bannerbannerbanner
Хороший сын, или Происхождение видов

Чон Ючжон
Хороший сын, или Происхождение видов

Полная версия

Взгляд Хэчжина был направлен на меня. «Я прав?» – спрашивали его глаза, но я не смог ему ответить – я не совсем понимал, о чем он говорит. Он был старше меня всего на год, но, по мне, так на все десять лет. К тому же был крупнее меня раза в два. Он, скорее, казался ровесником мамы.

– Ты думаешь, что мир несправедлив? – спросила мама.

Хэчжин, чуть помолчав, ответил:

– Да, но я верю, что он может измениться, если мы будем к этому стремиться.

Хэчжин смотрел в окно. Мама молча следила за ним, поглядывая в зеркало, а я смотрел вперед. Мама снова заговорила, лишь когда мы встали на светофоре недалеко от Кванхвамуна.

– Как тебе фильм?

– Я где-то читал на него отзыв. Там было сказано, что если бы Тарантино снял «Крестного отца», то получилось бы нечто подобное. Мне было интересно, правда ли это… Теперь я понял, что они имели в виду.

Так понравился или нет? Мое любопытство удовлетворила мама:

– Ага, значит, тебе понравилось.

– Да, – ответил Хэчжин. Он больше ничего не говорил о фильме, но, может быть, продолжал думать о нем про себя. Загорелся зеленый, и машина уже было тронулась с места, как где-то неподалеку раздался звон колокола. Часы в машине показывали двенадцать. Значит, звонил колокол Посингак, возвещающий начало нового года. Мама поехала дальше. В машине было тихо: каждый из нас думал о чем-то своем, пока мы не добрались до больницы.

– Спасибо за сегодняшний день, – сказал Хэчжин, открывая дверь, мама тоже вышла из машины. Я остался сидеть на своем месте и молча наблюдал за их прощанием. Хэчжин поклонился, мама протянула ему руку, будто перед ней стоял не пятнадцатилетний подросток, не друг сына, а состоявшаяся взрослая личность. Хэчжин поколебался и пожал маме руку. Они секунд пять молча смотрели друг на друга, но мне показалось, что за такое короткое время они в чем-то убедились. В чем-то, что невозможно выразить словами, в чем-то, что я вообще не мог понять.

Мама села обратно в машину, а Хэчжин стоял на месте. Желтый шарф развевался в темноте. Только в тот момент я понял, что мой шарф исчез. Наверно, обронил где-то, после того как его снял и держал в руке. Может быть, когда хихикал во время фильма, и наши с мамой взгляды встретились? Или в тот момент, когда Малыш Зе стрелял под ритм самбы? В ушах, словно кто-то включил радио, послышалась реплика главного героя по кличке «Ракета».

У каждого правила есть исключение, которое потом становится правилом.

У моей мамы был только один сын – я. Это было правилом. Исключением стал Хэчжин, который в марте следующего года стал приемным сыном моей мамы и незаметно занял место моего старшего брата. То есть исключение обернулось новым правилом…

Я опять посмотрел на бритву в руке. Улики, свидетельствующие о том, кто убийца, были повсюду. Имелось также и орудие убийства. И ни одной зацепки, указывающей на обратное. А тот, кто является убийцей, ничего не помнит. Как Хэчжин воспримет эту ситуацию? Что бы он меня ни спрашивал, у меня для него только один ответ – оправдание, к которому уже тысячу лет прибегают преступники: я ничего не помню. Поверит ли этим словам Хэчжин или заявит в полицию? Возможно, он предложит мне явиться к ним с повинной. Я, конечно, не смогу так поступить. Меня арестуют или я сдамся сам, но это будет потом. Сейчас мне требуется время все обдумать. Если это совершил я, мне необходимо найти объяснение. Что случилось? Когда? Почему? И почему я ничего не помню?

Надо было со всем этим покончить.

Опять послышался голос мамы. Он раздавался не в голове, а за моей спиной. Я обернулся к стеклянной двери, ведущей на террасу. По ту сторону стояла мама. Волосы на затылке собраны в хвост, белая ночная рубашка, босые ноги с браслетом. Так она выглядела перед смертью – без следов крови, горло не рассечено.

