Брюс Кларк
Афины. История великого города-государства

3
Золотые годы
(479–432 до н. э.)

Союз городов-государств разбивает персов при Платеях в 479 г. до н. э., заканчивая второе персидское вторжение в Грецию. – Афиняне строят вокруг города защитные стены. – Кимон, а затем Перикл возглавляют Афины. – Остракизм как руководство по афинской политике. – Успехи Афин в местных и дальних войнах. – Демократический проект строительства Парфенона. – Дебаты о фризе Парфенона и его мифологическом смысле

Простым афинянам, которым предстояло заново отстроить почти полностью уничтоженный город, будущее, должно быть, казалось сомнительным. Война нанесла им, особенно детям, глубокую и долго не заживающую рану. Они прятались на острове Саламин или в другом безопасном месте, глядя, как от святейшей скалы города поднимается в синее небо Аттики дым. Несомненно, некоторые из них тайно поклялись восстановить честь Афин, когда вырастут. Как оказалось, они стояли на пороге полувека, считавшегося позднейшими поколениями вершиной развития греческой цивилизации, славных лет, в течение которых Афины были признанным светочем среди эллинских городов. Но в то время никто об этом не догадывался.

Саламин доказал, что персы при всем их богатстве, всей их численности, всей их умудренности вовсе не непобедимы на море. Более того, теперь Афины могли уверенно претендовать на роль ведущей морской державы среди греков. Но для устранения непосредственной угрозы сердцу эллинского мира потребовалась еще одна битва. Она произошла летом 479 г. до н. э. к северу от Афин, вблизи беотийского города Платеи. Именно отсюда происходили храбрые мужи, бывшие единственными союзниками афинян при Марафоне.

Предыдущей зимой Ксеркс и его свита убрались из Греции; с ними ушли и многие войска, но остался военачальник Мардоний, а с ним – силы, казавшиеся достаточными, чтобы обеспечить заслуженное наказание греческих противников царя. Войска, оставшиеся под началом Мардония, поражали своим разнообразием: там были воины из Центральной и Северной Греции (из Фив и окружающей этот город Беотии, а также из Фокиды, Фессалии и Македонии) и конница из самых дальних стран Востока, вплоть до Индии и Бактрии (нынешнего Афганистана).

Мардоний разбил укрепленный лагерь на местности, удобной для его конницы. Большое войско греческой коалиции, в которую входили спартанцы, афиняне и другие, осаждало его стан в течение одиннадцати дней, а затем начало отступать. Персы стали его преследовать, и в этот момент греки развернулись и вступили в бой, в котором они нанесли тяжелый урон легковооруженной персидской пехоте и убили самого Мардония. Персы, оставшиеся в лагере, были окружены и перебиты. Каким бы ни было отступление греков, истинным или притворным, персы уже не в первый раз переоценили расстройство в рядах неприятеля. Их поражение устранило внешнюю угрозу материковой Греции – во всяком случае, на пару поколений.

Кроме того, в сражениях при Саламине и при Платеях закрепилось своего рода разделение труда между Спартой и Афинами. Спартанцы, обеспечившие победу при Платеях, утвердились в положении сильнейшей сухопутной державы Греции; афинянам же хитроумная тактика, использованная при Саламине, помогла закрепить превосходство на море. Такое положение вещей могло стать основой для неустойчивого, но все же сосуществования. Некоторые выдающиеся деятели в обоих городах надеялись, что так и будет. Если бы два города-государства и дальше действовали самостоятельно, у них была бы возможность достичь взаимоприемлемого симбиоза.

Но ситуация осложнялась по мере того, как каждый из них становился ядром крупного, неустойчивого союза. Интересы двух блоков неизбежно должны были столкнуться. Иногда нарушителями спокойствия становились мелкие союзники – точно так же две с половиной тысячи лет спустя малые страны маневрировали между американским и советским лагерями, используя к собственной выгоде противостояние периода холодной войны. В середине V в. до н. э. почти ни одного года не проходило без того, чтобы Афины ни с кем не воевали, шла ли речь о стычках с другими греческими городами, навязывании своей воли непослушным союзникам или использовании удобных возможностей потрепать персов в каких-нибудь отдаленных местах. Тем не менее благодаря Марафону, Саламину и Платеям афиняне могли быть уверены, что существованию самой их родины ничто не угрожает.

