Чарлз Тодд
Испытание воли
Глава 2
Не поняв напряженного выражения лица Ратлиджа, сержант Дейвис сочувственно кивнул:
– Знаю, это нелегко проглотить. Вы были на войне? Мой младший брат воевал на Балканах, потерял обе руки и принял это как мужчина. В Томми нет ни капли слабости. – Говоря это, сержант словно отвлекал себя от того, что должен сказать. – Конечно, сначала мы не знали о Хикеме – я просто наткнулся на него тем же утром, спящего под деревом в переулке. Когда я попытался разбудить его и отправить домой, он поклялся, что трезв как стеклышко, и посоветовал мне спросить полковника или капитана, которые поручатся за него. Я подумал, что он имеет в виду вообще.
Чашка выпала из его пальцев, звякнула о сахарницу и едва не опрокинула кувшин со сливками. Дейвис поймал ее, вернул на блюдце и продолжал, стараясь скрыть чувство вины:
– Вначале я не обратил на него внимания, потому что торопился найти инспектора Форреста и сообщить ему об убийстве, но жилище Хикема находилось по пути в Аппер-Стритем, и он был не в состоянии дойти туда сам. К тому времени, когда я добрался до места, слушая его болтовню, все стало выглядеть иначе, чем я подумал сначала. Поэтому инспектор Форрест пошел поговорить с ним после полудня и услышал версию, от которой мы не могли отмахнуться. Правильная она или нет, мы должны были обратить на нее внимание, верно?
Это был призыв к прощению – признание ответственности за то, что поставило Уорикшир и Лондон в теперешнее затруднительное положение. Если бы он не остановился, никто бы и не подумал расспрашивать Хикема о полковнике или капитане. Для этого просто не было бы причин.
Ратлидж, все еще стараясь обрести самоконтроль, умудрился говорить спокойно, но слова получились резкими и холодными, без всякого сочувствия к проблеме сержанта Дейвиса.
– Что говорит капитан Уилтон о рассказе Хикема?
– Он говорит, что не был в переулке тем утром. По его словам, он видел Хикема время от времени по утрам, шатающегося, бредущего домой, спящего где попало или несущего свою околесицу, но не в том случае.
– Это не означает, что Хикем не видел его.
Сержант Дейвис пришел в ужас:
– Вы утверждаете, что капитан лжет, сэр?
– Люди лгут, сержант, даже те, кто заслужил крест Виктории. Кроме того, описание Хикема выглядит странно полным, не так ли? Капитан держал повод лошади полковника, лицо его было красным, и он шагнул назад со сжатыми кулаками. Если это случилось не в то утро, если Хикем видел этих двоих в другой день, это могло означать, что ссора накануне убийства коренилась в более ранней конфронтации. Что между полковником и женихом его подопечной было больше вражды, чем мы знаем сейчас.
На лице сержанта отразилось сомнение.
– Даже если так, Хикем мог неправильно понять увиденное. Что, если эти двое вовсе не ссорились? Что, если они сердились на кого-то еще или на что-то, что не нравилось им обоим?
– Тогда почему Уилтон отрицает, что встретил Харриса в переулке, если эта встреча имеет невинное объяснение? Нет, думаю, что тут вы на неверном пути.
– Ну, что, если Хикем спутал увиденное с чем-то, происшедшим на фронте? Ему не по душе офицеры – он мог даже выдумать это нарочно. Нельзя быть уверенным, не так ли? Хикем способен на все! – Отвращение на лице Дейвиса было почти осязаемым.
– Я не могу ответить на это, пока не поговорю с Хикемом и капитаном.
Смех Хэмиша умолк, и Ратлидж вновь был в состоянии мыслить ясно. Но его сердце все еще колотилось.
– Значит, мы начнем с них? Вместо мисс Вуд?
– Нет, сначала я хочу увидеть дом полковника и его подопечную.
Правда заключалась в том, что Ратлидж не был готов смотреть в лицо Хикему. Пока он не будет уверен, что сможет это сделать, не выдав себя. Кто-нибудь догадывался в Лондоне? Нет, конечно нет! Это было случайное совпадение – в Англии полным-полно контуженных ветеранов…
Ратлидж поднялся.
