Брэм Стокер
Сокровище семи звезд

Полная версия

Глава IV
Вторая попытка

Представшее моему взору зрелище походило на страшный сон во сне, но обладающий всей достоверностью яви. Комната выглядела так же, как прежде, только теперь она была залита ярким светом многочисленных ламп и все предметы обрели надежную и несомненную реальность.

В кресле возле опустевшей постели сидела сестра Кеннеди, в той же позе, в какой я ее видел за секунду до того, как погрузился в забытье. Она сидела выпрямившись (ибо нарочно положила за спину подушку, чтобы не сутулиться), но ее шея сохраняла неестественную неподвижность, как у человека, находящегося в каталептическом трансе. Собственно говоря, женщина вся словно бы обратилась в камень. На лице ее не отражалось ничего – ни страха, ни ужаса, вообще никаких чувств, которые, казалось бы, должен испытывать любой в подобном состоянии. В глазах не было ни удивления, ни любопытства. Она попросту превратилась в существо, лишенное всякого разума и сознания – теплое, ровно дышащее, невозмутимое, но совершенно равнодушное к окружающему миру. Постельное белье пребывало в беспорядке, как если бы нашего подопечного стянули с кровати, не откидывая покрывал. Угол верхней простыни свисал до самого пола, рядом валялся один из бинтов, которыми доктор перевязал раненое запястье. Поодаль валялся второй бинт, а еще дальше третий, словно указывая на то место, где находился теперь мистер Трелони. Он лежал почти там же, где его обнаружили прошлой ночью, – перед большим сейфом, и опять вытянув к нему левую руку. Однако на сей раз над ним учинили новое насилие: кто-то предпринял попытку отрубить его кисть, дабы завладеть браслетом с маленьким ключиком, и воспользовался для этого снятым со стены ножом кукри – тяжелым оружием с широким листовидным лезвием, какое в ходу у гурков и прочих горных племен Индии. Очевидно, в последний момент что-то помешало удару, и лезвие вошло в плоть не режущей кромкой, а только острием. Запястье с внешней стороны было проколото до кости, и рана обильно кровоточила. Вдобавок прежние раны были зверски искромсаны, истерзаны, и из одной толчками, в такт ударам сердца, хлестала кровь. Мисс Трелони, в белой ночной сорочке, стояла на коленях подле отца, в луже крови. Посреди комнаты сержант Доу – в рубашке, брюках и одних носках – с отсутствующим видом машинально перезаряжал револьвер. Глаза у него были красные и осоловелые; похоже, он еще не вполне проснулся и плохо соображал, что происходит вокруг. Несколько слуг со всевозможными светильниками в руках столпились около двери.

Когда я встал с кресла и двинулся вперед, мисс Трелони вскинула взгляд – и с пронзительным криком вскочила на ноги, показывая на меня пальцем. До скончания дней своих я не забуду, сколь странное зрелище являла она собою тогда, в просторном белом одеянии, снизу насквозь пропитанном кровью, которая струйками потекла на ее босые ступни, когда девушка поднялась с пола. Полагаю, что я просто заснул, и потому таинственное влияние, которое испытали на себе мисс Трелони, сиделка Кеннеди и, в меньшей степени, сержант Доу, меня не затронуло. Респиратор сослужил мне добрую службу, хотя и не предотвратил трагедию, страшные свидетельства которой предстали моим глазам. Сейчас я понимаю, да и тогда сразу понял, почему мой внешний вид так испугал девушку, и без того уже смертельно напуганную случившимся. Я все еще оставался в респираторе, закрывавшем рот и нос, а волосы мои были всклокочены со сна. Должно быть, в причудливом свете многочисленных ламп, с маской на лице и растрепанный, я произвел поистине жуткое впечатление на объятых страхом людей, перед которыми внезапно появился. По счастью, я осознал это как раз вовремя, чтобы отвести еще одну беду: детектив, по-прежнему плохо соображавший, машинально направил на меня револьвер, но я успел сдернуть респиратор и остановить сержанта окриком. Он подчинился, все так же машинально, и в его красных полусонных глазах не появилось ни проблеска мысли, который говорил бы о том, что он отдает себе отчет в своих действиях. Впрочем, так или иначе, опасность миновала. Напряжение, как ни странно, разрядилось самым заурядным образом: миссис Грант, увидев свою молодую хозяйку в одной лишь ночной рубашке, принесла халат и набросила ей на плечи. Это простое действие вернуло всех нас к реальности. Шумно выдохнув единой грудью, мы занялись самым неотложным делом: требовалось остановить кровотечение из руки раненого. При одной мысли о такой необходимости я возликовал – ведь кровотечение означало, что мистер Трелони все еще жив.