В военных судьбах города бывали взлеты и падения, не обходилось и без многочисленных неудач. И все же, подобно Соединенным Штатам до 2001 г., Афины ощущали все бо́льшую уверенность в неприступности их собственной территории. По мере роста могущества и мастерства афинского флота город получал возможность отстаивать свои интересы вплоть до самых окраин известного мира, не опасаясь собственного уничтожения. Благодаря усиливающемуся ощущению безопасности росло экономическое и геополитическое влияние Афин, множились их культурные и научные достижения, все изощреннее становилась их энергичная внутриполитическая деятельность. Некоторые из афинян испытывали парадоксальное восхищение железной самодисциплиной спартанцев, но их собственный живой дух создавал совершенно иную атмосферу, атмосферу неукротимой свободы. В течение этой так называемой пентеконтаэтии – пятидесятилетия – не утихала борьба за власть внутри самого города, как и борьба между Афинами и их соперниками, и разобраться в событиях этого времени бывает непросто даже исследователям, посвятившим изучению мельчайших их подробностей всю свою жизнь в науке. Существуют два главных письменных источника информации об этом периоде. Первый из них – великий историк Фукидид, бывший почти, но все же не вполне современником событий: он родился через пару десятилетий после великих побед над персами. Второй источник – это живо написанные биографии Плутарха, который жил на 500 лет позже, но писал с уверенностью и непосредственностью, заслуживающими уважения. У обоих этих авторов были свои пристрастия. По счастью, однако, у нас есть возможность сопоставлять сведения, изложенные в их трудах, с археологическими находками, сделанными в течение прошлого века.

Фукидид описывает яркий пример афинских махинаций, относящийся ко времени непосредственно после поражения персов. Его рассказ позволяет почувствовать, какая глубокая пропасть быстро образовывалась между двумя главными городами Греции. Когда спартанцы увидели, что афиняне восстанавливают и расширяют свои фортификации, они заподозрили недоброе. Фемистокл, все еще бывший предметом восхищения всего греческого мира в связи с той ролью, которую он сыграл при Саламине, отправился в Спарту, якобы чтобы уверить спартанцев в благовидности афинских намерений. Но там он стал тянуть время, утверждая, что переговоры нельзя начинать, пока в его делегации не хватает некоторых высокопоставленных афинян. Это затягивание переговоров было частью его плана. Пока спартанцы ждали, афинские женщины и дети лихорадочно трудились на постройке стен из любых материалов, какие попадались им под руку; их не заботило даже, что в дело шли произведения искусства. Вот что пишет Фукидид:

Что постройка стен производилась поспешно, можно видеть еще и теперь: нижние слои их состоят из всевозможных камней, в некоторых частях даже не обделанных для укладки, а в том виде, в каком приносили их в отдельности. В стену было вложено множество надгробных стел и обделанных для других целей камней …

Некоторые из этих «скульптурных фрагментов» были обнаружены в 1922 г. В их число входит произведение, известное под названием «Хоккеисты», – мраморный рельеф, изображающий двух юношей с клюшками с загнутыми концами, пытающихся завладеть мячом; за ними наблюдают две пары друзей, стоящие по обе стороны от игроков. Этот завораживающий снимок жизни около 510 г. до н. э. украшал постамент надгробной статуи, предположительно состоятельного молодого человека. В число других высокохудожественных произведений, которые запихнули между грубо обделанных камней, входит пара сфинксов коварного и таинственного вида, обнаруженных только в 2002 г. при проходке туннелей для афинского метро.

Но для города, неистово стремившегося обеспечить собственную защиту, важна была только прочность этих предметов, а не их красота. Сами стены, в точности такие импровизированные, какими описывает их Фукидид, можно увидеть в нескольких точках нынешних Афин – на кладбище Керамика (где их можно сравнить со стенами других эпох) и в подвалах обычных современных зданий, например банка на улице Эолу.

