Этери Чаландзия
Архитектор снов
Авельев и Карина
– Знаете что, – Авельев отставил стакан с водой, – поехали отсюда. Карина с удивлением посмотрела на него. Они договорились встретиться в небольшом элегантном ресторане на углу бульваров. В этот час здесь было пусто, через стекла припекало солнце, кондиционер охлаждал затылок. С прилавка манили нежные, сахарные, ягодные, карамельные, шоколадные десерты. В воздухе густо пахло свежемолотым кофе и свежевыжатыми апельсинами.
– Поехали, – Авельев встал и протянул руку Карине.
– А как же?… – растерянно произнесла она, не без сожаления глядя на нетронутое шоколадное суфле.
– Да черт с ним, – он бросил деньги на стол, не дожидаясь счета. – Поехали.
Карина послушно поднялась. Авельев пропустил ее вперед, швейцар распахнул перед ними двери. Она немного замешкалась и, когда Авельев нагнал ее, оглянулась посмотреть на него через плечо. Ее все не покидало легкое чувство досады. Она отчетливо видела, слышала и даже обоняла его. Все это ей очень нравилось, но приходилось признать – она ничего не понимала в этом мужчине.
Обычно ее пытливый ум и внимательный взгляд могли расшифровать практически любого. Она прочитывала чужую жизнь, предполагала прошлое, настоящее и даже ближайшее или отдаленное будущее. Иногда мельком брошенного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать чью-то скорую кончину. Уже дважды Карина оказывалась права – один тип вскоре после того, как она уловила этот запах смерти, исходивший от него, покончил с собой, рухнув с парапета на лед реки в серый зимний полдень, оставив безутешными жену, дочь и кредиторов. Второго убрали расстроенные какими-то невыполненными обещаниями подельники, взорвав автомобиль вместе с хозяином у подъезда его дома.
В обоих случаях мужчины сами играли со смертью, и Карине оставалось только сопоставить имевшуюся у нее информацию и собственные наблюдения, приправленные здравым смыслом. Никаких черных ведуний у нее в роду не было, колдовскими навыками и способностями Карина не обладала, но ее внимание к мелочам, манерам, интонациям, разговорам по телефону, кольцу на пальце или следу он него и многому, многому другому превращало общение с незнакомцами в увлекательную игру на разоблачение.
С Авельевым Карина в своих дедуктивных исследованиях не продвинулась ни на шаг. Он совершенно не отбрасывал тени – ни назад, в прошлое, ни вперед, в будущее. Хотя этот его странный выговор… Но нет, это ничего не объясняло.
Карина вышла на улицу и села в его автомобиль небесного цвета, припаркованный у входа в ресторан. Она улыбнулась про себя. Надо же, опытный паук, сам пригласил в это ароматное кафе, словно в сердцевину цветка, как в нектаре разморил на солнце и в сладостях, а теперь что?…
Машина Авельева плавно вырулила с парковки. Сначала они ехали по бульварам, потом по набережной, затем миновали сквер, выбрались на проспект, потом на трассу. Авельев увозил ее из города, а она, уютно устроившись на кожаном сидении, нежилась в лучах солнца, испытывая приятную истому во всем теле.
Они почти не разговаривали. Авельев спросил, удобно ли ей, включил музыку, поинтересовался, не громко ли, разогнал машину и спохватился, не слишком ли быстро он едет. Карине ни до чего не было дела. Она с удовольствием сидела и смотрела на дорогу. В салоне пахло дорогой кожей и сигаретами. Еще ее острый нюх улавливал аромат мужчины. И она все больше убеждалась в том, что он ей нравится.
Карина прекрасно понимала, к чему все идет. Как только она нашла в себе силы перекрыть все краны в доме и выкинуть спиртное в мусоропровод, она взялась за дело. Села в машину и по списку объехала всех своих высокопрофессиональных и высокооплачиваемых специалистов в белых хрустящих халатах. Пока те омывали, оттирали, заворачивали, разворачивали, нагревали, охлаждали, стягивали и расслабляли ее тело, она все старательно обдумывала. Вскоре ничто не напоминало в этой стройной, свежей и сияющей женщине разбитую, опухшую от слез и отекшую от алкоголя отчаявшуюся истеричку. Убедившись в этом, Карина отошла от зеркала, взяла телефон и уверенной рукой набрала номер, который оставил ей Авельев.
Теперь, сидя в его машине, она убеждалась в том, что путь, который она себе наметила, будет длинным, но приятным. У нее был свой план, но, очевидно, он был и у Авельева. Карина доверяла не только рассудку, но и интуиции. Она чувствовала, что Авельев имеет какое-то отношение к гибели Антона, но ей не давало покоя другое – она понимала, что, скорее всего, смерть Вольского не была, собственно, целью. В каком-то смысле, то, что случилось с ним, произошло вынужденно и случайно. Но вот с чем и с кем эта смерть была связана, и для чего появился в ее жизни Авельев – только ли для того, чтобы рассказать ей о каком-то заброшенном доме, – оставалось загадкой. Карине казалось, что ответ на нее станет главным ключом в этой непростой партии. И она, всегда любившая опасные игры, намеревалась, как д'Артаньян, искать след Констанции в объятиях коварной, не внушающей доверия и полной погибельного обаяния Миледи.
Авельев гнал машину вперед по дороге и эта скорость, эта упругая сила, рассекающая воздух, была предтечей их страсти. Карина со стоном потянулась. Авельев на мгновение отвлекся от дороги. Его взгляд откровенно скользил по ее расслабленному телу, и когда, наконец, он посмотрел ей прямо в глаза, Карина не смутилась, как тогда, в своем кабинете, а испытала первое наслаждение. В этом взгляде было все, чего она хотела, – страсть, голод, воля и мальчишеское желание добиться своего. Они улыбнулись друг другу, и Авельев едва успел движением руля отвести машину от столкновения с другим автомобилем.
«Вот так… – промелькнуло в ее голове. – Взять и разбиться на дороге…»
Вскоре они свернули с шоссе. У человека, который в эту минуту сходил с автобуса на остановке, порыв ветра сорвал с головы панаму. Он чертыхнулся, нагнулся за ней в пыль, поднял и кое-как нахлобучил обратно. Это был Филиппыч.
Если Зис не имел ни малейшего представления о том, где и при каких обстоятельствах его настигла хворь, то отец Исидор точно знал, что простыл из-за дуры-девки Дуньки, дочки поварихи, которую и так, и эдак пристраивали к нему в приход поработать хоть служкой, хоть кем-нибудь, лишь бы занять шальную голову и отвлечь от просящейся на свободу гулящей природы. Девка и вправду была дурная и только и искала повода посидеть во внутреннем дворе церкви, безо всякой нужды задирая подол своей и без того недлинной юбки и лениво оглядывая семенящих мимо и падающих в обморок от таких видов суетливых приходских старух.
Накануне во время вечерни эта проказа не прикрыла дверь, и всю службу во влажную спину отца Исидора дул ровный и прохладный сквозняк. Наутро батюшку скрутило. К обеду у него заболело горло, к вечеру ухо, всю ночь он чихал и кашлял и сердился на свою Галину, которая совала ему кружки с медом и норовила прилепить куда-нибудь злой горчичник, и наутро, ко всем прочим несчастьям, он проснулся со страшной болью в зубах.
Однако, отодвинув властной рукой верещащую супругу, святой отец поплелся в церковь. Отслужил заутреню и, когда его жалкий приход разбрелся по своим углам, сам встал под образа. Исидор понял: настало время, и он, так долго моливший о том, чтобы послужить связи земного и небесного, добился своего. Вновь и вновь по ночам перед ним вставали незнакомые люди, и какая-то пожилая женщина все смотрела и молчала со значительностью верстового столба, отмечающего конец одной и начало совсем другой жизни.
В тот день, когда Исидору стало совсем плохо, в Савельево, как какое-то неразгаданное знамение, въехала машина небесно-голубого цвета. И остановилась на берегу Туманного озера.
Авельев помог Карине спуститься в лодку. Они переправились на другой берег и уже вскоре поднимались по широкой лестнице к дому. Наконец оба ступили на площадку перед входом. Карина осмотрелась. Это был старинный особняк. Трава пробивалась сквозь каменные плиты лестницы, потемневшие колонны и растрескавшееся дерево оконных рам выдавали его возраст. Но дом был прекрасен. Она знала цену этим невесомым пропорциям, неподвластным времени. Авельев повернул ключ в почерневшем замке и легко открыл на вид крепко вросшие друг в друга двери. Пригласил Карину войти. Она помедлила и шагнула внутрь.
Когда Карина пересекла порог, она почувствовала почти такую же разницу, как если бы из воздуха переместилась в воду. Здесь, в полумраке первого этажа, была другая плотность мира. Карина с удивлением посмотрела на вошедшего вслед за ней Авельева.
– Чувствуешь, какой воздух? – перейдя на «ты» и легко на словах сократив дистанцию, спросил он. – Эти двери не открывали с прошлого века.
Карина осмотрелась, вдумываясь в смысл его слов. Дом был старым, в нем явно никто не жил, но внутри не было ни пыли, ни грязи, ни мертвого запаха нежилого помещения. Конечно, свежеиспеченным хлебом здесь не пахло, но было похоже на то, что перед их приездом в этих покоях основательно прибрались. Тем временем Авельев пересек зал и остановился у лестницы.
– Пойдем, – он протянул руку Карине.
Вместе они поднялись по отполированным временем мелким и частым ступеням. Лестница заканчивалась площадкой, на стене напротив висела огромная картина, затянутая белой тканью. В этом доме почти все предметы были покрыты светлыми коконами чехлов, а окна плотно завешаны вылинявшими от солнечных лучей портьерами. Под ногами скрипели половицы, по стенам скользили тени. Карина слушала стук собственного сердца, то отстающего, то опережающего звуки их шагов.
Авельев провел ее по нескольким залам и остановился перед дверью. Карина, разглядывая диковинную обстановку, задержалась, и он спокойно ждал, когда она подойдет.
Она поравнялась с ним. Он улыбнулся, протянул руку, чтобы открыть дверь и вдруг одним движением, нежно, сильно и настойчиво привлек ее к себе. Он все-таки поймал тот момент, когда Карина отвлеклась, и от этого услышал то, что хотел – с ее губ сорвался этот нежный стон растерянности и испуга. Авельев почувствовал, как под тонкой одеждой задрожало ее тело, передавая эту дрожь ему и принимая от него обратно. Его пальцы обхватили ее затылок, он развернул ее к себе, склонился над ней. Задержав дыхание, он медлил перед тем, как прикоснуться к ней губами. Наконец осторожным поцелуем тронул ее ключицу. Он сам не смог сдержать стона, когда вдохнул аромат этих волос, шеи, когда увидел нежную пылающую кожу щеки и полуоткрытые губы. Он дотронулся до них дрожащими пальцами и, мучая себя и ее, медленно приник к ним…
Поцелуй, первый, осторожный… Налившиеся, словно дольки сочных плодов, губы. Нежные, боязливые касания. Они оба тянули время и дразнили друг друга. Эта патока движений была сладостной и мучительной. Но вдруг его объятие окрепло, не в силах сдерживаться, он жадно притянул ее к себе, раздвинул ее губы и погрузился в их воспаленную, жаркую и влажную плоть. Острая боль наслаждения захватила обоих…
Фотография в аэропорту
– Внимание, произвел посадку рейс номер 1746 Москва-Париж. Встречающим просьба пройти в левое крыло… Ladies and Gentlemen, flight number 1746…
Майя сидела в переполненном кафе, на втором этаже аэропорта. Вокруг во все стороны сновали пассажиры, их чемоданы сталкивались, дорожные сумки хрустели колесами по замусоренному полу. Обстановка была напряженной. Как ни старалось большинство отъезжающих сохранять невозмутимость, озабоченно перетряхивая багаж, проверяя и перепроверяя паспорта и билеты и всем своим видом подчеркивая заурядность события – подумаешь, девять часов в воздухе, безо всякой опоры под ногами с каким-то совершенно незнакомым человеком за штурвалом – у некоторых получалось неубедительно. Пожилой мужчина в костюме только на первый взгляд расслабленно сидел за столиком в ресторане, коротал время до вылета, в ус не дул и читал газету. На самом деле меньше чем за полчаса он в одиночку разделался с бутылкой красного и, если присмотреться, все те же полчаса держал газету в одном положении, так и не перевернув страницы.
Майя не испытывала перед полетами ни радости, ни страха – для нее это был еще один способ перемещаться в пространстве и времени. Кроме того, она всегда засыпала, едва устроившись в кресле, и открывала глаза, только когда лайнер уже катился по земле после приземления. Так что она ни разу не видела неба на высоте одиннадцати тысяч метров и не заглядывалась на «божественные облачка», которыми некоторые пассажиры все умилялись во время полета, пытаясь таким откровенно подхалимским образом наладить приятельские отношения с вечностью и, немедленно забывая о ней, едва шасси самолета касались бетонки.
Майя всегда с интересом наблюдала за тем, как другие скрывают свои страхи. Вон тот тип, который сейчас лежал у колонны на чемоданах, прикрыв нос шляпой, и якобы спокойно дремал, на самом деле явно боролся с дурнотой, представляя себе рев турбин и тряску разгоняющегося лайнера… Хотя, возможно, он был просто пьян.
Майя оккупировала столик в углу и, игнорируя недоброжелательные взгляды официанток, которым явно хотелось согнать ее с насиженного места и усадить за стол как минимум четверых посетителей, флегматично жевала трубочку, высасывая со дна стакана остатки сока и разглядывая пассажиров.
Она целый день в одиночестве кружила по городу. Заглянула в книжный магазин, долго стояла перед полками, заставленными пестрой макулатурой. Наконец, словно заподозрив неладное, к ней двинулся охранник, но, прежде чем он открыл рот, Майя выдернула пухлый томик, быстро расплатилась и на выходе, не глядя, сунула его в мусорный бак. Она так и не поняла, что купила. Какой-то новый роман…
Телефон Зиса был отключен, Карина не отвечала, Филиппыч не подходил, и вдруг Майя поняла, что хочет к морю. Она, как нечаянной счастливой встрече, обрадовалась своему желанию и рванула по полупустой дороге в аэропорт. На трассе, сверкнув голубым боком, ее обогнала шикарная иномарка. Майя прибавила газу, но та уже исчезла за горизонтом. Майя вздохнула и покатила дальше.
В аэропорту, пристроившись в небольшую очередь у кассы, Майя прикидывала – часа два туда, искупаться, поужинать и в ночь обратно. Никто и не заметит. И потом, сами виноваты. Что за манера появилась, чуть что – выключать телефоны. Ладно, Карина, но Зис! А Филиппыч, старый черт, интересно, чем занят? Всю неделю ни до кого толком не дозвониться…
Однако, когда Майя уперлась лбом в пластиковое стекло окошка, оказалось, что не в ее воле улететь сегодня из города. Все самолеты были переполнены, было одно место на ночной рейс, но… тут Майя сунула руку в карман джинсов и поняла – в кармане было пусто. Оценив ситуацию, какой-то потный всклокоченный тип с золотой оправой на длинном влажном носу немедленно оттер ее от кассы и просунулся внутрь.
–Так, мне вот этот самый билет, – он протянул деньги, паспорт и забарабанил пальцами по стойке.
Майя чертыхнулась и отошла от окошка. «Странно… – подумала она, перебирая жалкую наличность. – Куда все подевалось?» Вдруг что-то хрустнуло в нагрудном кармане рубашки. Деньги. Откуда? Только что там ничего не было. Майя дернулась обратно к окошку, но тип в золотых очках помахал перед ее носом билетом.
– Не повезло! – заявил он и с победным видом удалился.
Майя скривилась, осмотрелась. Заметила кафе на втором этаже. Внезапно ей захотелось потолкаться среди отъезжающих. Она поднялась, взяла кофе, сок и засела в своем углу.
Через некоторое время перед ней выросла куча окурков в пепельнице, которую не меняли вредные официантки, а она все сидела, вслушиваясь в разноязычную болтовню, несущуюся со всех сторон. Эта немного чокнутая обстановка действовала на нее умиротворяюще. «Ну и черт с ним. Может, оно и к лучшему…» – лениво думала она и продолжала разглядывать публику.
За соседним столиком заводными синицами стрекотали корейцы. Они метали по столу фотографии, как игральные карты, и так яростно делились впечатлениями, что казалось, вот-вот поколотят друг друга. Однако они только заливались ужасным смехом свободного востока, рассматривая снимки. Внезапно одна фотография спружинила и отлетела прямо под ноги Майе. Веселье немедленно стихло, и все раскосые глаза обратились в ее сторону. Она ногой подтянула к себе бумажный прямоугольник, подобрала его и протянула юноше, у которого смоляные волосы отливали синим, были прострижены, как у ежа, и бодро топорщились во все стороны. Тот расплылся было в благодарной улыбке, но внезапно, переведя взгляд с Майи на снимок, наморщил лоб, приоткрыл от изумления рот, часто-часто заморгал и неуверенной рукой отодвинул его обратно. Майя взглянула на фотографию и не поверила своим глазам. На чужом любительском снимке были изображены площадь, группа детей с воздушными шарами, ларьки, цветы, голуби, газетные киоски и на переднем плане… она, Майя.
Случайно оказаться в прицеле чужой фотокамеры, летом, в каком-нибудь людном месте в центре города теоретически было возможно. Надежды получить собственный портрет, а не изображение на заднем плане величиной со спичечную головку или половину ноги или руки, попавших в кадр, было немного. Вероятность встретиться с собственной фотографией вот таким образом, сидя в переполненном кафе на втором этаже международного аэропорта, была столь ничтожна, что легко приравнивалась к чуду. Майе захотелось выпить. Видимо, корейцам тоже. Они натянуто улыбались Майе, жестами показывая ей, что снимок им не нужен, она может забрать его на память, что их родная страна – лучшая в мире и они будут только рады поскорее убраться из этого края чудес и славянской чертовщины.
Корейцы вскоре ушли, за их стол приземлилась компания украинских спортсменов. Один из них попробовал состроить Майе глазки, но она так безжалостно изучала сквозь него стойку бара, что он громко непечатно ругнулся и вернулся к корешам, распивавшим пиво и уже готовым и петь, и плясать, и лететь куда-то за Босфор.
Злосчастный снимок так и лежал перед ней на пластиковой поверхности стола. «Везет корейцам, – подумала Майя, всматриваясь в глянцевый прямоугольник, – могут сделать вид, что ничего и не было. Оставили фотографию и забыли обо всем. Мало ли что, может, просто показалось». Она вновь и вновь присматривалась к собственному, кстати, весьма удачному изображению. Снимок был сделан сегодня утром. Та же одежда, что и сейчас была на ней, те же кеды, те же вихры…
Майя невидящими глазами уставилась куда-то в стену. Аэропорт гудел, как озабоченный улей. За стенами взлетали самолеты. Солнце висело над полями.
Валериан и отец Исидор
Валериан стоял в церкви в углу на коленях, бил себя крестом в лоб и качал в пол поклоны. Храм был тихий, стоял на отшибе деревни, здесь прихожан и днем-то было не много, а сейчас, на закате, в полумраке под сводчатым потолком раскачивалась тень одного старика. И были слышны только его сбивчивый шепот, треск свечей и мышиное шуршание по углам. Резкий телефонный звонок был так некстати. Филиппыч выключил аппарат, сунул его обратно в карман и вновь погрузился в свою сбивчивую и истовую молитву.
Несмотря на то, что Валериан старался от души, опытный взгляд быстро вычислил бы, что ни к какому определенному лику старик своих слов не обращал, бормотал что-то невнятное и явно напряженно вслушивался в происходящее за толстыми стенами церковного придела. Ждал он не зря. Оттуда вскоре донесся удар – что-то тяжелое упало на каменные плиты пола и покатилось, сворачивая гулкий грохот в затихающую спираль. У Филиппыча напряглась спина. После падения за стеной воцарилась тишина. Валериан опять собрал пальцы в кучку и воткнул себе в лоб, живот и оба плеча.
– Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй души наши грешные… – тихо завыл он, не отрывая взгляда от небольшой неприметной дверки за алтарем.
Прошло несколько минут, и дверь распахнулась. Широким властным шагом, совершенно не сопоставимым со скромными размерами помещения, по залу пролетел Исидор. Полы его черных одежд развевались, на груди горел простой крест. Священник подхватил потрепанный томик молитвенника, за которым вышел в зал, и направился к выходу. Валериан немедленно вскочил с колен и живо поскакал за рослой фигурой.
– Батюшка! Батюшка… – бормотал он, тщетно стараясь догнать и перегнать святого отца.
Однако Исидор, озабоченный своими мыслями, даже ухом не повел, возможно, он так и не заметил бы прыткого старикашку, если бы тот не сообразил, что еще пара шагов – и священник, которого он столько ждал, скроется в проеме двери. Филиппыч прибег к крайним мерам, изловчился, подпрыгнул и изо всех сил вцепился в край черной мантии. Исидор вздрогнул, притормозил и дернул плечом, словно стряхивая невидимую нечисть, налипшую на него сзади. Но эта нечисть держалась насмерть. Батюшка издал неопределенный возмущенный звук и резко обернулся. Филиппыч, как терьер, висящий на его мантии, так и улетел к нему за спину.
– Кто тут над Господом нашим Богом потешается?! – гулко и с возмущением, как старый колокол, пропел Исидор. Насморк еще не оставил его, и он говорил сильно в нос.
– Я… – пискнул из-за его спины Валериан. – То есть не я… Я, святой отец, за советом пришел…
Отцепившись, наконец, от священных одежд, споткнувшись и опрокинув стойку с венчальными свечами, Филиппыч вылез на свет божий. Вернее, под сверкающие очи Исидора. Тот строго осмотрел плешивую голову незнакомца, заглянул в его преданные очи и, не впечатлившись, развернулся на месте, собираясь продолжить прерванный путь к выходу из храма. Однако то, что его не прогнали, Филиппыч расценил как благословение и, семеня и приседая, припустился за царственным Исидором.
– Понимаете, батюшка, странные вещи творятся… Вот что я вам хочу рассказать-то…
Стукнула тяжелая старая входная дверь, Исидор с Филиппычем вышли в синие сумерки, храм опустел. И словно какая-то темная волна пролетела над алтарем. Внезапно задуло пару свечей, бодро коптивших за здравие под иконой святой Богородицы, и что-то со страшным грохотом и эхом опять рухнуло на церковные полы. Исидор, уже отошедший от храма, внезапно остановился и вздрогнул.
– Дунька, нечистая сила, – пробормотал он сквозь зубы. – Целый день кресты роняет, дура.
Он развернулся к храму и Филиппыч опять задохнулся в волне пропахших пылью и ладаном черных складок.
– Святой отец… – жалобно позвал он Исидора.
Но тот, не отрываясь, подозрительно смотрел на молчаливые белые стены своей церкви.
Все еще слабый, Зис дотащился до фотостудии. Он, как в коме, пролежал несколько дней. Наконец, в очередной раз открыв глаза после многочасового блуждания по воспаленным тайникам подсознания, он понял, что болезнь немного отпустила. Температура спала, тело еще было влажным и слабым, зато вернулась способность соображать. Первая же мысль, пришедшая в голову, заставила Зиса подняться. Шатаясь, он выбрался из своей норы в углу комнаты, постоял, соображая, как лучше поступить. Дилемма отложить все, уползти обратно или одеться и поехать за ответом была решена в пользу последнего. Зис направился в ванну и, сбросив одежду, впитавшую весь сок его болезни, встал под обжигающие струи.
Примерно через час после этого он переступил порог фотостудии. Конверты, коробки и папки со старыми снимками хранились на полках в шкафу. Несмотря на впечатляющие объемы, в этом лабиринте было довольно просто ориентироваться. Разноцветные закладки направляли поиски по вертикали, подписи на них – по горизонтали. В точке пересечения находилось то, что было нужно Зису. Он выдернул папку. Шагнул с ней к столу. Вытряс из нее пачку фотографий. Разложил под лампой.
Это были снимки с импровизированного торжества, которое несколько лет назад Карина и Антон Вольский устроили после своего развода. Фотографии напоминали репортаж с черной мессы. Церемония бракосочетания была извращена и вывернута наизнанку. Невеста была в черном, жених – в белом… Зис улыбнулся, разглядывая довольные лица хулиганов. Взрослые люди – и нашли время для таких глупостей. Перевернутая вверх ногами и прикрепленная к багажнику голая кукла символизировала конец брака. Вместо того чтобы отправиться в ресторан после ЗАГСа, шайка покатила на кладбище, и там, стоя в сени чьей-то заброшенной могилы, все опрокинули по стопке черной водки.
Зис перебирал снимки и не верил своим глазам. Неужели и правда это были они – такие дурные, счастливые и веселые?… Он покачал головой. Майи на фотографиях не было, она в тот день вызвалась снимать и возить всех на препошлейшем красном лимузине. Поверх своих вечных джинсов она нацепила пачку черного лебедя. Шабаш был вопиющим.
Но Зису сейчас было не до воспоминаний. Очень быстро он нашел то, что искал. Вернее, то, чего надеялся не найти. Как ни странно, но, кувыркаясь в расплавленных потоках бреда и горячки так некстати свалившей его болезни, Зис забыл обо всем, и главным образом – обо всем лишнем. Вынырнув на поверхность, он внезапно осознал очевидный факт: все дымные и призрачные контуры ладоней и лиц появлялись на фотографиях только что умерших людей. Сначала старика-сторожа в Савельевo, потом Меньшиковой. Теперь, если он был прав, знаки смерти должны были быть на снимках Вольского.
И Зис не ошибся. Портрет бывшего мужа Карины был словно пропитан влажным туманом, и на нем сквозь черты одного лица проступали другие. Зис был готов к тому, чтобы это увидеть, но все равно его сердце сжалось. Он все еще не мог разглядеть того, кто так настойчиво стремился нарушить границы всех пространств, но как раз эта полустертость черт становилось отличительной приметой.
Над крышами прокатились первые раскаты грома, к городу приближалась очередная гроза. Где-то на горизонте сверкали зарницы. Зазвонил телефон. Зис встал, чтобы подойти и ответить, как вдруг заметил еще одну фотографию. Джинсы на ногах, черный газ на бедрах, вихры над фотоаппаратом – Майя щелкнула саму себя в отражении зеркальной витрины. Но в этом отражении она была не одна…
Телефон в студии звонил не переставая. Зис, не обращая на него внимания, стоял, склонившись над столом.
Наконец он сдвинулся с места и взял трубку.
– Алло.
В ответ – тишина, треск и звук то ли приближающихся, то ли удаляющихся шагов.
– Алло, – повторил Зис. Его слова упали в тишину, он помолчал и положил трубку.
Ударив по нервам, телефон немедленно зазвонил снова.
– Да! – рявкнул в трубку Зис. – Говорите же!
– Здравствуйте, – произнес чей-то незнакомый голос.
– Привет, – отозвался Зис.
– «…телефонная станция предупреждает вас о неуплате. В недельный срок вы должны погасить задолженность за иногородний звонок. В противном случае, ваш номер будет отключен. По всем вопросам обращайтесь…» – механический голос был без пола, возраста и выражения.
Зис швырнул трубку. Вернулся к столу. Телефон зазвонил вновь. Некоторое время Зис смотрел в стену, но все-таки подошел. Как ни в чем не бывало, запись продолжилась с того же места.
– «…по телефону 7771010. Городская телефонная служба предлагает вам приобрести справочники…»
Зис аккуратно положил трубку и, нагнувшись, вместе с куском штукатурки вырвал телефонный провод из стены.
Когда спустя мгновение телефон зазвонил вновь, на его лице появились признаки ужаса.
Однако это был его мобильный. Звонили из редакции. Зис быстро закончил разговор, обхватил голову руками и опять уставился на фотографию. Рядом с отражением Майи стояла полупрозрачная фигура мужчины. Зис был почти уверен в том, что именно с ним он встречался на днях в заплеванной рюмочной.
Вернувшись из аэропорта в город, Майя не смогла попасть в собственный дом. Вокруг подъезда в жидком свете фонарей стояли жильцы. Дневное освещение сменилось ночным, а здесь продолжали царить ажиотаж и оживление. Этим людям не было никакого дела до собирающейся грозы – они возмущенно трясли в воздухе какими-то бумажками, галдели и перекрикивались. Майя остановилась на безопасном расстоянии, выключила фары и оценила обстановку. Она была угрожающей. Толпа, разгоряченная проблемами, идеями и алкоголем, волновалась перед домом. Майя поняла, что незаметно прошмыгнуть через этот строй не удастся, развернула старый «мерседес», и он, тихо рыча на низких оборотах, скрылся за поворотом.
Лишь двое в толпе переглянулись, проводив глазами грохотнувшую пробитым глушителем машину. Высокий плотный мужчина с потертым портфелем и второй, коротенький и широколицый. Но вскоре и они вернулись к перебранке, продолжая что-то громко доказывать и трясти руками и бумажками.
В стороне от дома ветер трепал край огромного плаката с изображением разверстой пасти неизвестного хищного животного. На самом деле это была сердцевина цветка ириса с Майиной фотографии. Но в смятении приближающейся грозы все – даже реклама на придорожном щите – казалось устрашающим.
Из лиловой тучи, нависшей над домом, вылетела ослепительная молния. На мгновение она мертвым светом высветила лица собравшихся, темные мостовые и беспокойную воду на реке. Вспышка была такой яркой, что люди замолкли и уставились вверх, но не в небо, а на свой дом. Молния погасла, ударил гром, залаяли собаки, вновь заголосили о своем люди у подъезда. Похоже, никого, кроме псов, эта гроза не волновала. И только двое вышеупомянутых граждан снова переглянулись.
– Святой отец, – пламенно шептал Валериан батюшке. – Я вам говорю, это он – диавол, сатана, люцифер, нечистая сила, антихрист, черт со ступой, асмодей, маммона, геенна огненная…
– Хватит! – взревел батюшка.
Валериан, убалтывая и умасливая святого отца по дороге, каким-то чудом смог добраться с ним до дома и проникнуть внутрь. Теперь Галина накрывала ужин, а Филиппыч все говорил и говорил, вкладывая в уши сельского священника свои мысли о черных и темных делах, творящихся вокруг его доченьки. Исидор, занятый своими заботами и сам еще больной, никак не мог сообразить, как этот старикашка смог привлечь его внимание, пробраться за стол и, ни на секунду не прекращая своего верещания, уминать борщец, ловко запихивая в рот капусту.
Валериана же терзали страх и голод. Он боялся, что святой отец не дослушает его и выгонит взашей, что он не успеет рассказать того, ради чего тащился сюда через весь город, поездка окажется бесполезной, и время уйдет, и он, от которого так много зависит в этой жизни, ничего не сможет сделать. Он рассказывал все и сразу, и батюшка ложки не мог взять в руку из-за потока сознания, который изливал на него похожий на маленькую собачку старик. Но когда за столом, покрытым белой скатертью и уставленным ароматной, вкусной и стремительно остывающей едой, тот помянул ад и сатану, святой отец взорвался. Он метнул ложку в стену и вместе со стулом развернулся в сторону Валериана. Тот застыл насмерть. Галина, сунувшаяся было в комнату, спешно скрылась на кухне. Она, как никто другой, знала, что Исидор в праведном гневе страшен и за словом в карман не лезет.