Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
– Браво, браво! Отмахни еще коленцо… раз, два, три – браво, Зефир, браво! Будь я проклят, если ты не рожден для сцены. Раз, два, три. Ура!
Эти энергические восклицания, произнесенные громогласно и сопровождавшиеся весьма неосторожным смехом, пробудили м‑ра Пиквика от той вереницы грез, которая успевает пронестись над спящим за полчаса, хотя он воображает, что вращается в этой фантастической сфере уже три или четыре недели.
Лишь только замолк этот голос, в комнате послышалась такая страшная возня, что даже стекла задребезжали в своих рамах, и постели задрожали. М‑р Пикквик вскочил и несколько минут смотрел с безмолвным изумлением на сцену, открывшуюся перед его глазами.
На полу, среди комнаты, какой-то мужчина в длинном зеленом сюртуке, широких панталонах и серых бумажных чулках, выделывал в присядку замысловатые па национальной матросской пляски, представляя карикатурные образчики грациозности и легкости в движениях, которые были на самом деле столь же нелепы, как его костюм. Другой мужчина, очевидно пьяный, сидел на своей койке на корточках между двумя простынями и употреблял тщетные усилия припомнить мелодию какой-то комической песни; между тем, третий молодец, сидевший также на постели, апплодировал обоим своим товарищам с видом знатока, и поощрял их громогласными восклицаниями, пробудившими м‑ра Пикквика от сна.
Этот последний джентльмен принадлежал к разряду тех удивительных молодцов, которых личность вполне может обнаруживаться только в этих странных местах. В несовершенном виде их можно по временам встречать в трактирах и на постоялых дворах; но полного и самого роскошного расцвета они достигают только в этих искусственных теплицах, устроенных, по-видимому, нарочно для их комфорта.
Это был высокий и дюжий молодчина с оливковым цветом лица, длинными черными волосами и густыми косматыми бакенбардами, ниспадавшими до подбородка. Галстука на шее у него не было, так как он играл весь день в мяч, и через открытый воротник его рубашки виднелись густые волосы, которыми обросла его грудь. На голове он носил бумажный французский колпак, один из тех, которые продаются на толкучем рынке по восемнадцати пенсов за штуку. Колпак украшался длинными арлекинскими кисточками, чудно гармонировавшими с бумазейной курткой этого джентльмена. Его толстые и длинные ноги затягивались в оксфордские панталоны. Штиблеты без пяток и грязные белые чулки довершали весь туалет. Подтяжек на нем не было, и казалось ни одна пуговица не сходилась с петлей. Во всей этой фигуре чрезвычайно дерзкой и нахальной, отражался какой-то особенный род совершенно оригинального молодечества, неподражаемого и неуловимого в своих оттенках.
И этот молодец первый обратил на себя внимание м‑ра Пикквика. Он лукаво подмигнул Зефиру и с комическою важностью просил его не разбудить почтенного старика.
– Да уж старичек, кажется, проснулся, Бот с ним! – сказал Зефир, делая крутой поворот налево кругом, – здравствуйте, сэр! Мое вам глубокое почтение, м‑р Шекспир. Здорова-ли ваша бабушка? Как поживают Мери и Сара? В каком положении ваша прелестная супруга? Примите на себя труд завернуть к ним мой поклон в первый пакет, который вы благоизволите отправить домой. Я бы и сам не прочь отправить к ним свое наиглубочайшее, только оно знаете, сэр, боюсь, что экипаж мой не довезет… колеса изломаются, сэр.
– Зачем ты беспокоишь маститого старца всеми этими учтивостями, Зефир? – сказал шутливым тоном джентльмен в бумазейной куртке. – Разве ты не видишь, что ему хочется выпить? Спроси-ка лучше, что он изволит кушать?
– Ах, да, ведь вот оно, совсем из ума вышло, – отвечал Зефир. – Прошу извинить, сэр. Чего вам угодно выкушать с нами? Портвейну, сэр, или хересу, как вы думаете? Элю, по-моему мнению, было бы всего лучше, или может быть вы предпочитаете портер? Позвольте мне удостоиться счастья повесить вашу ермолку, сэр.