Когда афинские руководители наконец прибыли в Спарту, они шепнули Фемистоклу, что стены уже пригодны к обороне, и он передал эту неприятную новость спартанцам. Еще до этого он позаботился, чтобы несколько спартанцев остались в Афинах заложниками, чтобы обеспечить безопасное возвращение его делегации. Спартанцам пришлось смириться со свершившимся фактом и позволить гостям уехать восвояси.

Город, защищенный этими надежными укреплениями, мог процветать и расти. Постепенно – до совершенства – оттачивалось мастерство в сферах кораблестроения и войны на море. Все более утонченными становились театральные, музыкальные и танцевальные представления. У кораблестроения и культурных мероприятий была одна общая черта: и то и другое требовало добровольного сотрудничества сотен людей, а также совместного использования общественных средств и частных пожертвований. Такого рода совместная деятельность стала отличительной особенностью города. Тем временем Афины распространяли свое господство на десятки меньших городов, особенно в Эгейском море и на анатолийском побережье, используя для этого как свой престиж, так и грубую силу.

Возможно, самой заметной чертой афинской жизни, отличавшей Афины от всех прочих государств, существовавших ранее, было вот что: в Афинах на самом деле существовало то, что можно назвать политическими дискуссиями с непредрешенными результатами. Общественные и личные вопросы разрешались путем открытого обсуждения, в котором мог сказать свое слово каждый гражданин. Тем, кто хотел занять высокую должность или повлиять на принятие решений, приходилось полагаться на убедительность своих доводов в дебатах, исход которых не был определен заранее. Победители добивались своего не заискиванием перед капризным самодержцем и не сбором вооруженных шаек для запугивания оппонентов. Нужно было убеждать, и никто не знал заранее, кто из спорящих окажется убедительнее. Политический процесс был открытым и осознанным. Граждане занимались своими делами в соответствии с определенными, общепризнанными правилами. Также подразумевалось, что эти правила могут быть изменены, но и это могло произойти только в соответствии с тщательно прописанной процедурой.

Первые десятилетия после Саламина стали временем некоторых эпизодов наиболее беспощадной борьбы за власть между ведущими военачальниками и политиками города. То были мужи в высшей степени самолюбивые и остро ощущавшие обиды, причиненные их предкам. Соперничество между величайшими семействами могло не утихать на протяжении многих поколений, в точности как это происходит в нынешней греческой политике. Но в отличие от предыдущего столетия, в котором претенденты на власть в Афинах организовывали перевороты и вторжения с иностранной помощью, эта борьба за власть велась в общепризнанных рамках. Политические бои, разгоревшиеся после Саламина, так или иначе не выходили за рамки афинской политической системы. Начиналось формирование правового государства в современном понимании этого термина.

Действия любого человека, стремившегося достичь верховной власти, были ограничены несколькими факторами. Одним из этих ограничений была растущая власть собрания свободных граждан мужского пола, согласие которого было необходимо для принятия любого важного решения в сферах внутреннего управления или ведения войны. (В первые два десятилетия после Саламина противовесом этой власти служила власть ареопага, совета отставных должностных лиц, среди которых превалировали представители старых богатых семейств.)

Другое ограничение накладывала система правосудия, кажущаяся из нашего времени смехотворно простой и в то же время парадоксально запутанной. Все дела разбирались судом присяжных, которых отбирали по жребию из числа афинских граждан, предложивших свои услуги и получавших за эту службу плату. Процесс отбора присяжных был таким сложным, что довести дело до суда бывало почти что невозможно. Все обвинения были частными; не было ни профессиональных адвокатов, ни государственных прокуроров. В период, когда такая афинская демократия действовала лучше всего, в ней существовала система отчетности, которой позавидовали бы многие из нынешних несовершенных государств. Хотя государственные должности по большей части распределялись по жребию, исполнители самых важных из них (в особенности предполагавших распоряжение крупными суммами из общественных фондов) определялись на ежегодных выборах. Такие должностные лица могли быть привлечены к ответу в связи с исполнением ими своих должностей. Однако эта система не была свободна от злоупотреблений. Одним из самых простых способов осадить человека, достигшего чрезмерного могущества, было привлечь его к суду за растрату общественных средств или военную некомпетентность, и надуманные обвинения входили в число популярных политических приемов.

