Чимиза Ламажаа
Очерки современной тувинской культуры
Ориентация во времени также опирается на наблюдения о движении Солнца. Собственно слово хун имеет два значения: «день» и «Солнце». Чередование дней во времени имеет следующие обозначения:
По поводу слова дуун есть мнение, что оно восходит к сочетанию дуу хун, которое переводится как «тот день» и относится к указанию на объект (см.: Татаринцев, 2002: 302, 237) – очевидно, может иметь и трактовку «то Солнце». А словосочетание буруцгухун расшифровывается как день, прошедший впереди вчерашнего дня, т. е. слово «впереди» соотносится с ориентацией человека, смотрящего вперед. Соответственно бурундаа хун означает день, прошедший раньше или вперед позавчерашнего дня. Слово буруцгаар в тувинском языке означает движение «вперед» и показывает на позицию впереди человека. В.Ю. Сузукей эту логику трактует так: в реальной жизни «прошлое» действительно проходит «перед глазами» человека и все события прошедшего времени, как правило, известны человеку во всех деталях.
Логика понимания будущего выстраивается соответственно в противоположном порядке. Слово даарта образовано путем сращения слов в сочетании дац эрте (раньше первых лучей солнца, раньше зари) (Там же: 28, 85). Соцгузу хун означает день, который придет после завтрашнего дня, или день, идущий сзади завтрашнего дня. Соондаахун — день, грядущий или идущий позади послезавтрашнего дня.
Таким образом, названия дней в прошедшем времени обозначены как дни, ушедшие вперед. События дней будущего времени «надвигаются» на человека сзади, и он еще не знает, какие события будут происходить в будущем, поскольку они находятся у него «за спиной» (Там же).
В.Ю. Сузукей подчеркивает, что «описание» времени и пространства в тувинском языке учитывает глобальное движение планет Солнечной системы в масштабах Галактики (и, возможно, Метагалактики) (Сузукей, 2009). Подобная солнечная ориентация является традиционной для многих тюркских народов (Кононов, 1978).
Понимание тувинского времени также основано на разном подходе к вопросу чисел и исчислений, который отражен в языке, а значит – в ментальных установках, в логике мышления. Интерес представляют тезисы В.Ю. Сузукей относительно понимания математических дробных чисел в тувинском языке. Так, в тувинском языке, например, они прежде всего произносятся «снизу вверх» (от целого числа к частному), а в русском языке часто наоборот – от частного к целому. Для тувинцев, например, такое озвучивание времени, как «половина второго», требует некоторого времени для переосмысления этой фразы на тувинское звучание (поскольку на тувинском языке будет строиться в ином порядке – как «один час с половиной», Бир шак чартык), иначе он придет на свидание на один час позже (или опоздает на поезд или самолет) (Сузукей, 2009).
Так, повседневное тувинское время является составной частью картины мира культуры, выражается особой логикой тувинского языка и, соответственно, должно рассматриваться как ментальная установка.
Как я уже упоминала, исследования пространственно-временных представлений тувинцев и особенностей их хозяйственной деятельности, по традиции, производились отдельно. Это, конечно, не было особенностью тувиноведения. Подобный подход был общим в научном знании, когда экономисты настороженно относились к такой «расплывчатой» теме, как культура, а культурологи, философы в свою очередь были критически настроены к экономике (см.: Безуглова, 2015).
В начале XXI в. тематика взаимосвязи культуры с экономикой и собственно экономической культурой стала очень актуальной, востребованной и обсуждается в самых разных аспектах. При этом исследования экономической культуры активно проводятся как философами, так и самими экономистами. Культура имеет значение для экономики (Культура имеет…, 2002), и это утверждение уже мало кем оспаривается. Исследовательские интересы сейчас сконцентрированы на решении вопросов о том, каким является это значение, как оно проявляется, как его исследовать (Sen, 2004).
«Культурный поворот» (cultural tern) в проблематике экономики Тувы произошел и в тувиноведении с середины 1990-х гг. – прежде всего с работ Г.Ф. Балакиной и З.В. Анайбан (Балакина, Анайбан, 1995). Однако при анализе экономической культуры тувинцев тема отношения ко времени ими практически не поднималась.