С этими словами Зефир быстро сорвал ермолку с головы м‑ра Пикквика и в одно мгновение ока нахлобучил ее на глаза пьяного джентльмена, который все еще продолжал мурлыкать комическую песню на самый печальный лад, воображая, вероятно, что он увеселяет многочисленную публику.
Схватить насильным образом ермолку с чужой головы и нахлобучить ее на глаза неизвестного джентльмена грязной наружности – подвиг, конечно, чрезвычайно остроумный сам по себе, но тем не менее, в практическом отношении, шутки этого рода крайне неудобны: так, по крайней мере, смотрел на это дело м‑р Пикквик. Не говоря дурного слова, он диким вепрем выскочил из постели, мгновенно поразил Зефира в грудь, оттолкнул его к стене, и затем, овладев ермолкой, стал в оборонительное положение среди комнаты.
– Ну, чорт вас побери! – сказал м‑р Пикквик, задыхаясь от досады и внутреннего волнения. – Двое на одного, ну, выходите!
И, сделав этот бесстрашный вызов, достойный джентльмен начал размахивать своими сжатыми кулаками таким образом, что антагонисты его должны были увидеть в нем одного из самых опытных боксеров.
Было ли то обнаружение необыкновенной храбрости со стороны м‑ра Пикквика, или многосложный и хитрый способ, употребленный им для того, чтоб выюркнуть из постели и наброситься всею массою на джентльмена, выплясывавшего матросский танец, только противники его остолбенели и обомлели. М‑р Пикквик был почти убежден, что в эту ночь произойдет убийство в стенах Флита; но предчувствие его не оправдалось. Зефир и товарищ его с бумазейной куртке простояли несколько минут в безмолвном изумлении, вытаращив глаза друг на друга, и, наконец, разразились громовыми залпами неистового и дикого смеха.
– Ай-же да козырь! Вот это по нашенски, старик! Люблю дружка за смелый обычай, – сказал Зефир. – Прыгайте опять в постель, не то как раз схватите ломоту в поясницу: пол демонски холодный. Надеюсь, между нами не будет затаенной вражды? – заключил великодушный джентльмен, протягивая свою огромную лапу с желтыми пальцами, весьма похожими на те, которые парят иногда над дверью перчаточного магазина.
– Конечно, не будет, – сказал м‑р Пикквик с большою поспешностью.
Теперь, когда прошел первый пыл гнева, великий человек почувствовал, что кровь начинает мало-помалу холодеть в его потрясенном организме.
– Удостоите ли вы меня чести познакомиться с вами, сэр? – сказал джентльмен в бумазейной куртке, протягивая свою правую руку.
– С большим удовольствием, сэр, – отвечал м‑р Пикквик.
Последовало продолжительное и торжественное рукопожатие.
– Имя мое Смангль, сэр, – сказал бумазейный джентльмен.
– О! – сказал м‑р Пикквик, усаживаясь опять на своей постели.
– A меня зовут Мивинс, – сказал джентльмен в грязных чулках.
– Очень рад слышать это, – отвечал м‑р Пикквик.
– Гм! – прокашлянул м‑р Смангль.
– Что вы сказали, сэр? – спросил м‑р Пикквик.
– Нет, сэр, я ничего не сказал, – отвечал м‑р Смангль.
– Стало быть, мне так послышалось?
– Стало быть.
Все это было очень мило и деликатно, и чтобы утвердить новое знакомство на дружественном основании, м‑р Смангль принялся, в сильных выражениях, уверять м‑ра Пикквика, что он почувствовал к нему глубочайшее уважение с первого взгляда.
– Вы попали сюда через ловушку, сэр? – спросил м‑р Смангль.
– Через что? – сказал м‑р Пикквик.
– Через ловушку?
– Извините, я вас не понимаю.
– Ну, как не понимать? – возразил м‑р Смангль. – Через ту ловушку, что стоит на Португальской улице.[23]
– А! – сказал м‑р Пикквик, – нет, нет, вы ошибаетесь, сэр.
– Может быть, скоро отсюда выйдете? – спросил Смангль.
– Едва-ли, – отвечал м‑р Пикквик. – Я отказываюсь платить протори и убытки по одному незаконному делу, и за это посадили меня в тюрьму.