Третьим инструментом политической борьбы был остракизм, необычный и поразительный элемент афинской системы. Работала эта процедура следующим образом. В начале каждого года на голосование избирателей ставился вопрос о том, улучшится ли общественная атмосфера в случае изгнания одного неприятного им деятеля. Если ответ был положительным, два месяца спустя проводился опрос о непопулярности, и человек, набравший в нем больше всего голосов, должен был покинуть город сроком на десять лет. Эта система успешно просуществовала около семидесяти лет, совпавших с золотым веком афинской демократии. Мы знаем об остракизме не только от древних писателей, но и по материальным свидетельствам – керамическим черепкам, на которых простые афиняне выцарапывали имена тех, чьего изгнания из города они хотели добиться. Название «остракизм» происходит от слова остракон (ὄστρακον), обозначающего те самые черепки, на которых граждане выписывали имена.

За последний век было найдено около 11 000 остраконов. Подавляющее большинство, около 9000, нашли в одном и том же месте немецкие археологи, проводившие раскопки в конце 1960-х гг. Черепки были свалены в кучу на дне реки, пересохшей в результате строительства стен. Насколько мы можем восстановить эту процедуру, часть Агоры отгораживали канатами, причем устраивали отдельные входы для всех десяти фил. Затем граждане опускали в сосуды черепки, на которых были написаны имена тех, кого они хотели изгнать. За подсчет голосов отвечали городские сановники – архонты; это укрепляло доверие к процедуре. Люди влиятельные могли организовывать кампании за остракизм своих противников, но в этом процессе было и нечто случайное и непредсказуемое. Граждане могли голосовать за изгнание кого угодно, по каким угодно причинам. Некоторые остраконы были настоящими произведениями искусства. На одном из них надпись мастерски выжжена с использованием техники чернофигурной керамики, на другом записан поэтический отрывок. Однако в большинстве своем они были кустарными, и в них часто встречались ошибки и непристойности.

Осколки, на которых делались записи, были настолько разнообразными, что они позволяют увидеть некоторые аспекты афинской жизни. Среди них есть обломки как простой кухонной утвари, так и великолепной глазурованной посуды; самые мелкие размером не крупнее большого пальца, а самые крупные – с книгу карманного формата. Попадаются солонки, части суповых мисок, куски сковород, черепицы, небольших корыт. Иногда какой-нибудь горшок специально разбивали на черепки, иногда же использовали подобранные на земле осколки керамики, изготовленной веками ранее. Из письменных источников мы знаем об остракизме тринадцати человек, но археологические находки говорят о том, что число кандидатов на изгнание было гораздо больше. Многие из упомянутых на осколках людей совершенно неизвестны, но в число жертв и потенциальных жертв остракизма входили почти все основные действующие лица борьбы за власть в городе. Сколь бы отрывочными ни были археологические свидетельства, они оказывают жизненно важную помощь в проверке информации, оставленной древними писателями.

При внимательном рассмотрении паутина черточек, нанесенных на обломки горшков, позволяет понять весьма многое о страстях и прихотях, влиявших на повседневную жизнь демократического общества. Она же помогает объяснить взлеты и падения ключевых деятелей этой эпохи. Взять, к примеру, Фемистокла, того самого гениального стратега, который привел греков к победе при Саламине. Хотя он не принадлежал к городской элите из-за своего скромного происхождения и матери-иностранки, в 80-х гг. V в. до н. э. ему удалось воспользоваться демократической процедурой, когда он призывал вложить доходы от вновь открытого серебра в строительство кораблей. Его соперник, осторожный аристократ Аристид, подвергся остракизму в 483 г. до н. э. Это решение явно было подстроено Фемистоклом, хотя одна из самых знаменитых историй об остракизме, рассказанная Плутархом, напоминает нам, что помимо соображений высокой политики в этой процедуре всегда действовал и элемент случайности.

Рассказывается, что некий неграмотный крестьянин пришел на Агору и попросил первого встречного нацарапать на черепке имя Аристида. Его собеседник, случайно оказавшийся именно Аристидом, любезно выполнил просьбу крестьянина и спросил, чем же ему досадил Аристид. «Ничем особенным, – ответил тот. – Мне просто надоело постоянно слышать, как его называют справедливым». Как бы ни обстояло дело со справедливостью Аристида, когда городу потребовались защитники от персов, его призвали обратно, и он с честью сражался при Саламине. Но если единство греческих городов-государств было недолговечным, таким же оказалось и перемирие между выдающимися гражданами Афин. В течение приблизительно года после Саламина Фемистокл, Аристид и другие влиятельные деятели, по-видимому, сотрудничали в интересах города. Совместными усилиями они перехитрили спартанцев, когда возводили импровизированные городские стены. Но их союз был хрупким. В 478 г. до н. э. именно Аристид руководил в качестве представителя Афин на священном острове Делос церемонией, в которой десятки греческих городов и островов поклялись вместе бороться с персидской угрозой, объединив свои военные и финансовые ресурсы. Святость Делоса придала этому предприятию ауру торжественного пакта. Со временем он превратился в механизм господства Афин над их союзниками, ставшими на самом деле их подданными или, говоря языком холодной войны, сателлитами.

Тем временем престиж Фемистокла быстро пошел на убыль, и в течение десятилетия он подвергся остракизму. Спартанцы попытались обвинить его в участии в коррупционном скандале, в котором уже был замешан один из их собственных военачальников. Вследствие причудливого поворота судьбы великий военно-морской стратег в конце концов стал искать убежища у своих врагов-персов, которые назначили его губернатором малоазиатской Магнезии, провинции, приблизительно соответствующей Мансии в нынешней Турции.

И в этом случае огромную роль сыграли свидетельства, полученные из черепков. Скромный немецкий ученый Штефан Бренне потратил двадцать пять лет, собирая и анализируя остраконы, найденные на кладбище на Керамике. Он считает, что Фемистокл подвергся остракизму в 470 г. до н. э., на год или два позже, чем полагало большинство других историков. В результате тщательных исследований он пришел к выводу, что бо́льшую часть остраконов с Керамика можно отнести к опросу о непопулярности предыдущего года, в результате которого был изгнан некий аристократ по имени Мегакл – как полагает Бренне, во второй раз. В результате мы знаем о подробностях политической жизни 471 г. до н. э. больше, чем о каком-либо другом моменте истории Древних Афин.

Только в этом году были выдвинуты более 100 других кандидатов на остракизм. В большинстве своем они собрали лишь по горсти недружественных голосов, которые, видимо, являются свидетельством мелких личных свар. Хотя Фемистокл был кандидатом и в 471 г., Бренне считает, что он вышел на первое место лишь годом позже. Работа Бренне часто требовала соединения фрагментов, относящихся к одному и тому же сосуду, который, возможно, был специально разбит группой друзей, пришедших проголосовать, зачастую по-разному. «Когда я смотрю на остракон, я слышу голоса избирателей, обсуждающих, какие оскорбления на нем написать», – говорит Бренне. Около половины черепков с Керамика – это голоса против аристократа Мегакла, который (как можно понять из рисунков) был известен неумеренными тратами на лошадей и назойливой матерью. По-видимому, он был настолько несносен, что его изгоняли дважды – первый раз в 486 г. до н. э. Он же был явным «победителем» и в 471 г., но на многих других черепках написано имя Фемистокла, который оказался самым нелюбимым из кандидатов годом позже.

Эта система была одновременно грубой и утонченной. Она была смутным прообразом должностной чехарды современных двухпартийных систем, но только в сильно уменьшенном масштабе. В случае кризиса общегосударственного масштаба изгнанника могли призвать обратно, но в остальных случаях преждевременное возвращение каралось смертью. Однако во многих отношениях это был сравнительно мягкий способ разрядки общественного недовольства. Поскольку лицо, подвергнутое остракизму, не признавалось виновным в каких-либо преступлениях, не было и долгой процедуры самозащиты. Изгнанник не лишался собственности и, будучи в изгнании, мог получать доходы от своего имущества. Аристократ с хорошими связями вполне мог провести изгнание со всеми удобствами в каком-нибудь другом греческом городе-государстве. По истечении десятилетнего срока он мог вновь заниматься политической деятельностью.

Одним из недостатков этой системы была опасность утраты Афинами самых талантливых граждан. Тот же Фемистокл, будучи изгнан, переметнулся к персам. И все же остракизм был вполне качественным предохранительным клапаном. То обстоятельство, что эта мера применялась только к одному человеку, исключало любые более масштабные фракционные репрессии. Тщательный подсчет черепков городскими архонтами, людьми уважаемыми и ежегодно сменявшимися, обеспечивал общепризнанность приговоров. Когда система остракизма работала без нарушений, она служила одновременно нескольким целям. Всех выдающихся деятелей она предостерегала от выхода за рамки дозволенного, а тех, кто только стремился достичь видного положения, побуждала действовать осторожнее. В недели, отделяющие решение о проведении остракизма от самого голосования, пока сатирики и сплетники распространяли скабрезные слухи^[30], атмосфера в городе бывала напряженной, но после голосования становилось спокойнее.

Благодаря исследованиям остраконов и сопоставлению их данных с письменными источниками мы также можем проследить историю взлета и падения военачальника и политика, заправлявшего афинскими делами в течение пары десятилетий после Саламина. Его звали Кимоном: он был человеком приземленным и лишенным всякой утонченности; Плутарх ярко характеризует его, говоря, что он «вовсе не обладал даром изощренного аттического красноречия», которое приписывали уроженцам Афин и их окрестностей. Как это часто бывало с афинскими политиками, Кимон вырос с ощущением глубокой несправедливой обиды, нанесенной его семье. Его родичи сослужили городу великую службу, но получили за нее лишь наказания и бесчестие.

Отцом Кимона был Мильтиад, приведший афинян к исторической победе при Марафоне. Казалось бы, этого должно было хватить, чтобы обеспечить ему место в пантеоне величайших героев города. На деле же карьера Мильтиада завершилась крайне неудачно из-за закончившейся катастрофой военной экспедиции против острова Парос: считалось, что этот поход был частью общей кампании по наказанию поселений, оказавших поддержку персам. Мильтиад не смог захватить остров, получил серьезную травму ноги, а по возвращении предстал перед судом по обвинению в измене. Он избежал смертной казни, но был оштрафован на 50 талантов^[31] и умер в долговой тюрьме, оставив финансовые обязательства сыну. Одним из следствий всего этого была чрезвычайная скудость личных средств Кимона в начале его политической карьеры. Поскольку он жил вместе со сводной^[32] сестрой Эльпиникой, им приходилось терпеть сплетни о наличии между ними кровосмесительной связи. Финансовые проблемы семейства стали менее острыми, когда Эльпиника вышла замуж за Каллия, одного из богатейших жителей Афин.

Однако ощущение несправедливой обиды у Кимона от этого не исчезло. В его попытках восстановить благополучие семейства ему мешало и еще одно обстоятельство. Его мать была фракийской царевной; в его жилах текла кровь народа, который Афины считали полуварварским. Это, по-видимому, лишь усиливало его стремление сражаться с настоящими варварами и избегать ненужных ссор с собратьями-эллинами, в том числе спартанцами, аскетическим милитаризмом которых он восхищался. Сразу после заключения на Делосе союза против персов Кимон начал командовать походами от имени этого союза, целью которых было полное искоренение всех следов присутствия персидских агрессоров на землях, населенных греками, или вблизи них.

Во Фракии, стране своих предков по материнской линии, он взял город Эйон, что вынудило потерпевшего поражение персидского полководца покончить с собой, предварительно убив всех своих родных. Затем он захватил Скирос, небольшой остров, жизненно важный для контроля над северной частью Эгейского моря, и, изгнав занимавшееся пиратством местное население, заселил его жаждавшими земель афинянами. В Афины он вернулся со скелетом, который называл останками героя – основателя города Тесея. Хотя многие, вероятно, называли это дешевым приемом, он увеличил популярность Кимона среди простых жителей Афин. Военные успехи и захваченная благодаря им добыча не только помогли ему разобраться с финансовыми затруднениями, но и позволили стать богаче множеству афинян со скромным достатком.

Хотя Кимон не слишком любил демократию, он понимал образ мыслей рядовых воинов и моряков и заботился о соблюдении их интересов. В том, что касалось внутригородских дел, он принадлежал к лагерю, выступавшему за сохранение существовавшей политической системы со всеми преимуществами, которые она предоставляла знатным и богатым. Противники этой партии хотели углубления афинской демократической системы и усиления отличий города от недемократических частей Греции, таких как Спарта. Кимон предпочитал системным изменениям произвольные акты щедрости. Он не был человеком утонченным, хотя и внес свой вклад в украшение родного города. Именно он построил стену вокруг священной оливковой рощи, ставшей впоследствии Академией Платона.

Его падение произошло в конце 60-х гг. V в. до н. э., когда его проспартанские (но никогда не доходившие до измены) склонности проявились особенно ярко и поставили его в чрезвычайно неловкое положение. В Спарте произошло ужасное землетрясение, и угнетенные подданные этого города, несчастные илоты, воспользовались этой возможностью, чтобы взбунтоваться. Спарта обратилась к афинянам за помощью, и Кимон вызвался возглавить отряд, отправленный для содействия в подавлении восстания. Однако, когда афинское войско добралось до места, спартанцы в последний момент отказались от его помощи. Это было сочтено тяжким оскорблением Афин и в особенности самого Кимона.

Отсутствие Кимона и неудача, которую он потерпел, пришлись чрезвычайно на руку его политическим противникам в Афинах, «демократическому» лагерю, стремившемуся изменить баланс сил в городе в пользу простых, более бедных граждан. Возглавляли эту фракцию человек по имени Эфиальт, убитый при загадочных обстоятельствах, и его молодой протеже, блистательный аристократ тридцати с чем-то лет по имени Перикл. В 461 г. до н. э. Кимон был подвергнут остракизму среди шквала личных оскорблений и клеветнических слухов. Такова история одного из самых известных недавно найденных остраконов. Это дно сосуда, на котором небрежно нацарапан призыв: «Пусть Кимон, сын Мильтиада, уходит, взяв Эльпинику». Любому, кто знаком с современной афинской историей, эти слова покажутся странно знакомыми. В начале 1960-х гг., когда молодой король Константин пытался укрепить свою власть, а за его спиной маячила его решительная мать, родившаяся в Германии королева Фредерика, антироялистские толпы скандировали: «Δεν σε θέλει ο λαός παρ’ την μάνα σου και μπρος!» («Народ тебя не хочет, забирай свою мать и убирайся!»)^[33]

Когда Кимон действительно убрался, вместо него у руля Афин встал человек, бывший во многих отношениях его прямой противоположностью. Благодаря талантливым учителям Перикл с самого детства был вскормлен на культурных и интеллектуальных достижениях греческого мира, в особенности ионийской школы естественной философии. На будущего государственного деятеля оказали влияние, в частности, Протагор, Зенон Элейский и блистательный Анаксагор из Клазомен (на территории современного турецкого порта Урла), автор глубокомысленных рассуждений об основах астрономии и физики. Соприкосновение с этими великими умами придало ему своего рода живость ума, полезную всякому, кто вступал в неразбериху афинской демократии.

Но, по крайней мере, если верить портрету пера Плутарха, Перикл не был склонен растрачивать свои ораторские или интеллектуальные дары по пустякам. Напротив, он был сдержан как в светской жизни, так и в выступлениях в Народном собрании, и, когда он все же заговаривал о каком-либо важном государственном деле, его тщательно подобранные слова имели огромный вес. Несмотря на все различия между Кимоном и Периклом, оба они выросли, ощущая настоятельную потребность смыть несправедливое пятно с родовой чести. Отца Кимона обвинял и разорил отец Перикла Ксантипп. Затем, в 484 г. до н. э., и Ксантипп подвергся остракизму: его имя можно найти на нескольких остраконах, обнаруженных совсем недавно. Его изгнание было частью кампании Фемистокла, направленной на строительство афинского военного флота и устранение противников этой меры. По-видимому, юный Перикл впитал ощущение той опасности, с которой может быть связана общественная деятельность, даже (а может быть, даже в особенности) для людей, обладающих связями и обаянием – обаянием, напоминавшим о Писистрате, тиране, который владычествовал над городом столетием ранее. Вот что говорит об этом Плутарх: