Роман Буревой
Врата войны
Война
Глава 3
1
«Дураки бывают разные. Одни – просто дураки, а другие – пасики».
Этот анекдот Виктор всегда вспоминал, когда смотрел с холма на покинутую деревню пацифистов.
Смотрел и испытывал тревогу. Что-то схожее с зубной болью. (О зубной боли быстро вспомнили в завратном мире – тут о многом вспомнили, но не испугались, а приняли как неизбежную плату). Чем дольше Виктор смотрел, тем сильнее становилась тревога.
Сейчас идти туда, вниз, не хотелось смертельно.
«Смертельно», – нелепо говорить за вратами. Здесь смерть каждый миг у тебя за спиной. Дышит в затылок холодом. Порой сильно. Порой едва-едва.
Прежде, чем спуститься вниз, Виктор минут десять рассматривал деревню в бинокль.
Снабженный примитивным интеллектом, бинокль услужливо высвечивал названия попадавшихся ему объектов поверх изображения: «дом», «береза», «осина», «сосна», «дом», «сарай». Большинство ребят в первые же дни выламывали из своих биноклей «мозги», но Виктор был человеком терпеливым. К тому же в начале лета, когда закрылись врата, чип тоже отключился. Ожил 1 сентября. Памятный день. Начало Второй Мировой. Третья началась в марте.
Ничего подозрительного так и не обнаружилось. Они спустились с холма и пошли по единственной деревенской улице. Ветер шумел в ветвях, кружил на дороге опавшие листья, сметая шуршащее золото к порогам мертвых домов. Где-то хлопала дверь. Или ставня?
Тишина. Покой. Красота. Яблони в садах. Яблони высотой с березу. Яблоки падают. П-пах… П-пах… Яблокопад, как звездопад – загадывай желание. Желание одно: пройти врата. Вернуться.
Когда это, интересно, пасики успели яблони насадить? Сколько лет они жили в этой деревне? Впрочем – почему бы не жить? Земля тут щедрая. Но пасики как ушли весной, так и не вернулись. За все время, что трое «красных» просидели в блиндаже, приходя в себя после мортала, они видели только маров. Да еще призрак являлся.
Призрак – это условно. Призрак – потому что человек этот приходил неизвестно откуда и так же неизвестно куда исчезал. Появлялся он дважды. Одежда белая, белая борода, посох струганный, котомка за плечами. Пытались ловить – да куда там! Они только шаг сделают, а призрака уже нет. Сгинул. Борис хотел выстрелить ему вслед – Виктор остановил. Зачем? Зла от него нет, на мара не похож. Мало ли отбившихся от своих мыкается в эти осенние дни по лесу, отыскивая дорогу к вратам?
– Как ты думаешь, пасики все погибли, или кто-то успел убежать? – спросил Димаш.
Этот вопрос он задавал уже раз в десятый. После того, как все подходящие шутки кончились, Виктор попробовал не отвечать. Но ничего не получилось: Димаш повторял свою «загадку» вновь и вновь. Трупов пасиков они не видели. Ни одного. Хотя вещи валялись повсюду.
– Куда им бежать, сам посуди. Даже в сортире никто не спрятался.
– Ну, они могли убежать к воротам.
– Ты видел их у ворот, когда мы входили?
– Они могли проскочить мимо нас.
– Могли, конечно. Но что они делали все лето? Деревню весной разграбили.
– Почему ты думаешь, что весной?
– Потому что лук они посадить успели. И морковь. А огурцы и кабачки – нет. В оранжереях и на подоконниках засохшая рассада так и осталась стоять.
Морковь и лук на деревенских грядках выросли удивительные: каждая морковина – килограмма по два, а луковицы все, как на подбор, величиной с кулак. От нечего делать Виктор с Димашем два дня назад собрали овощей не меньше двух центнеров и забили припасами устроенный пасиками погреб. Для кого старались? Не ясно.
Верно, каждый думал об одном и том же: вдруг пасики вернутся к зиме? То-то обрадуются, обнаружив собранный кем-то урожай. На той стороне, за вратами, принято думать о том, кто идет или едет за тобой по дороге. Есть даже термин такой: «глаза на затылке». Этому учат, начиная с детского сада. В Диком мире глаза на затылке нужны лишь для того, чтобы заметить снайпера в засаде.