– A вот меня так, сэр, бумага погубила! – воскликнул м‑р Смангль.
– Это как? Извините, сэр, я опять вас не понимаю, – простодушно сказал м‑р Пикквик.
– Да-с, бумага погубила мою головушку, – повторил м‑р Смангль.
– То есть, выторговали писчей бумагой… содержали магазин по этой части? – спросил м‑р Пикквик.
– О, нет, сэр, нет! – возразил м‑р Смангль, – до этого еще мне не приходилось унижаться в своей жизни. Торговли я не производил. Под именем бумаги я разумею собственно векселя на имя разных олухов, которые, скажу не в похвальбу, десятками попались на мою удочку.
– Ну, ваш промысел, если не ошибаюсь, был довольно опасен, – заметил м‑р Пикквикь.
– Еще бы! – сказал м‑р Смангль, – люби розы, люби и шипы. Что из этого? Вот я теперь в тюрьме. Кому какое дело? Разве я стал от этого хуже?
– Ничуть не хуже, – заметил м‑р Мивинс. М‑р Смангль, для получения своего настоящего места в тюрьме, приобрел задаром из чужой шкатулки несколько брильянтовых безделок, вымененных им на чистые денежки у одного ростовщика.
– Однако все это сухая материя, господа, – сказал м‑р Смангль, – не мешало бы, эдак, промочить горло чем-нибудь в роде хереса или портвейна. Новичок даст деньги, Мивинс сбегает в буфет, a я помогу пить. Вот это и будет значить, что мы воспользуемся экономической системой разделения труда.
Во избежание дальнейших поводов к ссоре, м‑р Пикквик охотно согласился на предложение и, вынув какую-то монету из кошелька, вручил ее м‑ру Мивинсу, который, не теряя драгоценного времени, тотчас же побежал в буфет, так как было уже около одиннадцати часов.
– Позвольте-ка, почтеннейший, – шепнул Смангль, когда приятель его вышел из дверей, вы что ему дали?
– Полсоверена, – сказал м‑р Пикквик.
– Это, я вам скажу, демонски любезный джентльмен, – заметил Смангль, – предупредительный, обязательный и ловкий, каких даже немного наберется на белом свете; но…
Здесь м‑р Смангль приостановился и сомнительно покачал головой.
– Вы, конечно, не думаете, что он способен воспользоваться этими деньгами для собственного употребления? – спросил м‑р Пикквик.
– О, нет, этого быть не может; потому-то я и сказал, что он демонски любезный джентльмен, отвечал м‑р Смангль, – но все-таки, знаете, неровен случай; не мешало бы кому-нибудь присмотреть, не разобьет-ли он бутылки, или не по теряет-ли деньги на возвратном пути. Все может статься с человеком. Послушайте, сэр, сбегайте вниз и посмотрите за этим джентльменом.
Последнее предложение относилось к маленькому и робкому человеку, весьма бедному по наружности. Впродолжение всего этого разговора, он, скорчившись, сидел на своей постели, очевидно озадаченный новостью своего положения.
– Вы ведь знаете, где буфет, – продолжал Смангль. – Догоните этого джентльмена и скажите, что вас прислали к нему на подмогу. Или нет, постойте… вот что я придумал, господа, заключил Смангль с плутовским видом.
– Что? – сказал м‑р Пикквикь.
– Пошлите ему лучше сказать, чтобы он на сдачу купил сигар. Превосходная мысль! Ну, так вы побегите, любезный, и скажите ему это: слышите? Сигары у нас не пропадут, – продолжал Смангль, обращаясь к м‑ру Пикквику; – я выкурю их за ваше здоровье.
Этот замысловатый маневр был придуман и выполнен с таким удивительным спокойствием и хладнокровием, что м‑р Пикквик не сделал бы никаких возражений даже в том случае, если б имел какую-нибудь возможность вмешаться в это дело. Через несколько минут Мивинс возвратился с хересом и сигарами. М‑р Смангль налил своим товарищам две разбитых чашки, a сам вызвался тянуть прямо из горлышка бутылки, объявив наперед, что между истинными друзьями не может быть на этот счет никаких церемоний. Вслед затем, в один прием он опорожнил половину того, что оставалось в бутылке.
