Чарльз Джон Катклиф Хайн
Потерянный континент: история Атлантиды
Введение. Легаты Девкалиона
Мы оба немного окоченели после ночевки под открытым небом, ведь даже на Больших Канарах роса и относительный холод ночи не являются исключением. Сам я в таких случаях люблю немного пробежаться, чтобы взбодриться. Но здесь, на этой пересеченной местности в центре острова, не было и трех ярдов ровной поверхности, поэтому, когда Коппингер приступил к выполнению упражнений с гантелями из пары глыб каменной лавы, я последовал его примеру. Коппингер в свое время немало испытал на прочность, но, будучи доктором медицины, помимо всего прочего, в среднем каждые два года он получает новую степень в том или ином качестве, он прекрасно разбирается в медицинских науках и исповедует их как религию.
За два дня до этого прошел дождь, и поскольку внизу склона все еще струился ручей, мы спустились туда, умылись и почистили зубы. Самая большая роскошь, которую только можно себе представить, – зубная щетка в такого рода экспедиции.
– Итак, – сказал Коппингер, когда мы опустошили карманы, – осталось совсем немного, и это не лучше, чем то, что об этом писали в местной испанской газете.
– У тебя в основном табачный пепел.
– Будет еще хуже, если мы бросим это дело. Впереди у нас еще много тяжелых переходов.
Это было очевидно. Так что мы сели у ручья на нижнем краю склона и съели все, что осталось. До фонды в Санта-Бригиде, где мы расставили свои ловушки, было десять миль пути, а поскольку Коппингер собирался сделать еще много фотографий и замеров, прежде чем мы покинем эту группу пещер, можно было верить, что мы будем довольно хорошо подготовлены к следующему приему пищи и следующей дегустации великолепного старого деревенского вина Патрон. Моя вера! Если бы только в английских отелях Лас-Пальмаса знали, какие великолепные вина можно достать – с помощью дипломатии – в некоторых горных деревнях, старый винтаж ушел бы в прошлое за неделю.
По правде говоря, две мумии, которые он раздобыл, уже вполне оправдали мои маленькие амбиции. Козьи шкуры, в которые они были зашиты, были непрочными, как бумага, а сами бедняжки пускали пыль, как пуховый шарик, когда к ним прикасались. Но вы же знаете, что такое Коппингер. Он думал, что наткнулся на следы старого университета гуанчей, или священного колледжа, или чего-то в этом роде, вроде того, что есть на другой стороне острова, и он не успокоится, пока не разграбит все пещеры на всем склоне скалы. У него оставалось достаточно материала для вспышки, и еще двадцать восемь пленок в его "Кодаке", и он сказал, что мы могли бы закончить работу прямо сейчас, а не возвращаться специально. Так что он взял ломик, а я – веревку, и мы отправились на гребень скалы, где накануне так пекло от солнца.
Конечно, к этим пещерам было не так-то просто подобраться, иначе их бы уже давно обшарили. Коппингер, который принципиально делает вид, что знает все о таких вещах, говорит, что в старые времена у гуанчей были веревочные лестницы из козьей шкуры, по которым они могли подниматься, когда находились дома, и таким образом отгораживаться от нежелательных гостей, и поскольку мне не приходило в голову никакого другого варианта, возможно, он был прав. Так или иначе, устья пещер находились на более или менее ровном участке в тридцати футах ниже гребня скалы и в пятидесяти футах над ее подножием, а испанское любопытство не заходит туда, где нельзя спокойно прогуляться.
Лестница, поставленная снизу, была бы очень громоздкой, но легкая веревка с узлами легко переносима, и хотя по ней было бы трудно подниматься, наш план состоял в том, чтобы спускаться к устью каждой пещеры сверху, а затем соскальзывать к подножию скалы и снова начинать движение к следующей.
Коппингер достаточно отважен, и у него отличная форма и высокий рост, но нельзя не заметить, что он полноват и ему ближе к пятидесяти, чем к сорока пяти. Так что, как вы понимаете, он должен был быть очень увлеченным. Конечно, я каждый раз шел первым, проникал в устье пещеры и делал все, что мог, чтобы помочь ему; но когда приходится спускаться по вертикальной скале махом, имея в качестве опоры лишь тонкий веревочный канат, человек внизу не может оказать реальной помощи, разве что пожелать всего наилучшего.
Я хотел уберечь его как можно лучше, и так как первые три пещеры, в которые я забрался, были маленькими и пустыми и казались просто кладовыми, я попросил его принять их как должное, а остальное приберечь для себя. Но он настоял на том, чтобы спуститься в каждую из них лично, и поскольку он решил, что один из моих амбаров был тюрьмой, другой – фабрикой по производству горшков, а третий – школой для молодых священников, он, естественно, сказал, что не очень-то доверяет моему мнению и должен сам все осмотреть. Вы же знаете, что такое воображение у этих дотошных археологов.
Но по мере того, как день продолжался, и солнце поднималось все выше, Коппингер начал явно уставать от этого, хотя он был настроен весьма решительно и настаивал на том, чтобы продолжать гораздо дольше, чем это было бы безопасно. Должен сказать, что мне это не понравилось. С вершины скалы падать было не менее восьмидесяти футов. Однако, в конце концов, он был вынужден отказаться от этого. Я предложил немедленно отправиться в Санта-Бригиду, но он не захотел этого делать. Нужно было осмотреть еще три пещеры, и если я не сделаю это за него, ему придется еще раз попытаться добраться туда самому. Он пытался сделать вид, что оказывает мне большую услугу, предлагая составить отчет только на основе моих неподготовленных наблюдений, но я категорически отказался смотреть на это в таком свете. Я тоже изрядно устал – от жары я весь промок от пота, голова болела от солнечных лучей, а руки были изрезаны веревкой.
Коппингер, может быть, и устал, но он все еще был полон энтузиазма. Он пытался воодушевить и меня.
– Послушай, – сказал он, – неизвестно, что ты можешь там найти, и если ты что-нибудь найдешь, помни, что это твое собственное. Я не буду иметь никаких притязаний.
– Очень мило с вашей стороны, но мне больше не нужны мумии в мешках из козьей шкуры.
– Ха! Это не погребальная пещера. Разве ты еще не понял разницу по отверстию входа? Будь хорошим парнем. Из того, что мы зачеркнули все остальные отверстия, не следует, что ты не наткнешься там на хорошую находку для себя.
– Ну, хорошо, – сказал я, поскольку он, судя по всему, был непоколебим, и пошел, спотыкаясь о поваленные камни, по карнизу, а затем вскарабкался наверх по той расщелине в скале, которая избавила нас от двухмильного обхода, который нам пришлось сделать вначале. Я выдернул ломик и воткнул его в новое место, а затем перебрался через край, руки болели от каждого нового сжатия веревки. Было неудобно качаться в устье пещеры, потому что скала нависала сверху, или же (что было одно и то же) она откололась внизу; но я как-то справился, хотя приземлился с неприятным грохотом на спину, и в то же время я не отпускал веревку. Не стоило терять веревку в этом случае – Коппингер не смог бы перекинуть ее на меня, находясь внизу.
С первого взгляда я понял, что эта пещера отличается от других. По большей части они представляли собой просто норы, так или иначе закругленные, эта была обработана резцами, так что все углы были четкими, а бока гладкими и ровными. Стены наклонялись внутрь к потолку, напоминая мне архитектуру, которую я видел раньше, но не мог вспомнить где, кроме того, здесь было несколько комнат, соединенных переходами. Я был рад обнаружить, что другие отверстия пещеры, которые Коппингер хотел, чтобы я исследовал, были просто окнами или дверными проемами в двух из других комнат этой пещеры.
На стенах не было ни малейших следов надписей или рисунков, хотя я тщательно все осмотрел, и, за исключением летучих мышей, здесь было совершенно пусто. Я зажег сигарету и выкурил ее, Коппингер обычно полагает, что человек неаккуратно выполняет работу, если слишком быстро с ней справляется, затем подошел ко входу, где была веревка, высунулся наружу и прокричал вниз свои новости.
У него было очень озабоченное лицо.
– Вы все тщательно обыскали? – прокричал он в ответ.
– Конечно, обыскал. Что, по-вашему, я делал все это время?
– Нет, не спускайтесь пока. Подожди минутку. Я повторяю, старина, подожди минутку. Я быстренько прицеплю кодак и вспышку на конец веревки. Подтяни их и сделай мне полдюжины экспозиций, будьте умницей.
– Да, хорошо, – сказал я, подтянул вещи и занес их внутрь.
Фотографии будут абсолютно скучными и неинтересными, но для Коппингера это не имело значения. Он предпочитал, чтобы они были именно такими. Фотографируя эти темные интерьеры, нужно быть осторожным, чтобы не было засветов, но у каждого дверного проема был выступ, похожий на сиденье, и я поставил камеру на него, чтобы обеспечить устойчивое положение, и светил фонариком сзади и сверху.
Таким образом я сфотографировал четыре помещения, а затем подошел к одному, где выступ был выше и шире. Я опустил камеру, подпер ее обломками камня, а затем сел сам, чтобы зарядить вспышку. Но как только мой вес уперся в этот выступ, раздался резкий треск, и я провалился вниз на полдюжины дюймов.
Конечно же, я резко поднялся и успел подхватить "Кодак" как раз в тот момент, когда он собирался соскользнуть на землю. Признаюсь, я почувствовал огромное удовольствие. Во всяком случае, здесь был своего рода чулан гуанчей, а поскольку они позаботились о том, чтобы герметично заделать его цементом, можно было предположить, что в нем есть что-то, что стоит спрятать. Сначала ничего не было видно, кроме кучи пыли и обломков, поэтому я зажег свечу и расчистил все это. Однако вскоре я начал обнаруживать, что вынимаю не цемент, а нечто другое. Он откалывался равномерными слоями, и когда я вытащил его на дневной свет, то обнаружил, что каждый слой состоит из двух частей. С одной стороны был блестящий материал, похожий на тальк, а с другой – покрытие из темного материала ирисового цвета, возможно, воска. Поверхность цвета ириса была покрыта каким-то узором.
Я не обладаю никакими знаниями в этих вопросах, и, как следствие, принял то, что Коппингер рассказал мне о привычках и занятиях гуанчей, как более или менее правдивое. Например, он неоднократно внушал мне, что эти древние люди не умели писать, и, помня об этом, я не догадался, что узоры, нацарапанные на воске, были буквами какого-то вышедшего из употребления алфавита, что, если бы я был предоставлен самому себе, я, вероятно, должен был бы сделать. Но в ту же секунду я пришел к выводу, что вещь стоит того, чтобы ее присвоить, и принялся за работу, выковыривая ее каблуком ботинка и перочинным ножом.
Все листы были более или менее слипшимися, поэтому я не стал их дальше разделять. Они точно прилегали к полости, в которой хранились, но, разбив ее переднюю часть, я смог подобраться к основанию, а затем ножом прорезал нижние слои, пока не вытащил всю массу одним цельным куском. Размер этого куска был примерно двадцать дюймов на пятнадцать, но он оказался не таким тяжелым, как выглядел, и, сделав несколько снимков, я спустил его на веревке вниз к Коппингеру.
Больше в пещерах делать было нечего, и я спустился следом. Комок листов лежал на земле, а рядом с ним на четвереньках примостился Коппингер. Он был почти безумен от восторга.
– Что это? – спросил я его.
– Я еще не знаю. Но это самая ценная находка, когда-либо сделанная на Канарских островах, и она твоя, ты, неблагодарный голодранец; по крайней мере, то, что от нее осталось. О, черт, черт, ты разрушил начало и разрушил конец какой-то истории, которая, возможно, бесценна. Это я сам виноват. Я должен был догадаться, что лучше не поручать необученному человеку важную исследовательскую работу.
– Я думаю, это ваша вина, если все пошло не так. Вы сказали, что древним канарцам не было знакомо такое понятие, как письменность, и я поверил вам на слово. В любом случае, я понял, что этот материал мог быть чем-то вроде еды.
– Это вовсе не работа гуанчей, – сказал он раздраженно. – Ты должен был догадаться об этом по тальку. Боже правый, у тебя что, глаз нет? Разве ты не видел, как устроен остров? Разве ты не знаешь, что здесь нет талька?
– Я не геолог. Значит, это завезенная извне писанина?
– Конечно. Она египетская – это видно с первого взгляда. Хотя как она сюда попала, я пока не могу сказать. Это не то, что можно прочитать, как газету. Иероглиф – это вариант любого из тех, что были обнаружены до сих пор. А что касается этого воскообразного вещества, нанесенного на тальк, то оно уникально. Это какой-то минерал, я так думаю -скорее всего, асфальт. Он не стирается, как обычный воск. Я проанализирую это позже. Удивительно, почему его однажды создали, а потом такое великолепное изобретение вышло из употребления. Я мог бы предаваться раздумью по этому поводу весь день.
– Ну, – сказал я, – для тебе это, конечно, все равно, но я лучше пораздумываю над едой. До фонды добрых десять миль тяжелого пути, а я уже голоден, как ястреб. Смотри-ка, а ты знаешь, что уже четыре часа? Спуск в каждую из этих пещер занимает больше времени, чем ты думаешь, а потом еще и подъем в следующую.
Коппингер расстелил на земле свой плащ и с нежной заботой завернул комок листов, но не позволил обвязать его веревкой, боясь сломать края. Он настоял на том, чтобы нести его самому, и делал это на протяжении большей части пути до Санта-Бриджиды, и только когда он был на волосок от того, чтобы упасть от усталости, он снизошел до того, чтобы позволить мне занять свое место. При этом он был весьма немилосерден.
– Полагаю, ты сможешь нести эту вещь, – огрызнулся он, – ведь в конце концов она твоя собственная.
Лично я, когда мы добрались до фонды, поужинал так хорошо, как только было возможно, и выпил бутылку старого канарского вина, а после того, как выкурил последнюю трубку, отправился в постель. Коппингер тоже поужинал, но у меня есть основания полагать, что он почти не спал. Во всяком случае, на следующее утро я застал его все еще изучающим находку, с глазами усталыми, но полными энтузиазма.
– Знаете ли вы, – сказал он, – что наткнулись на самый ценный исторический манускрипт, который когда-либо видел современный мир? Конечно, своим неуклюжим способом вытащить ее, вы нанесли огромный ущерб. Например, те верхние листы, которые вы растрепали и испортили, содержали, возможно, совершенно уникальный рассказ о древней цивилизации Юкатана.
– Где это, кстати?
– В центре Мексиканского залива. Сегодня там одни руины, но когда-то это была весьма процветающая колония атлантов.
– Никогда о них не слышал. Хотя да, слышал. О них писал Геродот, не так ли? Но я думал, что они мифические.
– Они были вполне реальны, как и Атлантида, континент, где они жили, который лежал чуть севернее Канарских островов.
– А что это за крокодил с крыльями, нарисованный на полях?
– Какой-то зверь, живший в те далекие времена. На страницах полно таких. Вот это пещерный тигр. А это какая-то колоссальная летучая мышь. Слава богу, у него хватило ума проиллюстрировать все это, у человека, который это написал, иначе мы никогда не смогли бы восстановить эту историю, или, во всяком случае, не поняли бы и половины. Со времени написания этой книги вымерли целые виды животных и растений, был сметен целый континент и угасли три цивилизации. Хуже всего то, что ее написал высокообразованный человек, который, естественно, пишет очень коряво. Я просидел над ней всю ночь и сумел разобрать лишь несколько предложений, – он выразительно потер руки. – Чтобы перевести это как следует, мне понадобится год упорной работы.
– Каждому человеку нравится свой собственный выбор. Боюсь, что мой интерес к этой вещи не продлится столь же долго. Но как она появилась? Неужели ваш древний египтянин прибыл на Великие Канары ради пользы для своих легких, а написал ее, потому что ему стало скучно в этой пещере?
– Я ошибся. Автор не был египтянином. Меня ввело в заблуждение сходство начертанного иероглифа. Книга была написана неким Девкалионом, который, похоже, был жрецом или генералом, а может быть, и тем, и другим, и он был атлантом. Как она оказалась там, я пока не знаю. Вероятно, об этом было рассказано на последних страницах, которые некий вандал изрезал своим перочинным ножом, чтобы унести их с места, где они были спрятаны.
– Да, правильно, оскорбляйте меня. Девкалион, говорите? В греческой мифологии был некий Девкалион. Он был одним из тех двоих, кто спасся от потопа – по сути, их Ной.
– Затопление континента Атлантида вполне может соответствовать Потопу.
– Тогда существует ли Пирра? Она была женой Девкалиона.
– Я еще не сталкивался с ней. Но есть некая Форенис, которая может быть той самой женщиной. Она, кажется, была царствующей императрицей, насколько я могу сейчас предположить.
Я с интересом рассматривал иллюстрации на полях. Они были вполне понятны, хотя перспектива была неправильной.
– Странные звери, похоже, в те времена разгуливали по стране. Да еще и огромных размеров, если судить по ним. Ей-богу, это пещерный тигр, пытающийся завалить мамонта. Я бы не хотел жить в те времена.
– Вероятно, у них был какой-то способ борьбы с этими существами. Впрочем, это выяснится, когда я займусь переводом.
Он посмотрел на часы:
– Наверное, мне должно быть стыдно за себя, но я еще не ложился. Вы уходите?
– Я поеду обратно в Лас-Пальмас. Я обещал одному человеку сыграть в гольф сегодня днем.
– Очень хорошо, увидимся за ужином. Надеюсь, они вернули мои рубашки из стирки. О, господи! Я хочу спать.
Я оставил его засыпать, вышел на улицу и заказал экипаж, чтобы тот отвез меня вниз, и вот так, можно сказать, мы расстались на значительное время. В гостинице в Лас-Пальмасе меня ждала телеграмма, чтобы я немедленно отправился домой по делам, а в гавани стоял ливерпульский пароход, на который я успел как раз в тот момент, когда он отплывал. Дело было нешуточное, и судоводители нажили на моей спешке целое состояние.
Теперь Коппингер стал для меня лишь знакомым по гостинице, и, поскольку по возвращении в Англию я был по уши погружен в работу, боюсь, что в то время я не вспоминал о нем больше. Так бывает с людьми, которых случайно встречаешь за границей. И, должно быть, не менее года спустя я увидел в одной из газет, что он подарил кучу бумаг Британскому музею, и что их стоимость оценивается в десять тысяч фунтов стерлингов по минимальной оценке.
Что ж, это было небольшим откровением, и поскольку он неоднократно внушал мне, что эти вещи принадлежат мне по праву находки, я написал ему довольно резкую записку, в которой упомянул, что, похоже, он довольно вольно обращается с моей собственностью. Сразу же пришло ответное письмо, начинающееся со слов: "Доктор Коппингер сожалеет" и т.д., а вместе с ним и английский перевод восковых рукописей. Он "вполне признавал" мои претензии и "верил, что прибыль от публикации будет достаточной компенсацией за любой полученный ущерб".
Я и не думал, что он так плохо отнесется ко мне, и написал в ответ довольно теплый ответ на это, но единственный ответ, который я получил на это, был через адвокатскую контору, которая заявила, что все дальнейшие сношения с доктором Коппинжером должны осуществляться через них.
Здесь я должен открыто сказать, что сожалею о его позиции в этом вопросе; но поскольку дело зашло так далеко, я склонен последовать его предложению. Соответственно, старинная история напечатана в настоящем издании, заслуга (и ответственность) за перевод лежит на докторе Коппинджере, а все доходы, полученные от читателей, пойдут тому, кто нашел оригинальные тальково-восковые листы, то есть мне.
Если в эту схему будут внесены какие-либо изменения, об этом будет объявлено позднее. Но в настоящее время это представляется маловероятным.
Глава 1. Моя отставка
Официальный прием был окончен. Был оглашен указ, имя императрицы Форенис было прославлено, и новый наместник был введен в должность со всей той грандиозной и величественной церемонией, которая издревле приобрела помпезность и пышность. Формально я передал бразды правления, формально Татхо уселся на змеиный трон и надел на шею цепь из драгоценных камней, символизировавшую верховный пост, а затем, пока барабаны и трубы издавали свои громогласные звуки, он поднялся на ноги, чтобы совершить свой первый государственный обход позолоченного зала совета в качестве вице-короля провинции Юкатан.
Со сложенными руками и склоненной головой я следовал за ним между сверкающими рядами солдат и блестящей толпой придворных, начальников и государственных деятелей. Балки крыш дрожали от криков: "Да здравствует Татхо! Процветай императрица!", которые раздавались по долгу службы, и новый правитель приветствовал их величественными наклонами головы. В свою очередь он подошел к трем тронам меньших правителей, восточного, северного и южного, и принял почести от каждого в соответствии с ритуалом, а я, человек, которого низложили с его приходом, с положенной кротостью последовал за ним.
Это была трудная задача, но мы, занимающие высокие посты, учимся носить перед народом бесстрастное лицо. Когда-то, за двадцать лет до этого, такие же изысканные поклоны были сделаны мне, теперь боги сочли нужным переменить мою судьбу. Но пока я шел, склонившись и смиренно ступая по пятам за Татхо, хотя этикет и запрещал шумные приветствия в мой адрес, он не мешал добрым взглядам, и они исходили от каждого воина, каждого придворного, каждого вождя, стоявшего в этом золоченом зале, и падали на меня с большой благодарностью. Не часто павшие встречают такие ласковые взгляды.
Согласно обычаю, переданному с незапамятных времен, в эти великие торжественные дни смены правителя присутствующие могут приносить петиции и просьбы, могут выдвигать обвинения против отставного главы, гарантируя себе неприкосновенность от его мести, или излагать свои собственные личные идеи для лучшего управления государством в будущем. Я думаю, что можно простить мое тщеславие, если я напишу, что ни один голос не был поднят против меня, ни против чего-либо из того, что было сделано за двадцать лет моего правления. Никто не высказался за изменения в будущем. Да, несмотря на то, что мы прошли круг три положенных раза, все присутствующие выразили свое одобрение благодушным молчанием.
Мы прошли друг за другом, новый вице-король и старый, торжественным шагом по золотым плитам зала совета под пирамидой, и великие государственные чиновники покинули свои места и присоединились к нашему шествию, и у дальней стены мы подошли к двери личных покоев, которые час назад были моими собственными.
Что ж! Теперь у меня не было дома ни в одном из этих чудесных городов Юкатана, и я не мог не чувствовать горечи, хотя, конечно, я был бы благодарен за возвращение на континент Атлантиды с головой на своем месте.
Татхо произнес свой формальный призыв "Откройте наместнику", как велит ритуал, и рабы, находившиеся внутри, широко распахнули массивные каменные задвижки двери. Татхо вошел, я следовал за ним по пятам; остальные остановились, посылая с порога приветствия, и задвижки двери с лязгом захлопнулись за нами. Мы прошли в зал, а затем, когда мы впервые остались вдвоем и навязанный придворный этикет остался позади, новый вице-король повернулся, кротко сложив руки, и низко склонился передо мной.
– Девкалион, – сказал он, – поверь мне, что я не искал этой должности. Она была навязана мне. Если бы я не согласился, моя голова была бы отдана в уплату неустойки, и другой человек, твой враг, был бы послан наместником вместо тебя. Императрица не допускает, чтобы ее воля когда-либо подвергалась сомнению.
– Мой друг, – ответил я, – мой брат по крови, во всей Атлантиде и ее территориях нет человека, которому я бы с большей готовностью передал свое правление. Вот уже двадцать лет я управляю этой страной Юкатан и всей Мексикой, сначала при старом короле, а затем в качестве министра при новой императрице. Я знаю свою колонию, как книгу. Я близко знаком со всеми ее замечательными городами, с их дворцами, пирамидами и людьми. Я охотился на зверей и дикарей в лесах. Я построил дороги и сделал реки такими, чтобы они могли перевозить грузы. Я развивал искусства и ремесла, как купец; я трижды в день произносил собственными устами речь о божественном культе. Через злые годы и через добрые я правил здесь, стремясь лишь к процветанию земли и укреплению Атлантиды, и я полюбил эти народы, как отец. Тебе я завещаю их, Татхо, с горячей мольбой об их защите.
– Не я смогу продолжить дело Девкалиона с силой Девкалиона, но будьте довольны, друг мой, я сделаю все, что в моих силах, чтобы в точности следовать по вашим стопам. Поверьте, я пришел к этому правлению с тысячей сожалений, я бы скорее умер, чем занял ваше место, если бы знал, как сильно будет беспокоить вас смещение.
– Мы здесь одни, – сказал я, – вдали от формальностей официальных собраний, и человек может дать волю своему внутреннему "я", не боясь испортить церемонию. Ваше появление было неожиданным. До того момента, как час назад вы потребовали аудиенции, я думал, что буду править дольше; и даже сейчас я не знаю, по какой причине я смещен.
– В прокламации говорилось: "Мы освобождаем нашего любимого Девкалиона от его нынешней службы, потому что нам очень нужны его способности дома, в нашем королевстве Атлантида".
– Простая формальность.
Татхо беспокойно оглядел висящие в комнате предметы, привлек меня к себе в центре помещения и понизил голос.
– Я так не думаю, – прошептал он. – Я думаю, ты ей нужен. Наступили трудные времена, и Форенис хочет, чтобы лучшие люди королевства были готовы к ее призыву.
– Ты можешь говорить не таясь, – сказал я, – не опасаясь подслушивающих. Мы находимся в самом сердце пирамиды, построенной из цельного камня длиной в человеческий рост. Я сам наблюдал за укладкой каждого камня. И кроме того, здесь, на Юкатане, у нас нет тонкостей вашей дипломатии старого мира, и мы не станем подслушивать, потому что считаем это позором.
Татхо пожал плечами.
– Я действовал только в соответствии со своим воспитанием. Дома свободный язык делает свободной голову, и есть люди, чье ремесло – рассказывать байки. Тем не менее, вот что я скажу – Трон сотрясается, и Форенис видит необходимость в крепких подпорках. Вот она и послала эту прокламацию.
– Но почему ты пришел ко мне? Прошло двадцать лет с тех пор, как я приплыл в эту колонию, и с того дня я ни разу не возвращался в Атлантиду. Я мало знаю о политике старой земли. Те небольшие новости, которые доходят до нас из-за океана, здесь читают с небольшим интересом. Юкатан – это другой мир, мой дорогой Татхо, как ты узнаешь в ходе своего правления, с новыми интересами, новыми людьми, новым всем. Для нас здесь Атлантида – это лишь образ, тень, далеко-далеко по ту сторону вод. Именно к этому новому миру Юкатана я стремился все эти годы.
– Если у Девкалиона мало времени, отведенного ему правлением, на размышления о своей родине, то Атлантида, по крайней мере, находит досуг, чтобы восхищаться деяниями своего гениального сына. Кстати, господин, там, на родине, ваше имя несет в себе магию. Когда мы с вами были мальчишками, в колледжах было принято учить, что люди прошлого были величайшими из всех, кого когда-либо видел этот мир; но сегодня это учение изменилось. Именно Девкалион является образцом и примером. Матери называют своих сыновей Девкалионами, как самый ценный подарок на рождение, который они могут сделать. Девкалион – это обиходное слово. Действительно, есть только одно имя, которое близко к нему по известности.
– Вы меня огорчаете, – сказал я, нахмурившись. – Я старался выполнять свой долг ради него самого и ради страны, а не ради похлопываний и ласк вульгарных людей. И кроме того, если есть имена, которые должны быть у каждого на устах, то это должны быть имена Богов.
Татхо пожал плечами.
– Боги? Они очень мало занимают нас в последние годы. С нашей современной наукой мы перешагнули рубеж старых Богов, а новых так и не появилось. Нет, господин мой Девкалион, если бы твоими соперниками на устах людей были только Боги, твое имя было бы в тысячу раз более известным.
– Из всех человеческих имен, – сказал я, – имя новой императрицы должно быть первым в Атлантиде, ведь наш повелитель, старый король, уже умер.
– Она, конечно, хотела бы этого, – ответил Татхо, и в его тоне было что-то такое, что заставило меня понять, что за этими словами скрывается нечто большее. Я подвел его к одному из мраморных кресел и привычно наклонился к нему. – Я говорю, – сказал я, – не с новым вице-королем Юкатана, а с моим старым другом Татхо, членом клана жрецов, как и я, с которым я работал бок о бок в нескольких небольших внутренних правительствах, в хуторах, в деревнях, в маленьких городах, в больших городах, пока мы набирались опыта в войне и знаний в искусстве управления людьми, и так кропотливо добивались нашего продвижения. Я говорю в личной обители Татхо, которая была моей собственной всего два часа назад, и я хотел бы получить ответ с той простотой, с которой мы всегда тогда обращались друг к другу.
Новый вице-король тяжело вздохнул.
– Я уже почти забыл, как говорить простыми словами, – сказал он. – В последние дни мы стали настолько искушенными, что простая чистая правда может быть воспринята как бестактность. Но ради памяти о тех ранних годах, когда мы тратили столько же сил на законы и размышления о собственности на скирду сена, сколько сейчас на судьбу мятежного города, я постараюсь говорить с тобой просто и ясно, Девкалион. Скажи мне, старый друг, что ты хочешь знать?
– Что с этой новой императрицей?
Он нахмурился.
– Я мог бы догадаться о твоем интересе, – сказал он.
– Тогда расскажите об этом. Расскажи мне обо всех изменениях, которые произошли. Что сделала эта Форенис, чтобы ее трон в Атлантиде стал шатким?
Татхо все еще хмурился.
– Если бы я не знал, что ты так же честен, как наш Владыка Солнце, твои вопросы несли бы с собой беду. Форенис не терпит тех, кто осмеливается обсуждать ее политику с иной целью, нежели учтиво похвалить ее.
– Ты можешь оставить меня в неведении, если хочешь, – сказал я с легким холодком.
Этот Татхо, казалось, отличался от того Татхо, которого я знал дома, Татхо, моего товарища по работе, Татхо, который участвовал вместе со мной в Коллегии священников, который участвовал рядом со мной во многих яростных схватках, который трудился вместе со мной, чтобы народы под нашим началом процветали. Но он был достаточно проворен, чтобы заметить изменение моего голоса.