Ты…

Мама смотрела на меня злыми горящими глазами. Белки отливали синевой, в них взрывались красные прожилки.

Ючжин, ты…

Я испугался и, держа бритву в руке, попятился назад к кровати.

Ты не должен жить.

В моих висках пульсировали вены. Рука с бритвой напряглась, и я невольно спросил вслух:

– Почему? Что я сделал?

Мама не ответила. Налетел похожий на метель туман и скрыл ее образ из виду. Передо мной была лишь стеклянная дверь. Я осмотрел комнату – кровавые потеки на полу, следы ног, окровавленное одеяло. Все это появилось после смерти мамы. А проклятие, которое я только что услышал, мама произнесла, еще будучи живой. Когда, почему она это сказала и за что мне все это? Может быть, она так сказала, оттого что ночью я выходил из дома втайне от нее? Мне даже это запрещено? Я теперь что, не должен из-за этого жить?

Кровь бешено стучала в висках, от чего страшно разболелась голова. В затылке пекло. Перед глазами мелькали черные точки. Казалось, тело не принадлежало мне. Я пошел в ванную, бросил бритву в раковину и открыл холодную воду. Чтобы не потерять мысль из-за отчаяния и гнева, я нагнулся и подставил голову под струю воды.

Завтра, мам. Я расскажу тебе все завтра утром.

На этот раз в моих ушах раздался мой голос. Когда я поднял голову, то увидел в зеркале отражение мужчины, который, возможно, и был убийцей. Что завтра утром? Горячо желая узнать ответ, я всматривался в отражение. Волосы в запекшейся крови, кровавая вода, стекающая по лицу. Раковина стала красной от крови, на дне ее полумесяцем колебалась бритва. В темной голове, словно свет, забрезжила одна мысль.

А вдруг…

Я смотрел на бритву, и все у меня внутри сопротивлялось этой мысли – ненормальной мысли, мысли, которая придет в голову только сумасшедшему. Я моргал, смахивая с век кровавую воду.

Но все равно – вдруг…

Я окунул руку в холодную воду и достал бритву. Согнул пальцы и сжал рукоятку.

Да, вдруг…

Я выбежал с бритвой из ванной. Пока не передумал, быстро распахнул дверь комнаты и вышел в коридор.

Как можно медленнее я спускался по лестнице и считал. Один, два, три. Взгляд был сфокусирован на кончиках пальцев ног. Четыре, пять, шесть. Это был мой эффективный способ успокоиться и отключиться от ненужных мыслей. Однако на этот раз все оказалось безрезультатно. Словно тело было подчинено только симпатической нервной системе. У меня было такое ощущение, будто лоб окутал пчелиный рой, мысли разбегались во все стороны, уши наполняли различные звуки – несущийся мощный речной поток, капли воды от разбивающихся волн, ветер, раскачивающий дверь на крыше, тихий стон мамы.

Ючжин.

Я придумывал сотни причин, чтобы бросить бритву и вернуться к себе в комнату – я устал, у меня болят глаза, голова раскалывается, все мысли перемешались, я боюсь, что эти видения сведут меня с ума… Я подтолкнул себя к лестнице и, не дыша, бегом спустился в гостиную. Там меня встретила мама – все те же широко распахнутые глаза, приоткрытые губы, ввалившиеся щеки, подбородок с кровавым следом, шея в запекшейся крови.

Бритва чуть не выскользнула на пол, и я крепко сжал ее в руке. Я опустился на колени на уровне маминого плеча. Прежде бритва была воспоминанием об отце, а теперь у нее появилось совсем иное предназначение. Она стала ключом, который только и ждал, чтобы его вставили в замочную скважину некой двери. Вставь я его туда, и сработало бы самовзрывающееся устройство. Я с огромным трудом сглотнул, и у меня закололо в горле. Казалось, я сейчас закашляюсь. Реалист издевательски спросил меня. Ты что, дрожишь?