Вскоре водворилось совершеннейшее согласие во всей компании. М‑р Смангль для общего назидания принялся рассказывать о различных романтических приключениях, случавшихся с ним в разное время на широкой дороге разгульной жизни. Всего интереснее были анекдоты об одной благовоспитанной лошади и великолепной еврейке чудной красоты, за которою ухаживали самые модные денди из всех «трех королевств».
Задолго до окончания этих извлечений из джентльменской биографии, м‑р Мивинс повалился на свою постель и захрапел. Робкий незнакомец и м‑р Пикквик остались одни в полном распоряжении м‑ра Смангля.
Однакож и эти два джентльмена в скором времени утратили способность восхищаться трогательными местами неутомимого поветствователя. М‑р Пикквик, погруженный в сладкую дремоту, очнулся на минуту, когда пьяный джентльмен затянул опять комическую песню, за что получил в награду стакан холодной воды, вылитый ему за галстух рукою Смангля, в доказательство того, что публика не намерена более слушать этого концерта. Затем м‑р Пикквик уже окончательно растянулся на постели, и в душе его осталось весьма смутное сознание, что м‑р Смангль начал новый и длинный рассказ, кажется, о том, каким образом однажды удалось ему «настрочить» фальшивый вексель и «поддедюлить» какого-то джентльмена.
Глава XLII
Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная в пословицу, что в несчастных обстоятельствах порядочный джентльмен легко может наткнуться на знакомство с весьма странными людьми. Здесь же мистер Пикквик отдает весьма странные приказания своему верному слуге.
Когда м‑р Пикквик открыл поутру глаза, первым предметом, поразившим его внимание, был Самуэль Уэллер. Он сидел в созерцательном положении, на маленьком черном чемодане, и глаза его неподвижно были устремлены на величавую фигуру м‑ра Смангля, тогда как сам м‑р Смангль, уже одетый, приглаженный и причесанный, сидел на своей постели и употреблял, по-видимому, безнадежные усилия привести м‑ра Уэллера в смущение своим строгим взором. Говорим – безнадежные, потому что пытливый взгляд Самуэля вдруг обнимал и фуражку м‑ра Смангля, и ноги его, и голову, и лицо, и бакенбарды. Оказывалось по всем признакам, что это наблюдение доставляло ему живейшее наслаждение, без всякого, впрочем, отношения к личным ощущениям наблюдаемого предмета. Он смотрел на Смангля таким образом, как будто этот джентльмен был деревянной статуей, или чучелом, набитым соломой в роде туловища Гай-Фокса.
– Ну, что? Узнаете вы меня? – спросил, наконец, м‑р Смангль, сердито нахмурив брови.
– Да, сэр, теперь я мог бы угадать вас из тысячи мильонов, – весело отвечал Самуэль. – Молодец вы хоть куда, нечего сказать.
Вы не должны позволять себе дерзкого обращения с джентльменом, сэр, – сказал м‑р Смангль.
– Ни-ни, ни под каким видом, – отвечал Самуэль. – Вот погодите, только он встанет, я покажу вам, сэр, образчики самого галантерейного обращения.
Это замечание в высокой степени раздражило м‑ра Смангля, так как было очевидно, что Самуэль не считает его джентльменом.
– Мивинс! – закричал м‑р Смангль.
– Что там у вас? – промычал этот джентльмен из своей койки.
– Что это за дьявол сидит здесь?
– A мне почему знать? – сказал м‑р Мивинс, лениво выглядывая из-под одеяла. – К тебе что-ль он пришел?
– Нет, – отвечал м‑р Смангль.
– Ну, так столкни его с лестницы в зашеи, и пусть он лежит, пока я встану, – отвечал м‑р Мивинс, – Я приколочу его: вели только ему подождать меня.
И с этими словами м‑р Мивинс поспешил опять закутаться в одеяло.
М‑р Пикквик, до сих пор безмолвный свидетель этой сцены, решился сам начать речь, чтобы отстранить всякий повод к дальнейшей ссоре.
– Самуэль! – сказал м‑р Пикквикь.
– Что прикажете?
– Не случилось-ли чего нового прошлой ночью?
