашего взвода впервой.
«Ци» по-тибетски «собака», это я понимал.
Солдаты тискали меня по очереди, передавая из рук в руки. Я с удивлением обнаружил, что от каждого пахло тем, что мне очень нравилось: собаками. Видимо, нам, собакам, они были хорошими друзьями. Отлично, значит, я оказался среди своих.
– Это, должно быть, бульдог. Взгляните на его вздернутый нос! – пытался угадать кто-то.
– Да нет, по-моему, похож на лабрадора: у него уши, как два лопуха, – возражали ему.
– А я думаю, ретривер, золотистый ретривер, выглядит таким же послушным.
– Говорю вам, это дворняга, – авторитетно заявил тибетец. – В нашей деревне все ци – дворняжки.
Дворняжка? А, он имеет в виду, что я не чистокровный. Вообще-то, есть выражение: «Героев о родословной не спрашивают». Почему вас так интересует моя порода? В конце концов, я отличная собака, просто превосходная. Мама говорила, что я и здоровый, и умненький, и смелый, и добрый. А еще она говорила, что я вырасту выдающимся псом. До какого возраста нужно вырасти? Этого я не знал и не успел спросить перед тем, как потерялся. В общем, погодите у меня! Рано или поздно я вам покажу, какой я молодец.
Но пока что я был всего лишь замученной, обессилевшей собакой, которой страшно хотелось спать. Но солдаты всё стояли кружком и изучали меня с ног до головы. И с этим я ничего поделать не мог – оставалось лишь недовольно поскуливать себе под нос.
Подошел низкорослый солдат, взглянул на меня и с недоброй улыбкой заявил:
– Я вот что думаю. Давайте-ка назовем его «Хуан-младший» – Сяо-Хуан. «Хуан» значит «золотой», в точности как его шерсть. К тому же именно Хуан Юэлян принес его к нам. Эй, Юэлян, в следующий раз, когда я кликну Хуана, посмотрим, кто из вас двоих прибежит быстрее.
Послышались смешки. Явно недовольный братишка Хуан бросил на солдата взгляд, но ничего не ответил. Тибетец вставил:
– А мне кажется, лучше назвать Давой. Это имя значит то же, что и имя Юэляна, а звучит иначе. Дава – луна. Луна – Дава. Юэлян, что думаешь?
Братишка Хуан тут же отозвался:
– Дава? Отлично, это подходит!
Как же я обрадовался! Тибетец отнесся ко мне с такой заботой, что угадал мое настоящее имя. Ведь хозяйка так и назвала меня – Дава!
Я тихонько лизнул ему руку, мне ужасно захотелось сказать: «Туцзици». Но стоило мне открыть пасть, как оттуда полилось что-то липкое. Меня стошнило… Позорище.
– Что это с ним? Горная болезнь? – спросил тибетец.
– У собак горной болезни не бывает, его в автобусе укачало. Ты посмотри, какой нос мокрый – знак того, что собаку укачало.
– Если у собаки мокрый нос, это значит, что она здорова, ясно тебе? – возразил низкорослый солдат. – Взгляни на наших: Ламу, Найя и Сэнгэ – у всех носы мокрые.
– Но когда он слишком мокрый, это из-за качки, – настаивал братишка Хуан. – Смотрите на него, даже пузыри носом пускает. Ясно, что ему плохо.
Они все спорили обо мне, а я никак не мог сказать, что думаю сам. Я был согласен с братишкой Хуаном: меня укачало. Ведь я никогда не ездил на автобусе, да еще и так долго, да еще и по серпантину. Мне плохо и опять тошнит, надо держаться.
Тут снаружи раздался пронзительный свист, и старина Сун громко объявил:
– Общий сбор! Братишка Хуан, оставайся здесь и приберись. Остальные – на улицу!
Послышались торопливые шаги, и через мгновение в комнате стихло.
Вот так я и попал на заставу Годунла, так и стал Давой в заснеженных горах.