Да. Если страшный холод, который сковал мне горло, можно было назвать страхом, то да, я определенно дрожал. В тот миг я был на грани потери сознания и задыхался от давящего холода. Я чувствовал себя загнанным на край света. Я жаждал отказаться от своей затеи. Мне очень хотелось принять пригоршню таблеток от головной боли и успокоительного и упасть в постель. Хотелось поносить последними словами реальность, ускользающую за пределами сознания. Скажи, сука! Что же мне делать?

Ну, тогда беги. Предложил мне самый простой и практичный выход Оптимист. Никто пока не знает о смерти мамы. Более того, ты знаешь, где лежит ее банковская карта, с которой можно снять большую сумму наличными. Ты и пин-код помнишь – ведь в течение нескольких лет то и дело ты снимал по ее просьбе деньги. До окончания срока действия твоего загранпаспорта еще пара лет. Рвани ты сейчас на край света – никто тебя не остановит. А что случится потом, это уже не будет тебя касаться.

Да нет. Надо было узнать. Не было смысла пытаться объяснить ситуацию логически, опираясь на собранные улики. Я мог услышать правду только от самого себя. Я не смогу жить дальше, если не пойму, есть ли внутри меня кто-то еще, кого я считаю собой, если не узнаю, что же натворил этот кто-то, живущий во мне. Я должен все узнать, пусть даже передо мной распахнутся врата ада и моя жизнь перевернется с ног на голову.

Я на коленях подполз поближе к маминому плечу. Стараясь не глядеть ей в глаза, я осмотрел рану под подбородком. Вся ее поверхность – от левого до правого уха – была покрыта засохшей кровью. Я сковырнул эту корочку пальцем – под ней зияла длинная и глубокая, словно узкое ущелье, рана.

Я резко зажмурился. Пытаясь успокоить прерывистое дыхание, я вызывал из прошлого мальчика – пловца по имени Хан Ючжин, который, стоя на тумбе с наклоном туловища, ждал стартового сигнала. Я был вне поля зрения мамы и тети, был сосредоточен только на том месте, куда должен был прыгнуть, и на том моменте, когда должен буду оттолкнуться ногами от тумбы. И страшный ритм сердцебиения начал спадать. Мурашки на затылке тоже исчезли. Застрявший в горле вдох проскользнул внутрь.

Не нужно больше колебаться. Я открыл глаза, взял маму левой рукой за подбородок и вставил бритву в разрез под левым ухом. Лезвие без сопротивления вошло в рану. Казалось, сама рана шевелилась и всасывала в себя лезвие. Шум в голове моментально исчез и воцарилась тишина, как внутри шкафа.

 

Рука двигалась автоматически, действуя уверенно, без колебаний. Без малейшей погрешности она проследовала по ране, будто разрезая бумагу с помощью линейки. Каждое ощущение было привычным и знакомым. Охватившая меня дрожь, подобная крику; мягкое сопротивление внутренней плоти, которое я чувствовал рукой; уверенное плавное движение лезвия, разрезающего мышцы и вены. Одним махом бритва прошла под подбородком до правого уха.

На глаза со стороны висков надвигались шоры – поле зрения сузилось до размеров ручного зеркальца. В нем появились осколочные образы и расплывчатые выражения лиц. Вьющиеся длинные волосы, искривившиеся щеки, расширяющиеся и вновь сужающиеся зрачки, губы, которые очень старались что-то сказать. В конце концов реальность полностью закрылась. Страшная тьма, словно пропасть, надвигалась со всех сторон и давила на меня. Под ногами открывались двери памяти, которые до сих пор были намертво закрыты. Из-за них доносился голос мамы.

Ючжин!

#

– Ючжин!

Снизу из прихожей звала мама. Голос был низким, не выражающим никаких эмоций. Я тихо стоял перед железной дверью на крыше и молчал. Я был полностью вымотан – не было сил говорить. Усталость, граничащая с истощением, давила на меня всей своей тяжестью. Сознание было мутным, словно я спал стоя.

– Ючжин!

На этот раз голос был на два тона выше. Казалось, он требовал, чтобы я ответил, поскольку мама знала, что я нахожусь там. На двадцать втором этаже лаял Хэлло. Эта собака заливалась громким лаем каждый раз, когда я поднимался или спускался по лестнице.

