Бронислава Бродская
Пробирка номер восемь
Володька путешествовал чаще, чем Аня. По выходным он вообще никогда не сидел дома. Говорил, что познакомился с какими-то французскими инженерами, которые постоянно работали в Гвинее-Бисау. Они, дескать, отличные ребята, и путь он и трясется по три часа в автобусе, зато они классно проводят время. ' А с кем тут еще проводить время? Белых – считанные единицы. … Не с этими же … ' – Володя вообще любил поразглагольсвовать о превосходстве белой расы. Аня не любила таких разговоров, но с Володькой на эту тему не заедалась. Ей бы тоже не пришло в голову завести роман с местным парнем. Он все говорил:
– Ань, давай тоже, а? Тут у нас скучно, у них такая музыка … давай, Ань.
Границы между странами были тогда условными, и у пассажиров автобуса никто не спрашивал никаких документов, но выезжать на соседние территории … разве такое можно было делать?
– Ты, что, Вов? Это же не разрешается.
– А ты думаешь, я не предупреждал? Мне разрешили … даже были рады, что я с ними общаюсь. Все, Анька, нормально… я, что, по-твоему, дурак? Они были не против, чтобы ты со мной ездила … давай, а?
– Вов, ты про кого говоришь?
– Ладно, Аньк, не придуривайся. Про кого надо, про того и говорю. Поедешь? Я про тебя говорил, они тебе очень доверяют. Заодно и время проведем. Давай!
Там такие французики … тебе понравятся. Честно, ты не думай … я тебя не заложу. Ну?
Аня на секунду представила себе, как они с Вовкой едут вдвоем к французам, там маленькая французская колония, европейцы, галантные мужики … но … что-то тут было не так. Ведь, Вовка туда с 'их' разрешения ездил, значит не все было так просто. Мамин голос раздался в Аниных ушах: 'Анечка, будь осторожна. Ни с кем не связывайся. Ты меня слышишь? Учи детей … от сих до сих … Пожалуйста'. Володька был 'свой' и она ему доверяла, ну скажем, на 99 процентов … но один процент оставался. Нет, не стоит.
-Нет, Вов, не хочу. Что я там не видела? Не поеду. Мы лучше с девчонками на пляж съездим. Не обижайся.
– Ну, как хочешь. Я думал ты поедешь. Эх, ты …
Больше Володя с ней этого разговора не поднимал, но сам продолжал регулярно ездить в Бисау, хвастался, что познакомился с 'классной' француженкой. Эх, Вовка, у него же в Москве была жена, бывшая однокурсница, и маленький сын.
До отъезда в Москву оставалось месяца четыре, и Аня подумывала, не продлить ли ей контракт, хотя ей пока ничего не предлагали. Однажды утром, она отрабатывала свою первую пару, но все время выглядывала в коридор, и даже пару раз заглянула в учительскую, так они по привычке называли маленький предбанник перед кабинетом заведующего. В соседнем классе, как всегда должен был работать Володька, вести свою химию, но его не было. Он не вышел на работу. Был понедельник, вчера она Володю не видела, он ездил к своим французам. Аня дождалась перемены и вместо того, чтобы выпить кофе, решила сбегать к Володьке домой посмотреть, что там с ним … 'Двадцать минут и я вернусь … наверное, Вовка проспал … хотя не выйти на работу? Обалдел, что ли. Странно.' Аня, запыхавшись, прибежала к себе, схватила из холодильника бутылку пива и быстрым шагом направилась к Володиному дому. Она была уверена, что он с перепою проспал. Надо первой его разбудить и постараться его неприличное похмельное опоздание перед начальством заныкать. 'Вовка … – пьянь! Я должна его покрывать. А куда деваться …'.
Аня зашла в дом, совсем маленький, по-сути квартирка, где Вова, вот повезло ему, жил один. Только раз в день, как и ко всем, в дом приходила убираться девчонка-служанка из местных. Аню встретила тишина: 'Ну да, спит, гад … – подумала она. 'Вов, Вов … ты спишь?' В комнате жужжали мухи, Володька лежал на кровати одетый, лицо его было неестественно запрокинуто, рот открыт, а в груди торчал какой-то острый предмет, типа длинного шила. Крови было совсем немного. Володька выглядел таким безнадежно мертвым, что и сомнений никаких быть не могло. Аня замерла на пороге, не отрываясь вглядываясь в эту нереальную картину: сине-зеленые жирные мухи ползали по Володькиному безжизненному бледному лицу, садились на его открытые глаза, заползали в рот и нос. Она не кричала и не двигалась. На прикроватном столике лежала грубая фигурка, в грудь которой тоже была воткнута толстая игла. В горле у Ани пересохло, она вышла на кухню и налила себе стакан воды из бутылки. 'Надо вернуться на работу … и все сказать'.
Обратная дорога до университета заняла у Ани вдвое больше времени. Во всем теле у нее была слабость, в голове странное безразличие, чуть тошнило. 'Бедной Вовка, бедный Вовка …' – для нее сейчас было не очень важно, кто его убил, почему … все узнается наверное. Или не узнается … какая разница, все равно его нет. Такой молодой!
Занятия отменили, все закрутилось, Аню вызывали в посольство давать показания. Что она могла 'показать'? Да, дружили … Володя хороший человек и прекрасный специалист, да… вместе ездили отдыхать … да, он еще ездил в Гвинею– Бисау, у него там, якобы, были друзья, но … он говорил, что ему разрешили. Больше она ничего не знала. Говорил ли он ей о своих отношениях с местными? Была ли у него связь со служанкой? Были ли враги? Нет, ничего он ей об этом не говорил … какая связь, какие враги … Он не нарушал инструкций. 'Нарушал' – отвечали ей.
Официальная версия была такая: несмотря на строжайший запрет, в нарушение всех инструкций, у Володи была любовная связь с девочкой-служанкой и ее родственники, видимо брат, отомстил за сестру, зарезал 'ритуальным' образом. Наличие фигурки, проткнутой иглой, около кровати доказывает эту версию. Тело Володи никто не видел, его видимо увезли ночью, в закрытом гробу, прямо в Дакар, к самолету. Все было сделано по-военному быстро и оперативно. Было проведено собрание, его первая часть была торжественно-траурной, а вторая, более длинная – предупреждением и категорическим напоминанием … бдительность, осторожность, ответственность, … мы – советские люди, мы – проводники политики партии … вы, советская молодежь, передовой отряд … Аня не слушала. После собрания всех по одному вызывали к тов. Шаповалову и они подписали бумагу о неразглашении события, ну… чтобы не очернять память… чтобы прецедент не повлиял на дружбу между нашими братскими народами …
Особых иллюзий у Ани не было. У ребят, скорее всего – тоже, но они, от греха подальше, ничего друг с другом не обсуждали. Никакой ни брат убил Вовку. Аня знала это наверняка. Не было у него связи с девчонкой. Вовка был довольно явным расистом, говорил, что … 'местные девочки есть ничего, но, лично он, не мог бы с такой черной, что от них неприятно пахнет, ноздри проткнуты, зубы торчат … губы синие …' Ане не нравилось, что он так говорит, она дала ему это понять, и он перестал, но … спать со служанкой? Не делал он этого, не делал … не мог. Тут было что-то другое. Вот не надо ему было ездить в Бисау… Хорошо, что она не поехала. Аня все-таки пошла к тов. Шаповалову, посольскому шоферу, который возил то посла, то автобус, и еще исполнял обязанности сторожа … Впрочем, Аня и никто другой, не удивились, что именно Шаповалов занимался так называемым расследованием. Аня сочла своим долгом разубедить руководство в Володиных отношениях с местными.
– Анна Львовна, спасибо за ваши старания выгородить товарища, но нам, он подчеркнул слово 'нам' и так все примерно ясно. Я бы вас попросил больше этим делом не заниматься.
– Я поняла … А что скажут его жене?
– Это тоже не должно вас, Анна Львовна, волновать. Вы, ведь, подписали бумагу. Я знаю, что вы дружили с погибшим, но теперь вам лучше забыть этот эпизод. Договорились? Мы, Анна Львовна, рассчитываем на ваше понимание. Опять это многозначительное 'мы'.
Естественно, они договорились. Девчонку-служанку Аня больше никогда не видела, их с подругой служанка тоже, кстати, внезапно куда-то делась, на ее место прислали другую. После Володькиной гибели Аня уже не могла дождаться возвращения в Москву. Ей полностью расхотелось продливать свою работу в Африке еще на год, да никому из их группы этого и не предложили. Что-то Вовка сделал не так, а с Конторой шутки плохи. Аня это знала теоретически, а теперь просто убедилась на практике.
Она думала, что от Того у нее на всю жизнь останутся самые лучшие воспоминания, но получилось совсем по-другому. Перед отъездом она собиралась купить на память маски и фигурки, но ничего не купила … все это 'вуду': высушенные, белесые черепа животных, ритуальные порошки, наборы инструментов для кукольных пыток, стало ей активно неприятно. Когда она вновь оказалась на московских улицах, она ощутила себя счастливой. Экзотики ей хватило на всю жизнь.
Теперь воспоминания о прошлом часто занимали Анино сознание. Понятное дело, ведь в это лето Ане совершенно нечего было делать, внуками ее не беспокоили, они посещали лагеря, ни о каком спектакле никто и не помышлял. Аня так и знала: вот не стала она ничего предлагать, и театральной деятельности как не бывало. 'Королевский бутерброд' – был их последней продукцией. Вообще-то что-нибудь с детьми порепетировать ей ничего не стоило, могла бы даже и вовсе сама со всем справиться, просто не было настроения и желания. Когда изредка она оставалась с детьми одна, Ане начинало казаться, что внуки – это ее дети … она на них покрикивала, прогоняла, когда они начинали друг на друга жаловаться, … а потом кто-нибудь кричал ей 'бабушка … бабушка …' и действительность вновь неумолимо возвращалась. Аня теперь выглядела нисколько не старше своих дочерей, но внуки странным образом этого не замечали. Она была для них бабушкой и все тут! Было понятно, что на ее внешний вид они вообще не обращали никакого внимания. Иногда все собирались по выходным, делали барбекю, выпивали бутылку другую вина. Каждый старался делать вид, что … все нормально. Никто не обсуждал ни ее внешнего вида, ни самочувствия. Ну, что ж … так и надо. Со смертельно больными людьми всегда делают такой вид. Аня прекрасно знала, что Феликс им все сказал, и ждала хоть какую-то реакцию. Но ее не было, совсем … никакой!
'Интересно, а понимают ли они, что меня скоро не будет. Хоть бы что-нибудь сказали!' – горько думала Аня, подавая на балконный стол еду, меняя тарелки. 'А может я остановилась? Больше же со мной ничего не происходит' – Ане так хотелось остаться с ними со всеми. Она чувствовала все большую и большую близость с ребятами, она их всех лучше понимала: их желания, настроения, причины поступков. Девочки воспринимались ею как подруги, с ними хотелось посмеиваться над Феликсом, над мужьями, иметь какие-то мелкие секреты, которые они бы не сказали ей, матери, но девочки явно избегали находиться с ней наедине. Они просто не знали, как себя с ней вести, что говорить. Аня прямо осязаемо чувствовала их дискомфорт. Наверное, если бы было можно, они бы все предпочли совсем от них с Феликсом отдалиться. Но, никто о таком не помышлял, один Сашка в своем Нью Джерси был 'весь в белом' … как всегда. Он конечно тоже был в курсе, ему же сказали. Феликс или девочки? Аня не знала и не спрашивала. И все-таки ей было обидно: 'надо же … знает, а не едет с ней повидаться. Эх, Сашка'.