К сожалению, мое появление обернулось для всех большими хлопотами. От качки в автобусе и горного холода я заболел. Несколько дней я не просто не выходил из дома, но даже не вылезал из конуры. Я лежал в гнездышке, которое смастерил для меня братишка Хуан: в картонную коробку из-под минеральной воды он постелил толстый холщовый мешок. Я лежал внутри и чувствовал себя в безопасности.
Братишка Хуан приходил ко мне каждый день, как только появлялась свободная минутка, и давал мне лекарство. Оно было невкусное – братишка Хуан поил меня, зажимая мне нос. «Недостаток кислорода, – говорил он, – укрепляет иммунитет». Но чаще всего он, конечно, заваривал мне ароматное растворимое молоко. Очень вкусный напиток из его личных запасов.
Другие солдаты тоже время от времени заходили навестить меня и угощали остатками колбасы. Потом появился человек, которого все называли «взводный», и от него тоже пахло собаками. Все относились ко мне хорошо, и я понемногу успокоился.
Вскоре я узнал имя тибетца – его звали Лобу Цыжэнь. Он был близким другом братишки Хуана. Еще я узнал имя низкорослого солдата – его звали Чжоу Цзюньцзе. Низкорослому солдату нравилось издеваться надо мной, он дергал меня за хвост или зажимал морду, и я, завидев его, спешил скрыться. Я научился различать командиров первого и второго отделения, хотя одеты они были совершенно одинаково.
Но больше всех я любил братишку Хуана.
Братишка Хуан не был красавцем. Ростом пониже взводного, он не мог похвастаться ни выдающимся носом, каку командира первого отделения, ни большими глазами, как у старины Суна, но когда он улыбался – не то что старина Сун, который всегда ходил с мрачным лицом, – его прищуренные веки походили на два бобовых стручка, а говорил он на чунцинском диалекте. Но главное – именно он и принес меня на заставу.
Окруженный заботой братишки Хуана, я быстро поправился. Однажды утром я проснулся и почувствовал прилив сил – от недомогания не осталось и следа. Когда на улице раздался пронзительный свист, я выполз из своей конуры, шлепнулся оземь, но тут же вскочил и выбежал из комнаты вместе с солдатами.
Этот звук был мне отлично знаком. Каждое утро, еще до рассвета, он раздавался снаружи, и все до единого солдаты выпрыгивали из своих постелей, стремглав натягивали форму и выбегали на улицу. Чем они там занимаются, я до сих пор не знал. Но теперь наконец увидел.
Как просторно на улице! Какой свежий воздух! А земля под лапами просто ослепляет своей… белизной? Я вспомнил, как братишка Хуан рассказывал, что в горах идет снег. Значит, эта ослепительно белая штука и есть «снег»? Я родился в Ядуне, но настоящий снег видел впервые.
Я задрал морду и увидел, как высоко под голубыми небесами развевается ярко-красное знамя. Под этим флагом солдаты выстроились в идеально ровную шеренгу. И я заметил, что за спиной у солдат стоят три собаки: одна – черно-рыжая, другая – черно-белая, а третья – темно-коричневая. Они тоже выстроились шеренгой и слушали взводного.
Так значит, здесь все же есть мои сородичи? Неудивительно, что от всех солдат пахнет собаками! Оказывается, я не единственный пес на заставе! Я радостно подбежал поближе, чтобы поздороваться, завилял хвостом и залился счастливым лаем. Кто бы мог подумать, что, завидев меня, они хором зарычат в мою сторону. Собаки гавкали куда громче и грубее меня. Словно так и хотели сказать: «А ну, проваливай! Не мешайся под нашими лапами!»
Я скромно протявкал:
– Эй, друзья, давайте знакомиться!
Но они продолжали лаять, как бешеные, а один пес все порывался броситься на меня, тараща крупные, как у быка, глаза. В ужасе я развернулся и ринулся обратно в дом.
Снаружи раздавался солдатский смех:
– Ха-ха-ха! Даву напугали!
– Ха-ха! Найя решил, что Дава нарушает устав?
Низкорослый солдат особенно развеселился:
– Отлично гавкаешь, Найя!.. Сэнгэ, покажи Даве, где раки зимуют!