Экономическая культура рассматривается мною как составная часть культуры, как совокупность ценностей, норм, стереотипов, определяющих особенности хозяйственной деятельности людей. Соответственно, экономическая культура, как и вся культура, имеет особый временной аспект – мифологическое время, историческое, повседневное. Особое понимание времени сложилось в ходе практического освоения мира, в ходе хозяйственной деятельности, выражено в языке, влияет на особенности планирования дел, их реализацию, проявляется в скорости и обстоятельствах принятия решений. То есть необходимо говорить о сложном переплетении, взаимовлиянии экономической культуры и тувинского времени.
Главным видом занятий тувинцев было разведение животных в форме экстенсивного пастбищного скотоводства, когда скот выпасался на естественных пастбищах, которые менялись в зависимости от сезонов года. Соответственно хозяйственная деятельность людей почти целиком зависела от природных, погодных условий. Это обусловило стратегию адаптации не только к среде, но и к протеканию процессов в этой среде, к самому пониманию времени. А поскольку человеку оставалось только следить за неспешным процессом выпаса скота и отчасти его регулировать, то это определило неспешность как одну из главных временных характеристик культуры. С этой неспешностью тесно связан и фатализм, предопределенность понимания происходящего в жизни, поскольку значительным природным явлениям, в том числе стихийным бедствиям, эпидемиям скота человек не был в силах противостоять. Смены сезонов, природные циклы, повторяющие траектории небесных тел, – все это обусловило понимание глобального порядка, которое следовало принимать как данность.
Сегодня основная часть тувинского этноса – сельчане – традиционно являются выразителями и носителями основного хозяйственно-культурного типа кочевых скотоводов (Вайнштейн, 1972), поэтому столь живо и тувинское время – степное время, или время скотоводов. Разумеется, помимо основного хозяйственно-культурного типа (ХКТ) кочевых скотоводов, в Туве были распространены и ХКТ земледельцев, охотников, оленеводов, о которых писал С.И. Вайнштейн (Там же). Особенности их деятельности, их стратегий действий и освоения пространства и времени делают более разнообразной тувинскую картину мира и добавляют к ней и представления о человеческой активности и динамизме событий, которые зависят и от действий самих людей.
Связь времени и экономической культуры – не одностороннее движение. Эта связь характеризуется и обратным воздействием времени на экономическую культуру, т. е. риверсивностью (обратимостью, возвратностью). В настоящее же время экономическая культура тувинцев, как уже подчеркивалось, в существенной мере определяется фактором тыва уе. Он также присутствует и в городской жизни республики благодаря значительной внутренней миграции – из села в город.
В последние годы тыва уе даже подчеркивается в общественном дискурсе как право людей на задержки, на опоздания; как оправдание нелюбви тувинцев к пунктуальности. Концепт тыва уе выражает, прежде всего, не само время, а комплекс обстоятельств, которые во многом определяют мотивацию и деятельность людей, которые влияют на длительность событий, протяженность действий, на определение момента отсчета времени или его окончания.
Так, приезжим, которые прибывают в Туву и пытаются действовать сообразно своим представлениям о пунктуальности, хронометраже, расписании, надо понимать, что специфичность региона выражается в том числе и в отношении местного населения ко времени. Сразу следует делать поправку на временной фактор и не ожидать соблюдения точных сроков, не требовать их, не провоцируя тем самым межкультурных конфликтов. Разумеется, не абсолютно все столь сложно и непредсказуемо. Например, график работы определенных учреждений обязан строго соблюдаться. Но в местностях с малым количеством населения будет не удивительно, если даже официальные учреждения будут работать по «тувинскому времени», т. е. с сильным влиянием субъективных представлений о счастливых и несчастливых днях, о каких-то более важных делах и пр.
Жителям Тувы, которые выезжают из республики в другие регионы России, прежде всего в мегаполисы, а также за границу, приходится перестраиваться для того, чтобы успевать, не опаздывать и не медлить с принятием решений. То есть тувинцам надо понимать, что «тувинское время» существует только на тувинской земле.