– Моя машина на заднем дворе. Встречу вас там через пять минут. – Он кивнул Бартону Редферну, выходя из столовой.
Молодой человек наблюдал за двоими полицейскими. Шаги Ратлиджа по покрытой ковром лестнице были едва слышны, в то время как тяжелые кожаные каблуки сержанта громко стучали по каменному полу коридора, ведущего во двор гостиницы.
* * *
Наверху в своей комнате Ратлидж стоял, опершись ладонями о низкий подоконник и глядя вниз на оживленную улицу. Он все еще был потрясен. Только полдюжины людей знали о его состоянии, и врачи обещали ничего не сообщать в Ярд, дав ему год, чтобы прийти в себя. Вопрос в том, промолчал ли Боулс о Хикеме потому, что не думал, будто это имеет значение? Или именно потому, что знал, что это могло смутить Ратлиджа?
Нет, невозможно. Либо это оплошность, либо Боулс пытался сделать расследование убийства более увлекательным, чем оно было в действительности. Доброта?.. Ратлидж помнил Боулса до войны, хорошего работника, но безжалостно-амбициозного и холодного. Сержант Флетчер, который погиб при первой газовой атаке под Ипром, утверждал, что Боулс запугиванием вынуждает обвиняемых признаться.
– Я видел, как они дрожат и боятся старину Боулса больше, чем палача! Мне никогда не нравилось иметь с ним дело. Он честно выполняет свою работу, но использует любое орудие, которое есть под рукой…
Значит, Боулсу едва ли стоит приписывать доброту.
Однако Лондон сейчас не имел значения.
Потому что вдалеке от наблюдательных глаз Дейвиса и Редферна Ратлидж мог мыслить более ясно и разглядеть весьма замысловатую проблему. Что, если Хикем окажется прав?
Предположим, дело дойдет до ареста, хотя сейчас еще недостаточно улик, чтобы заглядывать так далеко вперед. Сможет ли Корона идти в суд с Дэниелом Хикемом в качестве главного свидетеля против человека, носящего ленту креста Виктории? Это выглядело бы нелепо – защита разнесла бы дело в пух и прах. Уорикшир жаждал бы крови Ярда, а Ярд – крови Ратлиджа.
Он хотел достаточно сложного расследования, чтобы отвлечься от собственных проблем. Ну, похоже, его желание исполнилось. Оставался вопрос: готов ли он к этому? Не слишком ли заржавели его навыки, чтобы иметь дело с чем-то настолько сложным, как убийство Харриса? И хуже того, нет ли здесь личного интереса? Если так, он должен немедленно позвонить в Ярд и попросить прислать замену.
Но это потребовало бы объяснений, извинений, лжи. Или правды.
Ратлидж выпрямился, отвернулся от окна и потянулся за своим плащом. Если он откажется теперь, с ним будет покончено. Профессионально и эмоционально. Это вопрос не выбора, а выживания. Он должен сделать все возможное, а если этого окажется недостаточно, найти смелость признать поражение. А пока нужно точно выяснить, на каком свете он находится и из чего сделан.
Слова «трус» и «слабак» больно жалили. Но его душу терзало то, что он не сказал ни единого слова в защиту Хикема. Предавая Хикема, он чувствовал, что предает себя.
Ратлидж и сержант Дейвис прибыли в «Мальвы», ухоженное поместье полковника, через полчаса. Небо стало лазурно-голубым, а воздух чистым и напоенным ароматами.
Машина свернула в железные ворота и двинулась по подъездной аллее. Полностью скрытый старыми деревьями дом не появлялся, пока они не сделали два поворота и не выехали из тени на солнце. Кирпич и высокие окна отражали ранний утренний свет. Широкая лужайка была безукоризненно скошена, подчеркивая красоту цветочных клумб. Один взгляд давал понять, что содержание дома диктовалось не только гордостью, но и любовью.
Ратлидж понимал, что этот грациозный фасад создала рука мастера. Каменные карнизы окон подчеркивали элегантную простоту, к которой стремился архитектор. Ратлидж поинтересовался, кто им был, ибо дом представлял собой истинную драгоценность.
Но Дейвис не мог ему ответить.