Ну какой же он несносный, честное слово.
Я знал, что по-тибетски «найя» означало «горный баран», а «сэнгэ» – «лев». Но что такое «устав»? И почему Найя с Сэнгэ так меня невзлюбили?
Моя голова разрывалась от множества вопросов, отвечать на которые никто, похоже, не собирался.
Оставалось лишь на какое-то время снова укрыться в своей конуре.
Жизнь на заставе Годунла
После утренней разминки Юэлян окликнул Даву:
– Идем! Покажу тебе нашу заставу!
Щенок тут же вскочил и засеменил за Юэляном, подпрыгивая от радости.
Юэляну все больше нравился его маленький приятель. Конечно, тех крупных собак он тоже любил, но к Даве проникся особенным чувством. Да и сам он, похоже, сразу понравился Даве: щенок бегал за ним неотвязно, как хвостик, словно боялся отстать и заблудиться. Иногда Юэлян смотрел в эти светлые собачьи глаза и ощущал все, что связывало их в прошлой жизни, ведь считал, что судьба послала ему Даву не случайно.
В детстве он просил родителей подарить ему собаку, на что мать отвечала:
– Я с одним тобой еле справляюсь, куда нам еще собаку!
А отчим заявил:
– Вот поступишь в среднюю школу, сможешь ухаживать за щенком, тогда и заведем.
Но потом появилась сестренка, на плечи матери легло воспитание двух детей. Забот стало больше, сил меньше, данное когда-то обещание всеми забылось, да Юэлян и не напоминал. И вот в этом году он приехал на заставу и обнаружил целых трех собак. Счастью его не было предела – он проводил с ними каждую свободную минуту.
Все три дозорные собаки оказались очень мирными, верными и старательными. Большую часть дня они лениво валялись на солнышке, но как только темнело, исправно занимали свои места на посту. Найя охранял ворота: стоило ему услышать даже шорох, как он стремглав бросался выяснять, где источник звука. Конечно, на заставе редко что-то нарушало тишину: бывало, пробежит полевая мышь, а то и баран пройдет – настоящий горный баран! Но едва появлялся кто-то не из местных солдат, Найя тут же его прогонял.
Сэнгэ был крупным псом и охранял очень важный объект – склад с оружием и снаряжением. На своем посту он не просто лежал у входа, а время от времени обходил все здание по периметру, прямо как дозорный, и не позволял приближаться незнакомцам: ни людям, ни диким зверям. Однажды на заставу приехал репортер, и солдаты решили устроить Сэнгэ проверку: отправили одетого в гражданское гостя ко входу на склад. Сэнгэ вскочил и злобно зарычал на репортера, предупреждая: ближе подходить не стоит. Все сошлись во мнении, что свои обязанности он исполнил на отлично. Худенькая Ламу охраняла амбар с продуктами. Амбар по важности не уступал складу: там хранились бесценные для солдат зерно и овощи.
Когда появился Дава, он поглотил все внимание Юэляна. Юноша просто обожал этого щенка, а когда смотрел в эти ясные, немного печальные собачьи глаза, сердце его таяло. Неизменным в нем оставалось лишь одно желание – заботиться о Даве как можно лучше. В первые дни Дава был измучен болезнью, и Юэлян переживал так, что решил было пустить его к себе на кровать, но старина Сун отрезал:
– Не пойдет! Устав есть устав.
Лобу Цыжэнь согласился:
– Собак на койку пускать нельзя! Это негигиенично. Ты же помнишь, о чем вчера утром говорил Чжоу Цзюньцзе? А он так и сказал: «У-у-у, скоро все наши матрасы превратятся в подстилки из собачьей шерсти!»