Я упомянула жителей Тувы, имея в виду не только тувинцев, подчеркивая тем самым факт адаптации местного населения региона к тувинскому пониманию времени. Принятие ими этнокультурной особенности коренных жителей происходит практически неизбежно, особенно с учетом численного превосходства в республике тувинцев.
Перестройка на иное восприятие времени и принятие иной временной стратегии личных действий происходили и со мной лично, с автором данной статьи, поскольку я родилась и выросла в Туве, а с 1990-х гг. уже постоянно проживаю и работаю в Москве. «Тувинское время» для меня «включается» лишь в момент приездов на малую Родину, когда приходится столичную пунктуальность оставлять и следовать порой довольно непредсказуемому течению событий и встреч.
Органам власти (федеральной и региональной), выстраивающей стратегии экономического развития региона с учетом социального, культурного фактора, надо понимать, что «тувинское время» внесет коррективы со сдвигом сроков, создаст особую длительность согласований, добавит период ожидания «когда сверху скажут» и пр. Безусловно, это чрезвычайно неудобно с точки зрения и планирования, и отчетности, однако, к сожалению, так чаще всего и происходит.
Фактор тувинского времени очень важен для понимания немногочисленным представителям внешнего бизнеса, у которых появляется желание вести деловые переговоры с жителями Тувы прежде всего в самом регионе на месте и, возможно, планирующим открытие в республике производства, привлечение к нему местного населения в качестве наемных работников. Например, завод сборки деталей, сложного технологического производства в Туве не запустить. Тувинцы не привычны к монотонному, скрупулезно точному труду. Не потому, что не могут делать сложное и точное (вспомним народных умельцев, мастеров декоративно-прикладного искусства). А потому, что не приспособлены к монотонности и соблюдению точных хронометражей. Как показывали этносоциологические исследования, тувинцы сами предпочитают труд или животноводов, или творческий, т. е. не жестко регламентированный (Балакина, Анайбан, 1995: 50).
Тувинское время (тыва уе), которое удивляет, даже раздражает приезжих в Туве, в том числе и ученых – представителей других культур, представляет интереснейший аспект тувинской культуры, а шире – культуры номад Центральной Азии. Это повседневный способ понимания времени, временной протяженности тувинцами, который восходит истоками в древние пласты культуры и представляется вполне оформленным способом постижения народом окружающего мира, пространственно-временной основой картины мира. И в этом плане говорить о ненаучности знаний кочевников, их безграмотности и отсталости – это уже устаревший подход.
Будучи тесно связанным с хозяйственной деятельностью скотоводов, охотников, земледельцев – с экономической культурой, тувинское время было сформировано ее особенностями и в свою очередь обуславливало трудовую мотивацию, и оно до сих пор влияет на повседневное поведение значительной части населения. В советское время при наличии советских отношений доминирующий тип хозяйства сохранялся, поэтому, видимо, и проблема со временем не была столь острой для основной массы населения. И сейчас для тех, кто занят в традиционном хозяйстве, жизнь протекает по законам тыва уе.
Тувинское время стало рассматриваться как проблема, когда оно столкнулось с другим пониманием времени – представителей других культур. Сегодня, в условиях глобализации и тесного переплетения экономических интересов, влияния мирового рынка, намерений власти вывести регион на путь самообеспечения и социального развития, очевидно, что Тува должна, как и вся Россия, модернизироваться, т. е. осовремениваться. Но если понимать тувинское время как базисную характеристику культуры, то стоит ли воспринимать его как препятствие на пути к модернизации? Полагаю, что это один из вопросов, побуждающих внимательнее относиться к культурному фактору социального развития.
Новое пространство старых связей: выйдем, зайдем, соберемся… в телефонах
Не будет большим преувеличением сказать, что сегодня каждое утро большинства тувинцев начинается с приветствий с многочисленными родственниками и земляками. Причем вне зависимости от того, где они находятся: в столице Тувы Кызыле, в отдаленном селе, за пределами Тувы и даже России…
Едва проснувшись, они обмениваются с помощью гаджетов с мобильным Интернетом пожеланиями доброго утра, свежими новостями, фотографиями. Собеседники сразу узнают о том, кто что делает в данный момент, что происходило у каждого накануне вечером и какие шалости вытворяет детвора. Они договариваются о встречах и совместных делах.
Кому-то это нравится, кто-то удивляется тому, какие изменения произошли в жизни, кто-то раздражается от обилия сообщений. Можно говорить о том, какими модернизированными стали люди, какими современными стали тувинцы, как глубоко проникла глобализация и в этот когда-то закрытый край… Но эта ситуация доступности друг друга, нивелирования пространства между собеседниками каждый раз заставляет меня вспоминать архаические фольклорные сюжеты с путешествиями эпических героев, когда они преодолевают все препятствия, «сжимая» пространственно-временные координаты до стремительно меняющихся ощущений: «зиму узнавал по снегу, лето – по росе». Мы вроде бы с помощью технических новшеств идем в ногу с прогрессом. Но, с другой стороны, в нашу жизнь вернулось нечто старое – наши родственные связи, не зависящие от каких-либо внешних обстоятельств, пространства и времени.
Тема общего между архаическими традициями и сверхсовременными скоростями человеческих реакций, которые передают информационные коммуникации, уже заинтересовала исследователей. Так, А.В. Головнев после экспедиции к оленеводам Кольского полуострова в 2018 г. выложил в Интернет смонтированный видеоролик эпизодов вращения оленьего стада, записанных с помощью парящего над ними коптера (Головнев, 2019). Последовавшая за этим бурная реакция завороженных зрелищем зрителей из самых разных стран, которую он назвал «бурлением Сети», ему показалась весьма интересной. Речь не шла о трактовке кругового хождения самих оленей, поскольку для зоологов это может объясняться инстинктивным желанием стада защититься от хищников. Интерес был именно к реакции людей, и он побудил ученого обратиться к анализу пространственного кружения, который А.В. Головнев расценил как универсальный прием физического и ментального охвата пространства. Людей не просто привлекла визуальная красота кругового движения огромных стад, синхронность действий, но включился некий универсальный механизм, заложенный в самой природе человеческого мышления и деятельности и увлекающий на подсознательном уровне. Движение в круге ученый назвал важным базовым влечением человека, который инстинктивно стремится к природной мим-адаптации (Там же: 117).
Я рассмотрю на ином примере, как современные технологии не просто изменили нашу жизнь, но и стали проводниками архаизации – процесса возвращения к архаическим социальным и культурным связям и смыслам (Ламажаа, 2012а). Обратимся к проблематике социальной культуры, трактуя ее как культурно обусловленные социальные нормы, социальные ценности, социальные связи. Функционирование норм, поддержание связей происходит не только в определенном социальном окружении, но, помимо этого, как мы сейчас видим, и в разных пространственных измерениях, формах – не только офлайн, но и онлайн. Но если сейчас появление онлайн-пространства для социальной культуры может считаться абсолютно новым, значит ли это, что и социальная культура также обновляется? Могут ли особенности культуры влиять на характер интернет-коммуникаций?
Для анализа нынешней ситуации я опираюсь на данные моего опроса тувинцев, пользующихся социальными сетями, мессенджерами (Ламажаа, 2021b). Этот опрос состоялся в январе 2021 г. методом случайной выборки (приглашение для участия в опросе распространялось в тувинских группах в социальных сетях и мессенджерах), охватил 205 человек, ответивших на вопросы анкеты в Google-форме.
Распространение в последние годы в Рунете этнически ориентированных сообщений, сведений, определенных групп, чатов и пр., т. е. появление национального Интернета, как пишут исследователи (Мартьянов, Мартьянова, 2012; Габдрахманова, Махмутов, 2018), привело к признанию того факта, что этничность приобрела особую виртуальную форму. Под словом «виртуальная» не подразумевается какая-то эфемерная, нереальная форма, нет: «воображением в киберпространстве создается вполне “реальная реальность”» (Головнев, Белоруссова, Киссер, 2018: 100).
Это вызывает необходимость менять исследовательские подходы (Головнев, Белоруссова, Киссер, 2018; Белоруссова, Головнев, 2019). Как ранее рассуждала американско-датская исследователь теории информации А. Маркхэм, традиционные методы этнографии здесь уже не помогают, значит – надо критически изучить саму ситуацию, в которой оказался исследователь (Markham, 2013: 436). Более того, даже сами виртуальные миры, считает американский антрополог Дж. Маркус, «теперь доступны как “реальная” жизнь для полного этнографического исследования так, как этого не было раньше» (Marcus, 2012: XVIII). Поэтому он-лайн-игры, анонимные форумы и пр. уже два десятилетия изучаются западными исследователями как объекты виртуальной этнографии – интерпретативной этнографии (Ethnography and Virtual…, 2012) – отрасли, в поле внимания которой входят общекультурные феномены безотносительно этнокультурной проблематики.
В российской науке пока виртуальная этнография только начала развиваться. Санкт-петербургскими учеными она названа веб-этнографией, или киберэтнографией (А.В. Головнев, С.Ю. Белоруссова и др.)[3]. Однако, в отличие от подхода западной науки (рассматривающей этнографию прежде всего как метод), главным объектом ее остается этничность (см.: Головнев, 2018) и ее различные проявления в виртуальности. В числе недавних интересных работ, посвященных конкретным этносам, можно назвать исследования виртуальных татарских сообществ в социальной сети «ВКонтакте» (Махмутов, Габдрахманова, 2016), визуальных образов культуры Кольских саамов в этой же социальной сети (Сулейманова, 2020), аспектов виртуальной идентичности российских немцев (Киссер, 2019) и др.; обзор подобных исследований также есть в работе Г.Ф. Габдрахмановой и З.А. Махмутова (Габдрахманова, Махмутов, 2018).
В целом, на мой взгляд, российская наука находится пока больше на начальном этапе изучения этнических особенностей цифровой среды, который одна из первых западных исследователей виртуальной этнографии К. Хайн назвала условно первопроходческим. Он подразумевает изучение игры идентичностей и распределения между онлайн и офлайн-идентич-ностями. Второй этап (легитимизированный) включает в себя исследования офлайн-методов в онлайн-сфере, а третий (мультимодальные подходы) – сочетает различные способы коммуникации[4].
Учитывая расширяющиеся возможности, которые обсуждаются западными коллегами и к которым, очевидно, придут и российские авторы, я добавлю к нашему дискурсу тему Интернета как нового пространства для функционирования социальной культуры этноса на примере тувинцев. То есть сохраняя в качестве объекта внимания этническую сторону виртуальной жизни, тем не менее я полагаю интересным использовать идеи западной виртуальной, или цифровой, этнографии и смотреть на виртуальность как на новое пространство для разворачивания этносоциальных, этнокультурных процессов. Обращу внимание на идеи К. Хайн, которая предложила рассматривать Интернет как пространство социального взаимодействия, а не как простой инструмент, средство связи (Hine, 2000), и Г. Рейнгольда, сформулировавшего идею нового феномена – социальной самоорганизации с помощью высоких технологий (Rheingold, 2002). Мы можем говорить о сетевой социальности как факте социальной реальности.
При этом для анализа новой социальной реальности тувинской социокультурной жизни я ориентируюсь на идеи антропологии современности – к одному из разделов социальной антропологии, обращенному непосредственно к сегодняшней реальности. По мнению А. Маркхэм, направление с таким названием «требует внимания к движению, течению и процессу, к намеренной попытке отойти от размышлений о поле как об объекте, месте или целостности»[5]. Главное, на мой взгляд, в исследовании антропологии современности, что «разделение онлайн и офлайн теперь не так важно, как взаимодействие между людьми, чьи жизни связаны или затронуты этими сетями»[6]. Но при этом, как подчеркивает А.В. Головнев, поскольку «российская традиция не противопоставляет, а сопоставляет “народ” и “человека”…», «антропологический мотив человека не теснит этнографический мотив народа» (Головнев, 2018:17).
Развитие беспроводного Интернета в Туве[7] привело к тем же результатам, что и во всем мире. Как писал Г. Рейнгольд, первые признаки меняющейся социальной реальности он осознал в 2000 г., когда на улицах Токио заметил людей, не вслушивающихся в мобильные телефоны, а всматривающихся (Рейнгольд, 2006: 7). Обмен сообщениями, установление между ними связей, объединений по интересам стали повседневной реальностью. И технические средства, позволявшие все это делать, превратились «в нательные дистанционно управляемые устройства физического мира» (Там же: 8). Люди научились действовать совместно в условиях, которые ранее этого не допускали (Там же: 15).