– Полковник рассказал бы вам и, если бы не был слишком занят, показал бы старые чертежи. Он не кичился своим званием – знал свое место и доверял тем, кто знал свое.
Выйдя из машины, Ратлидж посмотрел на окна наверху. Уголком глаза он поймал движение тяжелой портьеры. Во Франции, где жизнь часто зависела от быстроты рефлексов, пришлось научиться видеть врага первым, чтобы сохранить жизнь.
На широкой деревянной двери уже висел тяжелый черный венок – ветерок слегка шевелил его ленты. Дворецкий ответил на звонок. Это был худой мужчина среднего роста, лет за пятьдесят – его лицо искажало горе, словно он оплакивал полковника, как родного. Дворецкий сообщил Ратлиджу и сержанту Дейвису тоном вежливого сожаления, что мисс Вуд сегодня никого не принимает.
– Как вас зовут? – спросил Ратлидж.
– Джонстон, сэр.
– Можете передать вашей хозяйке, Джонстон, что прибыл инспектор Ратлидж по полицейскому делу. Думаю, сержанта Дейвиса вы знаете.
– Мисс Вуд все еще неважно себя чувствует, инспектор. – Дворецкий бросил обвиняющий взгляд на Дейвиса, словно порицая его за неподобающую настойчивость Ратлиджа. – Ее врач уже информировал инспектора Форреста…
– Да, понимаю. Мы не станем беспокоить ее больше, чем необходимо. – Голос звучал твердо. Это был голос армейского офицера, отдающего приказы, а никак не простого полицейского, просящего об услуге.
– Я выясню, – ответил дворецкий с вежливым неодобрением.
Он оставил незваных гостей в холле перед красивой лестницей, которая разделялась на площадке второго этажа и следовала далее двумя грациозными изгибами, встречающимися снова на третьем этаже. Выше, на потолке, было панно с нимфами, облаками и Венерой посредине. Из холла она выглядела плавающей в заоблачной роскоши, далеко от простых смертных. Ее улыбка казалась одновременно искушающей и самодовольной.
Джонстон отсутствовал минут пятнадцать.
Хэмиш беспокойно произнес: «Я никогда не бывал в таком доме. Посмотри на пол, приятель, – он из мраморных плиток, которыми можно было бы вымостить все улицы в моей деревне. А эта лестница – что поддерживает ее? Это чудо стоит одного или двух убийств!»
Ратлидж игнорировал его, как и необычную чопорность сержанта Дейвиса, который, казалось, с каждой минутой все более деревенел.
Вернулся дворецкий и сказал с плохо скрытым порицанием:
– Мисс Вуд примет вас в ее гостиной, но она просит, чтобы вы сделали ваш визит по возможности кратким.
Ратлидж в сопровождении сержанта Дейвиса направился по лестнице на второй этаж, свернул налево в широкий, выложенный ковром коридор и подошел к двери в его конце. Комната за ней была просторной и, наверное, очень светлой из-за высоких окон, выходящих на подъездную аллею. Но сейчас тяжелые розовые портьеры были задернуты – не их ли Ратлидж видел шевелящимися? – и только одна лампа на инкрустированном столе предпринимала слабые усилия рассеять мрак.
Леттис Вуд, высокая, стройная, с густыми темными волосами, заколотыми сзади, была в черном. Ее юбка слегка зашуршала, когда она повернулась навстречу посетителям.
– Инспектор Ратлидж? – спросила Леттис, как будто не могла отличить сержанта из Аппер-Стритема от представителя Скотленд-Ярда.
Она не предложила им сесть, хотя сама сидела на парчовой кушетке, лицом к камину, по обеим сторонам которого стояли зачехленные кресла. Письменный стол XVII века находился между двумя окнами, а у одной из стен высился шкаф розового дерева, наполненный коллекцией старинного серебра, отражающего свет единственной лампы. Сержант Дейвис, оставшийся у двери, начал рыться в карманах в поисках записной книжки.
Некоторое время человек из Лондона и девушка в трауре молча, оценивающе смотрели друг на друга. Свет лампы достигал лица Ратлиджа, лицо девушки оставалось в тени. Ее голос, когда она заговорила, был хриплым и напряженным, словно она плакала долгие часы. Ее горе было искренним – и все же что-то беспокоило инспектора. Сумрак скрывал то, чего ему не хотелось опознавать.
– Простите за вторжение, мисс Вуд, – заговорил он с чопорной формальностью. – Я выражаю вам наше глубочайшее сочувствие. Но я уверен, что вы понимаете необходимость найти того или тех, кто ответствен за смерть вашего опекуна.
– Моего опекуна. – Леттис произнесла это без всякого выражения и добавила с неожиданной горячностью: – Не представляю себе, как могли сделать с ним такое. И почему? Бессмысленно, дико… – Она оборвала фразу и судорожно глотнула, сдерживая слезы гнева. – Это не имело никакого смысла.
– Что именно? – спокойно спросил Ратлидж. – Его смерть? Или ее способ?
Леттис, казалось, была потрясена тем, что он читает ее мысли.
Она слегка подалась вперед, и Ратлидж смог разглядеть ее лицо, покрасневшее от слез и бессонницы. Вздернутый нос, чувственный рот, глаза с тяжелыми веками. Он не мог определить их цвет, но они не были темными. Четкие скулы, решительный подбородок, длинная тонкая шея. Ее черты все вместе создавали странное впечатление теплой чувственности. Ратлидж вспомнил, как сержант поколебался, прежде чем произнести слово «привлекательная», словно сомневаясь, достаточно ли оно точное. Она не была красивой в обычном смысле слова, скорее притягательной.
– Не понимаю, как вы можете разделять их, – после паузы ответила девушка, сжимая тонкими пальцами носовой платок с черной каймой. – Он ведь не был просто убит, не так ли? Его уничтожили, стерли с лица земли. Это было намеренно, мстительно. Даже Скотленд-Ярд не может этого изменить. Но человек, который сделал это, будет повешен. Это единственное утешение, которое мне осталось. – Когда она говорила о повешении, в ее голосе появились глубокие нотки, как будто она с наслаждением представляла себе эту картину.
– Тогда, возможно, мы должны начать с утра прошлого понедельника. Вы видели вашего опекуна, прежде чем он ушел из дому?
– Я не ездила верхом в то утро, – поколебавшись, ответила Леттис.
Прежде чем Ратлидж успел оценить этот ответ, она добавила:
– Чарлз любил «Мальвы», любил землю. Он говорил, что эти поездки хоть немного компенсируют ему месяцы, проведенные вдали. Поэтому он обычно выезжал один и маршрут мог быть разным: Чарлз обследовал урожай, крыши арендаторов, состояние изгороди или скота. Это был способ исцеления от того, через что ему пришлось пройти.
– Сколько людей знали, куда он поедет?
– Маршрут не был записан – он был у него в голове. Лоренс Ройстон мог знать, что Чарлз планирует заняться какой-то проблемой, если они обсуждали ее. Но большей частью он руководствовался собственными интересами. Вряд ли вы были солдатом, инспектор, но Чарлз однажды сказал, что величайшим преступлением войны было разрушение французской сельской местности для целого поколения. Не гибель армий, а гибель земли. – Она откинулась назад в тень.
«Я не ездила верхом в то утро…»
Ратлидж обдумывал эти слова, игнорируя остальное. Казалось, этот факт отделял ее полностью от происшедшего. Но в каком смысле? Он слышал, что солдаты выдвигают тот же самый предлог, избегая обсуждения того, что они видели на поле битвы: «Я не участвовал в этой атаке». Мол, не знаю и знать не хочу…
Значит, отрицание. Но было ли это умыванием рук или способом высказать правду, хотя и не полную?
Лицо Леттис было спокойным, но она наблюдала за ним, ожидая в безопасности полумрака следующего вопроса. Горе ее казалось подлинным, и все же она отказывалась помочь ему. Он чувствовал ее сопротивление, как физический барьер, как если бы они были противниками, а не объединились для охоты на убийцу.
Она, в свою очередь, молча считала удары сердца, вгоняя его в спокойный ритм, чтобы дыхание не выдало ее. Она не собиралась обнаруживать свое личное, затаенное перед этим лондонским незнакомцем с холодными, анализирующими, бесстрастными глазами! Пускай выполняет работу, для которой его прислали. Но почему это длится так долго? Чарлза не стало всего три дня назад!