Юэлян вспылил:
– Что за чушь?! Да тут ни одной шерстинки! Я постоянно проверяю! Он просто придирается…
Конечно, Юэлян понимал, как важно содержать свои вещи в чистоте. Каждое утро, едва вскочив с коек, солдаты немедленно принимались за дело первостепенной важности: приводили в порядок свои вещи. Они застилали свои койки одеялами, выравнивая постели под идеально прямыми, как у стола, углами; развешивали шеренгами полотенца, расставляли строем стаканы и тазики для умывания. Взводный говорил, что так формируется привычка, которая станет нормой на всю жизнь. Каждую неделю результаты двух отделений сравнивали, и Юэлян понимал, как важно не испортить репутацию из-за Давы. К счастью, щенок оказался очень послушным: исправно ждал там, где велено, и не озорничал.
Застава Годунла была небольшой: с полкилометра в диаметре. Все постройки на ее территории представлял ряд домишек из цементных блоков, непременно с жестяными крышами. В горах дул сильный ветер, а черепица его не выдерживала, поэтому крыши устилали тяжелыми жестяными листами и придавливали сверху булыжниками. Да и когда выходило солнце, железо отлично поглощало жар.
Ряд строений состоял из семи домов. В двух располагались солдатские казармы, в третьем – кухня, а дальше тянулись амбар для провизии, гараж с инструментами и склад с боеприпасами, а также квартира взводного, которая заодно служила солдатам комнатой отдыха. Кровать командира стояла в углу, отгороженная книжным шкафом, а в оставшейся части домика можно было смотреть телевизор, читать, играть в карты или шашки.
Перед домиками размещалась маленькая площадка с брусьями, турниками и забором из бетонных столбов. Обычно Хуан Юэлян и остальные проводили на ней общий сбор и занимались физкультурой. От забора вниз тянулся заснеженный склон: он простирался до самого подножия горы – так далеко, что не хватало глаз.
Юэлян встал у забора и показал Даве вниз:
– Смотри не скатись! Если покатишься, мы тебя не найдем.
Дава, казалось, все понял: он завилял хвостом и отступил на два шага назад. До чего же смышленая собака!
Небольшое пространство на откосе за домиками отвели под высокую поленницу, крытую черным рубероидом. Слева стоял квадратный бетонный домик, и когда наступала ночь, оттуда доносилось громыхание – это работал генератор. Застава находилась на большой высоте, в безлюдных горах. Никакие провода туда не дотягивались, и электричество приходилось добывать своими силами.
От генераторной до самой вершины горы уводили ступени. Там-то и находился наблюдательный пункт, где Юэлян с остальными поочередно дежурили на посту.
– Ты пока по этой лестнице не ходи. Вот вырастешь, тогда свожу тебя наверх!
Рядом с дровами виднелась палатка из пластиковой пленки. Юэлян подошел поближе и замешкался:
– А про это… я тебе потом расскажу. Пока не готов, понимаешь?
Дава не понимал, но все же задрал лапу и помочился на стенку палатки, оставляя знак: он здесь был.
Юэлян рассмеялся:
– Ах ты, дурачок! Каждый клочок земли пометить надо?
Они вернулись обратно ко входу в домики. Направо к воротам вела дорожка из гравия. Правда, от ворот осталось одно название: простой деревянный косяк и никаких стенок по сторонам, только два ряда низенькой изгороди из стальных труб. В этих горах, где не росло ни единого деревца, стен и правда не требовалось: с трех сторон света заставу окружал обрыв. Над воротами развевался пятизвездный красный флаг, а сразу за ними и начинался склон. Перед воротами высилась гранитная стела с красной гравировкой: «Застава Годунла».
Экскурсия по заставе заняла всего десять минут. Юэлян уселся рядом с турником, похлопал рядом с собой ладонью, и Дава тут же пристроился сбоку.
– Сюда я каждый день прихожу поблуждать в своих мыслях, – сообщил он Даве.
Во время такого блуждания Юэлян не любил смотреть вниз – ему нравилось смотреть перед собой. Вдаль, пик за пиком, тянулись гряды заснеженных гор, они стояли плечом к плечу, держались за руки, как братья-солдаты с пограничной заставы.
Юэлян не знал, видел ли отец те же горы, что видит сейчас он. Хотя в письмах тот часто упоминал о горах: писал о горных облаках, о горном снеге и рододендронах.