– Да, – отозвался я, положил ключ от двери на крыше в карман куртки и спустился вниз. Мама стояла не в прихожей, а прямо на лестничной площадке. Спиной она прислонилась к перилам, скрестив руки на груди, и смотрела, как я спускался по лестнице. Входная дверь в квартиру была наполовину открыта и зафиксирована стоппером. Из прихожей лился желтоватый свет, косо освещая профиль мамы. Хэлло с двадцать второго этажа залаял еще громче.

– Где ты был?

Небольшие тонкие губы мамы были синими, будто от холода. Ее тонкие ноги, белое платье и тапочки, казалось, тоже замерзли. Я остановился на четвертой снизу ступеньке.

– Я выходил на пробежку, – сказал я нечетко, как человек, который только что пришел в себя после анестезии.

– Спустись вниз, сними маску и ответь еще раз.

Я молча снял флисовую маску и положил ее в карман ветровки. Сунув руки в карманы, на дрожащих ногах я стал спускаться по лестнице дальше вниз. Глаза мамы внимательно оглядывали меня с головы до ног. Ее взгляд был таким острым, что она запросто могла бы содрать им с меня кожу.

– Я же сказал, что бегал.

Я остановился и посмотрел на маму. Она плотно сжала губы и посмотрела на меня. В ее взгляде смешались сложные чувства. Он был одновременно взволнованным, сердитым, печальным и даже страдальческим. Но мама пыталась скрыть все это под напускным спокойствием. Я четко осознавал, что она изо всех сил сдерживается, чтобы не взорваться.

– А почему ты решил войти через дверь на крыше?

– Я боялся тебя разбудить. – Это был самый правильный ответ. Хотя я, конечно, и не надеялся, что мама его примет.

– Давай войдем в дом, – сказала она таким тоном, будто не предлагала, а приказывала мне войти. У меня все оборвалось внутри, даже пальцы на ногах зашевелились в мокрых кроссовках. В ушах раздался крик мамы, наполнивший темную улицу – это походило на галлюцинацию. У меня возникло непреодолимое желание убежать отсюда. Если бы я не был до такой степени обессилен, не страдал от страшного озноба, по ощущениям равносильного гипотермии, не испытывал страха, что вот-вот у меня начнется приступ, я бы и в самом деле убежал.

– Почему ты не заходишь? – Голос мамы смягчился, и взгляд стал теплее, будто она прочитала мои мысли. – Хэлло там с ума сходит.

Она была права. Единственный способ заткнуть пасть этой собаке – войти внутрь. Я прошел мимо мамы и переступил через порог. Она последовала за мной, почти вплотную к моей спине, и закрыла дверь. Щелчок замка ударил мне в затылок. Я остановился в коридоре у приоткрытой двери в гостиную и вынул руки из карманов куртки, чтобы снять насквозь промокшие кроссовки, тяжелые, как кандалы. В этот момент что-то упало на пол и покатилось. Кажется, из моего кармана, но проверить было некогда. Мама стояла так близко ко мне, что ее теплое дыхание касалось моего затылка. Я продвинулся вперед, словно она меня толкала.

– Стой там.

Я остановился у комнаты Хэчжина. Ее тон совсем переменился. Он стал не просто холодным, а низким, пугающим. Я обернулся. Мама стояла перед дверью и смотрела на меня. Ее сложное выражение лица исчезло, теперь любой мог понять ее чувства. Мама сердилась. Ужасно сердилась.

– Сними куртку.

Мама протянула руку. Я молча снял ветровку с жилетом и отдал ей. Спрашивать, зачем ей понадобилась моя одежда, необходимости не было, потому что она сразу засунула руку в карман. Она достала оттуда плейер, наушники, маску, ключ от двери на крыше, потом вернула их назад. Положив куртку на пол рядом с дверью, мама с воинственным видом быстро приблизилась ко мне – она походила на козу, которая рогами бросается на обидчика. Ее внезапное движение испугало меня, и я невольно откинул голову назад. В мгновение ока ее ладони прошмыгнули в карманы моих штанов и выскользнули обратно. Все произошло так быстро, что я ничего не мог сделать. Очнувшись от неожиданности, я протянул было руку, но было уже поздно. У мамы в руке оказалась бритва.

– Отдай.