– Ничего, кажется, – отвечал Самуэль, бросив взгляд на бакенбарды м‑ра Смангля; – воздух был спертый и душный, и от этого, говорят, начинает разростаться скверная трава возмутительного и кровожадного сорта. A впрочем, все было спокойно, сэр.
– Я встану, Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – дайте мне одеться.
Мрачные мысли м‑ра Смангля и враждебные его намерения в отношении к верному слуге мигом испарились, когда м‑р Уэллер принялся развязывать чемодан своего господина. При одном взгляде на прекрасные и дорогия вещи, уложенные в чемодан, м‑р Смангль получил самое благосклонное мнение не только о м‑ре Пикквике, но и о Самуэле. Твердым, ясным и звучным голосом он, не задумавшись, объявил во всеуслышание, что м‑р Уэллер – самый благовоспитанный оригинал, принадлежащий к превосходной породе людей, которых он способен полюбить всем своим сердцем и всей душою. Что-ж касается до м‑ра Пикквика, то привязанность, какую почувствовал к нему м‑р Смангль, не имела никаких пределов.
– Теперь, почтеннейший, благоволите сказать, не могу-ли я сослужить для вас какую-нибудь службу? – спросил м‑р Смангль. – Что я могу для вас сделать?
– Ничего, покамест, очень вам благодарен, сказал м‑р Пикквик.
– Не накопилось-ли у вас белья для стирки? Я готов рекомендовать вам чудеснейшую прачку, которая приходит за моими вещами два раза в неделю, и – вообразите какое демонское счастье! – сегодня именно она должна прийти. Не угодно ли, я заверну ваши вещицы с моим бельем?
– Нет, не беспокойтесь, – отвечал м‑р Пикквик.
– Помилуйте, что тут за беспокойство! Если порядочный джентльмен не будет, по мере возможности и сил, помогать своему ближнему в годину бедствия и скорби, то, скажите на милость, что-ж такое будет значить человеческая природа?
Говоря таким образом, м‑р Смангль придвинулся к чемодану на самое близкое расстояние и бросил вокруг себя лучезарные взоры самой пламенной и бескорыстной дружбы.
– Не прикажете ли, почтеннейший, почистить немного ваши фраки? – продолжал м‑р Смангль. – Я позову слугу.
– Благодарим за ласку, любезнейший, – возразил Самуэль, отвечая за своего господина. – Если мы сами станем себя чистить, не беспокоя слугу, то это всем доставит удовольствие, как выразился однажды школьный учитель, когда молодые джентльмены не изъявили желания быть высеченными слугою.
– Ну-с, a на счет белья-то? Не хотите-ли я положу ваши рубашки в свою корзинку для отправления к прачке? – сказал Смангль, отворачиваясь от Самуэля к м‑ру Пикквику с беспокойным видом.
– Нет, уж не хлопочите лучше, – возразил Самуэль, – ваша корзинка, думать надобно, битком набита и без нашего белья.
Этот ответ сопровождался чрезвычайно выразительным и даже инквизиторским взглядом на ту особенную часть в костюме м‑ра Смангля, которая обыкновенно служит свидетельством в искусстве прачки управлять джентльменским бельем. Озадаченный и смущенный м‑р Смангль отступил от чемодана и принужден был, по крайней мере на этот раз, отказаться от своих видов на кошелек и гардероб нового арестанта. Скрепя сердце, он махнул рукой и спустился в буфет, где за отсутствием других лакомств, позавтракал двумя сигарами, купленными накануне насчет м‑ра Пикквика.
М‑р Мивинс, не любивший курить, остался в постели и, выражаясь его собственными словами, «позавтракал выхрапкой натощак» теми блюдами, которые заготовляются голодным воображением для всякого джентльмена с пустым карманом и пустейшим желудком. В былые времена м‑р Мивинс, восстав от сна, любил угощать себя сосисками и колбасой, но с той поры, как мелочной лавочник написал для него длинный счет во всю аспидную доску, эти угощения прекратились сами собою.
Сытный завтрак для м‑ра Пикквика был устроен в небольшой комнате подле буфета, носившей поэтическое название «покойничка», где, кроме других удовольствий, любознательный наблюдатель мог еще пользоваться тою несравненною выгодою, что до ушей его весьма исправно достигал каждый звук, произносившийся в буфете и общей зале. Окончив этот завтрак и отправив Самуэля по разным необходимым поручениям, м‑р Пикквик спустился в контору посоветоваться с м‑ром Рокером насчет более приличного помещения для себя в тюремном замке.