Как-то раз, вскоре после приезда на заставу, Юэлян услышал, как Чжоу Цзюньцзе спрашивает у взводного:
– Зачем мы кукуем в этих горах, в полном одиночестве? Враг сюда носа не кажет!
Признаться, Юэляна тоже волновал этот вопрос, и он с любопытством ждал, что ответит взводный. Ответ был коротким и ясным:
– Исторически на тибетской границе все очень неоднозначно. Тут постоянно происходят конфликты и стычки. Пока наш дозор стоит здесь, как столб, никто не осмелится перейти границу, и наша родина сохранит каждый клочок земли.
Судя по лицу, Чжоу все еще колебался: командир не убедил его до конца. Стоявший рядом Юэлян вмешался в разговор:
– Ядун с давних времен считается стратегически важным пунктом, ясно тебе? На заставе мы охраняем вершину, чтобы с высоты контролировать любой шаг врага, понял?
Чжоу Цзюньцзе скривил губы:
– Только не надо строить из себя всезнайку!
Но Юэлян уже и думать забыл о Чжоу. Слова взводного запали ему в душу. Он размышлял: «Если представить, что застава – это пограничный столб, то я лишь песчинка в его растворе, ну или хотя бы пригоршня цемента». От таких мыслей Юэлян даже загордился собой: не каждому дано стать частью пограничного столба! А отец вот смог, и Юэлян тоже.
В одном из писем отец вспоминал, как десятки лет назад, когда руководство решило основать здесь наблюдательный пункт, вражеская армия всячески мешала строительству. Да еще и метель бушевала – в общем, условия адские, но освободительная армия справилась и все-таки возвела на этом месте заставу. На любой географической карте прекрасно видно: это место настолько важно для обзора, что без заставы не обойтись никак.
Пока Юэлян блуждал в своих мыслях, к нему подошел взводный. Юэлян вскочил.
– О чем задумался, Юэлян? – поинтересовался он.
– Да так, ни о чем, – смутился тот.
– Я показал обе твои статьи своему однокашнику, он редактором работает. Говорит, пишешь ты неплохо, но сюжет бедноват: слишком мало событий…
Юэлян приуныл. Он и сам считал, что написано весьма недурно. Сочинять тексты он любил и в отряде связистов регулярно участвовал в подготовке стенгазеты, которую оформляли на меловой доске.
– Но ведь именно так нам здесь и живется, – вздохнул он. – Каждый день одно и тоже, как под копирку…
Взводный улыбнулся:
– А ты напиши про Даву.
Юэлян вздрогнул. Уж не намекает ли взводный на его чрезмерное увлечение собакой?
– Честное слово, Дава никак не влияет на качество моей службы.
– Да я серьезно. Если уж взялся писать, пиши о том, что тебе интересно!
Взводный приехал на третий день с появления Давы на заставе. Он сразу заметил, как часто в разговорах солдат выплывает этот новый «на-хлебничек». Юэлян рассказал, как все произошло, и взводный решил:
– Раз уж привез, отвечай теперь за него. Но так, чтобы твои дежурства и тренировки не пострадали!
– Слушаюсь! – воскликнул Юэлян.
Взводный собирался задержаться на праздники дома подольше, но все же вернулся раньше, чем планировал. Взвод был счастлив, а Юэлян – особенно. Все два месяца, пока командир навещал семью, юноша ждал его с нетерпением. Почему-то рядом со взводным Юэлян всегда чувствовал себя уверенно, хотя тот был совсем немного старше. Взводный был капитаном всей заставы, главой их большой солдатской семьи. По прибытии он сообщил, что побоялся снегопадов с перекрытием дорог и потому решил вернулся раньше срока.
– Ну и какого черта? – возмутился старина Сун. – Оставался бы дома, заботился о своих стариках! Ты что, нам не доверяешь?