– Точно! – изумился Димаш. – Как вы все замечаете, Виктор Павлович?
– У меня дополнительный блок памяти и видеокамера в глазу.
– Серьезно?
– Димаш!
– Ах, да… Это вы опять пошутили. Я понял. Но пасики могли спрятаться в лесу, переждать, пока мары уйдут, и дать деру.
Чушь, конечно. В редком лесу на холме не укроешься. Вот если до реки успели добежать, тогда могли на моторках уйти к Великому озеру. Это – единственная правдоподобная версия, дававшая пацифистам шанс на спасение. Сарай у реки был сожжен, но лодок на берегу, ни целых, ни поврежденных, не нашлось. Хотя (это больше походило на правду) на лодках могли уйти мародеры, то есть мары. Уходя, они подожгли лодочный сарай.
– Их могли эмпэшники вывести, – продолжал искать пути спасения для неизвестных людей Димаш. Он упрямо отказывался принимать версию о гибели деревни.
– Это же пацифисты, Димаш! Они не желают иметь дело с военной полицией. Это их принцип.
– Когда задницу припекает, о принципах лучше забыть. Им детей надо было спасать. И женщин.
– Димаш, тебе бы в виндексы – самая дорога.
– Как вы догадались? – ахнул Димаш. Потом вымученно усмехнулся. – Я дважды поступал. Но тест не прошел. Эмпатии маловато. Вот если бы на этой стороне виндексы были нужны! – мечтательно вздохнул Димаш. – Мне, если честно, этот мир чем-то больше нашего нравится. Здесь такие леса, озера! Вот бы по Великому под парусом походить! Вы на побережье были?
– Нет.
– Я тоже не был. Вообще здесь здорово. И потом… правду говорят: настоящая дружба бывает только здесь, в Диком мире, а на той стороне люди холодные, на рыб похожи.
– Это только кажется. Меньше эмоций. И потом – кто тебе мешает на той стороне быть человеком, а не рыбой? – спросил Виктор.
– Не знаю. На той стороне искренность смешно выглядит. Все такие правильные, доброжелательные. Какие-то ненастоящие. Здесь все иначе.
Прав Димаш – сбежали пасики: трупов нет ни в домах, ни на улице. А на кладбище – три могилы. Судя по датам на крестах – эти пасики умерли прошлой осенью. Мары убитых не хоронят. Напротив, изуродуют и к дереву прибьют. Или отрубленную голову на кол насадят. В рот что-нибудь запихают для смеха. Мары убивают всех: и «красных», и «синих»; забирают пищевые таблетки, оружие, запасные батареи, амулеты. Но главная летняя добыча маров – пасики… Тех они насилуют и режут с особым сладострастием.
Вот и знакомый дом. Виктор вытащил из кобуры «Гарин», взбежал на крыльцо, остановился. Тишина. Никого. Или…
– Встречайте гостей! – Ланьер толкнул дверь и отскочил в сторону.
Прижался к наружной стене. Как в бибишке. То есть в блокбастере. Дверь с протяжным скрипом отворилась. Откуда-то сверху с тихим шуршанием посыпалась труха.
– Кажется, никого… – сказал неуверенно Димаш.
Виктор огляделся. В самом деле, никого. Но сердце билось чаще обычного. Сделалось жарко. Во рту горчило. Почему так страшно входить в пустой дом? Мертвый дом. Сырость. Затхлость. Паутина по углам. Запах, как в склепе. Мутное зеркало в прихожей. На полке рядом – панамки да шапки, на крючке – рыжий плащ с оторванным рукавом. Виктор подмигнул своему отражению в зеркале: худой высокий мужчина в камуфляже. Камуфляж, впрочем, давно перестал менять расцветку, навсегда сохранив мутно-серый неопределимый цвет. Возле порога в комнату – расплющенный подошвой окурок. В прошлое их посещение здесь не было окурка – Виктор помнил. Значит, мары заходили в деревню еще раз. Но так осторожно, что с холма трое «красных» их не заметили. Возможно, мары прокрались ночью. Могли и к блиндажу подняться. Перерезать глотки всем троим во сне.