Урок прошлой ночи не прошел даром. Иные из присутствующих хорошо усвоили, что надо делать в подобном случае, и уже через считаные секунды старательные руки накладывали турникет на запястье несчастного. Одного слугу тотчас отправили за доктором, а несколько других удалились, дабы привести себя в порядок. Мы перенесли мистера Трелони на диван, где он лежал накануне, и, сделав для него все возможное, перевели наше внимание на сестру Кеннеди. В продолжение суматохи она ни разу не шелохнулась – сидела все так же прямо и неподвижно, дыша спокойно и ровно, с безмятежной улыбкой на губах. Поняв, что до прихода доктора бесполезно пытаться привести ее в чувство, мы принялись обдумывать общее положение дел.

Миссис Грант меж тем увела свою хозяйку и помогла ей переодеться. Вскоре мисс Трелони вернулась в халате и домашних туфлях, с дочиста отмытыми от крови руками. Она уже отчасти пришла в себя, хотя по-прежнему дрожала всем телом и была мертвенно-бледна. Пока я поддерживал турникет, девушка осмотрела перевязанное запястье отца, а затем медленно обвела глазами комнату, подолгу задерживая взгляд на каждом из нас, словно ища и не находя утешения. Она явно не знала, с чего начать и кому довериться, а потому, желая ее успокоить, я сказал:

– Со мной все в порядке, я просто спал.

– Спали! – задыхаясь, проговорила мисс Трелони. – Вы спали! Когда мой отец в опасности! А я-то думала, вы бдительно следите за ним!

Упрек, хотя и справедливый, уязвил меня, но я, искренне желая помочь ей, спокойно ответил:

– Да, просто спал. Это нехорошо, я знаю. Но дело у нас обстоит далеко не «просто». Не прими я известных мер предосторожности, возможно, я сейчас находился бы в таком же состоянии, что и сиделка.

Мисс Трелони бросила быстрый взгляд на странную фигуру, которая неестественно прямо сидела в кресле, похожая на раскрашенную статую. Лицо девушки смягчилось, и она с обычной своей любезностью извинилась:

– Простите меня! Я не хотела быть грубой. Но я в таком смятении и страхе, что сама толком не понимаю, что говорю. Ах, это ужасно! Я каждую секунду ожидаю какой-нибудь новой беды, страшной и непостижимой.

Слова ее поразили меня в самое сердце, и я заговорил со всей горячностью:

– Не переживайте из-за меня! Я этого не заслуживаю. Я заснул во время дежурства. В свое оправдание могу сказать лишь, что я изо всех сил боролся со сном, но он незаметно овладел мной. Как бы то ни было, тут уже ничего не поправить. Возможно, когда-нибудь мы выясним все обстоятельства этой истории, а пока давайте попробуем хоть как-то объяснить случившееся. Расскажите мне все, что помните!

Мисс Трелони собралась с мыслями, и это умственное усилие, похоже, подействовало на нее благотворно: она заговорила гораздо более спокойно:

– Я спала, но внезапно проснулась с ужасным чувством, что жизни отца угрожает смертельная опасность. Вскочив с кровати, я в чем была бросилась сюда. В комнате стояла почти кромешная тьма, но мне удалось разглядеть белую ночную рубашку отца, лежавшего на полу возле сейфа, как и прошлой ночью. Затем, как мне кажется, у меня ненадолго помутился рассудок. – Она умолкла и слегка содрогнулась.

Я перевел взгляд на сержанта Доу, по-прежнему бесцельно крутившего в руках револьвер, и спокойно вопросил:

– Скажите нам, сержант Доу, в кого или во что вы стреляли?

Полисмен встрепенулся, и привычка подчиняться приказам помогла ему наконец овладеть собой. Оглядев оставшихся в комнате слуг, он промолвил с внушительным видом, какой, полагаю, всем блюстителям закона предписано принимать перед посторонними людьми:

– Не кажется ли вам, сэр, что мы уже можем отпустить слуг? Так нам будет удобнее обсудить дело.