Взводный стушевался:
– Конечно, доверяю. Просто я очень по всем вам скучал. Сидеть дома не хотелось. Как только выбирался куда-нибудь или набивал пузо чем-нибудь вкусненьким, тут же вспоминал о вас – и всякое настроение пропадало! Однажды пошел с однокашниками в караоке, так один мой приятель запел «Возвращаюсь в Лхасу». Услыхал я первую строчку – и ну хлюпать носом да обливаться слезами! Ребята просто рты пораскрывали…
Юэлян заметил, как у взводного дрогнул голос. Старина Сун молча похлопал командира по плечу.
«Интересно, – задумался Юэлян, – неужели и я, когда уеду с заставы, буду тосковать по ней точно так же?» Старина Сун рассказывал, что каждый год на проводах «стариков» в отставку все дружно рыдают в голос. Юэлян не представлял себя плачущим. С самого детства он вообще плакал редко, возможно, из-за того, что никто не собирался его утешать.
Взводный переменил тему:
– Ребята, в этот раз я столько всего привез: и вкусного, и веселого, и интересного! Надеюсь, зимой грустить не придется! Еще и матушка дала с собой гору колбасы да солонины домашнего копчения! Ах да, еще я купил небольшой принтер для фотографий… Ну знаете, такой, для моментальной печати. Я тут кое-что придумал, ни за что не догадаетесь! Через пару дней расскажу! – и взводный хитро прищурился.
Юэлян не понимал, зачем вдруг понадобилось печатать фотографии. На все время снегопадов дороги перекрывают и почта не работает. Разве отец в свои годы не ждал всю зиму до самой весны, чтобы наконец отправить им с матерью письмо?
Взводный был терпеливым, с каждым из солдат обходился приветливо. За те месяцы, что Юэлян провел на заставе, он не получил ни единого выговора. И даже в ответ на выходки Чжоу Цзюньцзе, который постоянно нес всякую чушь и даже не думал исправляться, взводный лишь озабоченно хмурил брови. Огорчать или подводить такого командира хотелось меньше всего на свете.
Технически застава Годунла относилась к Ядуну, но здесь, в отличие от отряда связистов в уездном городе, обстановка была куда суровее: нехватка кислорода, мороз, одиночество. Городским солдатам тоже не разрешалось постоянно сидеть в интернете, но по выходным они все-таки получали шанс порадовать себя: посмотреть, что опубликовали друзья, зарубиться в игры.
А тем, кто служил на заставе Годунла, не то что для выхода в интернет, но даже для телефонного звонка приходилось спускаться вниз и ловить связь. Юэлян понимал: его отец жил в тех же самых условиях, с той лишь разницей, что его поколение не пользовалось интернетом, а Юэлян родился в 90-е годы и вырос с постоянным доступом ко Всемирной сети. Для него и его ровесников жизнь без интернета приравнивалась к изоляции от всего человечества. Что, собственно, и мешало ему освоиться на заставе окончательно.
Однажды он возился с телефоном, бормоча:
– В горах даже кирпич полезнее этой штуковины!
А Лобу Цыжэнь утешал его:
– Поговаривают, в будущем году сюда проведут интернет, у всех будет связь!
– Да зачем он вам сдался, этот интернет?! – притворно скривился Чжоу. – Здесь же и так все прекрасно! Хочешь куда-то добраться – топай ногами, с кем-то связаться – кричи погромче, согреться – дрожи посильнее, защититься – зови собак. Мне нравится!
Сжимая телефон, Юэлян развернулся и вышел: уж больно неохота было слушать бесконечное нытье Чжоу. От его жалоб на жизнь у окружающих моментально портилось настроение.
Кого Юэлян любил послушать, так это рассудительного взводного. Странное дело – в школе поучения учителей его раздражали, а здесь он с удовольствием внимал командирским мудростям. На самом деле, ничего особенного тот не говорил: «Солдат горной заставы должен контролировать свои желания». Или: «Юноша станет настоящим мужчиной, только если научится управлять своими эмоциями, обуздывать свои страсти».
А однажды взводный с улыбкой сообщил Юэляну:
– Если честно, я повторяю это и тебе, и себе… Всем кажется, будто я привык к здешней жизни? Черта с два! В первый месяц мне все так осточертело, что хотелось выть… Но, поразмыслив, я понял: этот год на заставе должен стать для меня испытанием на пути к лучшему себе.