Виктор прихватил в кладовой топор и прошел в комнату. Здесь все было перевернуто еще с прошлого раза, из шкафа вывернуты ящики с нехитрым барахлом пасиков, сломана дверца самодельного сундука, из рамки выдернута висевшая над кроватью картинка. Только сколоченный из сосновых досок стеллаж с книгами (старинными, бумажными) мары не тронули. Странно, зачем пасики везли в этот мир бумажные книги?
Виктор усмехнулся:
– Мой дом десять лет назад обчистили, когда я в отпуск уехал. Забрали новенький комп, видеоголограф, куртку из псевдокожи. Джинсы, в которых я работал в саду, и те прихватили. Но ни одной бумажной книги не тронули. Помнится, я вызвал копов, стал проверять, что взяли, кинулся к шкафу с книгами, но инспектор меня остановил. «Не надо, – говорит, – не проверяйте. Книги никогда не воруют». Видимо, этот закон справедлив для всех миров.
Рассказывая эту историю, Ланьер снимал с полок книги и складывал в углу комнаты. Когда стеллаж опустел, вдвоем с Димашем они отодвинули его от стены.
Виктор опустился на колени и подцепил топором одну из досок. Взвизгнули гвозди, доска поднялась. Вторую Виктор приподнял без всяких усилий. Просунул руку в щель и принялся доставать узкие промасленные пакеты с термопатронами.
Димаш складывал их в мешок.
– Надо было все в прошлый раз взять, – сказал он, оглядываясь. – Кто знает, может быть, мары здесь все время бывают, а мы не замечаем. Если у них хамелеоновая форма, то за милую душу могут у нас под носом шастать.
Виктор поднял руку, делая знак замолчать. Что-то послышалось. Какой-то дальний, едва слышный звук. Чужой звук…
– Скорее! – Ланьер принялся выкидывать из тайника упаковки с люминофорами.
Да, не рассчитали, дурни. Думали – еще две недели назад за ними придет вездеход, и они будут уходить вместе с батальоном. Тогда бы и люминофоров, и термопатронов было в избытке.
2
Тень за окном. Мелькнула. Пропала. Или почудилось? Виктор уже закончил потрошить тайник.
– К окну! – приказал Димашу. – Без нужды не высовывайся!
Сам кинулся назад, в сени. В проеме наружной двери стоял человек. Чужой. Здоровяк. Глыба. После яркого солнца силился разглядеть, что внутри. В руках автомат. Человек прислушивался. Сейчас пустит очередь веером, и… Виктор выстрелил прежде. Дважды нажал на разрядник. Почувствовал, как нагревается рукоять «Гарина» в ладони. Громила рухнул как подкошенный. Кто-то закричал. Но не этот парень. Другой. Кажется, в комнате. Или где-то снаружи, но с другой стороны дома. Кричал истошно. Страшно. На одной ноте. На одном выдохе, который никак не кончался.
Виктор шагнул к убитому. Человек лежал на пороге, загораживая выход. Пришлось прыгать через него наружу. В неизвестность. Не останавливаясь, Виктор кубарем скатился с крыльца. Грохнула очередь. Взметнулись фонтанчики гравия. Виктор, не целясь, нажал на разрядник «Гарина». Нырнул за сложенные штабелем бревна. Попал он в противника или нет? Виктор прислушался. Тишина. Только ветер, да шорох листвы. По-прежнему где-то бьется неприкрытый ставень.
Хватит заряда в батарее еще на один выстрел? Хватит или нет? Надо было взять оружие у того, убитого… чем он был вооружен… чем?
И тут время остановилось, как тогда, в мортале. Вдруг рядом объявилась Валюшка. Круглолицая, румяная, в пестрой кофточке, в какой прежде Виктор никогда ее не видел.
– Я беременная, Виктор Павлович, а вы и не знали… – сообщила она, улыбаясь счастливо и наивно, как положено улыбаться при таких словах. – Девочкой.
Виктор увидел, что у нее огромный живот. Она, наверное, уже на девятом месяце, на сносях.
– Вы осторожнее. Тут мар за дровами. Ну, за этими бревнами. Рядом почти. К крыльцу подходит.
Видение мелькнуло и пропало. Время опять пошло.
Да, она права, мар подходит к крыльцу. Виктор его не видит, но слышит шаги… Надо встать во весь рост и выпустить заряд меж лопаток.
Виктор медленно распрямился. Мар шел, почти не скрываясь. Невысокого роста, сутулый, длинноногий, как цапля, в каких-то безобразных с толстыми раструбами сапогах и с толстенным поясом на животе, похожим на спасательный жилет. Мар был уже возле крыльца. Сейчас войдет в дом. А там Димаш…
Виктор прицелился. В голову мару. Красный лучик пометил черный капюшон. Готовься к смерти, скотина. Палец вдавил кнопку разрядника. Смерть.
Настоящая смерть, записанная в инфокапсулу. Потому что в прицел «Гарина» вмонтирована видеокамера, и включилась она в ту секунду, когда Виктор в первый раз нажал на кнопку разрядника. Весь этот бой, хаос и смерть, записан в инфокапсулу.
«Шефу не понравится, – подумал Виктор. – Мало экспрессии».
Он вложил бластер в кобуру (больше ни одного заряда в батарее не осталось) и пошел к убитому. Не скрываясь. Даже не оглядываясь. Никого рядом нет – он это знал. Откуда? Знал, и все. Говорят, дети виндексов обладают такой интуицией. Его отец был виндексом. Сердце сильно билось, Виктор приказывал: не части, и дышать становилось легче.
Из-за дома послышались выстрелы. Две очереди из автомата. Перестрелка. Димаш? Виктор склонился над убитым, рванул автомат. Какой он маленький! На оружие не похож, почти игрушка… Новая модель. Их зовут «пиявками». По первым буквам названия – PI-50. Специально созданы для завратной игры. Игры… дурацкие игры детей-переростков. Виктор не был уверен, что сможет из этой «пиявки» куда-то попасть. Еще одна очередь. Виктор бросился к углу дома. Добежал. Прижался к стене. Несколько раз судорожно глотнул воздух, перевел дыхание. Выглянул. На той стороне улицы сразу же вспыхнуло оранжевым – стрелок в доме напротив. Виктор прицелился. Что за дурацкий автомат?! «Синяки» их обожают – место экономят, любят, чтоб автомат в рюкзачок влез и плечи не оттягивал. Ланьер выстрелил почти наугад. Попал в окно. Посыпались стекла. В тот же миг рядом с его головой пуля срезала щепку от сруба. Тут же выстрелил Димаш. Из подствольника. Фотонной гранатой. Половина дома исчезла. Сложилась. Виктор закричал. Или он уже давно кричал, только не замечал этого? Наверное, давно… потому что он уже охрип, и во рту пересохло.
3
Тишина.
Виктор поднес «Дольфин» к губам. И тут будто обожгло. Как там Димаш?! Жив? Виктор побежал назад. В дом. Перешагнул через убитого громилу. Рядом с телом натекла темная лужа.
Димаш сидел на полу возле оконного проема. Пол вокруг него засыпан битым стеклом. Мелкие осколки посекли рядовому лицо. Плечо Димаша было в крови. Похоже, пуля угодила рядом с ключицей.
– Зацепило, – промямлил он побелевшими губами.
Виктор схватился за карман на рукаве. Там должен лежать индпакет. Должен быть. Но его не было. Он кинулся к Димашу, рванул карман у него. Пустой.
Затравлено оглянулся. Ведь это же дом. Надо поискать аптечку, пластырь, бинты. Может быть, даже стерилизатор и баллончик с искусственной кожей… хотя вряд ли… аптечки мары крадут в первую очередь. Виктор метался по спальне, выворачивал ящики самодельного шкафа, находил женские кофты, полотенца какие-то, флаконы… это же шампунь. Сунул флакон в карман. Нашел запечатанную упаковку разовых носовых платков. Еще взял шарф. Кажется, хлопок. Пригодится вместо бинта. Попытался вспомнить, что говорили на инструктаже. Он же сдавал медицинский минимум. Но ничего не вспомнил. Ничего. Так… взять себя в руки. Не паниковать. Ножом он кое-как разрезал рубаху. Намокшая от крови ткань скользила под лезвием. Прижал к ране сразу несколько платков – это где входное отверстие. Теперь выходное. Еще платки. Затем замотать шарфом.
– Ну, как ты, Димаш?
– Хреново, – признался тот.
Виктор протянул ему свой «Дольфин».
Рядовой глотнул. Закашлялся.
– Идти можешь?
– Попробую.
– Я понесу термопатроны. Ты как-нибудь продержись.
С окраины деревни, с той стороны, откуда они пришли, послышались выстрелы. Две короткие очереди. Потом еще одна. Тишина.
– Это Рузгин… Я его стрельбу узнаю, – прошептал Димаш. – Он всегда так бьет. Две короткие, потом одну подлиннее.
Судя по всему, стреляет наугад. Если бы видел противника, стрелял бы длинными.
– А вы з-з-дорово их… – хмыкнул Димаш. Его трясло. Губы прыгали.
– Ты тоже. – Виктор протянул раненому флягу с коньяком.
– Да я-то что… так… Гранатой. Сволоту маров так и надо. Хорошо, в этом году гранаты внесли в список…
Кому хорошо, а кому и не очень.
Опять короткая очередь. Ближе.
Виктор вышел из дома, не скрываясь. Дошел до угла. Выглянул. Рузгин шел посреди улицы. На глазах – очки-умножители. С индикаторами движения. В блиндаже нашел. Хорошая штуковина. Только ни к чему она. Все мары мертвы. Виктор это уже знал.
– Мы здесь! – крикнул он лейтенанту.
Рузгин развернулся и выпустил очередь по ближайшему дому на той стороне.
Затем кинулся бежать. Виктор дал две короткие очереди. На всякий случай.
Рузгин рухнул рядом. Но тут же вскочил. Привалился к стене.
– Вы как тут? Живы?
– Димаш ранен.
– Сиди здесь. Сиди и поливай улочку огнем. Я пройду по тылам.
Рузгин исчез. Виктор оглядывал сквозь прицел дорогу.
Незачем больше стрелять. Всех маров они перебили. Четверо мертвых врагов. А у них – только Димаш ранен.
«Только? Ты что, не понимаешь, Ланьер?! – одернул он сам себя. – Это же катастрофа! Как мы теперь успеем к воротам… Как?»
Мир
Глава 4
– Извини, но это глупо, – Алена всем своим видом демонстрировала возмущение. – Ты же сам говорил… ты утверждал! Я цитирую: «Война за вратами – безумие!» Ты клялся, что все это не для тебя! И вдруг!..
Они в самом деле часто обсуждали врата и каждый раз приходили к выводу, что идти на ту сторону нет никакого смысла. О Диком мире уже сказано достаточно. Злоба, агрессия, кровь – порталы смакуют наперебой сюжеты страшной игры. Еще один репортаж не добавит ни славы, ни денег, и ничего не изменит ни здесь, ни там. Тем более, что на лето была масса планов: отдых в Италии, парк развлечений Гардаленд, Верона, Флоренция, Пиза, Парма. Потом – театральный фестиваль в Амьене.
И вдруг в конце апреля Виктор заявил, что через два дня уходит за врата, что уже прошел курсы и инструктаж. Все готово: одежда, бумаги, доверенность. И завещание.
– Завещание? – переспросила Алена. – Значит, ты серьезно?
День выдался по-летнему теплый, даже жаркий. После заморозков и снегопадов в апреле установилась теплая, какая-то благостная погода. Ветряк, от которого питался автономный генератор, крутился бесшумно, выписывал в синем небе замысловатые фигуры. Издали казалось, что огромный цветок распускается, а потом закрывает лепестки.
Из глубины сада тянуло прохладой. Даже на солнцепеке порой Алена зябко поводила плечами, но ни за что не желала надеть поверх сарафана кофточку или накинуть косынку. Ей хотелось тепла и лета, праздности и исполнения капризов. Плечи у нее чудо были как хороши. Идеальные, можно сказать, плечи. Божественные. Впрочем, в двадцать все женщины немного богини. Прежде всего потому что ждут безоговорочного поклонения.
Дом был большой, деревянный, с двумя верандами, построенный еще дедом Алены. На веранде хорошо в такие дни: теплынь, весенний ветерок веет в открытые окна, а у входа на круглой клумбе – бело-желтое буйство нарциссов. И посреди гигантской пирамидой – одинокий розовый гиацинт. Алена по сложенным друг за другом плоским камням подходила в нему каждое утро – вдохнуть аромат. Она любила живые цветы. Живые – это те, которые росли и благоухали, а не увядали в вазе, напоследок демонстрируя свою красоту.
Алена была младше Виктора на пятнадцать лет. Девчонка. Но, несмотря на разницу в возрасте, у них было много общего. Порой они удивляли друг друга сходством вкусов. Как и Алена, Виктор любил деревянные дома. Старые, из бревен или брусьев, проконопаченные настоящей паклей. Они на годы и годы сохраняли запах смолы, прежнюю силу солнца, дух леса. Виктор с детства считал, что такие дома – живые. Главное – подружиться с домовым. В том, что домовые существуют, Виктор не сомневался и Алену убеждал. Она смеялась, не верила. Два года назад Виктор за огромную сумму купил старый особняк писателя Хомушкина. Тот особняк мало походил на хоромы Алены – роднило их лишь дерево, давшее этим домам жизнь. Кто такой Хомушкин? О таком литераторе ныне никто уже и не знает. Даже Алена, читавшая поразительно много и совершенно бессистемно, не могла вспомнить эту фамилию. Сам Виктор тоже о бывшем хозяине своего обиталища ничего не слышал до покупки. Теперь, живя в его доме, вечерами читал книги прежнего владельца. Попадались весьма любопытные. Дом был большой, с участком, со старым садом и ухоженным газоном, с высокими деревьями вдоль дороги. Рядом с домом – просторный гараж и маленькая личная мастерская. Летом замечательно. Зимой немного уныло. Виктор любил мастерить. Одно неудобство: дом построил известный архитектор, новый хозяин по контракту с комитетом охраны памятников не мог ничего перестраивать. Все должно было оставаться таким, как во времена этого Хомушкина. Виктор был суеверен… в том смысле, что полагал: почти каждое событие является особым знаком, надо только уметь этот знак расшифровать. То, что Виктор незадолго до знакомства с Аленой купил особняк, больше подходящий для большой семьи, чем для холостяка, несомненно, было важным знаком, и он этот знак растолковал как некое благословление Вселенной. Сама же Алена дедовым домом не владела – он лишь жила в нем, в любой момент готовая сняться и уехать.
– Я не стрелком на ту сторону иду, – напомнил Виктор. – Меня Гремучка направляет с заданием от редакции, очень важно – в самом деле важно – честно рассказать о летней экспедиции. Ты же знаешь – новости без «диких» новостей никого больше не интересуют.
– Тебя аккредитуют при штабе? – в голосе Алены прозвучала надежда.
– Нет, я зарегистрировался в чине лейтенанта. Буду находиться при батальоне.
– Ага! Я так и знала! Полезешь в самое пекло!
Алена, как всегда, говорила запальчиво, дерзко. Она вообще заводилась с пол-оборота. Ничто не могло оставить ее равнодушной. В такие минуты Виктор обожал на нее смотреть: на щеках вспыхивал румянец, большие серо-голубые глаза так и сияли.
– Неужели слово какого-то Гремучки для тебя закон? Наплюй на него! Уйди из его портала. Посмотрим, как он без тебя попляшет.
Виктор тоже любил так рассуждать в двадцать лет, восстать против в всех и с компом наголо в атаку… С тех пор он поумнел. Правда, совсем немного.
– Не волнуйся, дорогая, он тут же найдет другого. Пусть хуже, но как раз это мало кто заметит.
– Вся слава достанется ему. А тебе опять только шишки.
– Конечно.
– Так зачем…
– Не знаю. Не хмурься, дорогая. Тебе не идут эти насупленные бровки.
Алена закусила губу. Этот его насмешливый тон, эта бесконечная ирония иногда выводили ее из себя. Виктор давно бы мог иметь свой портал, нанять людей, давать указания. Мог бы, но не имел.
«Зачем мне свой портал? – отвечал вопросом на вопрос Ланьер. – Я хорошо сплю ночами. Хочешь, чтобы меня, как Гремучку, мучила бессонница?»
Она не понимала его – какая банальность! В нем переплелись черты несовместимые: полное отсутствие честолюбия сочеталось с постоянным желанием рисковать. Душевная апатия – с энтузиазмом. Если человек рискует, разве он не должен быть честолюбив? Так считала Алена. Характер Виктора противоречил этому убеждению. «Противоречить – моя профессия, – приговаривал Ланьер. – Даже для тебя, моя лапочка, не могу сделать исключения». Она злилась, пыталась что-то возразить. Но все равно он безумно ей нравился. И с этим безумием ничего нельзя было поделать. Ланьер очаровывал, гипнотизировал, но не становился при этом ближе. Казалось порой, начни она его хоть чуть-чуть понимать, очарование тут же рассеется, и она станет относиться к Виктору, как к прочим молодым людям: дерзить, насмешничать и втайне презирать. Он обладал многими талантами, был прекрасным программером и дизайнером, обустраивал свою программу так же легко как другие обставляют комнату. Мог починить ступеньку крыльца или домовой компьютер с одинаковой легкостью. Одним словом, идеал (или почти идеал). Все виртуальные знаменитости, что мелькали год из года на популярных порталах, и в подметки не годились Виктору, – считала Алена. Она плакала из-за его неуспехов, а он только пожимал плечами и повторял, что ему проще быть незаметным. Она была уверена, что только какие-то дурацкие обстоятельства помешали ему стать реном, одним из столпов этого мира. Таким, как Даниил Петрович…
«Быть знаменитым некрасиво», – цитировал Виктор с улыбкой.
Если бы у него была цель в жизни! Высокая цель… мечтала Алена. И выпалила однажды любимому в лицо: «Виктор Ланьер, вы предназначены для великой миссии». Он хохотал до слез, а она обиделась. Все кончилось ссорой и разлукой на две недели. Нет, меньше, на десять дней. Виктор не выдержал, позвонил первым, но и Алена тут же его простила.
Нельзя сказать, чтобы Виктору не нравилось восхищение Алены. Ему льстило и забавляло ее восторженное почитание. Но он (и по собственному опыту тоже) знал, что в мире не так мало женщин, которые ищут будущих гениев, великих ренов, чтобы всегда быть подле, возносить и помогать – гениалить. Но что бывает, когда такая дама обнаружит, что ее избранник ничем не замечателен? Получится настоящая многодневная пытка. Наверное, самое страшное – постоянно слышать восторги по поводу твоих талантов и сознавать, что ты – обычный средний человек, обыватель.
Если честно… (перед собой, Алене он еще не говорил ни слова), Виктор даже задумывался иногда: не расставаться ли им? Куда проще с женщиной, которая не станет требовать от любовника или мужа невозможного. Алена, быть может, найдет истинного гения, или, что куда вероятнее, истинное ничтожество, и будет холить его, боготворить и продвигать, изо всей силы толкая в спину, положив на безнадежное дело всю свою долгую жизнь. Виктору было больно даже мысленно произносить это слово – расстаться. Но хотелось быть честным – с собой и с нею, не обманывать ни в чем, даже невольно. Нет, самому не сделать этот шаг, – уж это он знал точно. Все должна решить судьба. Так, чтобы не было колебаний или-или, а было только одно-единственное решение, которое уже невозможно изменить.
И тут Виктор услышал про Валгаллу, и это слово мгновенно в нем все перевернуло. Чутье подсказывало ему: вот это действительно МИССИЯ. Не та, что в игре, а та, о которой не говорят вслух. Можно сказать, приговор. Приговор Судьбы.
Его смущало лишь то, что при Алене (в какой бы она пришла восторг, как бы восхитилась!) он не мог и заикнуться про эту тайну. Не потому, что не доверял, как раз наоборот. Но тут сказывалась профессиональная привычка: пока дело не закончено, о нем нельзя говорить никому, даже самым близким, ни для кого не должно быть исключения. Из-за этого Виктор когда-то поругался с Артемом.
«Похоже, она была права, и я в самом деле на что-то сгожусь, если там, за вратами, сумею отличиться. А я сумею, поверь… И тогда…»
– Тетя Надя идет, – Алена улыбнулась плотоядно. – Ну, берегись, она тебе мозги прочистит.
Виктор посмотрел в окно. Так и есть: по тропинке с важностью, как минимум, императорской фрейлины шествовала Надежда Сергеевна, Аленкина тетушка, лидерша пацифистского движения «Эдем». Задачу «Эдем» перед собой ставил грандиозную: обратить в ангелов всех людей по ту сторону врат, перековать мечи на орала, а все бластеры – на металлорежущие мини-станки; в зоне войны сотворить Эдем и поселить людей, жаждущих общения с природой. Пацифисты вербовали сторонников по всему миру и, как только в марте открывались врата, переправлялись на ту сторону – возводить мирные поселения и города, воплощать идею в жизнь. Оружия с собой они не брали демонстративно, охрану не нанимали, и потому мародеры шли за пасиками следом от самых врат, как стая волков за жирными оленями. Поначалу, в присутствии военной полиции и наблюдателей, мародеры пасиков не трогали, тем удавалось без потерь миновать и главный тракт, и перевал Ганнибала, а дальше они небольшими группами уходили в леса и долины. Что было дальше, рассказывали потом портальщики, если забредали в разоренные деревеньки… Бессмысленное действо? «Ненасильственное сопротивление всем насильникам кажется бессмысленным, – как заклинание повторяли пасики. – Просто марам не хватает любви, мы их спасем своей любовью».
Виктор поморщился при виде Надежды Сергеевны, как будто проглотил что-то невыносимо кислое. Но разговора было уже не избежать: не удирать же через комнаты и черный ход в сад и дальше к реке. Из гостей тетя Надя быстро не уйдет. Оставалось одно: – сидеть на месте и ждать вторжения.
Надежда Сергеевна вошла. В ее внешности прежде всего в глаза бросалось несоответствие между ее нелепой, почти уродливой фигурой (маленький рост, бесформенная полнота, плоский зад и выпирающий живот) и красивым породистым лицом с дерзким взглядом живых серых глаз. На ней было платье из лилового плотного шелка. Рукава буфами, юбка колоколом. Глубокое декольте открывало весьма перезревшие прелести.
Виктор встал и поклонился. Ручку не поцеловал – Надежда Сергеевна не терпела подобных любезностей.
– Здравствуй, Аленушка. Никак чаем жениха потчуешь? Что к чаю? Рулетик? И мне отрежь. Потолще. Я тонкие ломтики не люблю.
Она сама налила себе крепчайшего чаю, одной заварки, кипятка из самовара капнула для теплоты.
– Наши отправляются через врата послезавтра. Я уже манифест приготовила, – сообщила после пары глотков.
С детским задором, совершенно неуместным в женщине за пятьдесят, она выложила перед Аленкой голубую страничку, украшенную серебристой голограммой голубя. Птица мира помахивала крылышками и радостно разевала клювик. Воркования, однако, не слышалось.
– Прочти, настоятельно советую, – объявила тетя Надя. – Это новый уровень.
Алена нахмурилась:
– По-моему, нечестно звать на ту сторону беззащитных людей. Их там грабят, насилуют, убивают.
– Все дело в том, что нас слишком мало. Если бы все решились! – отмахнулась от ее доводов Надежда Сергеевна. – Если бы все пошли. Или хотя бы процентов десять людей мира встали с нами, Дикий мир превратился бы в Эдем. Когда пацифистов окажется больше, чем стрелков, раз в пять, мы преобразим завратный мир.
– Ничего нового не будет! – Алена разозлилась и уже не могла скрыть своей злости. – Пацифисты безоружны. Вот если бы им дать хоть какое-то оружие!
– Какое? – с вызовом спросила Надежда Сергеевна. – Пулемет? Лазер?
– Я не знаю. Но что-то адекватное оружию… хотя бы силовые установки для защиты. Да, почему вы отказываетесь от силовых установок?
– Отказываемся? У нас нет денег на такие установки. Хотя ошибаюсь, два поселения мы уже сумели оборудовать. Вот если бы вы пожертвовали… – Она окинула взглядом веранду. Алена невольно съежилась, представив, как тетя Надя продает после смерти деда этот дом, чтобы купить третью силовую установку. Дом был завещан Надежде Сергеевне, дед заранее объявил свою волю и просил Алену не оспаривать завещание. Алена обиделась, но слово деду дала.
– К сожалению, одна или две установки дела не решат. У нас сотни поселений, – вздохнула Надежда Сергеевна.
– И многие из них пережили зиму? – не выдержал Виктор. Он знал, что с тетей Надей в спор лучше не вступать, но не мог удержаться.
– Вот вернутся связные осенью, тогда и увидим, – объявила Надежда Сергеевна.