Я хотел выхватить бритву, но мама меня опередила. Она перехватила мою руку и изо всех сил меня толкнула. Я опять не был к этому готов. Яростная агрессия, которую я даже представить себе не мог. Она больше походила на женщину, дерущуюся с насильником, а не с сыном. Я был истощен и не готов к нападению, поэтому не мог контролировать свои движения. Я потерял равновесие, чуть попятился назад и рухнул на лестницу. Голова откинулась назад, и затылком я ударился о край ступеньки. Все потемнело и поплыло перед глазами. От боли я покрылся липким потом и стал задыхаться от бессилия. Я был сильно раздражен из-за того, что мое тело меня не слушалось. После нескольких попыток я сумел опереться рукой о ступеньку и поднять голову. Мама, смотревшая все это время на бритву, перевела взгляд на меня. Наши глаза встретились.

Мама это… Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. Голосовые связки были наглухо закрыты, словно банковские сейфы. Напротив я видел глаза мамы – зрачки сильно расширены, налившиеся кровью сосуды, темно-красные опухшие веки. Она вся горела, словно охваченное огнем дерево. Жар был таким невыносимым, что воздух в доме тоже казался сухим.

– Мама, я… – с трудом заговорил я, но мама меня прервала.

– Ты…

Лезвие было направлено прямо на мое лицо. Я ощутил легкую дрожь в животе.

– Ючжин, ты… – Голос мамы сильно дрожал, как и рука, сжимавшая бритву. Она прерывисто дышала.

– Ты не должен жить. – Она бросила мне эти слова, словно метнула в меня бамбуковое копье. Я с трудом поднялся, словно раненный в шею зверь. Не в силах сфокусироваться, я смотрел в сторону мамы, которая бросилась на меня. Я не испытывал никаких эмоций. У меня не было слов, которыми я мог бы ей ответить. В голове наступила кромешная тьма, словно выключили свет.

– Надо было покончить тогда.

Мама уже стояла передо мной, ее лицо было на уровне моей груди. Она смотрела на меня страшным взглядом, похожим на лезвие топора, которое вот-вот меня рассечет. Я попятился назад и поднялся на одну ступеньку.

– Ты должен был умереть тогда. Ты должен был умереть, и я тоже…

Рукой, в которой была бритва, она с силой толкнула меня в живот. Я не ожидал такого нападения, не было даже возможности защититься. Я опять упал спиной на край ступени. Меня пронзила ужасная боль, но времени отвлекаться на нее не было. Я даже дышать не мог. Первым делом я должен убежать от мамы, которая устремилась на меня с бритвой, как Смерть. Я уперся в лестницу обеими руками и подтянулся на четыре ступеньки вверх.

– Мама, завтра. Завтра утром я все расскажу.

– Что расскажешь? – Мама со страшным криком шагнула на первую ступеньку. Я задом прополз еще две наверх.

– Что ты расскажешь?

– Все. Все, что хочешь, – с этими словами я поднялся еще на две ступеньки. До лестничной площадки оставалось столько же.

– Я расскажу тебе все – от начала до конца. Пожалуйста…

В тот момент, когда я встал на ноги, добравшись до лестничной площадки, мама снова сильно толкнула меня в грудь рукой, в которой была зажата бритва. На этот раз я ожидал этого, но далеко убежать опять не смог. Я попятился, упал в угол, ударившись затылком о выступ в стене, и с трудом поднялся.

– Сделай все сам, своими руками.

Мама стояла прямо передо мной. Она схватила меня за запястье и потянула на себя.

– У меня на глазах… сделай все это у меня на глазах.

Рукоятка бритвы оказалась в моей руке. Я рефлекторно отдернул руку – наконец-то я понял, чего от меня хочет мама.

– Что, страшно? – Мама снова схватила меня за запястье и вплотную подошла ко мне: – Или тебе обидно умирать одному?

Втиснувшись в угол, я покачал головой. Я очень старался отвести мамину руку, но это было невозможно: между нами не было зазора, чтобы увернуться, разве что оттолкнуть ее.

– Можешь не обижаться. Ты умрешь, и я сразу за тобой.

