Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
– Конечно, конечно, – сказал м‑р Пикквик скороговоркой.
Ученый муж быстро сообразил и припомнил, как некогда он и его друзья путешествовали в этой стороне с негодной клячей, наделавшей им столько неприятных хлопот.
– Да, лучше уж мы пройдемся пешком, – повторил он. – Самуэль!
– Что прикажете?
– Помогите этому парню уложить в тележку наши вещи и ступайте с ним вместе на Дингли-Делль.
– A вы-то где останетесь, сэр?
– Мы пойдем пешком.
Сделав это премудрое распоряжение и щедро наградив кучера с кондуктором, м‑р Пикквик немедленно полетел с своими друзьями по знакомым полям, мечтая с наслаждением о приятном отдыхе на гостеприимной мызе. М‑р Уэллер и жирный парень стояли друг против друга первый раз в своей жизни. Самуэль взглянул на жирного парня с превеликим изумлением и, не сделав никаких словесных замечаний, поспешно принялся нагружать миниатюрную тележку, между тем, как жирный толстяк продолжал спокойно стоять подле него, любуясь, по-видимому, работой и ухватками расторопного м‑ра Уэллера.
– Вот и все, – сказал Самуэль, уложив наконец последнюю сумку, – все.
– Странно, как это вышло, – отвечал жирный парень самодовольным тоном, – оно уж ведь точно, ничего больше нет.
– Вы чудесный человек, я вижу, – сказал Самуэль, – можно бы, при случае, показывать вас за деньги, как редкость.
– Покорно вас благодарю, – отвечал толстяк.
– Скажите-ка, любезный друг: на сердце у вас нет какой-нибудь особенной кручины? – спросил Самуэль.
– Нет, кажется.
– Ведь вот оно, подумаешь, как можно ошибиться; a я, глядя на вас, воображал, что вы страдаете неисцелимою привязанностью к какой-нибудь красотке.
Жирный парень покачал головой и улыбнулся.
– Ну я рад, любезный друг, – сказал Самуэль. – Что, вы употребляете какие-нибудь крепкие напитки?
– Изредка почему не употреблять; но вообще я лучше люблю поесть.
– Так, как мне бы следовало догадаться; но я собственно хотел вам предложить какой-нибудь стаканчик для полирования крови… для того, то есть, чтобы согреть немножко свои кости; но вы, как я вижу, неспособны чувствовать холод.
– Никогда, – подхватил скороговоркой жирный парень; – да вот и теперь, с вашего позволения, не мешало бы, так сказать, стакан хорошенькой настоечки.
– Ой ли? Мы вас попотчуем и ликерчиком для первого знакомства. Пойдемте.
За буфетом Голубого льва жирный толстяк, не мигнув и не поморщившись, залпом проглотил огромный стакан крепкого ликера. Такой подвит значительно возвысил его во мнении столичного слуги, и м‑р Уэллер немедленно последовал его примеру. Затем они пожали друг другу руки и пошли к тележке.
– Вы умеете править? – спросил жирный парень.
– Горазд был в старину, не знаю, как теперь, – отвечал Самуэль.
– И прекрасно, извольте получить, – сказал жирный парень, вручая ему возжи и указывая на дорогу. – Путь гладкий, как стрела: не ошибетесь.
С этими словами жирный парень улегся вдоль телеги подле трески и, положив под голову, вместо подушки, боченок с устрицами, немедленно погрузился в сладкий сон.
– Вот тебе раз, навязали на шею славного детину! – воскликнул Самуэль. – Он уж и храпит, провал его возьми! – Эй, ты, молодой лунатик!
Но и после троекратных возгласов, молодой лунатик не обнаружил ни малейших признаков присутствия сознания в своем тучном организме.
– Делать нечего, пусть его дрыхнет.
Проговорив эту сентенцию, м‑р Уэллер сел на облучек, дернул возжами и погнал старую клячу по гладкой дороге на Дингли-Делль.
