Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
Глава XV
Изображающая отчетливо и верно двух знатных особ, устроивших в своем чертоге общественный завтрак, где произошла неожиданная встреча, подавшая повод к началу другой главы.
Уже совесть сильно начинала тревожить м‑ра Пикквика за неосторожное забвение своих друзей в гостинице «Павлина», и он собирался сделать им визит на третье утро после окончания городских выборов, как вдруг Самуэль Уэллер, верный его слуга, явился к нему с визитной карточкой в руках, где была начертана надпись:
Мистрис Львица Гонтер.
Итансвилльское Логовище, за городской заставой.
– Ждут ответа, сэр, – сказал Сам загадочным тоном.
– Точно ли ко мне пришла эта особа? – спросил м‑р Пикквик. – Нет ли тут какой ошибки, Самуэль?
– К вам, сэр, могу вас уверить. Он спрашивает вас и никого больше, как говорил чертов секретарь, явившийся с докладом к доктору Фаусту, – отвечал м‑р Уэллер.
– Он? Разве это джентльмен? – сказал м‑р Пикквик.
– Совершеннейшее подобие и образ джентльмена.
– Но это карточка дамы, – возразил м‑р Пикквик.
– Я, однако ж, получил ее от джентльмена, который теперь дожидается в гостиной. Он говорит, что ему необходимо вас видеть, иначе он готов простоять целый день, не двигаясь с места.
Услышав такое непоколебимое решение, м‑р Пикквик сошел в гостиную и увидел степенного джентльмена, поспешившего обратиться к нему с низким поклоном.
– М‑р Пикквик, если не ошибаюсь?
– К вашим услугам.
– Позвольте, сэр, удостоиться лестной для меня чести притронуться к вашей руке… позвольте пожать вашу руку, – сказал степенный джентльмен.
– Сделайте одолжение, – сказал м‑р Пикквик.
Незнакомец схватил руку ученого мужа и продолжал скороговоркой:
– Мы наслышались о вашей славе, сэр. Молва об ученых открытиях, сделанных вами в области антикварской науки, достигла до ушей м‑с Львицы Гонтер, моей супруги. Я – м‑р Лев Гонтер.
Незнакомец остановился в ожидании, что это известие озадачит м‑ра Пикквика; видя, однако ж, что ученый муж остается совершенно спокойным, продолжал:
– Супруга моя, сэр, м‑с Львица Гонтер, ставит себе за особенную честь знакомиться со всеми великими людьми, стяжавшими бессмертие в бесконечной области искусства и науки. Позвольте, сэр, включить в обширный реэстр её знакомых имя м‑ра Пикквика и всех почтенных сочленов основанного им клуба.
– Мне будет очень приятно удостоиться внимания такой леди, – отвечал м‑р Пикквик.
– И вы удостоитесь, сэр, что не подлежит никакому сомнению, – сказал степенный джентльмен. – Завтра мы даем публичный завтрак, une fête champêtre, и приглашаем всех особ, прославившихся на поприще искусства и науки. Можно ли надеяться, сэр, что вы доставите моей супруге, м‑с Львице Гонтер, удовольствие присутствовать в её «Логовище» вместе с вашими друзьями?
– Очень рад, – отвечал м‑р Пикквик.
– М‑с Львица Гонтер часто делает такие завтраки в здешней стороне, – продолжал степенный джентльмен, – на них торжествует разум, ликует сердце, и душа изливается «потоками веселья», как недавно изъяснился один поэт в сонете, посвященном моей супруге.
– Он пользуется громкою известностью в области искусства? – спросил м‑р Пикквик.
– Да, сэр, его давно причисляли к блистательным поэтам нашего времени, – отвечал степенный джентльмен. – Все знакомцы м‑с Львицы Гонтер – великие люди, каждый по своей части; у ней и нет других знакомых: в этом её честолюбие и гордость.
– Благородное честолюбие, высокая гордость! – заметил м‑р Пикквик.
– М‑с Львица Гонтер будет гордиться этим замечанием, когда узнает, что оно излетело из собственных ваших уст, – сказал степенный джентльмен. – В свите вашей, сэр, находится, если не ошибаюсь, джентльмен, прославившийся прекрасными стихотворениями.
– Друг мой Снодграс любит поэзию, и я признаю в нем поэтический талант, – отвечал м‑р Пикквик.
– М‑с Львица Гонтер имеет тоже превосходный поэтический талант. Она без ума от поэзии, сэр, обожает поэзию, можно даже сказать, вся её душа и мысли запечатлены характером летучего поэтического вдохновения.
– Она пишет что-нибудь?
– Творит, сэр, творит, и плодом её последнего творчества была превосходная «Элегия издыхающей лягушке». Изволили читать?
– Нет.
– Это, однако ж, изумляет меня: последнее творение м‑с Гонтер принято образованною публикою с единодушным восторгом. Оно появилось первоначально в «Дамском журнале» под буквой: «Л» с восьмью звездочками. Элегия м‑с Гонтер начинается таким образом:
Тебя-ль я вижу, о лягушка,
Беззаботная вострушка,
Громогласная квакушка,
В гнилой тине,
На трясине!
– Прекрасно! – воскликнул м‑р Пикквик.
– Бесподобно! – воскликнул м‑р Лев Гонтер, – какая простота!
– Удивительная! – сказал м‑р Пикквик.
– Следующая строфа еще трогательнее, сэр. Прочесть?
– Сделайте милость.
– Она, можно сказать, сама бежит с языка и выливается таким образом:
И вот ты издыхаешь,
Болото покидаешь,
Друзей всех оставляешь,
Во пучине,
Во кручине!
– Превосходно! – сказал м‑р Пикквик.
– Верх совершенства! – сказал м‑р Лев Гонтер, – чем дальше, тем лучше; но вам надобно слышать декламацию самой м‑с Львицы Гонтер: это, можно сказать, олицетворенная богиня стихотворного искусства. Завтра поутру она будет в костюме читать свою элегию.
– В костюме?
– Точно так, в костюме Минервы. Я забыл предупредить вас, что наш завтрак должен иметь характер маскарада: это, некоторым образом, будет утренний bal masquê.
– Как же это? – сказал м‑р Пикквик, осматривая свою собственную фигуру, – в таком случае мне едва ли можно…
– Почему-ж? – воскликнул м‑р Лев Гонтер. – Соломон Лука, еврей, на большой улице торгует всякими костюмами, и вы можете выбрать какой угодно по-вашему вкусу. Платон, Зенон, Эпикур, Пифагор – все это были основатели известных клубов, и философская мантия пристанет к вам как нельзя лучше.
– Но я не могу вступить в соперничество с этими великими людьми, и, следовательно, костюм их будет не по мне, – возразил м‑р Пикквик.
Степенный джентльмен погрузился в размышление на несколько секунд и потом сказал:
– Впрочем, я полагаю, супруге моей, м‑с Львице Гонтер, будет гораздо приятнее, если гости её увидят в собственном образе великого мужа с вашими талантами. Супруга моя, надеюсь, сделает некоторое исключение в вашу пользу, я даже уверен в этом.
– В таком случае, – сказал м‑р Пикквик, – мне будет очень приятно присутствовать на вашем бале.
– Извините, однако ж, я злоупотребляю вашим временем, сэр, – сказал степенный джентльмен, как будто пораженный внезапным воспоминанием. – Для такого человека, как вы, драгоценна каждая минута, и я не смею больше беспокоить вас своим присутствием. Стало быть, мне можно сказать м‑с Львице Гонтер, что она должна ожидать вас вместе с почтеннейшими членами вашего клуба? Прощайте. Я горжусь, сэр, что имел счастье насладиться лицезрением знаменитого мужа… Ни шага сэр, будьте спокойны… ни полслова.
И, махнув рукой, м‑р Лев Гонтер юркнул из комнаты, прежде чем м‑р Пикквик успел сказать ему прощальное слово.
Через несколько минут м‑р Пикквик взял шляпу и отправился в гостиницу «Павлина»; но там был уже м‑р Винкель, и пикквикисты знали все подробности об утреннем бале.
– Будет и м‑с Потт, – возгласил м‑р Винкель, увидев президента.
– Право? – сказал м‑р Пикквик.
– В костюме Аполлона, – прибавил м‑р Винкель, – только муж её запрещает ей надевать тунику.
– И дельно, – заметил м‑р Пикквик, – к чему ей туника.
– Ну, да. Поэтому м‑с Потт наденет белое атласное платье с золотыми блестками.
– В таком случае, не поймут её роли, – возразил м‑р Снодграс.
– Как не понять? – отвечал м‑р Винкель, – в руках у неё будет лира.
– Это другое дело: всякий увидит, что она Аполлон, – сказал м‑р Снодграс.
– A я буду бандитом, – перебил м‑р Топман.
– Чем? – воскликнул изумленный м‑р Пикквик.
– Бандитом, – скромно повторил м‑р Топман.
– Послушай, любезный друг, – сказал м‑р Пикквик, бросая суровый взгляд на своего друга, – ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться в зеленую бархатную куртку с коротенькими фалдами в два дюйма?
– Точно так. Разве это вас удивляет? – с живостью спросил м‑р Топман.
– Очень.
– Отчего же?
– Оттого, любезный друг, что ты слишком стар для зеленой куртки.
– Стар!
– И уж если пошло дело на правду, ты слишком толст.
– Толст!
– И стар, и толст! – подтвердил м‑р Пикквик энергическим тоном.
– Сэр, – воскликнул м‑р Топман, вставая с места с покрасневшим лицом, при чем глаза его заискрились пламенным негодованием, – вы меня обижаете, сэр.
– Вы обижаете меня, сэр, отваживаясь в моем присутствии напялить на себя зеленую бархатную куртку с разбойничьим хвостом, – возразил м‑р Пикквик тоном сильнейшего негодования.
– Сэр, – сказал м‑р Топман, – вы грубиян.
– Сэр, – сказал м‑р Пикквик, – вы грубиян.
М‑р Топман сделал два шага вперед и устремил на президента гневный взор. Пылающий взгляд м‑ра Пикквика, сосредоточенный в фокусе его очков, дышал гордым вызовом и угрозой. М‑р Снодграс и м‑р Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные к месту.
– Сэр, – сказал м‑р Топман после короткой паузы, при чем голос его дрожал и волновался, – вы назвали меня стариком.
– Назвал, – сказал м‑р Пикквик.
– И толстяком.
– Назвал.
– И грубияном.
– И тем и другим. Сэр, вы толстяк и старик и грубиян.
Страшная пауза.
– Сэр, – продолжал м‑р Топман отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу, – сэр, привязанность моя к вашей личности была до сих пор велика… очень велика; но мщение мое упадет, должно упасть на эту личность.
– Сэр, продолжайте!
Это был единственный ответ ученого мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м‑р Пикквик был некоторым образом парализован в своей позе, и это служило несомненным признаком, что он приготовился на всякий случай к мужественной обороне той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщение.
Оглушенный столкновением двух великих личностей, м‑р Снодграс, пораженный внезапной немотою, стоял сначала без движения и без всякой определенной мысли; но вдруг вдохновенная мысль осенила его ум. Презирая собственную опасность, он стал между двумя противниками и воскликнул громогласно.
– Как! Вы ли это, м‑р Пикквик, муж разума и совета, обративший на себя взоры образованного мира? Вы ли м‑р Топман, друг наш и товарищ, озаренный величественным светом, заимствованным от этой бессмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!
И прежде, чем вдохновенный поэт кончил свою речь, черты м‑ра Пикквика прояснились, гневное выражение исчезло с его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выражение. Так исчезают следы карандаша под трением умягчительной резины, и такова сила истинного таланта!
– Я погорячился, – сказал м‑р Пикквик, – слишком погорячился. Топман, вашу руку.
Мрачные тени мгновенно сбежали с лица м‑ра Топмана, когда он пожал руку своего друга.
– Я погорячился, – сказал м‑р Топман.
– Нет, нет, – прервал м‑р Пикквик, – виноват во всем один я. Помиримся, любезный друг. Ты наденешь зеленую бархатную куртку.
– Нет, нет, – возразил м‑р Топман.
– Для меня, любезный друг, сделай милость.
– Извольте, я согласен.
Таким образом было решено, что м‑р Топман, м‑р Снодграс и м‑р Винкель явятся на бал в заимствованных костюмах. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м‑р Пикквик изъявил полное согласие на прихоти своих друзей, противоречившие его собственным убеждениям и мыслям: разительное доказательство просвещенной снисходительности, на какую может быть способен только истинно великий человек.
М‑р Лев Гонтер нимало не преувеличивал дела, отзываясь с похвалою о магазине м‑ра Соломона Луки. Гардероб его оказался неистощимым, хотя, быть может, далеко не представлял строгих классических свойств. Костюмы не отличались новизной и не были вполне приспособлены к характеру времени и места; но все без исключения блистало мишурой, a в этом и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневном свете не может иметь ослепительного блеска; но всякому известно, что искусственные костюмы изобретены собственно для ночных похождений, и если, напротив, при ярком блеске солнца мишура утратит свое великолепие и пышность, то, само собою разумеется, виноваты в этом те особы, которым пришла неестественная фантазия давать утренние балы. Так, по крайней мере, рассуждал и доказывал м‑р Соломон Лука, и пикквикисты, убежденные его доказательствами, выбрали в его магазине приличные костюмы, при чем каждый действовал по собственному благоусмотрению.
Наняли карету в гостинице «Сизого медведя», оттуда также взята была коляска для м‑ра и м‑с Потт, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтер. Редактор «Синицы», как и следует, заранее объявил об этом бале, известив итансвилльских граждан, что «этот утренний праздник представит сцену разнообразного и восхитительного очарования, великолепное сияние красоты и талантов, роскошное обнаружение гостеприимства и, особенно, всевозможные проявления изящного артистического вкуса». «Баснословные угощения Востока, – продолжал редактор, – и дикий блеск султанских пиров будут иметь характер пошлой вакханалии, если сравнить их с этим цивилизованным торжеством, на которое, однако ж, известные злонамеренные люди заранее изрыгают яд своей зависти, нагло и бесстыдно издеваясь над приготовлениями добродетельной и знатной леди, снискавшей общее уважение». Последние строки некоторым образом служили тонким и деликатным намеком на бессовестные выходки «Журавля», который, не быв удостоен приглашения на этот бал, написал презлую и пренелепую сатиру, где все это дело представлялось в самом невыгодном свете.
Наступило вожделенное утро и вместе вожделенный час ехать на торжественный завтрак м‑с Львицы Гонтер. Забавно было видеть, как м‑р Топман рисовался или, правильнее, корчился в полном костюме испанского бандита, в узенькой бархатной курточке, представлявшей из его спины нечто в роде дамской булавочной подушки, туго набитой песком. Бархат картинно обтягивал верхнюю часть его ног, между тем как нижнюю их часть пеленали хитросплетенные повязки – любимый исключительный наряд, присвоенный героями больших и малых дорог. Его открытая и добрая физиономия украшалась длинными беспардонными усами, падавшими с обеих сторон на воротнички его голландской рубашки. Для украшения его головы предназначалась шляпа, имевшая форму сахарной головы и убранная разноцветными лентами разной длины и ширины; но так как ни один экипаж в мире не представлял таких удобств, чтоб шляпа такого рода, надетая на голову, не достигала до его кровли, то м‑р Топман принужден был во всю дорогу держать ее на коленях. Столько же забавен и даже остроумен в своем роде был поэтический костюм м‑ра Снодграса. Он выбрал в магазине Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащ, белые шелковые чулки и башмаки такого же цвета, и все это вместе с греческою феской, составляло подлинный вседневный костюм трубадура с той поры, как появились эти певцы на европейской почве, до окончательного исчезновения их на земном шаре. Но все это не значило ничего в сравнении с костюмом редактора «Итансвилльской Синицы». Как журналист и представитель общественного мнения, он выбрал для себя костюм старинного русского подъячего и вооружился огромным кнутом – символом казни для всех нечестивцев. В этом костюме м‑р Потт, сопровождаемый оглушительным ревом уличной топпы, подкатил из магазина Соломона Луки к подъезду своего дома.
– Браво! – заголосили м‑р Снодграс и м‑р Топман, когда увидели на галлерее аллегорического джентльмена. – Браво!
– Браво! – воскликнул м‑р Пикквик, вышедший на галлерею встретить грозного подъячего.
– Ура! Потт, ура! – заревела чернь, окружавшая дом журналиста.
И посреди этих восклицаний м‑р Потт, бросая на все стороны благосклонную улыбку, обличавшую внутреннее сознание превосходства и силы, торжественно воссел на свою колесницу.
Последовали затем: м‑с Потт, греческий Аполлон в юбке английской леди и м‑р Винкель в светло-красном сюртуке и красном картузе – костюм, в котором всякий должен был угадать меткого стрелка, поражающего кроликов и тигров с одинаковым искусством. После всех явился м‑р Пикквик в антикварских панталонах и штиблетах, обличавших его археологическую натуру, и затем обе колесницы открыли свое шествие к «Логовищу» м‑с Львицы Гонтер. На козлах колесницы мистера Пикквика восседал Самуэль Уэллер.
Мужчины, женщины, мальчики и девочки, собравшиеся глазеть у ворот «Логовища» на костюмированных гостей, взвизгнули от удивления общим хором, когда м‑р Пикквик, поддерживаемый с одной стороны бандитом, с другой – трубадуром, торжественно вышел из своей коляски; но салют праздной толпы превратился в неистовый оглушительный рев, когда м‑р Топман, подходя к воротам, начал употреблять отчаянные усилия напялить на свою голову шляпу бандита.
В самом деле, приготовления к балу, как предсказал м‑р Потт, были великолепны в полном смысле слова. Он устроен был в саду на расстоянии сорока квадратных сажен, и все это пространство было наполнено народом. Никогда и нигде, даже в сказках Тысячи и Одной Ночи, не видели такого чудного соединения красоты, изящества, вкуса и талантов. Все литературные знаменитости явились на фантастический праздник м‑с Львицы Гонтер. Была тут молодая леди в султанской чалме, писавшая прекрасные стихотворения для «Итансвилльской Синицы», и вел ее под руку молодой джентльмен в фельдмаршальском мундире, поставлявший критические статьи для той же газеты. Гении, литераторы сталкивались на каждом шагу, и уже взглянуть на них считалось завидным счастьем для каждого рассудительного человека. Были здесь даже лондонские львы, знаменитые сочинители, написавшие целые книги и даже напечатавшие их. И что всего удивительнее, лондонские львы ходили, ни дать ни взять, как обыкновенные люди, говорили, шутили, смеялись, сморкались и даже болтали всякий вздор, вероятно, из благосклонного внимания к толпе, которая без того не могла бы понять их. Были здесь иностранные артисты, каждый в своем национальном костюме, и вместе с ними английские артисты в костюме и без всяких костюмов. Была здесь, наконец, сама м‑с Львица Гонтер, величественная Минерва, принимавшая гостей с чувством гордости и удовольствия, потому что вокруг неё были знаменитости всех стран и народов.
– М‑р Пикквик, сударыня, – прокричал лакей, когда этот джентльмен подошел к греческой богине со шляпою в руках. По правую руку ученого мужа был бандит, по левую – трубадур.
– Где? – воскликнула м‑с Львица Гонтер, потрясенная с ног до головы необыкновенным восторгом при имени великого человека.
– Здесь я, – сказал м‑р Пикквик.
– Как? Возможно ли? Неужели я собственными глазами имею счастье видеть самого м‑ра Пикквика, основателя и президента знаменитого клуба.
– Точно так, сударыня, я сам к вашим услугам, – проговорил м‑р Пикквик, отвешивая низкий поклон, – мне очень приятно свидетельствовать лично свое почтение знаменитой сочинительнице «Издыхающей лягушки». Позвольте представить моих друзей и членов моего клуба, господ Топмана, Винкеля и Снодграса.
Если вы не испытали, так не можете и понять, что значит делать низкие поклоны в узенькой бархатной куртке, уже лопнувшей в двух местах, когда притом с вашей головы, при малейшей неосторожности, может слететь высочайшая шляпа с разноцветными лентами и перьями. М‑р Топман при этом представлении чувствовал невыразимую пытку, хотя все без исключения находили его грандиозным и развязным.
– М‑р Пикквик, – сказала м‑с Львица Гонтер, – вы должны дать обещание не отходить от меня ни на минуту во весь день. Здесь целые сотни знаменитостей, которым я должна вас представить.
– Вы очень добры, сударыня, – отвечал м‑р Пикквик.
– И, во-первых, вот мои малютки: я почти забыла их, – продолжала Минерва, беспечно указывая на пару взрослых девиц, из которых одной могло быть около двадцати трех лет. Обе они были в панталончиках и детских костюмах, вероятно для того, чтоб им или их маменьке придать цветущий вид первых юношеских лет.
– Как они милы! – проговорил м‑р Пикквик, когда малютки удалились после сделанного представления.
– Они удивительно похожи, сэр, на свою прекрасную мать, – сказал м‑р Потт величественным тоном, – их даже различить трудно.
– Полноте, как вам не стыдно! – воскликнула м‑с Львица Гонтер, притронувшись веером (Минерва с веером!) к плечу редактора «Синицы».
– Что-ж? Разве это не правда? Вы очень хорошо знаете, когда в прошлом году портрет ваш явился на выставке королевской Академии Художеств, все спрашивали, вы ли это, или ваша младшая дочь, потому что в самом деле различить вас никак нельзя было!
– Пусть так; но разве вы обязаны повторять это в присутствии незнакомых особ? – возразила м‑с Львица Гонтер, снова ударив по плечу ручного льва итансвилльской литературы.
– Граф, граф! – воскликнула м‑с Львица Гонтер, завидев проходившего мимо джентльмена в иностранном костюме.
– А! чего угодно? – сказал граф, поворачиваясь назад.
– Мне угодно представить друг другу две европейские знаменитости, – отвечала м‑с Львица Гонтер, – м‑р Пикквик, позвольте рекомендовать вам графа Сморльторка. – Потом она прибавила вполголоса, – знатный иностранец… собирает материалы для своих мемуаров… изучает Англию в историческом, географическом и статистическом отношениях. Граф Сморльторк, рекомендую вам м‑ра Пикквика, знаменитого автора «Теории пискарей».
М‑р Пикквик отвесил низкий поклон. Граф слегка кивнул головой и вынул записную книгу.
– Как ви назваль этого каспадин, мадам Гонт? – сказал граф, грациозно улыбаясь ласковой хозяйке.
– М‑р Пикквик.
– Пикквик? Карашо. Значит, предки его била основатель пикников, оттуда и фамилия – Пикник.
Говоря это, знаменитый иностранец уже вносил в свою книгу генеалогическую заметку о древней английской фамилии Пикников. М‑с Львица Гонтер поспешила исправить ошибку:
– Вы не расслышали, граф, – м‑р Пикквик.
– Пигь, Виг – карашо. Пиг (свинья) имя, Виг – фамилия. Сочинил теорию…
– Пискарей, граф.
– Сухарей, карашо. Я запишу: каспадин Вик, известный английский литератор, сочинивший «теорию сухарей», которые вообще могут играть важную роль в морской державе, обязанной содержать огромный флот и кормит сухарями целые полчища матросов. Как ваше здоровье, м‑р Вик?
– Совершенно здоров, покорно благодарю, – отвечал м‑р Пикквик учтивым тоном. – Вы давно в Англии, граф?
– Давно… очень давно… больше двух недель.
– Сколько же еще намерены пробыть?
– Неделю.
– Вам много будет дела, если вы намерены этим временем собирать материалы, – отвечал улыбаясь м‑р Пикквик.
– Материалы уже все готовы, – сказал граф.
– Право?
– Они у меня здесь, – прибавил граф, знаменательно ударяя себя по лбу. – Стоит только присесть, и книга готова.
– О чем же преимущественно вы намерены писать?
– Обо всем: музыка, живопись, наука, поэзия, политика – все войдет в мои записки.
– Как же это, сэр? Уже одна политика требует глубоких соображений: ведь это все то же, что житейская философия.
– Погодите, – сказал граф, вынимая опять записную книгу. – Счастливая идея! Можно начать этим особую главу. – Глава сорок седьмая: Политика. Эпиграф: Политика требует глубоких соображений: ведь это все то же, что житейская философия. Изречение господина Вика, автора «Теории сухарей».
Таким образом невинное замечание м‑ра Пикквика, дополненное разными пояснениями, удостоилось быть внесенным в книгу знаменитого иностранца.
– Граф, – сказала м‑с Львица Гонтер.
– Что прикажете, мадам Гонт?
– Позвольте представить вам м‑ра Снодграса, поэта, друга м‑ра Пикквика.
– Погодите! – воскликнул граф, вынимая опять записную книгу. – Поэт Сной-Крас? Карашо. Глава пятьдесятая. Поэзия. На утреннем бале мадам Гонт познакомила меня с первым английским поэтом, господином Сной-Крас, другом м‑ра Вика. Сама Гонт написала знаменитую поэму «Издохлая лягушка». Карашо, очень карашо.
И, окончив эти заметки, граф удалился в противоположный конец сада, вполне довольный собранными сведениями.
– Чудный человек этот граф Сморльторк! – сказала м‑с Львица Гонтер.
– Глубокий философ, – заметил редактор «Синицы».
– Светлая голова, – прибавил м‑р Снодграс.
Все присутствовавшие особы единодушно согласились с этими отзывами, прославляя, каждый по своему, премудрость знаменитого иностранца.
В эту минуту грянул концерт, раздались очаровательные звуки инструментальной музыки, и толпа, прославлявшая графа Сморльторка, забыла свой панегирик. После концерта началась музыка вокальная, где иностранные артисты, надсаживая грудь и горло, обнаружили удивительные эволюции своего искусства. Публика утопала в океане восторгов. Затем выступил на сцену мальчишка лет четырнадцати, черномазый и совсем невидный собою, но штукарь удивительный, заслуживший от всех громкие аплодисменты. Взяв огромный стул за одну ножку, он повертел его над своей головой, поставил на землю, разбежался, перепрыгнул, стал на четвереньки, перекувырнулся, сел, и, в довершение эффекта, сделал галстух из своих собственных ног, закинув их за шею и стараясь принять позицию жабы.
Все это было прелюдией к наслаждениям высшего разряда, к поэтическим наслаждениям. Их открыла м‑с Потт, зачирикавши слабым голосом небольшое стихотвореньице в классическом духе, приспособленном к её роли Аполлона. Затем сама м‑с Гонтер продекламировала свою «Элегию к издыхающей лягушке». Публика пришла в не-описанный восторг и сопровождала громким «браво» каждую строфу. К удовольствию всех любителей изящного, м‑с Львица Гонтер должна была декламировать в другой раз, и некоторые из гостей изъявили желание слышать ее в третий раз, но большинство публики, ожидавшей питательного завтрака, избавило хозяйку от лишнего труда. Его сиятельство граф Сморльторк и многие другие джентльмены заметили весьма основательно, что было бы неблагоразумно и совсем неделикатно злоупотреблять так долго снисходительным терпением м‑с Львицы Гонтер. Поэтому, несмотря на совершеннейшую готовность со стороны хозяйки читать еще несколько раз «Издыхающую лягушку», скромные и деликатные гости отказались наотрез ее слушать, и, когда вслед затем отворились двери павильона, где устроен был завтрак, публика хлынула туда с величайшею поспешностью, так как было вообще известно, что м‑с Львица Гонтер, приглашая к себе больше сотни гостей, устраивала завтрак только на пятьдесят персон: вся заботливость её в таких случаях обращалась на одних львов, a мелкие животные должны были промышлять о себе сами.
– Где же м‑р Потт? – спросила м‑с Львица Гонтер, собирая вокруг себя знаменитых львов.
– Здесь я, сударыня, – отвечал редактор, выходя из отдаленного конца павильона. Без этого приглашения хозяйки он рисковал остаться голодным на весь день.
– Почему вы к нам не придете? – продолжала м‑с Львица Гонтер.
– Пожалуйста, не беспокойтесь о нем, – сказала м‑с Потт обязательным тоном, – вы напрасно принимаете на себя лишния хлопоты, м‑с Гонтер. – Ведь тебе хорошо там. мой милый, не правда ли?
– Очень хорошо, мой ангел, – отвечал несчастный Потт, сделав кислую гримасу.
Бедный супруг! Повелительный взгляд м‑с Потт уничтожил мгновенно его могущество и силу, и орудие казни, которое он держал в своих руках, становилось теперь ничтожной игрушкой в присутствии повелительной супруги.
М‑с Львица Гонтер бросала вокруг себя торжественные взгляды. Граф Сморльторк погружен был в созерцание роскошных блюд; м‑р Топман усердно угощал раковым салатом знаменитых львиц, обнаруживая высокую степень грациозности, столь свойственной испанским бандитам; м‑р Снодграс, искусно отстранив молодого джентльмена, поставлявшего критические статьи для итансвилльской «Синицы», объяснял патетические места молодой красавице, заведывавшей стихотворным отделом на страницах «Синицы»; м‑р Пикквик любезничал и насыщался, занимая одно из самых почетных мест подле самой хозяйки. Отборный кружок был, по-видимому, сформирован вполне, и не было недостатка ни в одной особе; но вдруг, к общему изумлению, м‑р Лев Гонтер, стоявший до сих пор у дверей, – его обязанностью всегда было стоять у дверей, – бойко выступил на сцену и проговорил суетливым тоном:
– Фиц-Маршал, душенька, Фиц-Маршал…
– Ах, как это кстати! – сказала м‑с Львица Гонтер, – поторопись, мой друг, очистить дорогу для м‑ра Фиц-Маршала. Пусть он идет прямо к нам: мне надобно побранить м‑ра Фиц-Маршала за его слишком поздний визит.
– Раньше не мог, м‑с Гонтер, – отвечал голос из толпы, – тьма народу… комната битком…. запыхался, устал… пробираюсь.
Нож и вилка выпали из рук президента Пикквикского клуба. Он взглянул через стол на бандита в зеленой куртке: м‑р Топман дрожал как в лихорадке и смотрел с таким отчаянным видом, как будто земля готова была расступиться под его ногами.
– Уф! – продолжал м‑р Фиц-Маршал, пробираясь сквозь густую толпу турок и всадников, отделявших его от стола, где сидели знаменитейшие львы: – демонский раут!.. вытерли, выгладили, выутюжили… ни морщинки на мундире, лучше всякой прачки… Ха, ха, ха! Странный каток… истерся… гладок, как налим… уф!
Продолжая стрелять этими и подобными стенографическими сентенциями, молодой человек в костюме флотского офицера подошел к столу, и озадаченные пикквикисты увидели перед собой м‑ра Альфреда Джингля.
Лишь только взял он и пожал протянутую руку м‑с Львицы Гонтер, глаза его столкнулись с пылающими очами президента Пикквикского клуба.
– Скверный анекдот! – воскликнул м‑р Джингль.
– Совсем забыл… ждет почтальон… надо расквитаться… сейчас ворочусь.
– Зачем вам беспокоиться самим? – перебила м‑с Львица Гонтер, – Предоставьте этот труд лакею или, всего лучше, моему мужу.
– Нет, нет… лучше сам… мигом назад.
И с этими словами м‑р Джингль снова исчез в густой толпе.
– Позвольте спросить вас, м‑с Гонтер, – сказал взволнованный м‑р Пикквик, выдвигаясь из-за стола, – кто этот молодой человек и где он живет?
– М‑р Фиц-Маршал, единственный представитель древнего и знатного рода, – отвечала м‑с Львица Гонтер, – мне будет очень приятно познакомить вас, м‑р Пикквик. Граф будет от него в восторге.
– Да, да, – сказал скороговоркой м‑р Пикквик, – но где он живет?
– Он остановился в Бери, в гостинице «Вестник».
– В Бери?
– Да, за несколько миль от Итансвилля. – Что с вами, м‑р Пикквик? Надеюсь, вы не думаете оставить нас так скоро?
Но, прежде чем м‑с Львица Гонтер кончила свою речь, м‑р Пикквик, задыхаясь от внутреннего волнения, погрузился в густую толпу и благополучно вышел в сад, где через несколько минут присоединился к нему м‑р Топман.
– Наглец! Негодяй! – говорил м‑р Пикквикь.