– Так вы хлопочете, сэр, насчет более приличного помещения? – спросил м‑р Рокер, заглядывая в конторскую книгу огромного формата. Помещений у нас вдоволь, м‑р Пикквик. Ваш артельный (chummage)[24] билет будет, я полагаю, нумер двадцать седьмой, в третьем этаже.
– Мой… что вы сказали? – спросил м‑р Пикквик.
– Ваш артельный билет, – повторил м‑р Рокерь; – разве вы не понимаете этого?
– Не совсем, – отвечал улыбаясь, м‑р Пикквик.
– Странно; это однако ж ясно, как день, – сказал м‑р Рокер. – Вы получите артельный билет на двадцать седьмой нумер в третьем этаже, и те, которые станут жить с вами в одной комнате, будут вашими артельщиками.
– A сколько их там? – спросил м‑р Пикквик.
– Трое, – отвечал Рокер.
М‑р Пикквик кашлянул.
– Один из них – доктор, – продолжал м‑р Рокер, выписывая какой-то вензель на клочке бумаги, – другой – мясник.
– Неужели! – воскликнул м‑р Пикквик.
– Мясник, сэр, мясник, – повторил Рокер, поправляя кончик пера на одном из своих ногтей, – каким он был пройдохой в свое время, если бы вы знали, сэр! Помните-ли вы Тома Мартина, Недди, а? – заключил Рокер, обращаясь к другому джентльмену в конторе, который соскабливал грязь со своих башмаков помощью перочинного ножа о двадцати пяти штуках, приспособленных к житейскому обиходу.
– Еще бы мне не помнить! – отвечал этот джентльмен, делая особенное ударение на личном местоимении.
– Ведь вот подумаешь, что значит все это житейское-то море-океан! – сказал м‑р Рокер, медленно покачивая головой с боку на бок и рассеянно поглядывая из-за решетчатого окна, как будто перед умственным его взором проносились восхитительные сцены первой его молодости: – будто вот вчера только он задал тузов горемычному угольщику на набережной около Лисьего холма. Вижу, словно теперь, как ведут его под руки два полицейских сторожа: был он пьянь мертвецки: один глаз подбить и залеплен сахарной бумагой, a сзади бежит бульдог, тот, что после искусал мальчишку. Как время-то бежит. Недди, а?
Джентльмен, к которому относились все эти замечания, был, по-видимому, весьма степенного и вовсе не разговорчивого десятка. Он промычал в ответ какой-то односложный звук, вероятно, утвердительного свойства, и м‑р Рокер, прерывая нить поэтических воспоминаний, принужден был взять перо и обратиться к делам обыкновенной жизни.
– A кто между ними третий джентльмен? – спросил м‑р Пикквик, встревоженный несколько описанием своих будущих товарищей.
– Кто, бишь, этот Симпсон, Недди? – сказал м‑р Рокер, обращаясь опять к своему молчаливому собеседнику.
– Какой Симпсон? – сказал Недди.
– Ну, тот, что живет в двадцать седьмом наверху в той артели, куда мы должны проводить этого джентльмена.
– Ах, да! – отвечал Недди, – теперь он ничего, собственно говоря, то есть, нуль.
– Как нуль? – спросил м‑р Пикквик.
– Да так-с. Сперва он был конокрадом; a теперь просто мошенник, с вашего позволения.
– Ну да, я так и думал, – подтвердил м‑р Рокер, закрывая книгу и вручая м‑ру Пикквику маленький лоскуток бумаги, – вот вам и билет, сэр.
Озадаченный этим через чур поспешным и бесцеремонным распоряжением, сделанным относительно его собственной особы, м‑р Пикквик пошел назад в тюрьму, обдумывая возможно лучший план для будущего образа своих действий. Убежденный, однако ж, в необходимости поговорить наперед и познакомиться с своими будущими товарищами, он поспешил взобраться на лестницу третьего этажа.
Несколько минут бродил он по темной галлерее, стараясь разобрать номера на дверях, и, наконец, принужден был обратиться к мальчику из буфета, который был занят чисткой оловянной кружки.
– Не можете-ли сказать мне, мой милый, где тут двадцать седьмой номер? – спросил м‑р Пикквик.
– Пройдите еще пять дверей, – отвечал мальчик, – увидите по левой руке, прямо в дверях, портрет джентльмена с трубкой во рту: это и есть двадцать седьмой номер.
Соображаясь с этим указанием, м‑р Пикквик сделал еще несколько шагов и заметил, наконец, начерченный мелом портрет вышеозначенного джентльмена, которого он прямо ударил по лицу щиколками своих пальцев сперва тихонько, a потом несколько погромче. Повторив этот процесс несколько раз без всякого успеха, он слегка приотворил дверь и заглянул.
В комнате был всего один только джентльмен, да и тот, казалось, не хотел обратить ни малейшего внимания на то, что могло произойти вокруг него. Он высунулся из окна таким образом, чтобы не потерять равновесия, и с большим усердием старался плюнуть на центральный пункт шляпы одного из приятелей, гулявших внизу во дворе. Напрасно м‑р Пикквик откашливался, чихал, сморкался и пробовал говорить: джентльмен, углубленный в свое интересное и многотрудное занятие, ничего не видел и не слышал. Наконец, после некоторого колебания, м‑р Пикквик подошел к окну и легонько дернул его за фалды фрака. Незнакомец быстро выставил свои голову, руки и плечи и, озирая м‑ра Пикквика с ног до головы, спросил его довольно угрюмым тоном, какого дьявола ему надобно здесь.
– Мне кажется, – сказал м‑р Пикквик, взглянув на свой билет, мне кажется, это должен быть двадцать седьмой номер в третьем этаже.
– Ну?
– Я пришел сюда вследствие вот этой бумаги, которую мне вручили в конторе этого заведения.
– Подайте ее сюда.
М‑р Пикквик повиновался.
– Рокер, черт бы его побрал, мог бы, я думаю, отправить вас к другой артели, сказал м‑р Симпсон (то был он, прежний конокрад и теперешний мошенник), после кратковременной паузы, в продолжение которой лицо его приняло самое пасмурное и угрюмое выражение.
М‑р Пикквик был собственно таких же мыслей; но из учтивости не сказал ничего.
М‑р Симпсон погрузился на несколько минут в глубокое раздумье и потом, выставив опять свою голову из окна, испустил пронзительный свист, сопровождавшийся громким произнесением какого-то слова. Какой смысл заключался в этом слове, м‑р Пикквик не мог догадаться с первого раза; вскоре однако ж оказалось, что это было, по всей вероятности, прозвище м‑ра Мартына, потому что вслед за свистом раздавались на дворе многочисленные голоса, кричавшие: «мясник! мясник!» таким тоном, каким обыкновенно этот промышленный класс людей возвещает о своем приближении поварам и кухаркам.
Последующие события оправдали справедливость догадки м‑ра Пикквика. Через несколько секунд, задыхаясь от ускоренных движений, вбежал в комнату широкий и плечистый, растолстевший не по летам джентльмен в синем китайчатом камзоле и жокейских сапогах с длинными голенищами и круглыми носками. По пятам его следовал другой джентльмен в истасканном черном сюртуке и тюленьей фуражке. Пуговицы сюртука его были застегнуты от первой до последней, и заплывшее жиром багряно-красное лицо его обличало в нем любителя джина, каким он и был действительно.
Оба джентльмена, каждый в свою очередь, прочитали билет м‑ра Пикквика, и один из них отозвался, что это была «штука», другой выразил положительное убеждение, что тут должна быть «закорючка». Выразив чувствования такими энергическими и совершенно удобопонятными терминами, джентльмены искоса перемигнулись между собою и потом устремили пытливые взоры на почтенную фигуру м‑ра Пикквика.
– И как нарочно в такую пору, когда приобрели мы эти превосходные постели! – сказал доктор кувыркательной профессии, обозревая три грязные матраца в углу комнаты, где подле них стояли разбитая умывальница, ведро, таз и разбитое блюдечко с желтым мылом. – Пренеприятная история.
М‑р Мартын выразил такое же точно мнение в сильнейших выражениях. М‑р Симпсон присовокупил несколько дополнительных замечаний насчет бессовестности и жестокосердия тюремных стражей и потом, засучив рукава, начал промывать зелень к обеду.
В продолжение всей этой сцены м‑р Пикквик занимался пытливым обозрением комнаты и нашел, что она чрезвычайно грязна и пропитана запахом весьма неблаговонным. Не было никаких следов ковра, занавесок или штор. Не было и перегородки для кладовой или чулана. Лишних вещей, конечно, не имелось в наличности у жильцов; но все же тут в глаза постороннего наблюдателя весьма неприятно бросались черствые и подернутые плесенью корки хлеба, куски гнилого сыра, мокрые тряпки, яичные скорлупы, куски говядины, разные принадлежности мужского туалета, обломки тарелок, ножи без черенков, вилки без трезубцев, раздувательные мехи без рукояток, и пр., и пр. Все это, без всякого порядка и симметрии, разбросано было по полу маленькой комнаты, которая служила и гостиной, и столовой, и спальней для трех праздных джентльменов, не озабоченных никакою служебною или ученою деятельностью.
– Это авось можно будет как-нибудь уладить, – заметил мясник после продолжительного молчания. – Вы сколько, старичек, согласитесь взять от нас на утек?
– Прошу извинить, – отвечал м‑р Пикквик, – что вы сказали? Я не понял вас?
– За сколько можно вас выплатить вон отсюда? – сказал мясник. – Артель обыкновенно платит два шиллинга шесть пенсов. Хотите взять три боба?[25].
– Пожалуй, еще прибавим бендер, – подхватил доктор кувыркательной профессии.
– Ну, это уж, я полагаю, чересчур: довольно и двух пенсов, – заметил м‑р Мартын. – Что-ж вы на это скажете, старичина? Мы намерены выплатить вас на утек за три шиллинга шесть пенсов в неделю. Идет?
– И вдобавок поставим галлон пива могарычу, – присовокупил м‑р Симпсон. – Согласны, что ли?
– И разопьем его на месте, – добавил доктор. – Ну?
– Извините, господа, я совсем не знаю правил этого заведения, и язык ваш для меня совершенно непонятен, – отвечал ошеломленный м‑р Пикквик. – Точно-ли могу я поместиться в какой-нибудь другой комнате? Мне казалось, что нет.
При этом вопросе, м‑р Мартын бросил на своих двух приятелей в высшей степени изумленный взор, и затем каждый джентльмен многозначительно указал большим пальцем правой руки через левое плечо.
– Может-ли он поместиться в другой комнате! – воскликнул м‑р Мартын с улыбкой сожаления. – Каково?
– Ну, если бы, примером сказать, пришлось мне быть таким новичком в житейских делах, я согласился бы целиком съесть свою шляпу и проглотить пряжку, – заметил доктор кувыркательной профессии.
– И я бы то же сделал, клянусь честью, – добавил бывший промышленник по лошадиной части.
После этой знаменательной прелюдии три однокашника уведомили в один голос м‑ра Пикквика, что деньги в тюрьме имеют совершенно такую-же ценность, как и за стенами Флита, и что с помощию звонкого металла он может здесь в одно мгновение получить все, что ему угодно.
– И я могу получить для себя особую комнату? – спросил м‑р Пикквик.
– Еще бы! Да вы заикнитесь только, и не дальше, как через полчаса будет у вас просто джентльменский апартамент с мебелью и декорациями, – отвечал доктор кувыркательной профессии.
И затем, к общему удовольствию, последовала разлука. М‑р Пикквик еще раз спустился в тюремную контору, a три однокашника отправились в буфет прокутить пять шиллингов, занятых у него почтенным доктором нарочно для этой цели.
– Я наперед знал, что дойдет до этого, – сказал м‑р Рокер с умилительной улыбкой, когда м‑р Пикквик объяснил ему причину своего вторичного прихода. – Не говорил-ли я вам, Недди?
Философический владелец универсального перочинного ножа промычал утвердительный ответ.
– Я знал, что вы потребуете для себя особой комнаты, – сказал м‑р Рокер. – Ведь вам понадобится, конечно, и мебель?