Это наблюдение побудило автора дать название явлению социальной самоорганизации с помощью высоких технологий – «умная толпа» (smart mob), что и было вынесено в название монографии (оригинальное издание на английским языке: Rheingold, 2002). В российской науке его труды интересуют пока социологов, политологов, специалистов в области СМИ (Абрамов, 2006; Смирнов, 2008; Быльева, Лобатюк, 2017; Васильев, Коркия, Мамедов, 2019; и др.). А вот жизнь народов, этносоциальные процессы пока не увязывались с его идеями.
Летом 2019 г. в Тес-Хемском районе Тувы я приняла участие в обряде дагылга родственной группы племени чооду со стороны мамы (об этом далее в следующем разделе). Обсуждение организации обряда началось за несколько месяцев в мессенджере Viber, в котором у нас есть группа для родственников. Летом 2021 г. я также участвовала в обряде суг бажыныц дагылгазы родственной группы монгушей со стороны мужа (его материнской линии) в окрестностях с. Аянгаты в Барун-Хемчикском районе. Связь организаторов с родственниками здесь также поддерживалась отчасти в группе родственников в Viber. Мои расспросы земляков из самых разных районов республики показали, что и они имеют подобные группы в мессенджерах. И общение в этих группах также имеет различные социальные «последствия».
Чтобы охватить и обобщить типическое в этом явлении, в январе 2021 г. я сформулировала анкету с рядом вопросов о том, какими социальными сетями и мессенджерами пользуются тувинцы и для чего. Вопросы анкеты были перенесены в Google-формы, и информация об этом опросе была распространена через мессенджеры, сообщества в социальных сетях, в которых присутствовали тувинцы, в основном интеллигенция, т. е. опрос проходил методом «снежного кома». В итоге он охватил 205 человек.
Основные характеристики респондентов[8] говорят нам о том, что мы получили сведения от тувинцев в основном среднего возраста, работающих, представителей интеллигенции, проживающих в самых разных местах, с опытом миграции (внутренней и за пределы Тувы), имеющих родственников почти во всех районах республики[9], причем своих кровных, а также по линии супруги/супруга, с родственниками которых они также поддерживают связи. Мои респонденты стали пользоваться социальными сетями и мессенджерами несколько лет назад. Многие затруднились назвать точный год, указывая лишь «с самого начала», «как только все появилось» (т. е. с появления этих ресурсов).
Вопрос о ресурсе, чаще всего используемом для общения, подтвердил, что Viber является самым популярным среди тувинцев мессенджером[10], причем его основная цель – «для связи со знакомыми, родственниками» (90,2 % всех респондентов). Вторая важная задача мессенджеров – «связь с коллегами по работе» (82 %). А социальные сети в основном используются одинаково для получения информации, новостей (76,8 %) и для связи со знакомыми и родственниками (76,4 %).[11] Почти две трети опрошенных входят в мессенджерах в группы родственников по матери (69,6 %), чуть меньше – по отцу (53,4 %), большинство общается в группах по работе с коллегами (85,5 %).
Родственные группы в мессенджерах насчитывают разное число участников, от 13 до 70 человек. Самые распространенные названия для подобных групп звучат или на тувинском языке «Тθрелдер» («Родственники»), с вариациями «Эргим Тθрелдер» («Дорогие родственники»), «Угбашкылар» («Сестры») и пр., или на русском – «Семья», «Родня», «Родные». Названия могут быть связаны с фамилиями (напр., «Байкаралар») или районом («Тθрелдер Улуг-Хем»). В основном такие группы появились лет 5 назад, в промежутке между 2015 и 2019 гг.
Общение в группах происходит с целью обмена новостями, для поздравлений друг друга. Приведу несколько развернутых описаний, которые дали мои респонденты и в которых содержатся все типичные сюжеты и появляются схожие ситуации, связанные с подобным общением[12]:
«Родственники делятся фотографиями семьи, поздравляют друг друга с праздником, советы спрашивают друг у друга по поводу разных ситуаций в жизни».