Между тем м‑р Пикквик и его друзья, сообщившие деятельную циркуляцию своей крови, весело продолжали свой путь по гладким и жестким тропинкам. Воздух был холодный и сухой, трава заманчиво хрустела под джентльменскими ногами, седые сумерки приближались с каждою минутой: все это, вместе взятое, со включением приятной перспективы отдыха и угощений на гостеприимной мызе, сообщило самое счастливое настроение мыслям и чувствам беззаботных джентльменов. Прогулка на уединенном поле имела столько поэтических сторон, что ученый муж был бы, пожалуй, не прочь скинуть шинель и даже играть в чехарду с пленительным увлечением резвого юноши, и если б м‑р Топман предложил ему свою спину, мы нисколько не сомневаемся, что м‑р Пикквик принял бы это предложение с неподдельным восторгом.
Однакож м‑р Топман, сверх всякого ожидания, был далек от подобной мысли, и почтенные друзья продолжали свой путь степенно, с философским глубокомыслием рассуждая о многих назидательных предметах. Лишь только путешественники повернули в просеку, которая должна была по прямой линии привести их на Менор-Фарм, перед ними вдруг раздался смешанный гул многих голосов, и, прежде чем можно было догадаться, кому принадлежат эти голоса, они очутились в самом центре многочисленной компании, которая, по-видимому, ожидала прибытия столичных гостей.
– Ура! Ура! Ура!
Так голосил старик Уардль, и ученый муж мгновенно понял, из чьей груди выходили эти звуки.
Компания в самом деле была многочисленная. Прежде всего рисовался в ней сам м‑р Уардль, обнаруживший с первого раза энергические признаки разгула и совершенного довольства самим собою. Потом, были тут мисс Арабелла и верный её спутник, м‑р Трундль. За ними, наконец, выступали стройным хороводом мисс Эмилия и около дюжины молодых девиц, гостивших на мызе по поводу свадьбы, которая должна была совершиться на другой день. Все были веселы, счастливы и довольны.
При таких обстоятельствах церемония представления совершилась очень скоро, или, лучше сказать, представление как-то последовало само собою, без всяких предварительных церемоний. Минут через десять, м‑р Пикквик был здесь как дома, и на первый раз с отеческою нежностью перецеловал всех девиц от первой до последней. Некоторые, однако ж, нашли, что старикашка чересчур назойлив, и, когда вся компания подошла к плетню, составлявшему изгородь усадьбы, одна молодая девушка, с миниатюрными ножками, обутыми в миниатюрные ботинки, никак не соглашалась перелезть через плетень, пока будет смотреть на нее м‑р Пикквик, и на этом законном основании, приподняв на несколько дюймов свое платье, она простояла минут пять на камне перед плетнем, до тех пор, пока столичные гости вдоволь налюбовались её редкими ботинками и ножками. М‑р Снодграс, при этой переправе, предложил свои услуги мисс Эмилии, причем каждый заметил, что переправа их продолжалась слишком долго. М‑р Винкель между тем хлопотал около черноглазой девушки в миниатюрных меховых полусапожках, которая по-видимому, боялась и кричала больше всех, когда ловкий джентльмен пересаживал ее через плетень.
Все это было и казалось удивительно забавным. Когда, наконец, все трудности переправы были побеждены без всяких дальнейших приключений, и компания выступила на открытое поле, старик Уардль известил м‑ра Пикквика, что они только-что ходили ревизовать мебель и все принадлежности домика, где молодая чета должна была поселиться после святок, причем жених и невеста стыдливо потупили головы и зарделись самым ярким румянцем. В эту же пору молодая девушка с черными глазами и меховыми полусапожками шепнула что-то на ухо мисс Эмилии и бросила лукавый взгляд на м‑ра Снодграса, причем Эмилия, румяная как роза, назвала свою подругу глупой девчонкой, a м‑р Снодграс, скромный и стыдливый, как все великие гении и поэтические натуры, почувствовал в глубине души, что кровь чуть-ли не прихлынула к самым полям его шляпы. В эту минуту он искренно желал, чтоб вышереченная девица с черными глазами, лукавым взглядом и меховыми полусапожками удалилась на тот край света.