Молчание затягивалось. Сержант Дейвис откашлялся. Его смущали подводные течения, которые он не в силах был понять. Ибо эти течения и эмоции были такими сильными, что казалось, материализуются в тени. Даже Хэмиш молчал.
Резко изменив тактику, Ратлидж спросил:
– Что ваш жених, капитан Уилтон, и ваш опекун обсуждали после обеда в субботу, накануне смерти полковника?
Взгляд девушки стал настороженным. Тяжелые веки на момент приподнялись.
– Уверена, вы говорили об этом с Марком, – отозвалась она.
– Я предпочел бы услышать, что скажете вы. Насколько я понимаю, это привело к ссоре?
– К ссоре? – Ее голос стал резким. – После обеда я пошла наверх. Я… неважно себя чувствовала. Чарлз и Марк были в гостиной, когда я оставила их. Они говорили об одном из гостей, приглашенных на свадьбу. Оба не любили этого человека, но чувствовали, что должны включить его в список. Это офицер, с которым они служили, – мой опекун в бурской войне, а Марк во Франции. Не могу себе представить, чтобы они из-за этого поссорились.
– Все же слуги сказали инспектору Форресту, что они обменялись сердитыми словами, что капитан Уилтон выбежал из дома в гневе, а полковник Харрис в дверь, которая захлопнулась за ним, бросил стакан из-под вина.
Леттис оставалась неподвижной. Даже пальцы ее перестали теребить платок. У Ратлиджа внезапно сложилось впечатление, что это было новостью для нее, что она не была осведомлена о происшедшем. Но она всего лишь промолвила:
– Если слуги так много слышали, они могли бы рассказать вам, в чем было дело.
– К сожалению, они были свидетелями только конца ссоры.
– Понятно.
Как будто отвлеченная какой-то мыслью, девушка умолкла, а Ратлидж ждал, пытаясь определить, что творится за ее длинными ресницами. Потом она встряхнулась и повторила:
– Действительно, к сожалению. Все же вы должны знать, что ни Чарлз, ни Марк не были вспыльчивыми людьми.
– Едва ли я могу охарактеризовать хлопанье дверью в гневе и швыряние в нее стакана как хладнокровие. Но в свое время мы получим на это ответ.
Ратлидж с интересом отметил, что Леттис не бросилась на защиту капитана Уилтона, хотя имела такую возможность. И конечно же она должна была осознавать, куда ведут эти вопросы. Но она сбросила это со счетов или проигнорировала? Привыкший к эмоциональным ответам, Ратлидж был озадачен ее уклончивостью, но не знал, ее это вина или его.
– Вы верите, что этот человек, Мейверс, мог убить полковника? Очевидно, он несколько лет досаждал вашему опекуну.
Леттис моргнула.
– Мейверс? Он всю жизнь был смутьяном. Сеял раздоры просто ради удовольствия. – Посмотрев на сержанта Дейвиса, она добавила: – Но убивать? Рисковать своей шеей? Не могу представить, чтобы он зашел так далеко. Если, конечно, он этого не хотел.
– В каком смысле?
– Мейверс мог быть всем – от совестливого протестующего до неистового большевика, – лишь бы возбуждать и сердить людей. Но все более-менее привыкли к его выходкам. Иногда я даже забываю о его присутствии. Лоренс – мистер Ройстон – всегда говорил, что это лучший способ убрать ветер из его парусов. Но Чарлз чувствовал, что это могло отбросить Мейверса за грань, что он больше всего боялся быть игнорируемым. Кто знает, что он мог тогда натворить? Чарлз разбирался в людях. Он знал Мейверса лучше всех нас. Все же на вашем месте я бы с осторожностью относилась к любым признаниям Мейверса, если они не подкреплены неопровержимыми доказательствами.
Это замечание также озадачило Ратлиджа. Потерпевшей только что предложили готового козла отпущения, но она отвергла его. Если она пыталась изменить направление следствия, то делала это с почти блестящей изощренностью. Дейвис, находящийся вне поля ее зрения, кивал, словно соглашаясь с ней насчет Мейверса-убийцы, хотя она не сказала ничего подобного.