Я задыхался. В груди чувствовалась тяжесть, словно легкие до верху наполнились водой. Казалось, я сейчас утону, хотя вокруг не было ни капли воды. Я больше не мог всего этого вынести, с силой убрал мамину руку со своего левого запястья и выкрутил ее ладонь. Мама вскрикнула:

– Пусти!

Неожиданно ее руки оказались в моих, мама начала отбиваться – толкала меня всем телом, била головой по подбородку и вопила.

– Пусти, сукин сын!

Под моим подбородком танцевала черная мамина макушка. Ее крики, похожие на рычанье, ударяли мне в уши.

– Ты как… смеешь как… как ты посмел папину…

Я вынужден был запрокинуть голову, чтобы избежать ударов в подбородок. Но тогда я не мог видеть, что она делает. Мне оставалось только держать маму за руки и, подчиняясь ее движениям, следовать за ней. Мама, которая до этого пыталась всучить мне бритву, теперь делала все возможное, чтобы я не отнял у нее бритву. А через некоторое время она бросилась в атаку, норовя перерезать мне горло. Я что было сил ударил ее руку о стену. Это была моя последняя попытка защититься. Я рассчитывал, что мама выпустит бритву.

Но думать так было слишком наивно. Прежде, чем ее рука коснулась стены, она поднырнула у меня под мышкой. В следующий миг из моего горла раздался страшный крик. Мама изо всех сил вцепилась зубами в мою руку.

– Мама…

В одну секунду боль стрелой пронзила мою плоть, прошла через мышцы и влетела в голову, перерезав натянутую до предела нить. Нить, благодаря которой, изнеможенный, я добрел до дома, нить, которая сдерживала меня, пока мама на меня бросалась, пламенея от гнева, нить, которую я считал прочнее и надежнее железного троса. И я потерял над собой контроль, иными словами, разум меня покинул.

– Ради бога… не делай этого, – мой голос удалялся все дальше и дальше. Уши заложило. Со спины на меня навалилась темнота и закрыла мне боковое зрение. Я отпустил руку мамы, схватил ее за волосы и с силой потянул назад. Мама застонала, но не разжала зубы. Она рычала, как зверь, и все глубже и сильнее впивалась мне в руку. Она ослабила хватку, только когда я сумел совсем отбросить ее голову от себя. В узком пространстве, ограниченном шорами тьмы, я видел лишь тонкую, словно веточка, шею. На ней выступали округлые косточки. Синие вены вздувались и бились, будто разъяренные змеи. Я подтянул к шее мамы ее руку, в которой была зажата бритва.

Во мне тысячи ощущений медленно сменяли друг друга. Холод, замораживающий голову; пламенная жара, которая с яростью распространялась, точно скручивая мое нутро; дрожь от взрыва в каждом нервном окончании; стук размеренно бьющегося сердца. Лезвие, вонзившееся слева в мамину шею, стремительно добралось до правого уха. Горячая кровь брызнула из открытой раны под подбородком, заливая мое лицо, пол на лестничной площадке и стены вокруг. Я закрыл глаза и, отпустив мамины волосы, откинул ее руку. Ее тело с грохотом рухнуло на пол и гулко покатилось вниз по лестнице. Затем наступила тишина.

Кончиками пальцев я отер с глаз кровь и посмотрел вниз. Все было размыто, однако я четко видел валявшееся, словно пустой мешок, тело мамы, видел ее светящиеся, словно голограммы, глаза. Они служили мне ориентирами, пока я спускался по ступеням. Подойдя к маме и стоя в растерянности рядом с ней, я услышал, как пробили часы. Раз, два, три.

Скоро начнется приступ. Прошептал не то Оптимист, не то Реалист. Я взял маму под мышки, оттащил ее ниже и развернул ногами в сторону лестницы, а головой – к прихожей. А чтобы она не видела, как я поднимаюсь в свою комнату, я накинул ей на лицо пряди ее волос. Потом, сложив ее руки у нее на груди, я встал. И вдруг в это мгновение машинально попрощался с ней:

 

– Спокойной ночи!