Периоды деятельности сменялись у нее упадком сил, кислым, подавленным, депрессивным состоянием. Она валялась на диване и думала о том, что … вот она умирает. Каждого человека ждет смерть, но … она же совсем нестарая, полна сил и еще не готова уходить. Мама тоже была не готова … да, но мама скорее всего даже не заметила момента, когда струйка крови вылилась в мозг или … как там это случилось. Не знать о смерти – это классно. А она, вот, знает. Каждый новый день ее приближает к концу. 'Всех приближает' – отвечал ей внутренний голос, ее оппонент в собственной голове. Аня думала о том, что сейчас ее угнетает не смерть, как таковая, небытие, невозможность оставаться со своей семьей … а скорее вопрос 'как'! Как ее не будет? Через что? Вот это и было причиной ее терзаний. Одно дело серьезно заболеть, даже смертельно и через надежды, лечения, разные терапии прийти к сознанию, что ничего не помогает, смириться и ждать смерти, а другое … она ведь не чувствовала себя больной. Наоборот! Как уйти из жизни такой здоровой и полной сил? Да она крепче своих девочек, на ней воду можно возить … и … что 'и'?
Аня вспоминала, как дико она боялась рака. А вот и не было у нее никакого рака! Но лучше бы он был. Аня 'видела' всю эту картину: она борется, сколько сможет, потом лежит в больнице, исхудавшая, бледная, покорная, но … благостная. Олег делает все, чтобы она не страдала. Семья толпится в палате, и она тихо 'уходит'. Или она уже несколько дней в коме, на капельницах. Надежды нет. Но ей уже 'хорошо'. В палате только медсестры, которые констатируют ее смерть и под утро звонят Феликсу, а он – детям. Дальше – понятно. Аня ездила на работу мимо 'Funeral House', солидного одноэтажного похоронного заведения, около которого часто стояли машины, и 'выбирала' его для себя. Закрытый гроб, ну … хоть белый, на крышке цветочки … торжественная музыка. Она, кстати, выбрала для себя музыку, какая ей нравилась, и сказала об этом Лидке, еще давно. Лидка не удивилась. Потом гроб уходит в нишу, девочки промакивают глаза и поддерживают Феликса. Сашка … достойно поодаль. Ну, в общем – нормально, как у людей. Но, в том-то и дело, что ничего этого у нее не будет: ни болезни, ни прощаний, ни гроба, ни страдающего Феликса, ни плачущих дочерей, ни достойного, мужественно сдержанного Сашки.
Можно ли такое принять! А куда она денется? Куда? Ей, ведь, так и не объяснили. Ой, нет, не может быть, чтобы она 'никуда' не делась, так не бывает. Аня уговаривала себя, что не бывает. Да, впрочем, она была уверена, что вся ее семья себя тоже в этом уговаривала. Ее жизнь продолжалась … пока продолжалась. Кто что мог знать? Никто.
У нее начались определенные проблемы с Феликсом. Собственно, проблемы были со всеми, но с Феликсом их было больше, он был всегда рядом. С Аниной точки зрения, Феликс слишком много смотрел телевизор. Он приходил с работы, они ели и сразу усаживались за телевизор. То сериалы, то политические передачи. Сериалы казались ей скучными, а российская политика не интересовала вовсе. И зачем ему были нужны все эти подробности, но на ее замечания он реагировал с ужасной запальчивостью. 'Аня, что ты хочешь, чтобы мы делали? Что тебе нужно от меня?' – кричал он. Да, ничего ей было не нужно. Аня и сама не знала, чем унять свою тоску, чем заняться. Она часто думала о будущем, причем не о будущем детей и внуков, а о своем … И хотя она прекрасно знала, что не стоит с Феликсом об этом разговаривать, но не могла удержаться:
– Фель, а что дальше будет?
– Ань, не начинай! Будем жить, а там видно будет. Что будет – то будет. Откуда я знаю.
– Нет, ты мне скажи. Я устала от того, что вы все делаете вид, что ничего со мной не происходит, а со мной происходит … Если так дальше будет продолжаться, то … что?
– Что ты имеешь в виду? Хочешь мне сказать, что ты 'уйдешь'? Ань, не мучь меня.
– Нет, я не об этом. Просто я хочу знать, как это будет. Подробно. Вот я делаюсь все моложе: буду девчонкой, потом совсем маленькой, … ребенком, младенцем … Так? Давай поговорим … ты же сам хотел поговорить. Помнишь?
– Хотел, а теперь не хочу. Я не знаю, Аня. Никто не знает. Может этого никогда не произойдет. Вот в последнее время ты практически не меняешься. Я не вижу никаких изменений. А ты видишь?
– Фель … а вдруг будет так, как я тебе говорю. Я знаю, ты тоже об этом много раз думал. И дети думали …
– Да, Аня … думали. Я тебе ничего не говорю, потому что я не знаю. Вот, хоть режь меня. Просто я хочу, чтобы ты знала: какая бы ты не была, ты – наша, моя. Вот и все. Никто ни в чем не виноват. Понимаешь?
– А Сашка знает?
– Знает, Ань. Он тебе не звонил?
– Звонил, да … ничего не сказал, просто спросил, как я себя чувствую. Я замечательно себя чувствую. Твою мать … будь проклято мое здоровье!
Аня всхлипнула, Феликс пересел к ней поближе и обнял. Она прижалась к нему и тоже судорожно его обняла, зарываясь лицом в его плечо, обтянутое старой майкой. Он гладил ее по спине, промокал бумажной салфеткой ее заплаканные глаза и Аня с ужасом увидела, что он тоже плачет.
– Да, ладно, Фель, прости меня. Я не права, действительно, я тебя мучаю. Я не буду. Надо жить, и может все у нас будет хорошо.
Феликс улыбнулся и потащил ее в спальню. Он повернул ее к кровати, легонько толкнул и повалил. Его жесты ему самому казались, вероятно, игривыми, но Аня совершенно не заводилась. С недавнего времени она заметила, что совершенно Феликса не хочет. Он лежал с ней рядом, близко придвинувшись, потом стал водить руками по ее телу и громко дышать. Ему явно нравилось ее молодое тело, он стал в десять раз более активен, чем раньше. Вот, даже свет не погасил, откинул одеяло и смотрел на голую Аню … Она тоже видела его в свете настольной лампы. Его дряблый живот, мягкие просевшие мышцы, седые волосы по всему телу, руки в старческой 'гречке', обвисшую кожу на шее, плохо выбритые волоски на подбородке и волоски, торчащие из носа. Феликс был старик, неплохо сохранившийся, еще в силе, некогда такой красивый, мощный, умелый, а сейчас … просто старик, который ею не воспринимался больше как мужчина. С какой это такой стати, она должна быть с таким старым … Это какой-то ужас. 'Аня сними рубашку… Аня не надевай ничего … '. Фу. Но что ей было делать? Аня никак не отвечала на ласки, никак … Она повернулась к нему спиной, предоставив Феликсу самую противную, пассивную бабскую 'карт-бланш': делай, что хочешь, только быстрее… я тебя не вижу, и ты не видишь моего лица. Впрочем, и хорошо, что ты его не видишь, ведь, на нем написано отвращение и брезгливая покорность. Феликс вошел в нее, и Аня с неприязнью почувствовала, что его член не расправляется в полную силу, вернее это для Феликса теперь и была 'полная сила'. 'Черт … я даже ничего не чувствую. И зачем мне это надо … быстрее бы …'. Анино желание сбылось: через пол-минуты Феликс засопел и кончил, как мальчишка, убого сосредоточась на собственном оргазме, не умея продлить акт до его логического завершения. Как прекрасно он умел делать это раньше. Аня помнила, как в их первые разы он не уставал ей повторять, что мужчина может считать себя состоявшимся только, если женщине с ним хорошо. А теперь что … только так? По-стариковски? Будь неладен этот геронтологический секс. Феликс блаженно поцеловал ее плечо, пощекотал шею, продолжая оставаться в ней, стараясь продлить свое удовольствие. 'Вот урод! Он считает, что его опавший конец – это такое счастье' – Аня грубо высвободилась, и повернувшись к нему, закричала:
– Ты что, с ума сошел? Придурок!
– Ань, ты что? Что с тобой?
– Ты еще спрашиваешь? Что это ты в меня кончил? Обалдел?
– А что такое? Что не так?
– А то, что я залечу … ты этого хочешь? Мне только этого не хватало. Хочешь быть молодым папой? Ты забыл? Забыл? Тебе на меня наплевать. Я вижу, ты свежую девочку захотел, и нашел … дуру. За девочек платить надо … Старикам следует быть богатыми. Ты, вообще, думаешь, что делаешь? Не смей больше ко мне лезть, никогда, слышишь? Ты меня слышишь? Не прикасайся ко мне.
– Слышу … не кричи.
Феликс отвернулся и погасил свет. Аня видела, что она его очень обидела, что ей не стоило кричать, что Феликс понял, что дело тут было не только и не столько в ее боязни забеременеть, а в том, что он ей неприятен, физически неприятен. Она обязана была это скрыть, но не смогла. За что она его так? У нее же никого кроме него нет. Дети? Но она не чувствовала себя их матерью, и они, наверное, не чувствовали себя ее детьми. Им бы хотелось видеть в ней свою мать, но было ли это сейчас возможным? Она сама скоро будет выглядеть их ребенком. И неправда, что она для Феликса 'свежая девочка', она для него – жена. Он – прав. Но она не хочет … не хочет. Он, что, не видит? Аня встала и прошла в другую 'гостевую' спальню. Она расстелила себе постель, перенесла со своей тумбочки часы и стакан. Она теперь будет спать здесь.
Феликс лежал не шевелясь, он не спал и слышал Анины передвижения. 'Ладно, пусть идет. Так будет лучше', – думал он. Хотя для кого лучше? Для него не лучше, хотя … он уж совсем собрался выписать себе виагру, а теперь не будет. Феликс был собою недоволен: он такой тонкий, настроенный на чужую волну доктор. Как он мог проглядеть Анино неудовлетворение, ее разочарование и отдаление от него как от мужа, мужчины. Обязан был предвидеть, рассмотреть, но он, наоборот, думал, что секс Ане помогает. Так и было до определенного времени. Но это время прошло: Аня слишком молодая для него! Было обидно, но … что все это по сравнению с остальным: напряжением детей, жуткой пугающей неизвестностью, Аниными резкими сменами настроений, с ее усугубляющейся депрессией?
Аня долго не спала. Сходила в 'гостевой' душ, долго устраивалась на новом месте, потом заснула, а утром проснулась, ни разу не встав. Феликс уже давно сидел за компьютером и читал газету. Он был в ровном настроении. По молчаливому соглашению они не стали обсуждать Анин переезд в другую комнату. Все и так было ясно, хотя они оба поняли, что в их отношениях наступил другой этап, который еще нуждался в осмыслении.
В это утро Ане впервые пришла в голову мысль о самоубийстве. Она лежала на диване и вновь прокручивала в голове свое ночное ощущение гадливости по-поводу ласк Феликса. Если Феликс для нее уже не муж, Саша, Катя и Лида – не дети, малыши – не внуки … то, с кем ей жить? Тех людей, с которыми она дружила, жила … не было на свете, новых друзей она уже не приобретет и что …? Зачем все это? Зачем подвергать свою семью таким вычурным, несправедливым испытаниям. Как они будут себя вести? Она убедится в их благородстве или трусости? В их сострадании или неприязни? А надо ли ей 'убеждаться'? Для чего? Лучше уйти из жизни, пока она еще может это сделать, пока она вообще знает, чего хочет. Раз уж так получилось … Она не станет длить этот кошмар. Его никто из ее семьи не заслужил. Не нужно ребятам и Феликсу быть с ней до конца. В ее власти прервать эту пытку.
От мысли 'зачем', Аня перешла к мысли 'как'. Она и раньше для интереса размышляла о своем 'личном ' способе: отравиться, удавиться, застрелиться … Думала она об этом с иронией, даже и мысли не допуская, что она на такое пойдет. Но все-таки, вот, если бы … как бы она … Пару лет назад, она ехала с работы и остановилась в нескончаемой пробке на въезде на мост. Долго было непонятно, что случилось, а потом кто-то заглянул в машину и сказал, что какая-то тетка стоит на мосту, перелезла через парапет и готовится соскочить в реку. Приехала полиция и ее пытаются отговорить. Нет, какой бред. Такое Ане не подходило, слишком публично и пахнет дурновкусьем. Повеситься? Нет, страшно и некрасиво. Надо принять таблетки, снотворное. Сделать это с утра и когда Феликс придет с работы, будет поздно что-либо делать. Просто заснуть и не проснуться. Не надо никакой записки, и так будет ясно, почему она это сделала. Да, вот такой банальный, женский, бескровный способ Ане подходил больше всего. Она даже встала и пошла посмотреть в тумбочке, сколько у нее таблеток. Там было штук пятнадцать, должно хватить. Потом она включила интернет и нашла специальный сайт, где самоубийц 'учили' убиваться. Аня улыбнулась, оценив собственное непропавшее чувство юмора. … Ну, да … пятнадцать таблеток – будет нормально. Аня привыкла все продумывать. Когда мысль о возможности все сделать по своему выбору и желанию оформилось в ее сознании, ей стало как-то легче. Да, придет время и она сама 'уйдет', не будет ждать непонятных метаморфоз. Раз … и все!
План вообще был безупречен, потому что Аню никто не торопил, она могла исчезнуть, когда сама захочет, когда поймет, что пора. Вот сейчас еще было еще не пора. Аня пошла ходить на тренажере. Движение пошло ей на пользу. Она приняла долгий душ, смотрелась в зеркало, рассматривала свое тело и лицо. Да, в последнее время она не находила в себе никаких изменений. Вот и хорошо, просто отлично.
Аня позвонила Лиде и они поговорили о разные пустяках, договорились сходить посмотреть себе какую-нибудь обувь. Лида спросила, как папа. При чем тут папа? Аня только потом поняла, почему Лида о нем спросила: папа же был 'старый', на что-то жаловался, когда они виделись в последний раз, а о ее-то здоровье зачем спрашивать. Кто таких 'кобыл', как она, об этом спрашивает?
В прошлое воскресенье вся семья каталась с детьми на велосипедах. Их с Феликсом конечно не приглашали. Потом все пришли к ним, усталые, наполненные гордостью собой и долго весело ужинали. Даже маленький Яшка катался со всеми. Аня зачем-то собралась в Костко тоже посмотреть себе велосипед. Она видела там замечательные женские велосипеды за двести долларов. Купить что ли … Двести долларов немало, но … Феликс ей не откажет. Тут была другая проблема: у Феликса тоже не было никакого велосипеда, но он и не собирался его себе покупать. Двигаться он стал минимально и все свободное время проводил за ненавистным телевизором. Если Аня уедет на целый день с детьми, ему придется проводить выходный одному. Может он был бы и не против, но сколько им еще осталось таких воскресений вдвоем. Ане стало его жалко, к тому дети ее на велосипедах с собой не приглашали, хотя и знали что ей это вполне по силам. А может потому и не приглашали, что знали, что она согласится. К чему все эти рефлексии? Скорее всего Аня преувеличивала их нежелание с собой общаться.
На улице было позднее нежаркое утро. Выйдя на порог, Аня привычно отметила, что здесь у них вовсе не чувствуется близости города, нет ни улиц, запруженных автомобилями, ни снующих прохожих, ни витрин … Тихо шелестят кроны высоких деревьев, над их балконом свисают ветви диких вишен, на которых уже зреют липкие горько-кислые вишенки. Скоро будет невозможно сидеть за столом на улице из-за ос. Было так хорошо и спокойно стоять в этом чистом прозрачном воздухе, что мысли о смерти, 'уходе', добровольном или нет, совершенно Аню покинули. Все-таки она решила съездить в Костко. Не только из-за велосипеда, там вообще было интересно.
Она пошла наверх в спальню, тщательно выбрала одежду, надела узкие джинсы и майку, с удовлетворением поглядев на свой аппетитный, голый живот, видневшийся между майкой и поясом. Сколько мужчин мазнут сейчас по ней взглядом в магазине. Ане заранее улыбалась.
Проезжая мимо почтового ящика, она забрала почту. В груде никчемных писем и рекламы выделялся большой, увесистый желтый конверт. На нем был официальный гриф ФБР и прямоугольная печать 'confidential', т.е. 'конфиденциальная информация'. Странно, как это они просто посылают мне что-то по почте, а вдруг его другие люди откроют. Потом Ане пришло в голову, что никто ни под каким видом такой конверт не откроет. Люди боятся ФБР, и ни за что на свете не станут связываться с местной 'конторой', точно, в ее представлении, такой же, как и та, советская Контора, с которой она сталкивалась, и которую тоже все боялись.
В магазин ей ехать резко расхотелось. Аня вернулась домой и распечатала конверт. Там было официальное приглашение в штаб-квартиру ФБР в Куантико, в Вирджинию для прохождению тестов, биометрических анализов. Тон приглашения был любезным, безликим, однако не допускающим ни тени сомнений в том, что Аня может не приехать. Прилагался билет на Дельту. В Вашингтоне ее будут встречать. Поездка предполагалась в начале июля, через две недели. Был указан телефон, по которому следовало позвонить в случае непредвиденных обстоятельств или если есть вопросы. Никаких вопросов у Ани не было, был только один: а если она не поедет … но она знала, что поедет, никуда не денется. В первую минуту она даже не могла понять, хочет она ехать, или нет. Потом подумала, что скорее хочет: о ней не забыли, будут ею заниматься, может дадут какие-нибудь прогнозы или уточнения, вдруг скажут что-нибудь обнадеживающее. Во всяком случае никто в Куантико не будет делать вид, что 'все хорошо, прекрасная маркиза'. С другой стороны … вечно было это проклятое 'с другой стороны'… С другой стороны ей, ведь, тоже иногда удобно было делать вид, что все хорошо. Тут она со своими, рядом Феликс, а там … все чужие, и она им безразлична. В письме было указано, что точные сроки пребывания ее в лаборатории указать трудно, но предположительно ей придется пробыть в Вирджинии две недели, причем в письме еще говорилось, что они предполагают провести с ней 'ряд' тестирований в течении ближайшего времени, т.е. пока это был первый, но отнюдь не последний вызов. Нет, все-таки неплохо, что ей надо будет туда поехать. Дома все надоело, ничего не происходило, а Ане хотелось хоть какого-нибудь действия, внимания к себе.
В голове у нее мелькнула замечательная мысль, что в Вирджинии живет ее подруга, и она к ней зайдет, но в следующее мгновение эта мысль показалась Ане неприемлемой: как она пойдет, ее не узнают, и уже невозможно будет сказать, что она была на диете и похудела. При чем тут похудела, когда она стала неузнаваемой. Да и вообще, хочет ли она сама встречаться с еще одной 'старухой' их своего окружения? А … хочет, не хочет, все равно им уже нельзя встречаться. 'Я хоть по Вашингтону погуляю, – подумала Аня и все-таки отправилась в Костко.
Вечером она показала приглашение в ФБР Феликсу, послушала, что он скажет: 'Да, Аня, надо ехать. Может мне с тобой съездить? Как ты там будешь одна?' Она ответила, что 'не надо. Всего две недели' .. и потом, безо всякого логичного перехода, она стала ему нудить насчет велосипеда. Велосипед казался необходимым, а поездка в 'лабораторию' еще далекой. Аня привыкала жить одним днем, не делая никаких планов. Впрочем сейчас план у нее был и лежа ночью в постели, через стенку от сопенья и храпа Феликса, Аня мысленно составляла список вещей, которые ей надо было купить для поездки в Куантико.