Я одобрительно кивнул. Поняв намек, слуги, хотя и неохотно, покинули комнату. Когда последний из них закрыл за собой дверь, детектив продолжил:

– Пожалуй, сэр, я лучше расскажу о своих впечатлениях и ощущениях, а не о конкретных действиях. Расскажу так, как мне запомнилось. – Теперь он держался смущенно и почтительно – потому, вероятно, что осознавал всю неловкость своего положения. – Я лег спать полуодетым – в том, что и сейчас на мне. Револьвер положил под подушку, с мыслью о нем и заснул. Сколько проспал – не знаю. Электрический свет я погасил, и в комнате было довольно темно. Кажется, меня разбудил чей-то крик, но точно не скажу, потому что в голове у меня все туманилось, как у человека, которому не дали выспаться после тяжелой сверхурочной работы, – хотя здесь совсем другой случай, конечно. В общем, я мигом вспомнил о револьвере и, схватив его, выбежал на лестничную площадку. Затем я ясно услышал крик, вернее, призыв о помощи, и вбежал в эту комнату. Она была погружена в глубокий мрак: лампа рядом с сиделкой не горела, и темноту рассеивал лишь слабый свет, проникавший через открытую дверь с площадки. Мисс Трелони стояла на коленях около своего отца и пронзительно кричала. Мне почудилось, будто между мной и окном движется какая-то тень, и я – в своем полусонном, полуневменяемом состоянии – без всякого раздумья выстрелил в нее. Тень немного переместилась вправо, к простенку между окнами, и я спустил курок еще раз. А потом вы вскочили с кресла, с этой вашей штуковиной на лице. И мне показалось… повторяю, тогда я еще не вполне проснулся и плохо соображал; уверен, вы это учтете, сэр… так вот, поскольку существо, в которое я стрелял, переместилось в вашу сторону, я принял вас за него. И уже собрался было выстрелить еще раз, но тут вы сорвали маску.

Я задал следующий вопрос (приступив к перекрестному допросу и почувствовав себя полностью в своей тарелке):

– То есть вы приняли меня за существо, в которое стреляли секундой раньше? Что за существо это было?

Сержант почесал в затылке и ничего не ответил.

– Ну же, сэр, постарайтесь вспомнить, – настаивал я. – Что за существо такое? Как оно выглядело?

– Не знаю, сэр, – тихо ответил полицейский. – Мне показалось, я увидел что-то… но что именно это было или как выглядело, я не имею ни малейшего понятия. Наверное, все вышло так нехорошо потому, что, перед тем как заснуть, я думал о револьвере, а когда прибежал сюда – еще не проснулся толком и был как в тумане… каковое обстоятельство, надеюсь, вы накрепко запомните, сэр. – Он цеплялся за эту формулу извинения, как утопающий за соломинку.

Я не желал сеять рознь между нами, а хотел, напротив, чтобы мы с ним были заодно. Кроме того, я и сам чувствовал себя виноватым за собственный промах, а посему сказал самым доброжелательным тоном:

– Все верно, сержант. Ваш порыв был совершенно естественным. Разумеется, поскольку вы находились в полусонном состоянии и, вероятно, еще не вполне освободились от странного влияния, усыпившего меня и погрузившего сиделку в каталептический транс, никак нельзя было ожидать, что вы станете тратить время на раздумья. Но сейчас давайте достоверно установим по свежим следам, где сидел я и где стояли вы. Тогда мы сможем проследить и траекторию полета выпущенных вами пуль.

Необходимость применить свои профессиональные навыки заставила полисмена разом сосредоточиться. Он стал совсем другим человеком, едва приступил к делу. Попросив миссис Грант подержать турникет, я подошел к Доу и посмотрел в темноту, туда, куда он указывал. Пока он демонстрировал мне, где стоял, как выхватывал револьвер из кармана и целился, я невольно отметил механическую точность его памяти. Кресло, с которого я недавно поднялся, оставалось на прежнем месте. Чтобы найти след от пули, я попросил сержанта еще раз показать мне направление выстрела, только не револьвером, а пальцем.

За моим креслом, чуть поодаль от него, стоял высокий инкрустированный шкафчик. Его стеклянная дверца была разбита.

– Вы стреляли в эту сторону в первый раз или во второй? – спросил я.

Ответ прозвучал тотчас же:

– Во второй. Первый выстрел я произвел вон туда!

Он указал чуть левее, на стену, у которой стоял большой сейф. Проследовав туда, я подошел к столику, где среди прочих диковинных предметов покоилась кошачья мумия, приводившая Сильвио в ярость. Взяв свечу, я сразу обнаружил след, оставленный пулей. Она разбила стеклянную вазочку и чашу из черного базальта с изящно выгравированными на ней иероглифами – линии гравировки были заполнены зеленоватым известковым веществом и гладко заполированы вровень с поверхностью сосуда. Сама пуля при ударе о стену сплющилась и теперь лежала здесь же на столике.

Я вернулся к шкафчику с разбитой дверцей. Очевидно, он служил хранилищем для более ценных предметов: в нем находились золотые фигурки скарабеев и различные безделки из агата, зеленой яшмы, аметиста, лазурита, опала, гранита и сине-зеленого фарфора. Ни одна из них, по счастью, не пострадала. Пуля пробила заднюю стенку шкафчика, но никакого иного ущерба, помимо разбитого стекла, не причинила. Я не мог не заметить, сколь странно расположены вещицы на полке. Скарабеи, браслеты, амулеты и прочее были разложены неровным овалом вокруг золотой статуэтки гонкого литья, которая изображала божество с соколиной головой, увенчанной диском и двойным султаном. Подробно все рассматривать я не стал, потому что сейчас моего внимания требовали более насущные дела, но решил при первой же возможности тщательно исследовать содержимое шкафчика. Эти древности тоже источали странный египетский аромат: от них сквозь расколотое стекло тянуло запахом пряностей, камеди и битума – тянуло даже сильнее, чем от других предметов в комнате.

На все наши следственные действия ушло не более пяти минут, и я немало удивился, увидев в зазорах между оконными рамами и темными шторами бледный свет занимавшегося утра. Когда я сменил миссис Грант у дивана, та подошла ко всем окнам поочередно и подняла шторы.

Трудно вообразить себе картину более безотрадную, чем являла собою та комната в призрачном предутреннем свете. Так как окна выходили на север, проникавший в них свет был равномерно серым, без малейшего намека на розовый оттенок зари, брезжившей на востоке. Электрические лампы казались одновременно тусклыми и ослепительными; тени были резкими и глубокими. Ни утренней свежести, ни ночной мягкости не ощущалось здесь: все дышало холодной суровостью и невыразимым унынием. Лицо мужчины, лежавшего без чувств на диване, было мертвенно-желтым, а лицо сиделки, освещенное лампой с зеленым абажуром, приобрело зеленоватый оттенок. Только лицо мисс Трелони оставалось белее мела – таким бескровно-бледным, что у меня сердце разрывалось при виде ее. Казалось, ничто на Божьем свете уже никогда не сможет вернуть этому лицу краски жизни и счастья.

Мы все вздохнули с облегчением, когда в комнату вошел запыхавшийся от бега доктор Винчестер. Он задал лишь один вопрос:

– Кто-нибудь знает, как и чем нанесена рана?

Окинув нас взглядом и увидев, что все качают головой, молодой медик без дальнейших слов занялся пострадавшим. Немного погодя он вскинул глаза на застывшую в кресле сиделку, но тотчас же, хмуро сдвинув брови, вернулся к своей хирургической работе. Только когда порванные артерии были сшиты и раны аккуратно перебинтованы, доктор заговорил снова (если не считать, конечно, двух-трех раз, когда он коротко просил что-нибудь подать или как-либо пособить ему).

– Что стряслось с сестрой Кеннеди? – осведомился он, обращаясь к мисс Трелони.

– Понятия не имею, – быстро отозвалась девушка. – Когда я вошла в комнату в половине третьего, она сидела неподвижно, в точности так, как сейчас. Мы к ней не прикасались и позы ее не меняли. С тех пор она ни на миг не приходила в сознание. Даже выстрелы сержанта Доу никак на нее не подействовали.

– Выстрелы? Стало быть, вы обнаружили виновника этого нового преступления?

Все молчали, а потому ответил я:

– Увы, мы ничего не обнаружили. Я находился в комнате вместе с сиделкой. Еще накануне вечером я предположил, что запах мумий вгоняет меня в сон, а потому сходил в аптекарскую лавку за респиратором. Заступив на дежурство, я тотчас же надел маску, но она не помогла: я все равно заснул. По пробуждении я увидел, что комната полна людей: тут были мисс Трелони, сержант Доу и слуги. Сиделка застыла в кресле в той же позе, в какой я видел ее прежде. Сержант спросонья – и вдобавок под остаточным действием того же запаха или еще чего-то, что одурманило нас с сиделкой, – вообразил вдруг, будто видит в полутьме комнаты какое-то движение, и дважды выстрелил. Когда я встал с кресла, с респиратором на лице, сержант принял меня за виновника всех несчастий и, вполне естественно, уже собрался спустить курок еще раз, но я, к счастью, успел вовремя сорвать маску. Мистер Трелони лежал на полу возле сейфа, там же, где и прошлой ночью, и истекал кровью, хлеставшей из новой раны на запястье. Мы перенесли его на диван и наложили на руку турникет. Вот, собственно, и все, что нам известно. Нож мы не трогали – вон он валяется рядом с кровавой лужей. – Я подошел к сейфу и поднял нож с пола. – Смотрите! На острие запекшаяся кровь.

Какое-то время доктор Винчестер стоял неподвижно и молчал, потом наконец произнес:

– Выходит, события сегодняшней ночи столь же таинственны, как и вчерашние?

– Именно так! – подтвердил я.

Ничего не сказав мне в ответ, доктор повернулся к мисс Трелони.

– Нам лучше перенести сиделку Кеннеди в другую комнату. Полагаю, это не вызовет затруднений?

– Ни малейших! Прошу вас, миссис Грант, позаботьтесь, чтобы комнату сиделки Кеннеди приготовили должным образом, и велите двоим слугам перенести ее туда.

Домоправительница быстро удалилась и довольно скоро вернулась.

– Комната готова, и слуги здесь, – доложила она.

Два лакея, вошедших по ее зову, подняли с кресла одеревенелое тело сиделки Кеннеди и под наблюдением доктора вынесли прочь. Мисс Трелони осталась со мной возле больного, а миссис Грант проследовала за доктором в комнату сиделки.

Когда мы оказались наедине, девушка подошла ко мне и, взяв за обе руки, промолвила:

– Надеюсь, вы забудете мои резкие слова. Я не хотела вас обидеть… я не помнила себя от смятения и тревоги.

Вместо ответа я сжал ее руки и поцеловал, одну и другую. Целовать женщине руки можно по-разному. Сейчас я хотел выразить исключительно свое глубокое почтение к мисс Трелони, и она приняла мой жест с благородным достоинством, коим всегда были исполнены ее манеры и каждое движение. Я подошел к дивану и посмотрел на бесчувственного мужчину. За последние несколько минут заря окончательно вступила в свои права, и в воздухе уже появился первый намек на дневной свет. Глядя на суровое, холодное лицо, белое как мрамор в бледных сумерках, я опять невольно проникся ощущением, что за событиями минувших двадцати шести часов стоит какая-то глубокая тайна. За этими нависшими бровями, за этим высоким широким лбом скрывалась некая продуманная идея величайшей важности, некий грандиозный замысел, и тяжелый квадратный подбородок выражал решимость осуществить его. Я смотрел на мистера Трелони и терялся в догадках, и мало-помалу мысли мои начали блуждать, разбредаться – прошлой ночью подобная рассеянность ума предшествовала погружению в сон. Я противился дремоте, изо всех сил цепляясь за явь, и сделать это стало значительно легче, когда мисс Трелони подошла, склонила голову мне на плечо и беззвучно заплакала. Все мужские качества разом пробудились во мне и сосредоточились на единственной цели. Говорить что-либо не имело смысла, ибо наши чувства нельзя было передать словами. Но мы ясно поняли друг друга, и она не отстранилась, когда я, словно защищая, обнял ее за плечи, как в далеком прошлом обнимал маленькую сестренку, в детских своих горестях приходившую за утешением к старшему брату. Самый этот покровительственный жест, самая эта поза еще больше утвердили меня в намерении оберегать девушку и, казалось, вернули к действительности мой праздно блуждавший ум. Однако, движимый тем же инстинктом защитника, я быстро убрал руку с плеча мисс Трелони, когда за дверью послышались шаги доктора.

Войдя в комнату и подступив к кровати, он долго и пристально вглядывался в пациента: брови хмуро сдвинуты, плотно сжатые губы превратились в тонкую линию.

– В бессознательном состоянии вашего отца и сестры Кеннеди много общего, – наконец заговорил он. – Чем бы оно ни было вызвано, в обоих случаях наблюдаются схожие признаки. Но у сиделки ступор не столь глубокий. Полагаю, ей мы сможем помочь успешнее и быстрее, чем этому нашему пациенту, так как в ее случае руки у нас ничем не связаны. Я поместил сестру Кеннеди на сквозняке, и у нее уже проявляются – хотя и очень слабо – признаки, характерные для обычного обморока. Одеревенелость конечностей понемногу проходит, кожа стала более чувствительной – или, точнее сказать, менее нечувствительной – к болевым раздражителям.

– Но почему же тело мистера Трелони, давно уже пребывающего в бессознательном состоянии, совершенно не утратило гибкости? – спросил я.

– На этот вопрос у меня нет ответа. Возможно, все прояснится буквально через несколько часов, а возможно, лишь через несколько дней. Но этот урок диагностики будет чрезвычайно полезен для современной медицины, а может статься, и для медицины будущего – как знать! – закончил доктор с пылом человека, страстно увлеченного своим делом.

Все утро доктор сновал из одной комнаты в другую, взволнованно наблюдая за обоими пациентами. Он велел миссис Грант неотлучно находиться при сиделке, а у постели раненого постоянно дежурили либо мисс Трелони, либо я, а чаще всего мы вдвоем. Тем не менее и ей, и мне все же удалось выкроить время, чтобы помыться и переодеться, а пока мы завтракали, за мистером Трелони присматривали доктор и домоправительница.

Сержант Доу отправился сначала в Скотленд-Ярд, с докладом о событиях минувшей ночи, а затем в местный участок, чтобы вызвать к нам своего товарища Райта, согласно договоренности со старшим офицером Доланом. Когда он вернулся, я невольно предположил, что бедняге крепко досталось от начальства за стрельбу в комнате больного или просто за стрельбу без законных оснований. Замечание, которое обронил сержант, несколько прояснило для меня дело:

– Что бы там ни говорили, сэр, а хорошая репутация чего-то да стоит. Видите? У меня даже не отобрали револьвер.

Тот день был долгим и беспокойным. Ближе к вечеру состояние сиделки Кеннеди заметно улучшилось: одеревенелость конечностей прошла полностью. Женщина по-прежнему дышала тихо и ровно, но лицевые мышцы ее расслабились, веки сомкнулись, и теперь она больше походила на человека, спящего обычным глубоким сном. Тогда же доктор Винчестер привел еще двух сиделок – одной предстояло приглядывать за сестрой Кеннеди, а другой при необходимости подменять мисс Трелони, которая твердо положила остаться с отцом на всю ночь. Чтобы набраться сил перед ночным бдением, девушка поспала несколько часов днем. Посовещавшись, мы установили такой распорядок дежурств: миссис Грант останется у постели нашего подопечного до полуночи, потом ее сменит мисс Трелони. Новая сиделка будет бодрствовать в комнате последней и каждые четверть часа заглядывать к больному. Доктор будет дежурить до двенадцати, а затем на пост заступлю я. Либо один, либо другой детектив всю ночь будет находиться в пределах слышимости из комнаты и также наведываться туда время от времени. Таким образом, сами наблюдатели тоже будут под наблюдением, что исключит вероятность трагических событий, какие произошли прошлой ночью, когда сразу обоих дежурных одолел сон.

После захода солнца всеми нами овладело странное, мрачное беспокойство, и каждый из нас по-своему приготовился к бодрствованию. Доктор Винчестер, памятуя о моем респираторе, решил сходить за таким же средством защиты для себя. На самом деле он столь высоко оценил мою идею, что я убедил мисс Трелони тоже приобрести респиратор.

И вот наступила ночь.