И уж если таким образом все катилось как по маслу на открытом поле, можно заранее представить, какой прием нашли столичные джентльмены в самых пределах счастливого хутора, под гостеприимной кровлей старика Уардля. Даже слуги и служанки растаяли от удовольствия, при взгляде на добродушную фигуру ученого мужа, a мисс Эмма бросила полугневный и вместе пленительно-очаровательный взгляд на м‑ра Топмана, причем озадаченный джентльмен невольно всплеснул руками, и радостный крик сам собою вырвался из его груди.
Старая леди сидела в праздничном костюме на своем обыкновенном месте в гостиной; но видно было по всему, что она находилась в чрезвычайно раздраженном состоянии духа, и это естественным образом увеличивало её глухоту. Она не выходила никогда из своей степенной роли и, как обыкновенно бывает с особами её преклонных лет, сердилась почти всякий раз, когда молодые люди в её присутствии позволяли себе удовольствия, в которых сама она не могла принимать непосредственного участия. Поэтому теперь она сидела в своих креслах, выпрямивши насколько могла свой стан, и бросала во все стороны гордые и грозные взгляды.
– Матушка, – сказал Уардль, – рекомендую вам м‑ра Пикквика. Вы ведь помните его?
– Много чести и слишком много хлопот, если ты заставишь меня помнить обо всех, кто здесь бывает, – отвечала старая леди с большим достоинством.
– Но вы еще недавно, матушка, играли с ним в карты. Разве забыли?
– Нечего об этом толковать. М‑р Пикквик не станет думать о такой старухе, как я. Можешь оставить его в покое. Никто, разумеется, не помнит и не заботится обо мне, и это в порядке вещей.
Здесь старая леди тряхнула головой и принялась разглаживать дрожащими руками свое шелковое платье серо-пепельного цвета.
– Как это можно, сударыня! – сказал м‑р Пикквик. – Чем, позвольте спросить, я имел несчастье заслужить ваш гнев? Я нарочно приехал из Лондона, чтоб удостоиться вашей беседы, и сыграть с вами партию в вист. Мы с вами должны показать пример этой молодежи и протанцевать в её присутствии менуэт, чтоб она поучилась уважать стариков.
Старуха видимо повеселела, и черты её лица быстро прояснились; но чтоб не вдруг выйдти из своей степенной роли, она ответила довольно суровым тоном:
– Не слышу.
– Полноте, матушка, – сказал Уардль, – м‑р Пикквик говорит громко, и у вас есть слуховой рожок. Не сердитесь на нас. Вспомните Арабеллу: бедняжка и без того упала духом. Вы должны развеселить ее.
Не было никаких сомнений, что старуха расслышала ясно слова сына, потому что губы её дрожали, когда он говорил. Но старость, как и детство, имеет свои маленькие капризы, и почтенная мать семейства не вдруг хотела отстать от своей роли. Поэтому она принялась разглаживать свое платье и, повернувшись к м‑ру Пикквику, проговорила:
– Ах, м‑р Пикквик, молодые люди теперь совсем не то, что прежде, когда я сама была молодой девицей.
– В этом, сударыня, не может быть ни малейшего сомнения, – отвечал м‑р Пикквик, – и вот почему я особенно дорожу теми немногими особами, в которых еще остались проблески нашей почтенной старины.
Говоря это, м‑р Пикквик ласково подозвал к себе мисс Арабеллу и, напечатлев поцелуй на её щеке, попросил ее сесть на маленькой скамейке у ног старушки. Было ли то выражение любящей физиономии, когда внучка бросила нежный взгляд на лицо своей бабушки, или старая леди невольно уступила могущественному влиянию речей великого мужа, только на этот раз лицо её совершенно прояснилось, и она уже не думала более скрывать восторгов своего сердца. Не сделав никаких замечаний на слова м‑ра Пикквика, старушка бросилась на шею своей внучки, и весь остаток её гнева окончательно испарился в потоке безмолвных слез.
Беззаботно, игриво и совершенно счастливо прошел этот вечер, оставшийся навсегда в памяти ученого мужа и занявший несколько блистательных страниц в деловых отчетах его клуба. Степенно, чинно и торжественно списывались и записывались ремизы, когда м‑р Пикквик играл в карты с почтенной матерью семейства; шумно и буйно веселились молодые люди за круглым столом, в почтительном отдалении от стариков.
В глухую полночь дамы разошлись по своим спальням; но долго и после них обходили круговую пуншевые стаканы и бокалы с искрометным; и здоров был сон всей честной компании, и радужно-пленительны были её грезы. Достойно замечания, что м‑р Снодграс бредил всю ночь о мисс Эмилии Уардль, между тем как сонные видения м‑ра Винкеля имели главнейшим образом весьма близкое отношение к черным глазам, лукавой улыбке и меховым полусапожкам одной молодой девицы.
Поутру на другой день м‑р Пикквик проснулся очень рано. Его пробудил смутный гул разных голосов и стук многочисленных шагов. Суматоха была такого рода, что и жирный толстяк пробудился от своего тяжелого сна. Не снимая ночной ермолки с нарядными кисточками, м‑р Пикквик сел на краю постели, повесил голову и углубился в размышления. Надлежало разгадать, отчего происходил в доме такой необыкновенный шум. Женская прислуга и молодые девушки, гостившие на хуторе, бегали взад и вперед, требовали иголок, ниток, горячей воды, мыла, помады, и ученый муж расслышал несколько раз весьма странные изречения в роде следующих: «Приколите, моя милая, подтяните, завяжите, пригладьте, заснуруйте, вот так, спасибо, душенька». – «Что бы это значило?» – думал м‑р Пикквик. – «Не пожар ли» Но углубляясь постепенно в сущность предмета, он припомнил, наконец, что сегодня свадьба, и что, стало быть, молодые девицы занимаются своим туалетом. На этом основании, он сам поспешил одеться в свой праздничный костюм и немедленно сошел в столовую.
Невозможно описать, с каким волнением и суетливостью бегала по всему дому женская прислуга, перетянутая в струнку в своих розовых муслиновых платьицах. Старая леди величественно выступала теперь в своем парчевом платье, не видавшем лет двадцать сряду дневного света, за исключением тех, весьма немногих лучей, которые насильственно прокрадывались через щели корзинки, где покоился этот форменный наряд. М‑р Трундль, украшенный высоким пером, был, казалось, в тревожном и нервозном состоянии духа. Достопочтенный хозяин дома и отец невесты употреблял, по-видимому, энергические усилия казаться беззаботным и веселым, но следы явного беспокойства тем не менее выражались на его лице. Все молодые девушки находились в волнении и были в белых кисейных платьях, за исключением двух или трех, которые должны были присутствовать наверху, при туалете невесты, в качестве её дружек. Пикквикисты рисовались в парадных блестящих костюмах, сшитых по последней моде и обновленных теперь в первый раз. Перед домом на лугу с самого рассвета собрались целые полчища принадлежащих к мызе ребятишек, взрослых парней и мужей, шляпы которых были украшены перьями, a петлицы сюртуков цветочками: все это кричало и ревело дружным хором, и все провозглашало многая лета достопочтенному Уардлю, его чадам и домочадцам. Коноводом этой толпы, само собою разумеется, был не кто другой, как м‑р Самуэль Уэллер, который в одну ночь приобрел всеобщую известность на Дингли-Делль, как будто он и родился на этой мызе.
Свадьба весьма часто служит источником остроумия и шуток для многих веселых особ; но мы, с своей стороны, не находим в этом обстоятельстве ни малейшего повода для какой бы то ни было потехи. Мы разумеем собственно венчальный обряд, и покорнейше просим принять к сведению, что мы душевно ненавидим все скрытые или явные сарказмы, которым подвергается супружеская жизнь. Много радостей и удовольствий встречают молодые люди в день своей свадьбы; но и многие заботы тяжелым бременем падают на их сердце. Невеста покидает родительский дом навсегда, тот дом, где впервые испытала она радость и горе жизни, где развились в её сердце чувства преданности и любви к милым особам, связанным с нею узами родства и дружбы – и вот, не далее как сегодня, уйдет она в чужую семью, с тем, чтобы продолжать путь своей жизни в кругу неведомых людей… Что тут смешного, милостивые государи? Молодая девушка грустит, тоскует, розы вянут на её щеках, и горькие слезы льются из её глаз, когда оставляет она родную семью: все это естественные чувства, которые отнюдь не могут служить предметом комических сцен. Я не стану их описывать, потому что не хочу набрасывать печальный колорит на эту главу.
Скажем вкратце, что все шло, как следует, и все окончились благополучно. Бракосочетание совершал старый пастор в приходской церкви Дингли-Делль, и на одной из страниц метрической книги до сих пор блестит имя м‑ра Пикквика, подписавшегося в качестве свидетеля со стороны жениха. Молодая девушка с черными глазами подписалась весьма нетвердою и дрожащею рукой, так что едва могли разобрать её имя. Почерк мисс Эмилии и другой невестиной подруги тоже чрезвычайно неразборчив. Волнение, вероятно, было общее, хотя молодые девушки, по выходе из церкви, согласились вообще, что тут, собственно говоря, ничего нет страшного. Правда, черноглазая девица, щеголявшая накануне в меховых полусапожках, объявила м‑ру Винкелю, что она ни за что не согласится испытать сама на себе такие ужасы; но мы имеем причины думать, что в этом случае она несколько покривила душой.
По окончании бракосочетания, м‑р Пикквик приветствовал новобрачных поздравительною речью и, при этом поздравлении, возложил на невесту богатые золотые часы с богатейшею цепочкой, которую, до настоящей минуты, не созерцал еще ни один смертный, кроме ювелира, продавшего ученому мужу эту драгоценность. Вслед за речью м‑ра Пикквика загудел старый церковный колокол, и вся компания отправилась домой, где приготовлен был роскошный завтрак.
– Эй, ты, сонуля! Куда поставить эти подовые пирожки? – сказал м‑р Уэллер жирному парню, когда они вместе с ним накрывали на стол.
– Вот сюда, – отвечал толстяк, указывая на середину стола.
– Очень хорошо, – сказал Самуэль, – все теперь у нас в порядке, как следует быть на свадьбе. Святочные пироги, поросенок, джентльменский соус, философские трюфли, богатырские устрицы… наше почтение, кушай да облизывайся!
Проговорив это, м‑р Уэллер поклонился с комическою важностью и, отступив шага два назад, принялся любоваться на симетрический порядок, в каком были расставлены джентльменские блюда. В эту минуту новобрачные, сопровождаемые многочисленной свитой, воротились из церкви.
– Уардль, – сказал м‑р Пикквик, усаживаясь за стол, – в честь этого счастливого события мы тяпнем по стаканчику вина.
– Хорошо, дружище, хорошо! – отвечал м‑р Уардль. – Эй, Джой!.. ах, проклятый, он кажется заснул.
– Совсем нет, я не сплю, – отвечал жирный парень, выскакивая из отдаленного угла, где он пожирал святочный пирог с такою жадностью и поспешностью, которая в совершенстве противоречила медленным и обдуманным движениям этого интересного молодого человека.
– Стакан вина м‑ру Пикквику!
– Слушаю, сэр.
Наполнив и подав стакан, жирный парень удалился за стул своего господина, и принялся наблюдать оттуда веселую игру джентльменских вилок и ножей с какою-то дикою и мрачною радостью, которая была совершенно оригинальна в своем роде. Ни один кусок с джентльменского блюда не ускользал, по-видимому, от его жадного внимания, и, казалось, он в своем воображении глотал его с величайшею жадностью.
– Благослови вас Бог, старый товарищ! – воскликнул м‑р Пикквик.
– Многая лета вам, любезный друг! – воскликнул м‑р Уардль.
И они чокнулись друг с другом от полноты сердечного восторга.
– М‑с Уардль, – сказал м‑р Пикквик, – не мешает нам, старым людям, в честь этого радостного события выпить всем по рюмке вина.
Старушка была, казалось, погружена в глубокую думу. – Она сидела на переднем конце стола, окруженная с одной стороны новобрачною четою, a с другой особой м‑ра Пикквика, который резал святочный пирог. Но лишь только м‑р Пикквик начал говорить, она мигом поняла смысл его речи и тотчас-же выпила полную рюмку за его долголетие и благоденствие и счастье… Затем, достопочтенная праматерь семейства, одушевленная стародавними воспоминаниями, представила собранию полный и удовлетворительный отчет о собственной своей свадьбе, и о том, какие длинные шлейфы носились в её время, и как щеголяли на высоких каблучках, и как блистала в тогдашнем свете прекрасная леди Толлинглауер, умершая лет за сорок назад, и как случилась с нею одна прелюбопытная история, которую, тоже во всей подробности, рассказала теперь достопочтенная праматерь семейства, причем она хохотала от всей души, и все молодые девицы тоже хохотали от чистого сердца, потому что никак не могли взять в толк, о чем рассуждает grande maman. Заметив, что её рассказ производит всеобщую веселость, старая леди засмеялась вдесятеро веселее и громче и, для общего назидания, сообщила еще предиковинную историю о старинных робронах, причем опять молодые девушки залилсь самым задушевным смехом. Наконец, ученый муж довершил трудную операцию со святочным пирогом, раздробив его на равные куски, по числу гостей. Молодые девушки, как и следует, прятали от своих порций по маленькому кусочку, чтобы вечером, когда придет пора ложиться спать, спрятать их под свои подушки, отчего каждая из них должна была увидеть во сне своего будущего суженого-ряженого. Все заметили проделки молодых девиц, и все закатились опять пленительно-востор. енным смехом.
– М‑р Миллер, – сказал м‑р Пикквик своему старому знакомцу, черноволосому и краснощекому джентльмену, сидевшему подле него, – м‑р Миллер, рюмку вина с вами, если позволите.
– С величайшим удовольствием, м‑р Пикквик, – отвечал краснощекий джентльмен торжественным тоном.
– Включите и меня, господа, – сказал пастор.
– И меня, – перебила его жена.
– И меня, и меня, – закричали две бедных родственницы на противоположном конце стола, которые кушали с завидным аппетитом и смеялись при каждом остроумном слове.
М‑р Пикквик выразил свое душевное удовольствие, и глаза его заискрились лучезарным восторгом.
– Милостивые государыни и милостивые государи, – вдруг заговорил ученый муж, быстро поднимаясь с места.
– Слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! – завопил м‑р Уэллер, в припадке отчаянного энтузиазма.
– Позвать сюда всех слуг и служанок! – закричал м‑р Уардль, предотвращая таким образом публичный выговор, который, без сомнения, Самуэль Уэллер неизбежно должен был получить от своего господина. – Пусть они выпьют по стакану вина за здоровье новобрачных. Ну, Пикквик, продолжайте!
И среди торжественного молчания, прерываемого только шепотом служанок, ученый муж начал таким образом:
– Милостивые государыни и милостивые государи… нет, к чему я стану обращаться к вам с этим церемонным титулом? Я стану называть вас лучше друзьями, мои милые друзья, если только дамы позволят мне эту вольность…
Громкие рукоплескания всех джентльменов и леди приостановили на несколько минут великолепную речь ученого мужа. Черноглазая девица объявила, между прочим, что она готова расцеловать красноречивого оратора, и, когда м‑р Винкель вызвался наперед сам получить эти поцелуи для передачи их м‑ру Пикквику в качестве депутата, ему отвечали: – «Ступайте прочь», но в тоже время выразительные взоры черноглазой девушки говорили очень ясно: – «Останься, сделай милость…»
– Милые мои друзья, – начал опять м‑р Пикквик, – с позволения вашего, я намерен в настоящем случае предложить общий тост за здоровье жениха и невесты!.. Благослови их Бог! (Рукоплескания и слезы). Я убежден и даже, могу сказать, искренно уверен, что юный друг мой, м‑р Трундель, отличается превосходнейшими качествами ума и сердца; Что-ж касается до юной супруги, всем и каждому известно, что эта очаровательная девица владеет всеми средствами перенести в новую сферу жизни то счастье, которое в продолжение двадцати лет она беспрестанно распространяла вокруг себя в родительском доме.
Здесь раздались оглушительно-громовые залпы и неистовый рев жирного парня. Для восстановления порядка, м‑р Уэллер принужден был вывести его за шиворот из залы. М‑р Пикквик продолжал:
– О, как бы я желал возвратить назад истекшие годы своей молодости, чтобы сделаться супругом её пленительно-очаровательной сестрицы! (Громкие рукоплескания). Но что прошло, того не возвратит никакая человеческая сила. Благодарю судьбу и за то, что мне, по своим летам, позволительно называть ее своею дочерью, и, конечно, теперь никто не станет обвинять меня в пристрастии, если скажу, что я люблю и уважаю обеих девиц и равномерно удивляюсь их талантам (Рукоплескания, рыдания и вздохи). Отец невесты, добрый друг наш, есть человек благородный в теснейшем смысле слова, и я горжусь тем, что имею счастье быть с ним знакомым (оглушительный залп одобрений). Он великодушен, мягкосерд, правдив и честен, как древний спартанец, гостеприимен, как… как…
Но шумный восторг бедных родственников и рыдания двух пожилых особ не позволили оратору докончить свое счастливое сравнение.
– Благослови его Всевышний, и пусть его совершеннейшая дочь наслаждается всеми душевными и телесными благами, каких он сам желает для неё, и да цветет его собственное счастье на многая лета! (Оглушительный и дружный залп рукоплесканий). Итак, милые мои друзья, этот кубок за здравие и благоденствие добродетельного семейства!
Так великий человек окончил свою речь среди бури и грома одобрительных залпов. Последовали тост за тостом. Старик Уардль пил здоровье м‑ра Пикквика; м‑р Пикквик пил здоровье старика Уардля, и затем оба они выпили еще по бокалу за долгоденствие достопочтенной праматери семейства. М‑р Снодграс в поэтических выражениях предложил тост в честь м‑ра Уардля, на что м‑р Уардль учтиво отвечал тостом в честь поэта Снодграса. Один из бедных родственников, быстро поднявшись с места, провозгласил здоровье м‑ра Топмана, и примеру его немедленно последовали два другие родственника, предложившие тост в честь и славу м‑ра Винкеля. Все веселилось, пило и кричало напропалую, до тех пор, пока бедные родственники, нагруженные через чурь избытками заздравного нектара, внезапно очутились под столом, откуда, не без некоторых усилий, вытащил их м‑р Уэллер. Это было сигналом к окончанию веселого утреннего пира.
Чтобы освободиться от влияния винных паров, все гости мужеского пола, по предложению м‑ра Уардля, предприняли веселую прогулку миль на двадцать от Дингли-Делль. Это произвело ожидаемый эффект, и к обеду все желудки приготовились снова для воспринятия заздравных тостов. Но бедные родственники не могли уже никакими судьбами участвовать ни в прогулке, ни в обеде: их уложили на целые сутки в мягкие постели, и они покоились беспробудным сном. Слуги и служанки продолжали веселиться под непосредственной командой м‑ра Уэллера; жирный парень ел, пил и спал, сколько его душе было угодно.
За обедом опять веселились все и каждый; но уже никто не проливал радостных слез. Было шумно, игриво и даже поэтически буйно. Затем наступил десерт, a за десертом чай и кофе. Скоро наступил бал – свадебный бал.
Парадною залою на Менор-Фарме была длинная, обитая черными панелями комната с двумя огромными мраморными каминами, украшенными затейливой резьбою в старинном вкусе. На верхнем конце залы, в тенистой беседке, прикрытой со всех сторон остролистником и елкой, заседали два скрипача и один арфист, ангажированные из Моггльтона к этому торжественному дню. На окнах, маленьких столах перед зеркалами и каминных полках стояли серебряные массивные канделябры, каждый о четырех ручках. Свечи горели ярко на потолочной люстре и стенных кенкетахь, огонь приветливо пылал в каминах, и веселые голоса, сопровождаемые беззаботным смехом, раздавались из конца в конец. Все было великолепно.
Но особенно содействовал к украшению этой торжественной сцены – опять и опять м‑р Пикквик, явившийся в собрание без своих штиблет, почти в первый раз, как могли запомнить его почтенные друзья.
– Ты уж не хочешь ли танцевать, любезный друг, спросил Уардль.
– A что? разумеется, хочу! – отвечал м‑р Пикквик. – Я, как видишь, и нарядился для танцев.
И ученый муж обратил внимание приятеля на свои блестящие шелковые чулки и узенькие башмачки щегольского фасона.
– Как! Вы в шелковых чулках? – возгласил м‑р Топман шутливо-любезным тоном.
– Почему-же нет, сэр, почему-же нет? – возразил м‑р Пикквик, круто поворачиваясь к своему сочлену.
– Ну, конечно, я не вижу причины, почему вам не носить шелковых чулок, – отвечал м‑р Топман.
– И не увидите, сэр, надеюсь, что не увидите, – сказал м‑р Пикквик полусуровым тоном.
М‑р Топман хотел засмеяться; но рассудил, что дело может принять серьезный оборот; поэтому он принял степенный вид и проговорил:
– Хорошие узоры!
– Надеюсь, что не дурны, – отвечал м‑р Пикквик, устремив на него проницательный взгляд. – Смею думать, сэр, вы ничего не находите экстраординарного в этих чулках, рассматриваемых с джентльменской точки зрения?
– О, разумеется, ничего, как честный человек, будьте в этом уверены! – отвечал м‑р Топман.
С этими словами он поспешил отойдти прочь, и физиономия м‑ра Пикквика мгновенно озарилась лучом радостной улыбки.
– Ну, все ли готово? – сказал м‑р Пикквик.
Он рисовался впереди с праматерью семейства, и волнуемый нетерпеливым ожиданием, уже сделал четыре фальшивых прыжка.
– Все, дружище, – сказал Уардль. – Начинай.
Скрипки запилили, арфа расходилась, и м‑р Пикквик принялся выделывать замысловатую филуру; но вдруг вся танцующая компания захлопала руками, и несколько особ закричали в один голос:
– Остановитесь, остановитесь!
– Что это значит? – спросил м‑р Пикквик, продолжая вертеться под мелодические звуки музыкальных инструментов. В эту минуту, казалось, не могла остановить его никакая земная сила.
– Где Арабелла Аллен? – закричали двенадцать голосов.
– Где Винкель? – прибавил м‑р Топман.
– Здесь мы, – отвечал этот джентльмен, выплывая из отдаленного угла с своею прекрасною подругой:
Он был красен; но молодая девица, с черными глазами, была едва-ли не краснее своего кавалера.
– Как это странно, м‑р Винкель, что вы не потрудились во время занять свое место! – сказал м‑р Пикквик, угомонившийся, наконец, от своих эксцентрических прыжков.
– Ничего тут странного нет, сэр, – отвечал м‑р Винкель.
– Конечно, конечно, извините, сэр, – сказал м‑р Пикквик, бросая выразительный взгляд на мисс Арабеллу и её кавалера.
Но нечего было рассуждать о таких пустяках, потому что арфа и скрипка слишком серьезно принялись за свое дело. М‑р Пикквик, перегибаясь и забрасывая свою голову то направо, то налево, скрестился руками с своей дамой и устремил свой путь на противоположный конец залы, a оттуда к камину, и от камина к дверям, где, в самом разгаре танцевального восторга, он должен был усадить в кресла престарелую праматерь семейства и взять вместо неё другую почтенную старушку, a там еще другую несколько помоложе, a за нею еще и еще другую, уже совсем молодую, которую, в скором времени, совершенно очаровал он потоком красноречия и остроумных любезностей, превосходящих всякое описание. Все кружилось, вертелось и порхало с увлечением беззаботной молодости, и все удивлялось необыкновенной изворотливости и ловкости ученого мужа, который всем и каждому доказал осязательно-наглядным образом, что истинно-великий человек может постигать с одинаковым совершенством и науку со всей её таинственной глубиною, и танцевальное искусство со всеми его прелестями.