«Поздравление (день рождения), разные вопросы, домашние дела, рецепты, информация о семье (кто что делает, как работает, как дети, события дня)».
«Болталка (привет-пока). События в семье, например ребенок принял участие в каком-то мероприятии, открытия (где-то скидка полезных вещей, какой-то экзотический рецепт дома, как в ресторане). Обсуждение предстоящих больших мероприятий или просьбы о помощи».
«Каждый день друг друга приветствуют, здороваются. Поздравляют с днем рождения, с юбилеем именинников. Отправляют свои фотографии. А остальные комментируют. Советуются. Иногда взрослые родственники рассказывают историю рода молодым. Иногда обсуждают ситуации в республике. Иногда играют в игры, отгадывают загадки».
«Общаемся, шутим, желаем каждый день добра, удачи, интересуемся делами друг друга, иногда все начинаем свои фото и видео отправлять; выкладываем, что приготовили, советы просим. Иногда ругаемся. Один раз из-за конфликта и стар, и млад удалились с группы, создали отдельные группы, но со временем вновь создали единую группу».
«Утренние и вечерние приветствия, благопожелания. Жизнь здесь и сейчас, то есть реальные ситуации в поддержке друг друга. Делимся радостями. Планируем, когда ходить в гости, провести родовое мероприятие за год вперед; определяем место проведения, программу согласовываем, также определяем тему для проведения родового праздника. А в хылбык дой[13], свадьбе и др. мероприятиях, даже не обсуждая, все принимаем участие друг у друга. Бывает иногда советуемся, что дарить. А похороны это без обсуждения… Не только родственники, а всем, кому помог или был дорог, знаком человек, то все приходят и провожают на последний путь».
Поскольку два, три или более десятков человек в течение дня находят разные поводы поделиться чем-то, то группы в мессенджерах пополняются сообщениями практически все время в течение дня (49,7 % респондентов указали именно на такую частоту). 19 % написали о сообщениях несколько раз в день, 25,1 % – «по-разному». В зависимости от уровня владения гаджетом люди могут отключать звуковые оповещения, чтобы постоянные сигналы не отвлекали. Но некоторых раздражает сама эта ситуация постоянного онлайна и звуковых оповещений (особенно если она из-за значительных часовых расхождений для проживающих за рубежом кажется почти круглосуточной), и мне отдельно писали о том, что кто-то вышел из подобных групп («надоело, что телефон все время тренькает»).
Чаще всего сообщения выкладывают женщины старше 40 лет (сестры, тети, бабушки), а то и вовсе пожилого возраста, у которых больше свободного времени. В одном из чатов, например, участвуют несколько бабушек в возрасте 70–80 лет, которые специально просили детей поменять им простые кнопочные телефоны на смартфоны, чтобы пользоваться социальными сетями и мессенджерами.
Учитывая то, что хозяйки встают рано, то и с утра пораньше чаты наполняются именно их приветствиями, различными мотивирующими фотографиями, которые пересылаются из группы в группу многократно.
Общение ведется в основном на тувинском языке (в группах у 32 % респондентов) или в равной мере на русском и тувинском языках (у 33,7 %). Но есть и определенные группы (у 22 %), где принято переписываться только на тувинском языке. В комментариях мне писали, что это не обязательно четко установленное правило, но его соблюдают. В некоторых группах есть и специальные правила: «лайкать» то, что понравилось, и комментировать, не писать на русском языке, не ссориться, не материться, уважать старших; обязательно приветствовать, поздравлять друг друга и пр.
На вопрос «Как вы считаете, а нужны ли правила в подобных группах и какие именно?» отвечали по-разному. Здесь я получила достаточно много рассуждений, тема явно наболела:
«Правила должны быть. Например, не нужно всякий раз отправлять спам, картинки с пожеланиями (с добрым утром, хорошего дня и т. д.)».
«Хочу, чтобы все мы общались на тувинском языке, т. к. внуки не знают родной тувинский язык».
«Правила нужны, т. к. в группе есть представители старшего, среднего и младшего поколения родственников».
«Да, нужны: не пересылать одни и те же длинные информации по гороскопу, типу людей, советы, рецепты, приколы, новости, прогнозы и т. д.» и др.