И все-таки, если ей не пришло в голову, что капитан нуждается в защите, почему вопрос о ссоре так насторожил ее? Возможно, Харрис был виноват, и она пыталась сохранить его доброе имя и репутацию? Ратлидж двинулся к камину в надежде, что изменение ракурса поможет ему лучше видеть Леттис. Но ее лицо все равно оставалось скрытым, и он мог прочесть ее мысли с таким же успехом, как выгравированную надпись на чаше у ее локтя.
– Знаете ли вы еще кого-нибудь, кто мог бы желать смерти вашему опекуну?
– У Чарлза не было врагов. – Леттис вздохнула. – Если вы верите сплетням, то кое-кто мог бы желать смерти Марку. Но Чарлзу? Он не пробыл здесь достаточно долго, чтобы обзавестись врагами. Он был военным, а отпуск – редкая вещь, время для передышки, а не для склок.
– Ни споров о земле и о границах, никаких мозолей, на которые он мог наступить кому-либо в графстве?
– Я не слышала о таком. Но спросите Лоренса Ройстона, его управляющего. Он может рассказать вам о поместье и о том, были ли какие-нибудь вокруг него споры. Тут я не в силах вам помочь. Я приехала сюда жить к концу войны, когда окончила школу. До того мне разрешалось приезжать только на каникулы, когда Чарлз был в отпуске. В другое время я ездила домой с одной из моих одноклассниц.
Расспрашивать ее было все равно что фехтовать с блуждающим огоньком. «Я не знаю. Тут я не могу вам помочь. Я не ездила верхом в то утро…» И все же Ратлидж поверил ей, когда она сказала, что повешение убийцы утешило бы ее. По его опыту, шок от внезапной насильственной смерти часто возбуждал гнев и жажду мщения. Но эта единственная живая реакция не объясняла, почему девушка все время ускользает от него.
Сержант Дейвис, свидетель разговора, переминался с ноги на ногу, тем самым напомнив Ратлиджу о своем присутствии. Этот человек жил в Аппер-Стритеме, вероятно, имел жену и друзей. Сам Ратлидж был замкнутым человеком и отлично понимал тягу других к приватности. Если так, то он сейчас зря тратил время.
– Как вы провели то утро? Прежде чем новость дошла до вас?
Леттис нахмурилась, пытаясь вспомнить, как если бы это было не дни, а годы назад.
– Я приняла ванну, оделась и спустилась к завтраку, как обычно. Потом я должна была написать несколько писем и вышла из библиотеки узнать, сможет ли мистер Ройстон отвезти их для меня в Уорик, и тут… – Она оборвала фразу и добавила резким голосом: – Я действительно не помню, что произошло после этого.
– Вы не покидали дом, не ходили в конюшню?
– Конечно нет. Чего ради я стала бы говорить вам, что делала одно, в то время как делала другое?
Ратлидж вскоре откланялся. Дейвис, казалось, с облегчением спускался по лестнице следом за дворецким, проявляя почти недостойную поспешность.
Ратлидж ощущал неудовлетворенность, как если бы его ловко перехитрили в той полутемной комнате. Обдумывая, что сказала Леттис Вуд, он не мог найти никакой особой причины не верить ее словам, но сомнение не отступало. Ей не могло быть больше двадцати двух лет, и все же она проявила необычное для своего возраста самообладание. И ему не удалось пробиться сквозь ее броню к тем эмоциям и словам, которые он хотел услышать, но которые она умудрилась сдержать.
Отстраненность девушки беспокоила Ратлиджа. Как будто она не связывала реальность насильственной смерти с вопросами, которые задавала ей полиция. Никакой страстной защиты жениха, никакого стремления заслонить его Мейверсом, вообще никаких предположений об убийце.
Интуиция, которая так хорошо служила Ратлиджу в прошлом, пыталась сказать, что девушка уже знала, кто убийца, и планировала собственную личную месть… «Не представляю себе, как могли сделать с ним такое», – сказала она. Не «кто», а «как».
Достигнув подножия лестницы, Ратлидж вспомнил кое-что еще. Сержант Дейвис и дворецкий упоминали врача. Не дали ли девушке успокоительное, которое погрузило ее в это сомнамбулическое состояние, отгораживающее от горя и реальности? В больнице он видел людей, говоривших о невыразимых ужасах, вызванных наркотиками, которые подавила только сильная доза успокоительного.
Сам Ратлидж признавался о присутствии Хэмиша только под влиянием таких наркотиков. Ничто еще не могло бы вытянуть это из него, и впоследствии он пытался убить врача за обман.
В таком случае было бы неплохо поговорить с семейным доктором, прежде чем решить, что делать с Леттис Вуд.
Когда дворецкий подвел их к двери, Ратлидж повернулся к нему и спросил:
– Ваше имя Джонстон?
– Да, сэр.
– Не могли бы вы показать мне гостиную, где произошла ссора между капитаном и полковником?
Джонстон повернулся и молча двинулся по полированному мрамору к двери слева. За ней находилась комната в холодных зелено-золотых тонах, утопающая в утреннем свете.
– Мисс Вуд велела принести кофе сюда после обеда, и, когда джентльмены присоединились к ней, она отпустила меня. Вскоре она поднялась наверх, послала за одной из горничных и сказала, что у нее головная боль и ей нужна холодная салфетка на лоб. Это было около девяти – возможно, в четверть десятого. В это время я пришел сюда забрать кофейный поднос и посмотреть, не нужно ли чего еще, прежде чем я запру дом на ночь.
– И вы не были внутри или около гостиной между тем, как принесли поднос и пришли забрать его?
– Нет, сэр.
– Что случилось потом? В четверть десятого?
Джонстон шагнул назад в холл, указал на дверь в тени лестницы и нехотя продолжил:
– Я вышел из этой двери – она ведет в заднюю часть дома – и направился к гостиной. В этот момент Мэри спускалась по лестнице.
– Кто такая Мэри?
– В штате прислуги семь человек, сэр. Я, кухарка, ее помощница и четыре горничные. Перед войной нас было двенадцать, включая лакеев. Мэри – одна из горничных, которая пробыла здесь дольше всех, кроме миссис Тричер и меня.
– Продолжайте.
– Мэри спускалась по лестнице и сказала, когда я появился, что она хочет посмотреть, надо ли утром полировать перила и мраморный пол. Если нет, она собиралась поручить Нэнси отполировать решетки – теперь мы по утрам не разводим огонь в каминах.
– И?..
– И в этот момент дверь гостиной открылась и оттуда вышел капитан. Я не видел его лицо – он смотрел через плечо в комнату, – но слышал, как он очень четко и громко произнес: «Сначала я увижу вас в аду!» Потом он захлопнул дверь гостиной и вышел через парадную дверь, захлопнув ее тоже. Не думаю, что он видел меня или Мэри. – Казалось, у Джонстона истощились слова.
– Заканчивайте вашу историю, приятель! – нетерпеливо сказал Ратлидж.
– Прежде чем парадная дверь захлопнулась, я услышал, как полковник крикнул: «Это можно устроить!», и звук стекла о дверь.
Дворецкий указал на свежую вмятину в лакированной панели, куда стакан ударился с такой силой, что его кусок, должно быть, застрял в дереве.
– Вы думаете, капитан Уилтон слышал полковника?
Джонстон невольно улыбнулся:
– Полковник, сэр, привык, чтобы его слышали на плац-параде и поле битвы. Думаю, капитан слышал его так же четко, как я, поэтому-то он и хлопнул парадной дверью.
– Разбился стакан, а не чашка?
– Полковник обычно выпивал стакан бренди вместе с кофе, и капитан всегда присоединялся к нему.
– Когда вы убирали эту комнату следующим утром, вы обнаружили, что были использованы два стакана?
– Да, сэр, – озадаченно ответил Джонстон. – Конечно.
– Это означает, что двое мужчин тем вечером выпивали вместе и пребывали в дружеских отношениях?
– Я бы сказал да, сэр.
– Вы когда-нибудь слышали ссоры между ними до того вечера?
– Нет, сэр, они были в наилучших отношениях.
– По-вашему, они выпили достаточно, чтобы поссориться без всякой причины? Или из-за какого-то пустяка?
– При всем уважении, сэр, – с возмущением заявил Джонстон, – полковник не становился спорщиком под влиянием выпивки. Он пил как джентльмен, и капитан, насколько я знаю, тоже. Кроме того, – добавил дворецкий, несколько снизив впечатление от сказанного, – в графине бренди было всего на две порции – по одной каждому.
– Наблюдая за уходом капитана, вы не чувствовали, что эти разногласия могли быть спокойно улажены на следующий день?
– Тогда он был очень сердит. Не могу сказать, поменялось ли его настроение на следующий день. Но полковник не казался возбужденным, когда спустился к утренней поездке. Насколько я мог видеть, он был вполне самим собой.
– А мисс Вуд была в своей спальне во время ссоры? Она не присоединялась к мужчинам?
– Нет, сэр. Мэри заглянула к ней посмотреть, не нужно ли чего, и решила, что мисс Вуд спит. Поэтому она не заговорила с ней.
– Что делал полковник после ухода капитана?
– Не знаю, сэр. Я думал, что в тот момент лучше его не беспокоить, и вернулся через двадцать минут. К тому времени он уже пошел спать, а я занялся вечерними делами, прежде чем уйти в одиннадцать. Вы хотели бы сейчас повидать Мэри, сэр?
– Я поговорю с Мэри и другой прислугой позже, – ответил Ратлидж и направился к двери. Там он повернулся, чтобы посмотреть на гостиную и лестницу. При обычных обстоятельствах Уилтон заметил бы Джонстона и горничную. Но если он смотрел на Чарлза Харриса, то мог и не увидеть молчаливо стоящих слуг.
Кивнув, Ратлидж открыл парадную дверь, прежде чем Джонсон успел подбежать к ней, чтобы проводить его, и с сержантом Дейвисом, спешившим следом, спустился по широкой каменной лестнице к подъездной аллее, где стоял автомобиль.
Хэмиш раздраженно проворчал: «Мне не нравится дворецкий. Я вообще не люблю богачей и их приживальщиков».
– Это лучшая работа, чем любая, которая когда-либо была у тебя, – отозвался Ратлидж и выругался сквозь зубы.
Дейвис, садясь в машину, слышал только его голос, а не слова. Он поднял взгляд и сказал:
– Прошу прощения, сэр?
Тяжелые портьеры гостиной наверху слегка раздвинулись. Леттис Вуд наблюдала, как Ратлидж садится в машину и заводит мотор. Когда машина скрылась из поля зрения, она отпустила бархатную занавесь и бесцельно побрела к столу, где все еще горела лампа. Она выключила ее и осталась стоять в темноте.
Если бы только она могла мыслить ясно! Леттис не сомневалась, что Ратлидж вернется, чтобы во все совать свой нос, узнать побольше о Чарлзе, расспросить о Марке. Он не походил на пожилого Форреста – в его холодных глазах не было почтительности или отеческой заботы. Ей придется собраться с мыслями. Проблема состояла в том, что им скажет Марк. Как она могла узнать об этом?
Девушка прижала к вискам холодные пальцы. Этот инспектор из Скотленд-Ярда выглядел больным. А с такими людьми нелегко иметь дело. Почему Форрест послал за ним? Почему понадобилось вовлекать Лондон в это дело? Почему не предоставили вести расследование инспектору Форресту?
– Теперь мы поговорим с Мейверсом, сэр?
– Нет, думаю, следующим будет капитан Уилтон.
– Он остановился у своей кузины, миссис Давенант. Она вдова, у нее дом на окраине города – в противоположном конце Аппер-Стритема.
Дейвис указал Ратлиджу дорогу и начал изучать свою записную книжку, чтобы убедиться, что зафиксировал важные пункты бесед с Леттис Вуд и Джонстоном.
– Мне казалось, – продолжал тем временем Ратлидж, – будто слуги говорили, что спор между полковником и капитаном касался свадьбы. Джонстон ничего не сказал об этом.
– Об этом упомянула горничная, Мэри Саттертуэйт, сэр.
– Тогда почему вы не вспомнили об этом, когда мы были там? Я бы немедленно поговорил с ней.