#

За окном рассвело. Туман был таким густым, что, казалось, в нем можно плавать. Но было очень светло, и дождь, который шел всю ночь, похоже, закончился. По крайней мере, не было слышно шума капель, бьющих по оконному стеклу. Доносился гул проезжающих по дороге машин. Если бы вчера ночью я не выходил через дверь на крыше, то наверняка бежал бы сейчас, как обычно, по этой дороге – мимо людей, вышедших, как и я, на пробежку, велосипедистов и прохожих, идущих на работу, мимо красивой девушки. Куда она идет, с кем будет встречаться и что будет делать?

В этом мире так много разных людей. Каждый живет своей жизнью и совершает порой всякие странные вещи. Кто-то из них убьет человека и станет убийцей. Может быть, убьет в состоянии аффекта или просто поддавшись гневу, или из любопытства. Такая уж жизнь, такие люди. Однако я никогда не думал, что этим кем-то могу оказаться я, а моей жертвой – мама. Я жил лишь одним ожиданием – ожиданием, что когда-нибудь наступит время и я сам смогу распоряжаться своей жизнью. А точнее, я жил ожиданием настоящей жизни, которая начнется после смерти мамы. Однако я никогда не хотел, чтобы мама умерла именно так. И в то же время не могу сказать, что ни разу себе этого не представлял.

Когда я посмотрел на мамино тело, я стал задыхаться. Я перевел взгляд на бритву в руке, и мои кости словно укоротились. Я поднял голову, чей-то голос вбивал мне в лоб одну мысль, точно огромный гвоздь.

Ты. Ты и есть убийца. Тук. Тук. Тук.

Пульс резко подскочил от этих ударов. Отчаянье, которое бурлило в груди, через пищевод поднялось в горло, как желудочный сок. Раздался звук рвотных позывов. Потом он перерос в смех и пулей полетел по дому, наполненному запахом крови. То ли пот, то ли кровь, а может, слезы стекали по щекам к подбородку. Убийца. Убийца, который убил свою родную мать. Боже мой, этим зверем оказался именно я. После всех усилий, волнения и напряжения я открыл для себя эту страшную правду.

Секунду, подожди. Посмотри вниз. Заговорил Реалист. Я посмотрел на мраморный пол, блестящий, как жемчуг. В нем отражался сидевший на коленях возле трупа мамы сумасшедший – его тело раскачивалось взад и вперед, он смеялся, обнажая в львином оскале зубы. Когда я повернул голову, то увидел мертвую маму. Как и десять лет назад, когда я один смеялся в кинотеатре в районе Тонсундон, она спрашивала меня грустными глазами: «Что смешного?»

Смех резко оборвался. Наступила тишина. Разгневанный голос привел меня в себя.

Ты как… смеешь… как… как ты посмел папину…

Я посмотрел на бритву. В глаза бросились инициалы на рукоятке. Я сразу вспомнил расширившиеся черные зрачки мамы. Вспомнил налившиеся кровью глаза и свирепые языки пламени, и жар, которые сжигали маму, словно дерево. Не может быть. Неужели она вела себя так только из-за этого? Из-за того, что я, такой ничтожный, посмел забрать папину бритву?

Ты…

Ючжин, ты…

Ты не должен жить.

В этом и была причина, по которой я не должен жить? Это и есть мое преступление, за которое она приговорила меня к смерти? И чтобы привести приговор в исполнение, она хотела перерезать мне горло? Из-за этого она, в итоге, погибла сама, погибла от моих рук и вопреки своим намерениям, ведь правда? Так она разрушила мою жизнь? Именно из-за этого? Из-за какой-то вещицы умершего папы?

Я покачал головой. Это все равно что, охотясь на мышь, пульнуть по дому крылатой ракетой с максимальной дальностью стрельбы в восемьсот километров. Смог бы я избежать этой сумасшедшей ракетной атаки, если бы вчера ночью успел спрятать бритву до того, как мама вытащила ее из моего кармана, скажем, ухитрился бы просунуть ее к себе в рукав или зажать между пальцами?

Я снова покачал головой. Избежать ужасной трагедии было уже поздно. Невозможно исправить ход событий, которые уже прошли временную спираль, и изменить их направление. Это под силу лишь богу или высшему разуму, но никак не человеку, который сходит теперь с ума перед телом мамы. Единственное, что я мог сделать – это посмотреть на ситуацию под другим углом зрения. Но, как ни крути, можно ли найти оправдание тому, что предмет умершего человека разрушил сразу две жизни?

