Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
– Что мне делать? что мне делать? – завопила бедная дева, заливаясь горькими слезами. – Брат рассердится ужасно!
– Рассвирепеет… иначе нельзя… фамильная обида.
– Что-ж мне сказать ему, м‑р Джингль? – всхлипывала девствующая тетка, терзаемая страшным припадком отчаяния. – Научите, присоветуйте!
– Скажите, что ему пригрезилось, и больше ничего, – холодно отвечал м‑р Джингль.
Луч надежды озарил страждущую душу горемычной девы. Заметив это, м‑р Джингль смелее начал развивать нить своих соображений.
– Все вздор, сударыня… очень натурально… заснул, пригрезилась красавица… кошмар… все поверят… понимаете?
Была ли девствующая тетка обрадована рассчитанной вероятностью ускользнуть от опасных следствий сделанного открытия или, быть может, приписанный ей титул красавицы значительно умягчил жестокость её печали, утвердительно сказать мы не можем ни того, ни другого. Как бы то ни было, её щеки покрылись ярким румянцем, и она бросила благодарный взгляд на м‑ра Джингля.
Понимая в совершенстве свою роль, м‑р Джингль испустил глубокий вздох, вперил на пару минут свои глаза в желтое лицо старой девы, принял мелодраматическую позу и внезапно устремил свой взор на небеса.
– Вы, кажется, страдаете, м‑р Джингль, – сказала сострадательная леди жалобным тоном, – вы несчастны. Могу ли я, в благодарность за ваше великодушное участие, вникнуть в настоящую причину ваших страданий? Быть может, мне удастся облегчить ваше горе?
– Облегчить? Ха, ха, ха! И это говорите вы, мисс Уардль? вы говорите, тогда как любовь ваша принадлежит человеку, неспособному понимать свое счастье, человеку, который даже теперь рассчитывает на привязанность племянницы того самого создания… который… но нет!.. нет! он мой друг: я не буду выставлять на позор его безнравственные свойства. Мисс Уардль – прощайте!
В заключение этой речи, принявшей, быть может, первый раз на его языке последовательную логическую форму, м‑р Джингль приставил к своим глазам коленкоровый лоскут суррогат носового платка и сделал решительный шаг к дверям.
– Остановитесь, м‑р Джингль! – возопила девствующая тетка. – Ваш намек относится к м‑ру Топману: объяснитесь.
– Никогда! – воскликнул м‑р Джингль театральным тоном. – Никогда!
И в доказательство своей твердой решимости он придвинул стул к девствующей тетке и уселся рядом с нею.
– М‑р Джингль, – сказала целомудренная дева, – я прошу вас, умоляю, заклинаю… откройте ужасную тайну, если она имеет какую-нибудь связь с моим другом.
– Могу ли я, – начал м‑р Джингль, пристально вперив глаза в лицо девствующей тетки, – могу ли я видеть, как безжалостный эгоист приносит в жертву прелестное создание… Но нет, нет! Язык отказывается объяснить…
– Именем всего, что дорого для вашего растерзанного сердца, – вопила целомудренная дева, – умоляю, объясните.
М‑р Джингль, казалось, несколько секунд боролся с собственными чувствами и потом, преодолев внутреннее волнение, произнес твердым и выразительным тоном:
– Топман любит только ваши деньги!
– Злодей! – воскликнула мисс Уардль, проникнутая насквозь страшным негодованием.
Сомнения м‑ра Джингля решены: у девствующей тетки были деньги.
– Этого мало, – продолжал кочующий актер, – Топман любит другую.
– Другую! – возопила тетка. – Кого же?
– Смазливую девушку с черными глазами, вашу племянницу – Эмилию.
Продолжительная пауза.
С этого мгновения в груди старой девы заклокотала самая непримиримая ненависть к мисс Эмилии Уардль. Багровая краска выступила на её лице и шее; она забросила свою голову назад с выражением самого отчаянного презрения и злобы. Закусив, наконец, свои толстые губы и вздернув нос, она прервала продолжительное молчание таким образом:
– Нет, этого быть не может. Я не верю вам, м‑р Джингль.
– Наблюдайте за ними, – отвечал кочующий актер.
– Буду.
– Замечайте его взоры.
– Буду.
– Его шепот.
– Буду.
– Он сядет за стол подле неё.
– Пусть его.
– Будет любезничать с нею.
– Пусть.
– Станет расточать перед нею всю свою внимательность.