Юэлян удивился: значит, и взводный терзается здесь одиночеством ничуть не меньше нашего, и ему так же непросто справиться с самим собой. От этой мысли Юэляну полегчало: выходит, сложно освоиться здесь не только ему одному? Ну а затем он постепенно привык и к одиночеству, и к отсутствию интернета, и к тому, что изо дня в день перед глазами все тот же пейзаж и все те же лица. Его внутренний голос твердил: «Ты сам попросился служить на этой заставе. Так уж неси эту ношу с достоинством».
Но вскоре его одолела новая тревога. Изо дня в день он дежурил на посту, тренировался, учился, ел и спал. Жизнь текла однообразно. Вокруг было беззвучно, как на луне, а дымом войны не веяло и в помине. В чем же смысл такого существования? Неужели когда-то в точности так жил и его отец?
Взводный утверждал, что жертва тибетского пограничника и состоит именно в такой вот рутинной службе. Что на алтарь этой службы он кладет свои молодость и здоровье. Но Юэляна это не успокаивало. Не для того он взвалил на себя бремя солдатской службы и навлек на свою голову материнский гнев, чтобы вести здесь настолько пресное существование. Он недоумевал, как отец мог так горячо любить подобную жизнь?
Лобу Цыжэнь, напротив, не жаловался никогда. Он держался так, словно видел перед собой цель, и жилось ему будто бы даже интересно. Юэлян спросил:
– Тебе что, не бывает одиноко?
– А что такое одиночество? – спросил Лобу Цыжэнь.
– У тебя, наверное, есть, за что бороться, и поэтому ты чувствуешь, что все не зря, – предположил Юэлян.
Лобу Цыжэнь загадочно улыбнулся:
– Конечно, есть.
– И что же это? Я у тебя позаимствую.
– Боюсь, ты не поймешь…
Но Юэлян не отставал, и парню пришлось признаться.
Оказалось, у него была девушка по имени Дролма – его подруга детства. Дролма поддержала его в решении пойти в армию, она говорила, что уважает цзиньчжумами. Когда Цыжэнь уезжал, Дролма попросила в день увольнения прислать ей сувенир: какое-нибудь свидетельство того, что он нес дозор, защищая родину. Он даже не представлял, что за вещь это может быть. Но однажды во время дозора он оказался с сослуживцами на месте былых боев. Старшие начали рассказывать о боевых действиях, которые здесь происходили, Цыжэнь воодушевился и подобрал с земли на память круглый камень. В тот момент у него появилась идея: с любого задания он приносил с собой маленький красивый камешек. Да и не только с задания. Просто всякий раз, если случалось что-нибудь необычное, например, на заставе появился телевизор, или посадили деревья, или он заменял на посту заболевшего сослуживца, Лобу Цыжэнь подбирал с земли камешек. У каждого камешка была своя история. Сейчас у него накопилось уже больше двадцати штук. Он хотел собрать побольше камней «с историей» и после увольнения сходить к ювелиру, просверлить в них дырочки, нанизать на нитку и отправить Дролме.
Юэлян восторженно похлопал товарища по плечу:
– Отличная идея! Очень воодушевляет!
Но повторить подобную затею он все-таки не мог. Девушка, в которую он был тайно влюблен, ни за что в жизни не пожелала бы получить такой подарок, ведь она даже не подозревала, что нравится Юэляну. Так что ему предстояло придумать нечто иное. Конечно, глубоко в душе Юэлян знал свою цель, иначе бы не посмел ослушаться матери и стать тибетским солдатом. Об этой цели он никому не рассказывал, и, когда Цыжэнь спросил, промямлил что-то невнятное. Он боялся, что к нему тут же станут относиться иначе.
Юэлян достал из кармана губную гармошку и заиграл «Тополек». Дава, сложив морду на лапы, слушал блаженно и упоенно.
На заставе тополек
Корнем в землю врос.
Мощный ствол на страже
Северных краев…
На втором куплете Юэлян запыхался и остановился.