Я уже в третий раз покачал головой. Можно было даже не пытаться. Сама ситуация казалась сюрреалистичной, такое нарочно не придумаешь. Подобное могло произойти, только если бы мама была одержимой… Во мне все кипело. Я сердито смотрел в ее глаза. Пальцы, державшие бритву, подрагивали. Мне очень хотелось встряхнуть маму за плечи. Хотелось крикнуть ей. Не молчи! Скажи что-нибудь! Объясни, каково это двадцать пять лет контролировать жизнь сына, и потом полностью разрушить ее?

Начали бить часы. Восемь ударов. В голове будто переключили скорость на коробке передач, и передо мной снова проступила реальность. И с ней вернулось страшное отчаяние. Мой взгляд, словно электрон в магнитном поле, двигался по часовой стрелке – кухня, лестница, ведущая на второй этаж, дверь комнаты напротив маминой спальни, шкаф в углу, часы… В моей памяти всплыли удары этих часов. Раз, два, три.

Я задержал дыхание. Вчера ночью я отправился домой в полночь, а в свою комнату поднялся только в три часа ночи.

На то, чтобы подняться в свою комнату с момента столкновения с мамой у двери квартиры, потребовалось бы от силы минут тридцать. В таком случае я должен был вернуться домой в половине третьего. Не может быть, чтобы я два с половиной часа шел домой. Волоски у меня на руках встали дыбом. Пришел ответ на вопрос, почему мама примерно в половине второго звонила Хэчжину и тете, а параллельно возник новый – где я был и что делал с полуночи до половины третьего?

Мама, завтра. Завтра утром все расскажу.

Из воспоминаний о вчерашней ночи всплыл мой голос.

Что расскажешь? – автоматически последовал голос мамы. – Что ты расскажешь?

Действительно. Что я хотел рассказать «завтра утром»? Сейчас, когда это утро уже настало, мне нечего сказать. Одно было ясно – я хотел перенести разговор на утро, потому что был ужасно опустошен и обессилен. Чем я таким занимался, что так сильно вымотался, ведь до полуночи я летал, прямо как ласточка? А может быть, где-то у стройки или на углу улицы со мной случился припадок? Тогда кроссовки мокрые и перепачканы грязью именно из-за этого. Почему мама не спала? Почему, как только я вошел в квартиру, она обшарила карманы моей куртки и штанов? Почему я не сопротивлялся? Она же перешла черту. Вопросы возникали один за другим. В конце концов появился самый главный. Почему мама вела себя как безумная? Неужели и впрямь из-за бритвы?

Вдруг мелькнула одна мысль, которая не приходила раньше в мою перегруженную голову, – память вернулась ко мне не полностью. Я вспомнил ясно все, что случилось прошлой ночью, но причина всего этого была до сих пор скрыта от меня. Чертовы факты, которые мне удалось восстановить, оказались лишь половиной всей правды.

Глаза запульсировали. Мне ужасно хотелось вновь оказаться в кровати. А Оптимист сверлил мне мозг и советовал в мои заложенные уши, что лучше и не пытаться распутать всю эту страшную ситуацию, а сразу пойти в тюрьму. Вдруг я ощутил под ногами колебания двигающегося поезда, а в голове раздалось объявление диктора:

– Внимание! Поезд «Хэчжин», выехавший сегодня рано утром со станции Санам, прибывает в прихожую нашей квартиры в одиннадцать часов утра.

До прибытия «поезда» оставалось три часа. Я не был уверен, что смогу за это время ответить на вопрос «почему». Реалист посоветовал мне заняться делом, а не терять время понапрасну, сомневаясь в своих возможностях. Иными словами – я должен сделать так, чтобы Хэчжин вернулся именно домой, а не на место убийства. Только при этом условии я смогу снова заняться поиском ответа, а, получив его, перейти к типичному для всех убийц мира вопросу: как вести себя дальше – сдаться либо убежать. Я положил бритву на стойку у кухни и вошел в мамину спальню.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru