Луи Буссенар
Под Южным крестом

Лошадей стреножили и привязали к дереву, задав корму.

Ночь надвигалась быстро. На небе появились звезды. Тишина маленького лагеря нарушалась только храпом спящих. Хотя полисмены спали настороженно, одним глазом, глубокое дыхание показывало, что сон очень крепок и что их не скоро добудишься.

Вдруг одна из лошадей прекратила есть и шарахнулась в сторону.

– Тпру!.. – окрикнул ее хриплым голосом один из отдыхающих.

По густой траве послышался быстрый галоп. Англичане и негрит моментально вскочили. На земле смутно виднелся черный силуэт Фрикэ, завернувшегося в одеяло.

– Эй!.. Лошади ушли!..

– Вместе с арестантом, – проворчал один из полисменов, пиная ногой пустое одеяло.

Лошади стояли на прежнем месте, кроме одной. Англичане проворно распутали их, вскочили в седла и дали лошадям шпоры, решив не править, а довериться инстинкту животных. Негрит остался один, так как его лошадь была угнана.

Почувствовав шпоры, несчастные лошади вскочили на дыбы, жалобно заржали и повалились на землю, увлекая за собой всадников.

Глава III

Фрикэ забавляется. – Бегство. – Убийство лошадей. – Взялся за гуж – не говори, что не дюж. – Фрикэ в костюме полисмена. – По лесам Австралии. – Фрикэ понимает, что сила имеет свою хорошую сторону. – Золотое поле. – Лагерь диггеров. – Закон Линча. – Фрикэ хочет помешать самосуду. – Кстати или некстати, но он снимает повешенного с петли. – Ловкий удар. – Вероятные последствия выстрела.

Пока полисмены, ругаясь, как немецкие извозчики, старались выпутаться из порванной сбруи и выбраться из-под лошадей, которые никак не могли встать, Фрикэ мчался по лесу с быстротой молнии.

– Вот еще! – говорил он сам себе, смеясь как сумасшедший. – Так я и стал сидеть с поставщиками для виселицы! Как же! Держи карман!.. Да хоть бы за что-то взяли, а то не угодно ли: в компании с лесовиком! Этого еще недоставало! Да я не был бы Фрикэ-парижанином, если бы не удрал от них. Воображаю, какая теперь у них кутерьма! Конечно, я поступил с ними немножко круто, но разве это моя вина? Впредь им наука: не трогай честных людей, умей отличать их от мошенников. Поделом им, даже если они себе спины сломали. Вот лошадей жалко: те не виноваты ни в чем. Это с моей стороны настоящее убийство. Жаль, что черномазый вышел сухим из воды, а хорошо бы сделать ему внушение, чтобы он, бегая ищейкой, умел различать, кого следует беспокоить, кого нет. В сущности, я провел время недаром: побил Сэма Смита и приобрел великолепную лошадь… правда, не очень честным способом, но что же делать? Уж так пришлось!.. Эй ты, сивка-бурка! Пошевеливайся! Помни, что ты удостоился чести нести на себе матроса Пьера де Галя, и скачи во весь дух прямо на север.

Фрикэ действительно поступил с полицейскими не только круто, но даже непозволительно. Завернувшись в одеяло, он долго смотрел на звезды, мечтая о бегстве и слушая, как храпели почтенные полисмены. Он решил, что чем проще будет способ бегства, тем лучше. Обдумав и взвесив все, как следует, он тихонько вынул из кармана ножик, беззвучно открыл его и пощупал острие, стараясь не произвести ни малейшего движения.

Темнота ночи способствовала замыслу, для которого требовалось много осторожности и самой отчаянной смелости. Терпеливо, как краснокожий индеец, он после целого ряда незаметных бесшумных телодвижений сумел выбраться из-под одеяла, которое сохранило такую форму, как будто под ним по-прежнему лежал человек. После этого он пополз по траве к лошадям и, добравшись до них, в три удара перерезал у трех из них поджилки. Полисмены безмятежно храпели, ничего не слыша и не подозревая.

Парижанин долго не решался прибегнуть к такой крайности. В нем сердце сжималось от жалости, что приходится пожертвовать тремя благородными животными. Ему казалось, что он совершает убийство. Но выхода не было, только этим способом он мог оградить себя от погони.

Почувствовав боль, три лошади шарахнулись, а Фрикэ вскочил на четвертую, дал ей шпоры и помчался вперед как бешеный, предоставив жандармам выпутываться, как знают.

После нескольких минут бешеного галопа Фрикэ, убедившись, что за ним никто не скачет, замедлил ход лошади и возобновил свой монолог:

– Что за гадость быть живодером! А я, к тому же, не могу видеть ничьих страданий!.. Хороша логика, однако: жалею трех лошадей и не думаю о трех жандармах, оставленных в степи на мучения. Ведь они, чего доброго, могут умереть с голоду! Конечно, я законно оборонялся. Дьяволы этакие! Нужно им было ко мне лезть! В конце концов, они могут съесть своих лошадей, если проголодаются, и разве так уж трудно им вернуться в город? Меня им все равно не поймать, да и вооружен я отлично их же оружием.

Наступало утро, и Фрикэ с наслаждением поглядывал на привязанный к седлу штуцер Генри-Мартини и на сумку с провизией позади седла. К седлу, кроме того, был прикреплен тюк с полным жандармским одеянием и великолепной белой фуражкой. Остановив лошадь, Фрикэ с серьезным выражением в лице надел на голову фуражку и переоделся в темно-синюю жандармскую блузу, которая была ему страшно велика. Он открыл патронташ, зарядил карабин, повесил его через плечо и самодовольно привстал на седле с видом полководца, объезжающего свои войска.

Солнце все ярче и ярче пробивалось сквозь редеющий утренний туман и золотило вершины эвкалиптов, трепетавших своими тусклыми темно-зелеными листьями, словно подернутыми свинцовой пылью. Белые какаду, застигнутые внезапным появлением дневного светила, топорщили свои желтые хохолки и кричали без умолку. Пестрые попугайчики мелькали в воздухе яркими движущимися точками, а миниатюрные колибри торопливо порхали с цветка на цветок, словно торопясь насладиться душистыми дарами флоры. Вдали, точно огромные лягушки, скакали на задних ногах кенгуру, поспешно пряча своих детенышей в утробные сумки. С громким жужжаньем носились красные, зеленые, голубые и золотистые жуки и мухи; пестрокрылые бабочки взлетали над душистой травой, хлопотливо работая крыльями. Фалангеры и опоссумы торопились уйти в темные дупла вековых деревьев; целые гирлянды огромных летучих мышей качались на ветках араукарий и древовидных папоротников, уцепившись за них лапами.

Наслаждаясь поэтическими картинами пробуждения природы, Фрикэ не забыл окинуть взглядом местность. Долго осматривал он бескрайний простор, не находя ни малейшего признака дороги, но вдруг вскрикнул от радости: он увидал многочисленные лошадиные следы.

– Наконец-то я могу спрятать свои следы! Черт меня забери, если теперь поганый негрит сумеет отыскать их в этой путанице! Тут, очевидно, прошли недавно скваттеры или диггеры, направляясь в какое-нибудь поселение. Мне не остается ничего другого, как ехать по этой дороге. Торопиться некуда, ведь почтенные полисмены надолго лишены возможности гнаться за мной… Ай-ай! Вот тебе и раз! Подковы у моей лошади необычной формы, так что ее следы отличаются от прочих. Что же делать?.. Все жандармские лошади так подкованы или только моя?.. Это, впрочем, все равно. Дело дрянь как в том, так и в другом случае. Надо что-нибудь придумать… Если лошадь нельзя перековать, ее можно расковать совсем. Кстати, в сумке есть и клещи. Предусмотрительный народ эти англичане! Теперь следы моей лошади будут заметны даже меньше всех остальных. Чего же лучше?

Фрикэ, не теряя времени, слез с лошади, привязал ее к дереву и принялся за работу, которая была не трудна и закончилась через несколько минут.

– Кажется, я сделал все, что мог, чтобы скрыть свой след, – сказал он, снова садясь на лошадь. – После этой предосторожности можно безбоязненно ехать вперед. Полисменам и в голову не придет, что ветреный француз способен на такой фокус.

Итак, самое трудное было сделано. Фрикэ оставалось только пустить своего чистокровного скакуна вперед по дороге. Он ехал благополучно два дня, почти не останавливаясь и пользуясь припасами английского полисмена. По мере продвижения вперед он замечал все более и более явные признаки если не города, то, во всяком случае, значительного поселка. Следов виднелось все больше, и они были свежее. По временам дорога становилась просто невозможной из-за ям, разбитых колесами тяжелых австралийских фур, в которые впрягают нередко десять и даже двенадцать лошадей. Иногда встречались всадники, которые, проезжая мимо, поглядывали на Фрикэ с нескрываемым отвращением. Попадались бородатые гуртовщики с длиннейшими кнутами, оборванные пастухи с туземными собаками, рудокопы с заступами, измученные тяжкой работой на приисках. Все эти люди оглядывались на нашего путешественника с единодушной неприязнью и проходили, не кланяясь ему, вопреки обычаю, заведенному в степях Австралии.

Фрикэ удивлялся и не знал, что думать.

– Куда я попал? – спрашивал он себя. – Ничего не понимаю. Что я им сделал? Они всегда болтливы, как сороки, и очень гостеприимны, а тут… Добро бы я был разбойником Сэмом Смитом, а то ведь я просто мирный путешественник, да еще в одежде жандарма. Чего доброго, они сами лесовики, поэтому мой вид им так неприятен.

Странный факт скоро объяснился. Редкий лес, рассыпанный по необозримому луговому пространству, вдруг окончился круто, как стена. Перед Фрикэ открылась широкая равнина, вся облитая яркими солнечными лучами. На равнине копошилась шумная толпа. Колонада деревьев, подпиравшая зеленый свод леса, вдруг исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Луговое пространство тоже как будто оборвалось. Зеленую мураву сменил желтый, потрескавшийся грунт, весь изрытый ямами, в которых стояла мутная, грязная вода. Местами валялись срубленные деревья, перепутываясь корнями и напоминая своим видом огромных пауков. Посреди всего этого столпотворения бежала светлая речка, разветвляясь на множество мелких мутных ручейков. По краям долины стояли полотняные шатры сомнительной чистоты, а все пространство между ними было наполнено разношерстной и разноязычной толпой.

Перед Фрикэ было золотое поле. Грязные изодранные шатры были, возможно, зародышем большого города.

На поле был шум, вызванный одним из тех событий, которые сплошь да рядом случаются среди неблагоустроенных людских скопищ. Пионеры – народ вообще беспардонный и жизнь человеческую ценят не дороже копейки, но принцип собственности соблюдают свято и нерушимо. Самый отчаянный головорез, которому ничего не стоит из-за пустяка всадить ближнему пулю в голову, сочтет позором украсть хотя бы одну унцию золота.

В чем причина этого противоречия?

Причина вот какая. На исходе XVII в. в Северной Америке, в Южной Каролине, до того увеличилось число преступлений, что обычных судов оказалось недостаточно. Тогда был избран один ирландец с полномочиями судьи и законодателя одновременно. Этот ирландец стал широко пользоваться своим правом и всякого уличенного преступника казнил смертью немедленно после разоблачения. Благодаря этой мере, в Каролине очень скоро были установлены спокойствие и безопасность.

Этот грозный судья и законодатель был знаменитый Джон Линч.

С тех пор во всех английских колониях, еще не успевших добиться порядка, стал практиковаться неумолимый закон Линча. Первоначально этот закон применялся ко всем преступлениям без разбора, но впоследствии круг его употребления ограничился всеми видами кражи и грабежа и убийством с корыстной целью. Свирепые каратели установили тонкое различие между просто убийцей и убийцей из-за грабежа или корысти. Калифорнийские золотоискатели безнаказанно убивали друг друга на берегах Сакраменто. В вертепах Сан-Франциско каждую ночь проливалась кровь. Но слитки на приисках и ставки на игорных столах всегда оставались неприкосновенными. Конечно, закон Линча нередко поражал и невинных, но для преступников это была единственная надежная узда.

Фрикэ как раз наткнулся на сцену самосуда. Разъяренная толпа оборванных искателей золота грубо тащила человека с веревкой на шее, который отбивался и кричал о своей невиновности.

В сотне шагов находилось засохшее дерево. Его избрали виселицей для предполагаемого преступника. Парижанина охватила дрожь. Кровь в нем закипела, он привстал на стременах, дал шпоры лошади и помчался прямо к толпе.

– Гром и молния! – кричал он, кусая свой белый ус. – Это напоминает тот день, когда меня едва не повесили на Рио-Грандс. Если бы не господин Буало, болтаться бы мне в пеньковом галстуке. В свою очередь и я окажу услугу этому несчастному. Будь что будет. Вперед.

Лошадь неслась по равнине, перепрыгивая через ямы и груды липкой земли.

Диггеры расступились, обманутые одеждой всадника.

– Полисмены!.. Полисмены!.. – слышались крики среди них.

– Так, друзья, хорошо. Теперь понятно, отчего вы на меня так свирепо поглядывали. Боялись, что я помешаю вам. И совершенно справедливо… Прочь! Дайте дорогу! – крикнул резким голосом Фрикэ. – Этот человек мой!

На дереве сидели два золотопромышленника и держали концы веревки, обмотанной вокруг шеи преступника.

Раздался яростный крик, сидевшие на дереве соскочили на землю, не выпуская из рук веревки, а несчастный повис между небом и землей. Но это не убило его, как надеялись палачи. Он был жив и отчаянно болтал ногами. Парижанин подъехал к нему, разгоняя толпу.

Привстать на стременах, обрезать веревку, подхватить несчастного и втащить его к себе на седло было для храброго парижанина делом одной минуты. Толпа с угрозой собралась вокруг него, крики сделались еще яростнее. Не обращая внимания, молодой человек кольнул ножом круп своей лошади, благородное животное стрелой вынесло его из толпы вместе с ношей и помчалось назад к лесу.

– Недурно проделано, – сказал Фрикэ, довольный собой. – Лошадей у них под руками нет, и нас не догонят. Ну, приятель, как ваше здоровье? Рано умирать. Ведь вы не долго висели. Сядьте хорошенько.

Сзади раздался выстрел, мимо просвистела пуля.

– Эге! Свинчатки летают быстрее нас. Это может кончиться очень плохо. Ай!.. Так и есть.

Лошадь Фрикэ жалобно заржала. Это ржанье, жалобное-жалобное, точно стон, заставило повешенного очнуться. Раненная в бок лошадь два раза споткнулась и тяжело рухнула на землю.

Фрикэ через секунду был уже на ногах и увидел, что спасенный лежит в куче грязи. Он взял привязанный к седлу штуцер и, прикрываясь еще не остывшим трупом лошади, стал дожидаться приближения ревущей толпы.

– Нелегко мне будет уйти от них. Что за судьба! Постоянно я натыкаюсь на опасности. В какую бы часть света я ни приехал, везде одно и то же. Определенно, наша планета самое опасное место в мировой системе.

Глава IV

Золото в Австралии. – Золото промывное и кварцевое. – Несколько хорошеньких кусочков золота. – Золотой столб, имеющий девятнадцать метров высоты и метр в диаметре. – Дальнейшая судьба золота после извлечения его из земли. – Страна миллиардов и кон трастов. – Австралийский Bush и австралийская Сахара. – Американские напитки. – Фонари под глазами у Сэма Смита. – Благодарность бандита. – Приключение с повешенным.

Хотя наличие в Австралии золотых россыпей получило официальное признание лишь в 1851 году, можно утверждать на основании подлинных документов, что этот драгоценный металл был найден там гораздо раньше.

Просто не верится, что правительство по непонятным причинам в течение нескольких лет энергично запрещало говорить об этом открытии.

Но слухи, хотя и смутные, все-таки ходили и у многих разыгрался аппетит. В 1849 году прошла молва, что какой-то пастух нашел в горах очень ценный клад. По временам служащие на станциях находили совершенно случайно и продавали золотые крупинки. Но вообще первые пионеры, занятые освоением новых пастбищ, обнаруживали полнейшее равнодушие к золоту, которым изобиловала их земля.

Затем золото открылось всюду: и в виде жил в граните и диорите, и в руслах рек, и в песке, и в глине, и в известняках, и в колчеданах. И так его оказывалось много, что добыванию его не предвиделось, как говорится, конца и краю.

Не распространяясь слишком долго, скажем, что золотопромышленность в Австралии разделяется на две отрасли: на добывание промывного золота и на кварцевую его разработку. Первая заключается в извлечении золота из песка и глины, а вторая – в добывании его из каменистых пород.

Промывное золото добывается так. Поднимают заступом верхний слой почвы, где предполагается золото, или вырывают яму и приступают к промывке. Положив в бак золотой песок или глину, наливают туда воды и болтают до тех пор, пока не получится довольно густая грязь. Эту грязь накладывают в длинное корыто, в дно которого вделана решетчатая железная пластинка. Через это сито проходят все растворимые вещества, оставляя на дне корыта твердые металлические частицы и камни. Этот сор промывается потом на жестяном блюде, для чего требуется много уменья и опыта, и тогда на блюдо остается чистое золото.

Таков, в общих чертах, способ, употребляемый одиночными золотопромышленниками.

Не довольствуясь золотом, добываемым на поверхности земли, золотопромышленники ищут его и под землей, роют подземные галереи и находят там благородный металл еще в большем количестве, чем на земле. Так находят его иногда в огромных слитках, или нуггетах. Несколько таких слитков можно увидеть в музеях Мельбурна и Сиднея. Многие из них имеют даже свою историю. Некоторые из них равны по своей ценности целому состоянию. Так, слиток «Welcome», найденный в Бэкери-Гилле, был продан за двести тридцать восемь тысяч триста пятьдесят франков. «Welcome-Stranger» ценится в двести тридцать девять тысяч четыреста двадцать франков. «Heron», найденный в Монт-Александре, был куплен в Англии за сто две тысячи франков. «Лэди-Готсэм», найденный близ Канадиан-Галли, оценен в семьдесят пять тысяч франков и так далее.

Добывание кварцевого золота требует большого числа рабочих рук и сложных приспособлений. Оно находится в руках больших компаний и является отраслью промышленности, для которой затрачиваются целые капиталы и приглашаются рабочие по найму. Кварцевые жилы находят иногда на поверхности земли, а иногда в глубоких карьерах на одной тысяче и тысячи восемьсот футов глубины и тщательно окапываются. Куски кварца раздробляются довольно мелко, затем подвергаются воздействию огромных паровых ступок, которые постоянно наполняются водой. Эти ступки раздробляют кварц в мелкую пыль, которая вместе с водой уносится в особые приборы с ртутью, которая амальгамирует золото. Ртуть в этих приборах находится в замшевых мешках, которые, подвергнутые сильному давлению, профильтровывают ее, и тогда получается тягучее тесто, которое затем дистиллируют. Ртуть при этом испаряется, оставляя на дне золото.

Читатель и без цифр легко представит себе, каких больших затрат требует такая обработка кварца. Мы скажем только, что в Виктории, самой маленькой, но зато, правда, самой богатой провинции в Австралии, число рудокопов равно в настоящее время сорока двум тысячам, а в начале горячки, в 1866 году, оно доходило до семидесяти тысяч семисот душ.

Промывка австралийского золота требует двести восемьдесят девять паровых машин мощностью восемь тысяч лошадиных сил, одну тысячу сто сорок три машины для перемешивания грязи, двести десять приводов, пятнадцать тысяч триста двадцать один деревянный желоб, шестьсот насосов, двести десять колодцев, четыреста пятьдесят машин для измельчения крупного песка и так далее.

Кварцевые рудники требуют восемьсот паровых машин мощностью в одну тысячу шестьсот лошадиных сил, шесть тысяч четыреста машин для дробления кварца, шестьсот приводов, четыреста восемьдесят девять блоков и тому подобное.

Что касается количества добываемого золота, то его в одной этой провинции добывают на сто миллионов франков в год.

В Австралии в общей сложности добыто золота на пять миллиардов. Предполагают, что его в ней найдется еще на пятьдесят миллиардов!

– Миллиард! – воскликнул в 1825 году генерал Фуа, когда министерство Вельеля внесло законопроект о вознаграждении эмигрантов.

– Да знаете ли вы, господа, что со времени смерти Иисуса Христа еще не протекло миллиарда минут!

И действительно, в двадцати четырех часах заключается одна тысяча четыреста сорок минут. Год равняется тремстам шестидесяти пяти дням пяти часам и сорока восьми минутам, то есть пятистам двадцати пяти тысячам девятистам сорока восьми минутам. В одном веке заключается пятьдесят два миллиона пятьсот девяносто четыре тысячи восемьсот минут. До того момента, когда сказал свою фразу генерал Фуа, со времени смерти Спасителя прошло, стало быть, только девятьсот пятьдесят девять миллионов восемьсот пятьдесят пять тысяч сто минут.

Миллиард литого золота весит триста двадцать две тысячи пятьсот восемьдесят килограммов и шестьсот сорок пять граммов. Кубический объем его равен шестнадцати метрам и из него можно отлить столб высотой пять метров тридцать три сантиметра при диаметре один метр. Война с Германией стоила Франции пятнадцать миллиардов. Другими словами, на нее был израсходован столб золота в семьдесят девять метров девяносто пять сантиметров высотой и весом четыре миллиона восемьсот тридцать восемь тысяч семьсот девять килограммов шестьсот семьдесят пять граммов.

Ученые расходятся относительно количества золота, добытого на земле. Многие исчисляют его так: восемь миллиардов от сотворения мира до Рождества Христова и пятьдесят миллиардов от Рождества Христова до наших дней.

Эти почтенные статистики не стесняются в своих расчетах. Если спросить, на основании каких данных даются такие заключения, то они затруднятся ответить. В самом деле, чем они могут руководствоваться при оценке сокровищ древних восточных монархов или, например, ацтеков?

Цифра восемь миллиардов и произвольна, и недостаточна, тем более, что в древности золото встречалось гораздо чаще.

Во всяком случае, добытые из недр земли миллиарды не находятся в обращении и было бы невозможно собрать их в настоящее время.

Убыль драгоценных металлов весьма значительна. Главные ее причины: позолота, стирание вещей и монет, кораблекрушения и клады.

Мак Кулах исчисляет эту убыль в 1 % в год.

Больше всего золото и серебро извлекаются из обращения именно собиранием сокровищ, кладами.

Крестьяне Европы зарывают в землю огромное количество монет, но сколько прячут их народы Азии и Африки – и сосчитать невозможно. Ни Азия, ни Африка никогда не возвращают назад полученное золото.

По достоверным свидетельствам, в Марокко можно найти до двух миллиардов зарытого драгоценного металла.

В четыре раза большее количество зарыто, есть основания предполагать, в Небесной Империи.

Китаец превращает в слитки любое золото, какое только найдет. Он использует их во внутренней торговле или зарывает в землю. Той же участи подвергаются монеты и золотые вещи.

Не удивительно ли, что золото, с трудом добытое из земли, снова зарывается в землю. И кем же? Теми, кто больше всех его любит!

Но оставим все эти миллиарды и вернемся снова в Австралию, собственно, в Викторию.

Цивилизация этой богатой и обильной страны носит несколько американский характер, как оно, впрочем, и должно быть. Виктория делится (по карте) на десять графств и имеет пятьдесят пять избирательных съездов, шесть избирательных советов, пятьдесят пять муниципалитетов. Ее недавно возникшие города Эмерард-Гилль, Фицрой, Готсмэн, Прэн, Джилот, Сэндгерст насчитывают каждый от восемнадцати тысяч до двадцати пяти тысяч населения. Вместе с тем это страна противоположностей. С одной стороны, например, город Мельбурн, имеющий тридцать газет и журналов, столько же банков, четыре театра, роскошный ботанический сад и даже вытрезвитель, а также множество учебных учреждений, храмов и молелен, с другой – лес бесконечный, дремучий, начинающийся сразу же за последним домом в городе.

Несколько часов ходьбы – и можно очутиться в полнейшем уединении. Еще несколько дней ходьбы – и можно придти в пустыню, еще более страшную, чем любая песчаная степь. Беда эти необозримые пустынные пространства! Пропадет в них человек, пустившийся в путь, не зная местных условий! Хорошо еще, если он попадет хотя бы на простейшее жилье, подобно нашему герою, а то может умереть с голоду среди всего этого бесплодного великолепия.

Фрикэ попал в одно из недавно открытых мест, куда успели проникнуть еще только первые пионеры, прокладывая путь тысячам будущих золотоискателей. Золотая лихорадка достигла здесь самой высокой точки. Жаждущие наживы толпились, толкались, рыли землю, промывали песок. Бородатые, нечесаные личности в грязных лохмотьях переносились с места на место, держа в руках щупы, а за поясом револьверы, нередко забывая даже поесть, хотя бы наскоро. И ни зной, ни дождь, ни болезнь, ни усталость не могли охладить их рвения, результаты которого трудно предугадать.

Какой-то кузнец расположился с переносной кузницей. Он за сто франков чинит щупы, у которых сломалось острие. За ту же цену сапожник чинит сапоги, разбитые ходьбой по твердому полю. Распивочные полны народа, и под вечер прилавки там буквально засыпаны золотой пылью, которой внезапно разбогатевшие искатели щедро расплачиваются за напитки, химический состав которых не поймет ни один химик. От них пахнет и аптекой, и лабораторией, и всем, чем угодно.

Известна страсть англичан и американцев к лекарственным микстурам. Пьяницы в Сити просто упиваются напитком из смеси опиума и эфира, а если смешать в равных дозах корицу, сахар, пачули, имбир, спирт и одеколон, то американцы за это отвратительное питье с радостью заплатят неслыханную цену.

В ту минуту, когда Фрикэ, снявший повешенного с ветки эвкалипта, спрятался вместе с ним за свою смертельно раненную лошадь, хмель разом выскочил из голов у разъяренных искателей золота. Они предвкушали драму, кровавую драму. Англичане заранее кричали «ура!».

Фрикэ окружила ревущая толпа. Он уже видел сверкающие ножи, слышал щелканье курков револьверов. Парижанин был на волосок от гибели.

Казалось, это было последним и окончательным приключением Фрикэ. Ему оставалось одно: сделать несколько выстрелов из своего штуцера, потом пустить в дело приклад и как можно дороже продать свою жизнь. Вдруг раздался чей-то громкий и грубый голос:

– Посторонись!.. Эй, друзья! Я знаю этого джентльмена и ручаюсь за него. Вы, там, не стрелять! Не то я не несу ответственности за последствия.

При этих словах Фрикэ выглянул из-за своей лошади и, молодецки закинув штуцер за плечо, радостно воскликнул:

– Да это мсье Сэм Смит!.. Душевно рад вас видеть!

– Сэм Смит собственной персоной, мистер Фрикэ. Сэм Смит тоже несказанно рад встрече с вами и чувствует себя счастливым, что ему представился случай с вами поквитаться.

Лесовик подошел к французу и улыбнулся во весь рот. Его лицо было сплошь покрыто синяками. Толпа почтительно расступилась перед великаном.

– Поквитаться, мсье Сэм Смит? Но за что же? – спросил с удивлением молодой человек.

– Единственный человек, сладивший с Сэмом Смитом, имеет право на уважение. Уже одного этого достаточно. Кроме того, я обязан вам жизнью, мистер Фрикэ.

– Вы очень добры.

– Кроме шуток. И глупо, и преступно лишать жизни такого молодца, как ваша милость.

– Право, я не заслуживаю… это такие пустяки…

– Нет-с, не пустяки. Далеко не просто справиться с Сэмом Смитом. Ну, да что об этом говорить. А что вы спасли мне жизнь, это верно. Без вас я был бы теперь по дороге к виселице, а может быть, уже и болтался бы на ней между небом и травой-муравой. Видите, мистер Фрикэ, здесь люди честны по-своему, и никто не скажет, что Сэм Смит неблагодарная свинья. На основании всего изложенного, друзья кои, извольте оставить в покое джентльмена.

– Хорошо, Сэм Смит, хорошо. Мы его не тронем. Но повешенного отдайте нам… Он наш, он нам нужен.

– Как бы не так! – возразил Фрикэ. – Разве для того я его вынул из петли, чтобы вы повесили его опять? Стыдитесь! Вас пятьсот против одного.

– Он вор!.. Нам не нужно воров!.. Смерть вору!..

Парижанин сразу же подумал: «Как же вы сами-то, господа пуритане, подчиняетесь такому грабителю, как Сэм Смит?» Но он был настолько умен, что не высказал этого вслух.

Между тем повешенный пришел в себя и дико озирался по сторонам. На вид ему было лет тридцать пять или сорок. У него была борода патриарха, растрепанные волосы и кирпичное от загара лицо. Трудно было решить, к какой нации он принадлежал.

Он пробормотал несколько слов на непонятном языке. Среди хаоса гортанных звуков Фрикэ расслышал слово «merci».

– Да кто он такой? Одичавший европеец, что ли? Что, если он француз?.. Тем более стоит его спасти.

Сэм Смит подошел к толпе и стал уговаривать ее оставить кровожадное намерение. Попытка его, впрочем, не имела большого успеха. Толпа сердилась и кричала. Дело выходило плохое. Вдруг парижанину пришла блестящая мысль.

– Мистер Сэм Смит, – сказал он бандиту, – объясните этим господам вот что. Они обвиняют несчастного в краже. Хотелось бы знать, что же он украл. Говоря между нами, он с виду полный идиот. Вероятно, какие-нибудь пустяки… Этот настоящий дикарь… он не стоит даже веревки, на которой его хотят повесить. Пусть эта веревка принесет ему счастье, и пусть он уходит вместе с ней.

Сэм Смит подхватил эти слова, надумав следующее:

– Друзья! – крикнул он. – Как вы думаете: ведь эта веревка принадлежит повешенному? Ему одному, да?

– Да, ему!.. Пустите! Дайте нам его!.. Повесить его!..

– Зачем? Возьмите лучше у него веревку. Веревка повешенного приносит счастье: каждый, кому достанется кусочек ее, найдет много-много золота…

– Которое разворуют и разграбят лесовики…

– Может быть. Во всяком случае предлагаю вам подарить несчастному жизнь, а взамен получит веревку… на счастье. Согласны?

– Пожалуй… хорошо!.. Давайте веревку, и пусть он убирается к черту вместе со своим французом. Им обоим не миновать петли рано или поздно.

– Увидим, – возразил Фрикэ. – Очень вам благодарен, господа, за себя и за него.