– Пусть.
– И он бросит вас с пренебрежением.
– Меня бросит! – взвизгнула девственная тетка, – меня!
И в припадке бешеной злобы, она заскрежетала зубами. Глаза её налились кровью.
– Убедит ли это вас?
– Да.
– Вы будете равнодушны?
– Да.
– И вы оставите его?
– Да.
– Он не будет иметь места в вашем сердце?
– Да.
– Любовь ваша будет принадлежать другому?
– Да.
– Честное слово?
– Честное слово.
М‑р Джингль бросился на колени и пять минут простоял у ног целомудренной леди: ему обещали подарить неизменно вечную любовь, как скоро будет приведена в известность гнусная измена Топмана.
В этот же самый день, за обедом, блистательным образом подтвердились слова м‑ра Альфреда Джингля. Девственная тетка едва верила своим глазам. М‑р Треси Топман сидел подле Эмилии Уардль напротив м‑ра Снодграса, улыбаясь шептал, смеялся и выдумывал поэтические комплименты. Ни одним взглядом, ни одним словом не удостоил он владычицы своего сердца, которой так недавно клялся посвятить всю свою жизнь.
– Черт побери этого болвана! – думал про себя м‑р Уардль, знавший от своей матери все подробности романтической истории. – Жирный толстяк, вероятно, спал или грезил на яву. Все вздор!
– Изверг! – думала про себя девственная тетка, – о, как я ненавижу его! Да, это ясно: милый Джингль не обманывал меня.
Следующий разговор объяснит нашим читателям непостижимую перемену в поведении м‑ра Треси Топмана.
Время действия – вечер; сцена – сад. Двое мужчин гуляют по уединенной тропинке: один низенький и толстый, другой сухопарый и высокий. То были: м‑р Треси Топман и м‑р Альфред Джингль. Беседу открыл толстый джентльмен:
– Ну, друг, хорошо я вел себя?
– Блистательно… бесподобно… лучше не сыграть и мне… завтра опять повторить роль… каждый вечер… впредь до дальнейших распоряжений.
– И Рахиль непременно этого требует?
– Непременно.
– Довольна ли она моим поведением?
– Совершенно… что делать?.. неприятно… терпение… постоянство… отвратить подозрения… боится брата… надо, говорит, молчать и ждать… всего два-три дня… старики угомонятся… будете блаженствовать оба.
– Есть от неё какие-нибудь поручения?
– Любовь… неизменная привязанность… нежное влечение. Сказать ли ей что-нибудь от твоего имени?
– Любезный Альфред, – отвечал невинный м‑р Топман, с жаром пожимая руку своего друга, – отнеси к ней мою беспредельную любовь и скажи, что я горю нетерпеливым желанием прижать ее к своей пламенной груди. Объяви, что я готов, скрепя сердце, безусловно подчиняться всем распоряжением, какие ты сегодня поутру передал мне от её имени. Скажи, что я удивляюсь её благоразумию и вполне уважаю её скромность.
– Очень хорошо. Еще что?
– Ничего больше. Прибавь только, что я мечтаю каждую минуту о том счастливом времени, когда судьба соединит нас неразрывными узами, и когда не будет больше надобности скрывать настоящие чувства под этой личиной притворства.
– Будет сказано. Еще что?
– Милый друг мой, – воскликнул м‑р Топман, ухватившись за руку кочующего актера, – прими пламенную благодарность за твою бескорыстную дружбу и прости великодушно, если я когда словом или мыслью осмелился оскорбить тебя черным подозрением, будто ты остановился на перепутьи к моему счастью. Чем и как, великодушный друг, могу я когда-либо достойным образом отблагодарить тебя за твою бесценную услугу?
– О, не стоит об этом распространяться! – возразил м‑р Джингль, – для истинного друга, пожалуй, я готов и в воду.
Но тут он остановился, и, казалось, будто нечаянная мысль озарила его голову.
– Кстати, любезный друг, – сказал он, – не можешь ли ты ссудить мне десять фунтов? Встретились особенные обстоятельства… отдам через три дня.
– Изволь, с величайшим удовольствием, – возразил обязательный м‑р Топман, – только ведь на три дня, говоришь ты?
– На три, никак не больше.
М‑р Топман отсчитал десять фунтов звонкою монетою, и м‑р Джингль с благодарностью опустил их в свой карман. Потом они пошли домой.
– Смотри же, будь осторожен, – сказал м‑р Джингль, – ни одного взгляда.
– И ни одной улыбки, – дополнил м‑р Топман.
– Ни полслова.
– Буду нем, как болван.
– Обрати, как и прежде, всю твою внимательность на мисс Эмилию.
– Постараюсь, – громко сказал м‑р Топман.
– Постараюсь и я, – промолвил про себя м‑р Джингль.
И они вошли в дом.
Обеденная сцена повторилась и вечером с одинаковым успехом. Три дня сряду и три вечера м‑р Треси Топман отлично выдерживал свой искусственный характер. На четвертый день хозяин был в самом счастливом и веселом расположении духа, потому что, после многих доказательств, пришел к положительному заключению, что клевета, взведенная против его гостя, не имела никаких оснований. Веселился и м‑р Топман, получивший новое уверение от своего друга, что дела его скоро придвинутся к вожделенному концу. М‑р Пикквик, спокойный в своей совести, всегда наслаждался истинным блаженством невинной души. Но грустен, невыразимо грустен был поэт Снодграс, начавший питать в своей душе жгучую ревность к м‑ру Топману. Грустила и старая леди, проигравшая в вист три роббера сряду. М‑р Джингль и девственная тетка не могли с своей стороны принять деятельного участия ни в радости, ни в печали своих почтенных друзей вследствие весьма основательных причин, о которых будет сообщено благосклонному читателю в особой главе.
Глава IX
Изумительное открытие и погоня.
Ужин был накрыт и стулья стояли вокруг стола. Бутылки, кружки, рюмки и стаканы в симметрическом порядке красовались на буфете, и все обличало приближение одного из самых веселых часов на хуторе Дингли-Делль.
– Где же Рахиль? – сказал Уардль.
– Куда девался Джингль? – прибавил м‑р Пикквик.
– Странно, – сказал хозяин, – я уж, кажется, часа два не слышал их голоса. Эмилия, позвони в колокольчик.
Позвонила. Явился жирный детина.
– Где мисс Рахиль?
– Не знаю-с.
– Где м‑р Джингль?
– Не могу знать.
Все переглянулись с изумлением. Было уже одиннадцать часов. М‑р Топман смеялся исподтишка с видом совершеннейшей самоуверенности, что Альфред и Рахиль гуляют где-нибудь в саду и, без сомнения, говорят о нем. Ха, ха, ха!
– Ничего, однако ж, – сказал м‑р Уардль после короткой паузы, – придут, если проголодаются; a мы станем делать свое дело: семеро одного не ждут.
– Превосходное правило, – заметил м‑р Пикквик.
– Прошу покорно садиться, господа. И сели.
Огромный окорок ветчины красовался на столе, и м‑р Пикквик уже успел отделить для себя значительную часть. Он приставил вилку к своим губам, и уста его уже отверзлись для принятия лакомого куска, как вдруг в эту самую минуту в отдаленной кухне послышался смутный говор многих голосов. М‑р Пикквик приостановился и положил свою вилку на стол. Хозяин тоже приостановился и незаметно для себя выпустил из рук огромный нож, уже погруженный в самый центр копченой ветчины. Он взглянул на м‑ра Пикквика. М‑р Пикквик взглянул на м‑ра Уардля.
Раздались тяжелые шаги по галлерее, и вдруг с необыкновенным шумом отворилась дверь столовой: парень, чистивший сапоги м‑ра Пикквика в первый день прибытия его на хутор, вломился в комнату, сопровождаемый жирным детиной и всею домашнею челядью.
– Зачем вас черт несет? – вскричал хозяин.
– Не пожар ли в кухне, дети? – с испугом спросила старая леди.
– Что вы, бабушка? Бог с вами! – отвечали в один голос молодые девицы.
– Что там у вас? Говорите скорее, – кричал хозяин дома.
– Они уехали, сэр, – отвечал лакей, – то есть, если позволите доложить, уж и след их простыл.
При этом известии, передовой м‑р Топман неистово бросил свою вилку и побледнел, как смерть.
– Кто уехал? – спросил м‑р Уардль исступленным тоном.
– Мисс Рахиль, сэр, и ваш сухопарый гость… покатили на почтовых из гостиницы «Голубого Льва». Я видел их, но не мог остановить и прибежал доложить вашей милости.
– Я заплатил его прогоны! – заревел Топман с отчаянным бешенством, выскакивая из-за стола. – Он взял у меня десять фунтов! Держать его! Ловить! Он обморочил меня! Не стерплю, не перенесу! В суд его, Пикквик!
И несчастный джентльмен, как помешанный, неистово бегал из угла в угол, произнося самые отчаянные заклинания раздирательного свойства.
– Ах, Боже мой, – возгласил м‑р Пикквик, устрашенный необыкновенными жестами своего друга, – он с ума сошел. Что нам делать?
– Делать! – откликнулся м‑р Уардль, слышавший только последние слова. – Немедленно ехать в город, взять почтовых лошадей и скакать по их следам во весь опор. Где этот скотина Джой?
– Здесь я, сэр, только я не скотина, – раздался голос жирного парня.
– Дайте мне до него добраться! – кричал м‑р Уардль, порываясь на несчастного слугу. Пикквик поспешил загородить дорогу. – Мерзавец, был подкуплен этим негодяем и навел меня на фальшивые следы, сочинив нелепую историю насчет общего нашего друга и моей сестры. (Здесь м‑р Топман упал в кресла).. – Дайте мне добраться до него!
– Не пускайте его, м‑р Пикквик! – заголосил хором весь женский комитет, заглушаемый однако ж визжаньем жирного детины.
– Пустите, пустите, – кричал раздраженный джентльмен, – м‑р Пикквик, м‑р Винкель, прочь с дороги!
Прекрасно и во многих отношениях назидательно было видеть, как посреди этой общей суматохи м‑р Пикквик, не утративший ни на один дюйм философского присутствия духа, стоял среди комнаты с распростертыми руками и ногами, заграждая путь вспыльчивому джентльмену, добиравшемуся до своего несчастного слуги, который, наконец, был вытолкан из комнаты дюжими кулаками двух горничных и одной кухарки. Лишь только угомонилась эта суматоха, кучер пришел доложить, что бричка готова.
– Не пускайте его одного, – кричали испуганные леди, – он убьет кого-нибудь.
– Я поеду с ним, – сказал м‑р Пикквик.
– Спасибо вам, Пикквик, – сказал хозяин, пожимая его руку, – Эмма, дайте м‑ру Пикквику шаль на шею, живей! Ну, дети, смотрите хорошенько за бабушкой; ей, кажется, дурно. Готовы ли вы, Пикквик?
Рот и подбородок м‑ра Пикквика уже были. окутаны огромной шалью, шляпа красовалась на его голове и лакей подавал ему шинель. Поэтому, лишь м‑р Пикквик дал утвердительный ответ, они впрыгнули в бричку.
– Ну, Томми, покажите-ка нам свою удаль! – закричал хозяин долговязому кучеру, сидевшему на козлах с длинным бичем в руках.
И стремглав полетела бричка по узким тропинкам, беспрестанно выпрыгивая из дорожной колеи и немилосердо ударяясь о живую изгородь как будто путешественникам непременно нужно было переломать свои кости. Через несколько минут легкий экипаж подкатил к воротам городской гостиницы, где их встретила собравшаяся толпа запоздалых гуляк.
– Давно ли они ускакали? – закричал м‑р Уардль, не обращаясь ни к кому в особенности.
– Минут сорок с небольшим, – отвечал голос из толпы.
– Карету и четверку лошадей! Живей, живей! Бричку отправить после.
– Ну, ребята, пошевеливайтесь! – закричал содержатель гостиницы. – Четырех лошадей и карету для джентльменов! Не мигать!
Засуетились ямщики, забегали мальчишки и взад, и вперед, засверкали фонари и застучали лошадиные копыта по широкому двору. Явилась на сцену карета из сарая.
– Надежный экипаж? – спросил м‑р Пикквик.
– Хватит на двести тысяч миль, – отвечал хозяин гостиницы.
Мигом впрягли лошадей, бойко вскочили ямщики на козлы, и путешественники поспешили сесть в карету.
– Семь миль в полчаса!.. Слышите-ли? – закричал м‑р Уардль.
– Слышим.
Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюх отворил ворота, толпа взвизгнула, расступилась, и карета стрелою помчалась на большую дорогу.
– Прекрасное положение! – думал про себя м‑р Пикквик, когда его мыслительная машина, первый раз после всеобщей суматохи, начала работать с обычною силой. – Прекрасное положение для главного президента Пикквикского клуба: мчаться сломя голову, в глухую полночь, на бешеных лошадях по пятнадцати миль в час!
Первые три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый из них погружен был в свои собственные думы; но когда, наконец, взмыленные и вспененные кони, пробежав определенное пространство, обуздали свою бешеную прыть м‑р Пикквик начал испытывать весьма приятные чувства от быстроты движения и вдруг, обращаясь к своему товарищу, выразил свой восторг таким образом:
– Ведь мы их, я полагаю, мигом настигнем, – не так ли?
– Надеюсь, – сухо отвечал товарищ.
– Прекрасная ночь! – воскликнул м‑р Пикквик, устремив свои очки на луну, сиявшую полным блеском.
– Тем хуже, – возразил Уардль, – в лунную ночь им удобнее скакать, и мы ничего не выиграем перед ними. Луна через час зайдет.
– Это будет очень неприятно, – заметил м‑р Пикквик.
– Конечно.
Кратковременный прилив веселости к сердцу м‑ра Пикквика начал постепенно упадать, когда он сообразил все ужасы и опасности езды среди непроницаемого мрака безлунной ночи. Громкий крик кучеров, завидевших шоссейную заставу, прервал нить его размышлений.
– Йо-йо-йо-йо-йой! – заливался первый ямщик.
– Йо-йо-йо-йо-йой! – заливался второй.
– Йо-йо-йо-йо-йой! – завторил сам старик Уардль, выставив из окна кареты свою голову и половину бюста.
– Йо-йо-йо-йо-йор! – заголосил сам м‑р Пикквик, не имея, впрочем, ни малейшего понятия о том, какой смысл должен заключаться в этом оглушающем крике.
И вдруг карета остановилась.
– Что это значит? – спросил м‑р Пикквик.
– Подъехали к шоссейной заставе, – отвечал Уардль, – надобно здесь расспросить о беглецах.
Минут через пять, употребленных на перекличку, вышел из шоссейной будки почтенный старичок с седыми волосами, в белой рубашке и серых штанах. Взглянув на луну, он зевнул, почесал затылок и отворил ворота.
– Давно ли здесь проехала почтовая карета? – спросил м‑р Уардль.
– Чего?
Уардль повторил свой вопрос.
– То-есть, вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, как давно по этому тракту проскакал почтовый экипаж?
– Ну да.
– A я сначала никак не мот взять в толк, о чем ваша милость спрашивать изволит. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипаж проехал… точно проехал.
– Давно ли?
– Этого заподлинно не могу растолковать. Не так чтобы давно, а, пожалуй, что и давно… так себе, я полагаю, часа два или около того, а, пожалуй, что и слишком!
– Какой же экипаж? карета?
– Да, была и карета. Кажись, так.
– Давно ли она проехала, мой друг? – перебил м‑р Пикквик ласковым тоном. – С час будет?
– Пожалуй, что и будет.
– Или часа два?
– Немудрено, что и два.
– Ступайте, ребята, черт с ним! – закричал сердитый джентльмен. – От этого дурака во сто лет ничего не узнаешь?
– Дурака! – повторил старик, оскаливая зубы и продолжая стоять среди дороги, между тем как экипаж исчезал в отдаленном пространстве. – Сам ты слишком умен: потерял ни за что, ни про что целых пятнадцать минут и ускакал как осел! Если там впереди станут тебя дурачить так же, как и я, не догнать тебе другой кареты до апреля месяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здесь получено за молчок малую толику? Скачи себе: ни лысого беса не поймаешь! Дурак!
И долго почтенный старичок самодовольно скалил зубы и почесывал затылок. Наконец, затворил он ворота и вошел в свою будку.
Карета между тем без дальнейших остановок продолжала свой путь до следующего станционного двора. Луна, как предсказал Уардль, скоро закатилась; многочисленные ряды мрачных облаков, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупные капли дождя, постукивая исподволь в окна кареты казалось, предсказывали путешественникам быстрое приближение бурной ночи. Противный ветер бушевал в неистовых порывах по большой дороге и печально гудел между листьями дерев, стоявших по обеим сторонам. М‑р Пикквик плотнее закутался шинелью, забился в угол кареты, и скоро погрузился в глубокий сон, от которого только могли пробудить его остановка экипажа, звон станционного колокола и громкий крик старика Уардля, нетерпеливо требовавшего новых лошадей.
Встретились неприятные затруднения. Ямщики спали на сенных сушилах богатырским сном, и станционный. смотритель едва мог разбудить их через пять минут. Потом – долго не могли найти ключа от главной конюшни, и когда, наконец, ключ был найден, сонные конюхи вынесли не ту сбрую и вывели не тех лошадей. Церемония запряжки должна была начаться снова. Будь здесь м‑р Пикквик один, погоня, без всякого сомнения, окончилась бы этой станцией; но старик Уардль был неугомонен и упрям: он собственными руками помогал надевать хомуты, взнуздывать лошадей, застегивать постромки, и, благодаря его хлопотливым распоряжениям, дело подвинулось вперед гораздо скорее, чем можно было ожидать.
Карета помчалась опять по большой дороге; но теперь перед нашими путешественниками открывалась перспектива, не имевшая в себе никаких привлекательных сторон. До следующей станции было слишком пятнадцать миль; ночь темнела больше и больше с каждою минутой; ветер завыл, как голодный волк, и тучи разразились проливным дождем. С такими препятствиями бороться было трудно. Был час за полночь, и прошло слишком два часа, когда карета подъехала, наконец, к станционному двору. Здесь однако ж судьба, по-видимому, сжалилась над нашими путешественниками и оживила надежды в их сердцах.
– Давно ли воротилась эта карета? – закричал старик Уардль, выпрыгивая из своего собственного экипажа и указывая на другой, стоявший среди двора и облепленный свежей грязью.
– Не больше четверти часа, сэр, – отвечал станционный смотритель, к которому был обращен этот вопрос.
– Леди и джентльмен?
– Да, сэр.
– Пожилая леди, желтая, дурная?
– Да.
– Джентльмен сухопарый, высокий, тонконогий, словно вешалка?
– Да, сэр.
– Ну, Пикквик, это они, они! – воскликнул м‑р Уардль.
– Они, жаловались, что немножко запоздали, – проговорил станционный смотритель.
– Они, Пикквик, ей Богу они! – кричал м‑р Уардль. – Четверку лошадей – живей! Мы их настигнем, прежде чем доедут они до станции. Гинею на водку, ребята, пошевеливайтесь!
И в состоянии необыкновенного возбуждения физических сил пожилой джентльмен засуетился и запрыгал по широкому двору, так что его суетливость электрическим образом подействовала на самого Пикквика, который тоже, приподняв подол длинной шинели, перебегал от одной лошади к другой, кричал на ямщиков, махал руками, притрогивался к дышлу, хомутам, в несомненном и твердом убеждении, что от всех этих хлопот приготовления к поездке должны сократиться по крайней мере вполовину.
– Влезайте, влезайте! – кричал м‑р Уардль, впрыгивая в карету и захлопывая дверцу с правой стороны. – Живей, Пикквик, живей!
И прежде, чем м‑р Пикквик сообразил, о чем идет речь, дюжая рука одного из ямщиков втолкнула его в карету с левой стороны, захлопнула дверцу, и экипаж стремглав помчался со двора.
– Вот мы и пошевеливаемся! – сказал пожилой джентльмен одобрительным тоном.
Они точно шевелились, и м‑р Пикквик чувствовал всю силу исполинских движений, когда его начало перебрасывать с одной стороны на другую.
– Держитесь крепче! – сказал Уардль, когда м‑р Пикквик толкнулся однажды своей головой об его плечо.
– В жизнь никогда я не чувствовал такой встряски, – отвечал бедный м‑р Пикквик.
– Ничего, ничего, мы их нагоним! Держитесь крепче.
М‑р Пикквик забился в утол. Карета помчалась еще быстрее.
Так промчались они около трех миль. Наконец, м‑р Уардль, наблюдавший из окна минуты две или три, обратил на м‑ра Пикквика свое лицо, обрызганное грязью и вскричал нетерпеливым тоном:
– Вот они!
М‑р Пикквик высунул свою голову из окна. Так точно: карета, заложенная четверкой лошадей, мчалась во весь галоп не в дальнем расстоянии от них.
– Живей, ребята, живей! – По гинее на брата!
Быстроногие кони первой кареты мчались во весь опор; кони м‑ра Уардля вихрем летели по их следам.
– Я вижу его голову! – воскликнул раздражительный джентльмен. – Вон она, чертова башка!
– И я вижу, – сказал м‑р Пикквик. – Вон он, проклятый Джингль!
М‑р Пикквик не ошибся. Лицо кочующего актера, совершенно залепленное грязью, явственно выставлялось из кареты, и можно было различить, как он делает неистовые жесты, ободряя ямщиков ускорить бег измученных коней.
Завязалась отчаянная борьба. Деревья, заборы и поля пролетали перед ними с быстротой вихря, и через несколько минут путешественники наши были почти подле первой кареты. Они слышали даже, как дребезжал охриплый голос Джингля, кричавшего на ямщиков. Старик Уардль бесновался и выходил из себя. Он дюжинами посылал вперед энергические проклятия всех возможных видов и родов, сжимал кулаки и грозно обращал их на предмет своих негодований; но м‑р Джингль отнюдь не позволял себе выходить из пределов джентльменских приличий: он исподволь бросал на своего преследователя презрительную улыбку и отвечал на его угрозы торжественным криком, когда лошади его, повинуясь убедительным доказательствам кнута, ускоряли быстроту своего бега.
Лишь только м‑р Пикквик уселся на свое место, и м‑р Уардль, надсадивший свою грудь бесполезным криком, всунул свою голову в карету, как вдруг страшный толчок заставил их судорожно отпрянуть от своих относительных углов. Раздался сильный треск, крик, гвалт, – колесо покатилось в канаву – карета опрокинулась на бок.
Через несколько секунд общей суматохи – барахтанья лошадей и дребезжанья стекол – м‑р Пикквик почувствовал, как высвободили его из-под руин опрокинутого экипажа и как, наконец, поставили его на ноги среди грязной дороги. Высвободив свою голову из капюшона шинели и поправив очки на своих глазах, великий муж поспешил бросить орлиный взгляд на окружающие предметы.
Старик Уардль, в изорванном платье и без шляпы, стоял подле м‑ра Пикквика, любуясь на обломки опрокинутого экипажа. Ямщики, ошеломленные падением с козел и облепленные толстыми слоями грязи, стояли подле своих измученных коней. Впереди, не дальше как в пятидесяти шагах, виднелся другой экипаж, придержавший теперь своих лошадей. Кучера с грязными лицами, обращенными назад, ухмылялись и оскаливали зубы, между тем как м‑р Джингль с видимым удовольствием смотрел из окна кареты на поражение своих преследователей. Темная ночь уже сменилась рассветом, и вся эта сцена была совершенно видима для глаз при бледном утреннем свете.
– Э-гой! – заголосил бесстыдный Джингль. – Перекувырнулись, господа? Жаль. Как ваши кости?… Джентльмены пожилые… тяжелые… с грузом… очень опасно!
– Ты негодяй! – проревел в ответ м‑р Уардль.
– Ха, ха, ха! Благодарим за комплимент… сестрица вам кланяется… благополучна и здорова… просит не беспокоиться… ехать назад… поклон олуху Топману. Ну, ребята!
Ямщики взмахнули бичами, отдохнувшие кони помчались с новой быстротой, м‑р Джингль махнул на прощанье белым платком из окна своей кареты.
Ничто во всей истории, ни даже самое падение, не могло поколебать невозмутимого и плавного течения мыслей в крепкой голове президента Пикквикского клуба. Но отчаянная дерзость шарлатана, занявшего сперва деньги у его любезного ученика и потом в благодарность осмелившегося назвать его олухом… нет, это было невыносимо, нестерпимо! М‑р Пикквик с трудом перевел свой дух, покраснел чуть не до самых очков и произнес весьма медленным, ровным и чрезвычайно выразительным тоном:
– Если я где-нибудь и когда-нибудь встречу этого человека, я… я… я…
– Да, да, все это очень хорошо, – возразил м‑р Уардль, – но пока мы здесь стоим и говорим, они успеют выпросить позволение и обвенчаться.
М‑р Пикквик приостановился и крепко закупорил мщение в своей богатырской груди.
– Далеко ли до станции? – спросил м‑р Уардль одного из ямщиков.
– Шесть миль или около того: так, что ли, Томми?
– Нет, брат, врешь: слишком шесть миль. Он врет, сэр, до следующей станции будет гораздо больше шести миль.
– Делать нечего, Пикквик; пойдемте пешком.
– Пойдемте, пойдемте! – отвечал этот истинно-великий человек.
Один из ямщиков поскакал верхом за новыми лошадьми и экипажем; другой остался среди дороги караулить усталых коней и разбитую карету. М‑р Пикквик и м‑р Уардль бодро выступали вперед, окутав наперед свои головы и шеи огромными платками для предохранения себя от крупных капель дождя, который лил теперь обильным потоком на грязную землю.
